Текст книги "Вещие сестрички"

– Такой невысокий человечек, лысый и в черном плаще? – задумчиво уточнила матушка.

– Да, – хором ответили обе товарки.

– Ошивался у меня в малиннике, – сказала госпожа Ветровоск. – Только я вышла узнать, чего ему надо, припустил прочь.

– Ну вообще-то я дала ему пару пенсов, – призналась Маграт. – Он сказал, его палачу на пытки отдадут, если не заставит ведьм платить налоги…

* * *

Лорд Флем с опаской посмотрел на лежащие на колене две монетки.

Затем на сборщика.

– Ну?

Тот прокашлялся.

– Видите ли, сир… Я объяснил, что нам нужно содержать армию и все такое, они спросили зачем, я сказал из-за бандитов и все такое, а они ответили, что бандиты их не трогают.

– А строительные работы?

– Да. Точно. Я напомнил, что нам надо строить и поддерживать в рабочем состоянии мосты и все такое.

– И?

– Они сказали, что по мостам не ходят.

– А, – понимающе протянул герцог. – Они не могут пересечь водный поток.

– Не сказал бы, сир. Как по мне, ведьмы могут пересечь все, что им вздумается.

– Больше ничего не сказали?

Сборщик рассеянно помял подол одежды.

– Ну… я упомянул, как налоги помогают поддерживать общественный порядок…

– И?

– Сказали, пусть король сам у себя порядок наводит. А потом посмотрели на меня.

– Как именно? – переспросил герцог, подперев ладонью подбородок. Рассказ его определенно увлек.

– Сложно описать, – признался сборщик. Он старался избегать взгляда лорда Флема, иначе возникало смутное ощущение, будто плитки пола разлетаются во все стороны прямо из-под ног и уже покрывают несколько лишних акров. Пристальное внимание повелителя было так же приятно сборщику, как булавка коллекционера – редкой бабочке.

– Постарайся, – предложил герцог.

Сборщик покраснел.

– Ну… не очень дружелюбно.

Этот эпизод лишний раз доказывал, что сборщик гораздо лучше управлялся с цифрами, чем со словами. Если бы смущение, страх, плохая память и полное отсутствие воображения не вступили бы против него в сговор, бедняга сказал бы примерно следующее: «Когда я был маленьким и жил у тети, она наказала мне не трогать сметану и все такое. Убрала ее на верхнюю полку в кладовку, а я все равно взял табуретку и полез, когда тетя отлучилась из дома. Она вернулась, а я не заметил; я никак не мог как следует ухватить миску, и та разбилась об пол. Тетя открыла дверь и посмотрела на меня: вот такой же точно взгляд получился у ведьм. Но хуже всего то, что они об этом сходстве знали».

– Недружелюбно, – повторил герцог.

– Да, сир.

Герцог побарабанил пальцами левой руки по подлокотнику трона. Сборщик снова откашлялся.

– Вы… вы же не отправите меня назад к ним?

– А? – переспросил герцог и раздраженно отмахнулся. – Нет, нет. Вовсе нет. Просто заскочи сейчас к палачу, спроси, не сможет ли он тебя пристроить.

Сборщик благодарно глянул на правителя и поклонился.

– Да, сир. Сию минуту. Благодарю, сир. Вы так…

– Да, да, – рассеянно перебил лорд Флем. – Ступай. – И остался один в огромном зале.

Снова шел дождь. Время от времени отваливался очередной кусок штукатурки и разбивался о пол. Стены с хрустом оседали все сильнее. В воздухе пахло, как в старом погребе.

Боги, как же он ненавидел это королевство.

Такое крохотное, всего сорок миль в длину и, может, десять в ширину. Практически целиком суровые горы с льдисто-зелеными склонами и острыми пиками или густые дремучие леса. В таком королевстве в принципе не должно быть проблем!

А вот чего герцог уразуметь не мог, так это ощущение глубины ландшафта. Словно в нем заключалось слишком много географии.

Флем встал и прошел к балкону, откуда открывался непревзойденный вид на деревья. И зеленые исполины посмотрели на него в ответ.

Герцог буквально кожей ощущал недовольство. Странно, ведь народ не возражал против его правления. Они вообще редко против чего возражали. Веренс по-своему пользовался популярностью. На похороны собралось немало людей: Флем припомнил их торжественные лица. Неглупые. Совсем неглупые. Просто деловые, словно дела королей их не сильно занимали.

Это молчаливое безразличие раздражало герцога почти так же сильно, как деревья. Старый добрый бунт пришелся бы очень кстати. Можно было бы поймать и повесить кого-нибудь, нагнать грамотный драматизм, столь важный для правильного развития государства. Ведь как заведено на равнинах? Если ты кого-то пнул, тебя пнут в ответ. А здесь? Замахнешься на кого-то, а он просто отойдет в сторону и терпеливо дождется, когда ты промажешь. Как можно войти в историю, правя такими людьми? Да их подавить можно не больше, чем продавить матрас.

Он поднял налоги и сжег пару деревень, просто чтобы показать всем, с кем они теперь имеют дело. Вот только никто особо не проникся.

А теперь еще эти ведьмы. Мысли о них не давали герцогу покоя.

– Шут!

Дурак, что мирно дремал за троном, в ужасе проснулся.

– Да!

– Иди сюда!

Шут несчастно прозвякал куда было велено.

– Скажи, здесь всегда льет дождь?

– Помолвите, дяденька…

– Отвечай на вопрос, – перебил лорд Флем с железным терпением.

– Иногда прекращается, сир. Уступает черед снегу. А иногда случаются настоящие оргулярные туманы.

– Оргулярные? – рассеянно переспросил герцог.

Шут не смог сдержаться и в ужасе услышал, как слова сами вырвались изо рта:

– Густые, милорд. От латинского «оргулум», что значит «суп, бульон».

Но герцог не слушал. По его опыту, болтовня подданных не стоила внимания.

– Мне скучно, шут.

– Так позвольте развлечь вас веселыми остротами и легкими шутками.

– Валяй.

Шут облизал пересохшие губы. Он не ожидал такого поворота событий. Королю Веренсу хватало просто пнуть его или запустить бутылку в голову. Истинный король.

– Я жду. Рассмеши меня.

И шут отважился.

– Что ж, любезный, – проквакал он, – ответь: в каком месте закормленная лошадь родня горящей свечке?

Герцог нахмурился. Шут решил не испытывать судьбу и не тянуть с ответом.

– А в таком: первая заплыла, а вторая оплыла! – сообщил он и, раз уж это было частью шутки, слегка постучал Флема по голове своим пузырем на палке и брякнул на мандолине.

Указательный палец герцога отбил стаккато по подлокотнику трона.

– И что дальше?

– Эм, да, собственно, ничего, – признался шут и прибавил: – Мой дед считал эту шутку одной из своих лучших.

– Подозреваю, рассказывал он ее иначе, – ответил герцог и встал. – Зови моего егеря. Отправляемся на охоту. И ты с нами.

– Но милорд, я не умею ездить верхом!

Впервые за утро герцог улыбнулся.

– Точно! Дадим тебе лошадь, на которой невозможно ездить. Ха. Ха.

Он посмотрел на свои повязки. «А потом пошлю за оружейником. Пусть даст мне напильник».

* * *

Прошел год. Дни терпеливо сменяли друг друга. По правде говоря, в самом начале мультивселенной они пытались протиснуться все разом, но ничего не получалось.

Томджон сидел под шатким столом Хьюэла и наблюдал, как отец расхаживает туда-сюда между фургонами, размахивает рукой и что-то говорит. Витоллер всегда вторил речи жестами – завяжите руку ему за спину, и бедняга тут же онемеет.

– Ладно, – рассуждал он, – как насчет «Невесты короля»?

– Уже играли, в прошлом году, – раздался голос Хьюэла.

– Хорошо. Тогда покажем им «Малло, тирана Клатча», – решил Витоллер. Его гортань тут же перестроилась, и голос превратился в рокот, что мог сотрясать стекла на другой стороне городской площади. – В крови же к вам явился я и по праву крови, никому не одолеть эти стены крови…

– И его играли, в позапрошлом, – спокойно сообщил Хьюэл. – Да и все равно люди наелись королями досыта. Им подавай что-нибудь веселое.

– Моими королями они еще не наелись, – заявил Витоллер. – Дорогой мой, люди приходят в театр не за смехом, они приходят за Опытом, Уроком, Чудом…

– Как раз таки за смехом, – бесцветным голосом возразил Хьюэл. – Взгляни.

Раздался шелест бумаги, а потом скрип прутьев, когда Витоллер присел на бутафорскую корзину.

– «Сыновья-волшебники, или Развлеки себя сам», – прочел импресарио.

Хьюэл вытянул ноги под столом, наткнулся на Томджона и за ухо вытащил мальчишку из укрытия.

– Что это? – переспросил Витоллер. – Колдуны? Демоны? Бесы? Торговцы?

– Лично мне больше всего нравится четвертая сцена второго акта, – сообщил Хьюэл, отправляя Томджона к коробкам с реквизитом. – Где комик моет посуду вместе с двумя служанками.

– А какие-нибудь сцены смерти есть? – с надеждой спросил Витоллер.

– Не-ет. Но могу прочесть юмористический монолог из третьего акта.

– Юмористический монолог!

– Ладно, там в последнем акте можно вставить что-нибудь серьезное, – поспешно прибавил Хьюэл. – Сегодня набросаю, без проблем.

– И непременно сделай, чтобы кто-нибудь кого-нибудь заколол, – велел импресарио, поднимаясь на ноги. – Подлое убийство всегда идет на ура.

И ушел, чтобы поторопить рабочих с установкой сцены.

Хьюэл вздохнул и взялся за перо. Где-то за холщовыми стенами скрывался городок Вислопес, что невероятным образом примостился на почти отвесных стенах каньона. В Овцепиках имелось предостаточно плоскостей. Вот только почти все они были вертикальными.

Хьюэлу Овцепики не нравились – что странно, ведь гномы жили здесь испокон века, а сам он как раз и относился к этому народу. Но беднягу давным-давно изгнали – за клаустрофобию, а пуще того за тягу мечтать наяву. Местный король гномов решил, что такое свойство не подходит работнику, чья обязанность не только замахиваться киркой, но и не забывать ею бить. Поэтому сородичи снабдили Хьюэла весьма скудным мешочком золота, наилучшими пожеланиями и твердой рукой спровадили куда подальше.

По воле судьбы в тех краях как раз выступала бродячая трупа Витоллера, и гном выкроил один медяк, чтобы посмотреть «Дракона равнин». Все представление он просидел с каменным лицом, ушел к себе, а наутро постучал в дверь фургона импресарио, держа первую версию «Короля под горой». Пьеса вышла не очень, но Витоллеру хватило прозорливости разглядеть в лохматой башке незнакомца незаурядный запас воображения, поэтому, когда труппа вновь снялась с места, одному из артистов пришлось бежать, чтобы поспевать за остальными…

Частицы чистого вдохновения без устали летают по вселенной. Время от времени одна из них поражает восприимчивый ум, который затем открывает цепочку ДНК, или пишет сонату для флейты, или изобретает способ заставить лампочки изнашиваться в два раза быстрее. Но это редкость, в основном такие частицы пропадают впустую. Большинство людей проживают свои жизни, так ни разу и не ощутив прилив вдохновения.

Некоторым приходится еще тяжелее. На них вдохновение обрушивается всей своей массой.

Одним из таких неудачников и был Хьюэл. В его небольшом крепком черепе, созданном эволюцией с расчетом разве что на устойчивость к ударам топора, курсировало столько воображения, что хватило бы на полную историю театрального искусства.

Он облизнул кончик пера и застенчиво оглянулся. Никто не обращал на него внимания. Гном осторожно поднял «Волшебников» и выудил другую пачку бумаги.

Еще одна халтурка. Каждая страница была буквально полита потом, а слова расползались по рукописи в обрамлении клякс, вычерков и убористых примечаний. Хьюэл минуту смотрел на них, провалившись в мир, где была только следующая пустая страница и сотни голосов, что кричали в голове, наполняли сны.

А затем принялся писать.

Избавившись от строгого надзора гнома, Томджон откинул крышку коробки с реквизитом и с природной методичностью ребенка начал перебирать короны.

Высунув язык от усердия, Хьюэл строчил и строчил; его перо летало над испещренной чернилами бумагой. Он нашел место и для судьбоносной любви, и для комических могильщиков, и для короля-горбуна. Вот только котов и роликовые коньки пока не удавалось пристроить…

Уловив какой-то звук, гном поднял голову.

– Уймись, парень, – сказал он. – Да она у тебя на ушах висит. Положи на место.

* * *

Диск плавно вкатился в зиму.

Зима в Овцепиках – это совсем не волшебный заснеженный мир, где каждая веточка словно облита застывшим сахаром. Зима в Овцепиках на подобное не разменивалась; то были врата прямиком в первозданный холод, что существовал еще до сотворения мира. Зима в Овцепиках – это несколько ярдов снега, когда деревья становятся просто неясными зеленоватыми фигурами, закутанными в сугробы. Зима означает ленивый ветер, что не трудится огибать людей, а дует прямиком через них. Население Овцепиков в принципе не расценивало зиму как нечто приятное, зато у них имелось аж восемнадцать разных слов для обозначения снега[5]5
  К сожалению, все непечатные.


[Закрыть].

Голодный и несчастный призрак короля Веренса бродил по крепостным стенам, вглядывался в любимые леса и ждал, когда же ему улыбнется удача.

То была зима предзнаменований. Ночью по холодному небу проносились кометы. Днем над землей плыли облака, сильно смахивающие на китов и драконов. В Захребетье кошка родила двуглавого котенка, но раз уж Грибо, благодаря своим неустанным трудам, являлся отцом практически всех котят на протяжении последних тридцати поколений, вероятно, на этом не стоило заострять внимание.

Тем не менее в Дурном Заду петух снес яйцо и был вынужден отвечать на некоторые весьма неловкие личные вопросы. В Ланкре мужик клялся, мол, другой мужик ему рассказывал, что своими глазами видел, как дерево снялось с места и пошло погулять. Потом выпал град из креветок. В небе мелькали странные огни. Гуси ходили задом наперед. А над всем этим сияли огромные полотнища холодного огня, называемые Aurora Coriolis, «центральное сияние», чьи ледяные искры озаряли и расцвечивали полночные снега.

Впрочем, все это было вполне в духе Овцепиков. Уж коли они лежали поперек вертикального магического потока Диска, словно брошенный на рельсы железный брусок, то насыщались магией так, что им приходилось регулярно разряжаться в окружающее пространство. Люди просыпались посреди ночи, бормотали: «А, еще одно чертово предзнаменование» – и проваливались обратно в сон.

Пришла Ночь Всех Пустых, отмечая начало следующего года. И, с пугающей неожиданностью, ничего не произошло.

Облака рассеялись, снег был глубоким и хрустел, точно ледяной сахар.

Замерзший лес молчал и пах жестью. С небес не падало ничего, кроме редких свежих порций снега.

Странник мог пройти все болота от Захребетья до Ланкра и не увидеть ни единого блуждающего огонька, безголовой собаки, бродячего дерева, призрачного возницы или кометы. Разумеется, после такого шока бедняге приходилось заходить в таверну и пропускать стаканчик ради успокоения нервов.

Стоицизм овцепикцев, выкованный годами сопротивления магическому хаосу, оказался бессилен пред лицом столь внезапной перемены. Это как шум, который замечаешь, только когда он прекратится.

Матушка Ветровоск тоже почуяла странность, лежа под грудой стеганых одеял в своей промерзшей спальне. Ночь Всех Пустых была единственным праздником в долгом году на Диске, когда ведьмы традиционно оставались дома. Матушка рано отправилась на боковую в компании мешка яблок и каменной грелки. Но что-то пробудило ее от дремы.

Обычный человек уже на цыпочках спускался бы вниз, предположительно вооружившись кочергой. Матушка же просто обхватила колени и отпустила свой разум на волю.

Нет, дело не в доме. Она чувствовала маленькие, быстрые мысли мышей и размытые сознания коз, что мирно испускали газы в пристройке. Острый ум парящей над крышами охотящейся совы отличался от них резкостью и настороженностью.

Госпожа Ветровоск сосредоточилась сильнее и уловила насекомых в кровле и древоточца в балке. Ничего примечательного.

Она сжалась и позволила себе углубиться в лес. Тот молчал; лишь изредка тишину нарушал приглушенный звук сползшего с веток снежного пласта. Даже посреди зимы лес был полон жизни: она дремала в норах или замирала среди деревьев.

Все как обычно. Матушка потянулась дальше, к дальним болотам и тайным тропам, где волки безмолвными тенями бегали по замерзшей снежной корке. Их разумы были остры, как ножи. Еще дальше… но на снежных полях не обнаружилось никого, кроме дурностаев[6]6
  Дурностай – это небольшой черно-белый пушной зверек, широко известный благодаря своей шкурке. Их можно назвать более осторожными родичами леммингов; дурностаи бросаются вниз только с небольших камней.


[Закрыть].

Все было как надо – вот только в корне неправильно. В лесу что-то таилось – что-то живое, одновременно юное и древнее и…

Матушка покрутила ощущение в голове. Да. Точно. Что-то несчастное. Потерянное. И…

С чувствами никогда не бывает просто, матушка это знала. Сними верхний слой – и обнаружишь под ним…

Что-то, что если вскоре не избавится от ощущения тоски и потери, то весьма рассердится.

И матушка Ветровоск все равно не могла точно определить его местонахождение. Она чувствовала крошечные умы куколок под покрытым инеем перегноем. Чувствовала земляных червей, что спустились ниже уровня промерзания почвы. Даже нашла несколько людей, а это сложнее всего: людские разумы вечно прогоняют через себя столько мыслей разом, что их локализовывать – словно пытаться туман к стенке прибить.

Здесь ничего. Здесь тоже. Ощущение будто было везде и нигде конкретно. Матушка дошла до предела, до самых крохотных существ королевства, и ничего не нашла.

Госпожа Ветровоск села в кровати, зажгла свечу, потянулась за яблоком и воззрилась на стену.

Ей не нравилось проигрывать. Там что-то было, оно впитывало магию, росло, полнилось жизнью, окутывало своим присутствием домик – а матушка не могла его найти.

Сточив яблоко до огрызка, госпожа Ветровоск аккуратно примостила его на подсвечник. Затем задула свечу.

Холодный бархат ночи вернулся в комнату.

Матушка отважилась на еще одну, последнюю попытку. Может, она не туда смотрела…

Мгновение спустя ведьма оказалась на полу, накрыв голову подушкой.

А ей-то казалось, оно маленькое…

* * *

Ланкрский замок содрогнулся. Не слишком сильно, но в том и не было нужды: с такой конструкцией его мог расшатать и легкий ветерок. Небольшая башенка торжественно улетела в глубины туманного каньона.

Шут лежал на плитах и беспокойно ворочался. Он ценил оказанную ему честь – если, конечно, то была честь, – но сон в коридоре упорно навевал воспоминания о Шутовских Дел Гильдии, в чьих суровых серых стенах прошли семь лет его тягостного обучения. Здешний пол был лишь чуть мягче тамошних кроватей.

Рыцарские доспехи в паре шагов дальше по коридору слегка звенели. Пика вибрировала в железной перчатке, пока не прорезала воздух, точно вспугнутая летучая мышь, и не грохнулась о плиты рядом с ухом шута.

Тот подскочил и понял, что все еще дрожит. И пол тоже.

В покоях лорда Флема со старых пологов хлынули каскады пыли. Сам властитель пробудился ото сна, где огромное чудище бродило вокруг замка, и в ужасе решил, что так на самом деле и происходит.

Со стены слетел портрет какого-то давно умершего короля, и герцог закричал.

Шут ворвался в комнату, пытаясь удержать равновесие на полу, что ныне вздымался, точно морские волны. Герцог кубарем свалился с кровати и схватил слугу за камзол.

– Что происходит? – прошипел Флем. – Это что, землетрясение?

– У нас их не бывает, милорд, – ответил шут, а в следующий миг его сбил с ног подъехавший по ковру шезлонг.

Герцог кинулся к окну и посмотрел на озаренный лунным светом лес. Деревья в белых шапках содрогались при полном безветрии.

Кусок штукатурки грохнулся на пол. Лорд Флем развернулся и на сей раз аж приподнял шута над землей.

Одним из даров судьбы, коими герцог старательно пренебрегал, являлся дар незнания. Флему нравилось думать, будто он всегда в курсе событий. Блестящая непредсказуемость жизни его совершенно не привлекала.

– Это все ведьмы, да? – прорычал он, и его левая щека задергалась, точно вынутая из воды рыба. – Они там, снаружи? Накладывают на замок чары?

– Звиняйте, дяденька… – начал шут.

– Они заправляют этой страной?

– Нет, милорд, они никогда…

– Да кто тебя спрашивает?!

Шут дрожал от страха в идеальной противофазе по отношению к замку, поэтому казалось, что лишь он один и стоит неподвижно.

– Э… так вы сами и спросили, милорд.

– Ты что, пререкаешься со мной?

– Нет, милорд!

– А по-моему, да. Ты с ними в сговоре?

– Милорд! – потрясенно воскликнул шут.

– Вы все сговорились, все! – рявкнул герцог. – Все вы! Сборище зачинщиков!

Он отшвырнул шута прочь, распахнул высокие окна, высунулся в морозную ночь и обвел взглядом спящее королевство.

– Слышите меня? Я король! – заорал Флем.

Тряска прекратилась, отчего герцог едва не упал. Однако он быстро выправился и смахнул штукатурку со своей ночной рубахи.

– То-то же.

Но стало лишь хуже. Теперь лес его слушал. Каждое слово герцога втягивалось в огромный вакуум тишины.

Там что-то таилось. Он это чувствовал. Этому «чему-то» хватило сил сотрясти замок, и теперь оно смотрело на герцога, слушало его.

Флем осторожно попятился, нащупал створку, закрыл окно и поспешно задернул занавески.

– Я король, – тихо повторил он, а затем посмотрел на шута. У того возникло подозрение, что от него чего-то ждут.

«Этот человек мой повелитель и господин, – подумал шут. – Я ел его хлеб – ну или что там мне доставалось. В Гильдии всегда твердили, что шут обязан служить своему хозяину до последнего вздоха, даже если все прочие его оставят. В горе и в радости. Каждому правителю нужен свой шут. Я должен хранить верность. Даже если он явно псих, я его шут до тех пор, пока один из нас не умрет».

К своему ужасу, шут осознал, что герцог всхлипывает.

Слуга покопался в рукаве и выудил оттуда довольно грязный красно-желтый платок, украшенный колокольчиками. Герцог благодарно принял его и высморкался. Как вдруг отдернул руку и уставился на платок с безумной подозрительностью.

– Это что, кинжал в моей ладони?

– Гм. Нет, милорд. Это мой платок, видите? Присмотритесь, заметите разницу. У платка не так много острых краев.

– Добрый шут, – невнятно произнес герцог.

Точно свихнулся, подумал шут. Совсем с резьбы слетел. Скоро им самим можно будет бутылки открывать вместо штопора.

– Встань на колени, шут мой.

Дурак послушался. Герцог возложил замотанную в грязную повязку ладонь ему на плечо.

– Ты мне предан, шут? Тебе можно доверять?

– Я поклялся следовать за моим господином до самой смерти, – хрипло ответил шут.

Герцог склонил искаженное безумием лицо ближе, и слуга заглянул в налитые кровью глаза.

– Я не хотел, – признался Флем заговорщическим шепотом. – Они меня вынудили. Я не хотел…

Дверь распахнулась. Внушительная фигура герцогини заполнила проем. На самом деле они с дверью были примерно одного размера.

– Лионель! – рявкнула леди.

Шут завороженно наблюдал за метаморфозой герцога. Безумный алый огонек исчез, словно его всосало внутрь, и сменился привычным твердым взглядом голубых глаз. И все же это не означало, что Флем вновь обрел душевное здоровье. Даже его холодная расчетливость была своего рода безумием. Разум герцога работал как часы – и как часы регулярно выстреливал кукушкой.

Лорд Флем спокойно поднял взгляд.

– Да, дорогая?

– Что это сейчас было?

– Полагаю, ведьмы, – ответил герцог.

– Не думаю… – начал шут, но лорд Флем не просто заткнул его взглядом, а прямо-таки пригвоздил к стене.

– Немудрено, ты же идиот, – отметила герцогиня.

– Шут, миледи.

– И это тоже, – прибавила она и повернулась обратно к мужу. – Итак, – мрачно улыбнулась леди, – они по-прежнему тебя побеждают?

– Чем мне сражаться с магией? – пожал плечами герцог.

– Словами, – не подумав, ляпнул шут и тут же пожалел об этом. Супруги дружно уставились на него.

– Что? – переспросила герцогиня.

Шут, растерявшись, уронил свою мандолину.

– В… в Гильдии нас учили, что слова обладают даже большей силой, чем магия.

– Дурак! – воскликнул герцог. – Слова – это просто слова. Короткие наборы звуков. Палки и камни могут сломать мне кости… – Он помолчал, смакуя мысль. – Но от слов какой вред?

– Милорд, некоторые слова умеют ранить, – возразил шут. – Например, «лжец», «узурпатор», «убийца».

Герцог отдернулся и стиснул подлокотники трона.

– Впрочем, то все пустые слова, – поспешно заверил шут. – Но они могут распространяться, как огонь в подлеске, а в итоге вырваться и спалить…

– Верно! Верно! – закричал герцог. – Я их слышу, без умолку! – Он подался вперед и зашипел: – Это все ведьмы!

– Н-ну так им можно ответить своими словами, – продолжил шут. – Слова могут одолеть даже ведьм.

– Это какие? – задумчиво поинтересовалась герцогиня.

– Карга. Сглаз. Выжившая из ума старуха, – пожал плечами шут.

Герцогиня вскинула густую бровь.

– А ты не совсем идиот. Ты имеешь в виду слухи.

– Именно, миледи. – Шут закатил глаза. И во что он только ввязался?

– Это все ведьмы, – прошептал герцог, ни к кому в частности не обращаясь. – Мы должны сказать миру о ведьмах. Они – зло. Это из-за них кровь никак не смывается. Даже наждачка не помогает.

* * *

Когда случился очередной толчок, матушка Ветровоск как раз спешила по узкой обледеневшей лесной тропинке. Ком снега соскользнул с дерева и плюхнулся ведьме на шляпу.

Все шло наперекосяк, и она это знала. Не говоря уже о… том, что затаилось в лесу, но ведьме выйти из дома в Ночь Всех Пустых? Неслыханно. Поперек всех традиций. Никто не знал, откуда пошел обычай, но суть не в этом.

Она вышла на пустошь и зашагала по хрусткому вереску, с которого ветер сдул снег. Над горизонтом висела серповидная луна, и ее бледное сияние освещало возвышающиеся впереди горы. Там был другой мир, куда даже ведьмы редко заглядывали; пейзаж, оставшийся после морозного рождения мира, сплошь зеленый лед, острые склоны и глубокие потайные долины. Пейзаж, не предназначенный для людей – не более враждебный, чем кирпич или облако, но ужасно, ужасно безразличный.

Вот только на сей раз он наблюдал за ведьмой. Разум, подобного которому она еще не встречала, сосредоточился на матушке. Она посмотрела на ледяные склоны, наполовину ожидая увидеть гигантскую тень, заслоняющую звезды.

– Кто ты? – крикнула госпожа Ветровоск. – Чего тебе надо?

Ее голос эхом поскакал по камням. Где-то высоко в горах раздался приглушенный гул сошедшей лавины.

На краю болота, где летом среди кустов словно дурочки метались куропатки, торчал камень. Он стоял примерно на границе владений двух ведьм, хотя, конечно, никто не трудился официально проводить межевание.

Камень был размером с высокого мужчину, его поверхность отливала голубым. Считалось, будто исполин обладал исключительными магическими свойствами, хотя иных примеров для сравнения не имелось и замерить показатели не представлялось возможным. Если кто-нибудь начинал пристально вглядываться в камень, тот мгновенно отворачивался. Самый застенчивый монолит из известных человечеству.

А еще это была одна из точек выплеска магии, что скапливалась в Овцепиках. Земля вокруг на несколько ярдов оголилась, и от ее поверхности поднимался дымок.

Камень бочком отполз прочь и настороженно выглянул из-за дерева на незваную гостью.

Матушка прождала минут десять. Наконец прибежала Маграт, прямиком из Безумного Горностая, деревушки, чьи добрые обитатели лечили массажем ушей и цветочной гомеопатией решительно все хвори, кроме разве что обезглавливания[7]7
  И помогало. Лекарства ведьм практически всегда работали, независимо от того, каким образом попадали к страждущему.


[Закрыть].

Молодая ведьма совсем запыхалась; она явно выскочила из постели и успела лишь накинуть шаль поверх очень тонкой ночной рубашки, которую можно было бы счесть весьма провокационной, кабы Маграт имела, чем провоцировать.

– Вы тоже это почувствовали? – спросила она.

Матушка кивнула и спросила:

– Где Гита?

Обе ведьмы посмотрели в сторону Ланкра, сияющего огнями в снежной мгле.

* * *

Праздник был в разгаре. Свет лился на улицы. Люди нескончаемым потоком входили в дом нянюшки Ягг и выходили из него. Изнутри то и дело доносился взрыв смеха, звон разбившегося стекла и детское хныканье. Похоже, внушительное семейство решило собраться в полном составе. Обе ведьмы в нерешительности замерли на улице.

– Как думаете, мы можем войти? – несмело спросила Маграт. – Нас ведь не звали. Да и бутылки мы не принесли.

– Судя по звукам, бутылок там и без нас предостаточно, – неодобрительно отозвалась матушка Ветровоск.

Какой-то мужчина нетвердым шагом вышел из дверей и налетел на старшую ведьму.

– Счастливой Ночи Всех Пустых, миссис, – пожелал он, всмотрелся в ее лицо и тут же протрезвел.

– Мисс, – рявкнула матушка.

– Ой, простите, пожалуйста…

Матушка царственно проплыла мимо него и велела:

– Идем, Маграт.

Шум внутри буквально бил по ушам. Нянюшка Ягг обошла традицию, пригласив к себе всю деревню, и воздух в помещении уже был за гранью приемлемого уровня загрязненности. Матушка направилась сквозь людское море на звук надтреснутого голоса, объяснявшего миру, почему же из всего многообразия фауны самый удачливый – это ежик.

Нянюшка Ягг сидела в кресле у огня, держа в одной руке кружку, а другой – с сигарой – дирижируя припевом. Ведьма заулыбалась при виде лица матушки.

– О, привет, старая кастрюля! – взвизгнула нянюшка, перекрывая гул. – Все-таки вылезла из своей берлоги? Выпей стаканчик. Нет, два. Привет, Маграт. Бери стул, гони этого подлеца.

Грибо, что свернулся клубком у камина и прищуренным желтым глазом наблюдал за разгулом, недовольно дернул хвостом.

Матушка со всем достоинством опустилась на стул.

– Мы ненадолго, – заявила она и смерила взглядом Маграт, что уже тянулась к чаше с орешками. – Вижу, ты занята. Мы просто зашли узнать, не заметила ли ты… чего. Сегодня. Немного раньше.

Нянюшка Ягг наморщила лоб.

– Старшенький Даррона приболел. Нахлебался пива из отцовской кружки.

– Если только ему совсем худо не стало, то вряд ли я о нем, – возразила матушка. Затем нарисовала в воздухе сложный оккультный знак, на который нянюшка не потрудилась обратить внимание.

– Еще на столе кто-то пытался сплясать. Плюхнулся прямо в тыквенный соус Рита. Мы так славно посмеялись.

Матушка многозначительно поиграла бровями и приложила палец к носу.

– Я имела в виду вещи иного рода, – мрачно намекнула она.

Нянюшка воззрилась на подругу и предположила:

– У тебя что-то с глазом приключилось, Эсме?

Матушка Ветровоск вздохнула.

– Прямо сейчас происходит крайне тревожное нарастание магии, – громко произнесла она.

Зал резко стих. Все уставились на ведьм – кроме старшего сына Даррена, что воспользовался случаем продолжить эксперименты с алкоголем. Затем, так же внезапно, дюжины бесед продолжились как ни в чем не бывало.

– Думаю, лучше нам выйти и обсудить все в более уединенном месте, – предложила матушка сквозь успокаивающий гам.

В итоге они собрались в прачечной, где госпожа Ветровоск и попыталась объяснить, с каким разумом столкнулась.

– Оно где-то там, в горах и дальних лесах. И оно очень большое.

– Думаю, оно кого-то ищет, – подхватила Маграт. – Мне пришел на ум большой пес. Ну знаете, брошенный. Растерянный.

Матушка мысленно взвесила описание товарки. Вообще-то, если так подумать…

– Да, – подтвердила она. – Что-то вроде того. Большой пес.

– Встревоженный, – сказала Маграт.

– Ищущий, – уточнила матушка.

– И он все больше сердится, – подытожила Маграт.

– Да, – кивнула матушка, не сводя глаз с нянюшки Ягг.