Текст книги "Вещие сестрички"

– Может, тролль, – предположила та. – Слушайте, я там лучшую часть пинты оставила…

– Разум тролля я опознать могу, Гита, – перебила госпожа Ветровоск. Она не повысила голос, наоборот. И то, как тихо матушка произнесла фразу, взволновало нянюшку Ягг.

– Поговаривают, у Пупа живут огромные тролли, – медленно сказала она. – Ледяные великаны, большие, волосатые, обитают в снегах. Но вы же не про них, да?

– Нет.

– Ох.

Маграт поежилась. Она напомнила себе, что ведьма целиком и полностью владеет своим телом, а вот те мурашки, которые сейчас бегают под ночной рубашкой, – это просто плод воображения. К сожалению, Маграт обладала исключительным воображением.

Нянюшка Ягг вздохнула.

– Тогда лучше посмотреть, – постановила она и сняла крышку с котла.

Нянюшка Ягг никогда не пользовалась прачечной, так как всю стирку выполняли ее невестки, племя серолицых тихих женщин, чьи имена она даже не трудилась запомнить. Поэтому эта комната стала местом хранения высушенных старых луковиц, сгоревших котлов и банок с прокисшим осиным вареньем. Уже десять лет под медным котлом не разжигали огонь. Кирпичи топки крошились, местами даже пророс папоротник. Вода под крышкой была чернильно-черной, а сам котел, по слухам, не имел дна; внукам нянюшки Ягг рассказывали, что в его глубинах прячутся древние чудовища, живущие там испокон веков. Нянюшка считала, что небольшая порция бессмысленного ужаса является неотъемлемой частью магии детства.

Летом же она использовала прачечную в качестве погреба для охлаждения пива.

– Придется. Думаю, нам стоит взяться за руки, – предложила нянюшка. – Маграт, проверь, не забыли ли мы запереть замок.

– Что ты собираешься делать? – уточнила матушка. Раз уж они были на территории нянюшки Ягг, выбор способа всецело оставался за ней.

– Я всегда говорю, что хороший Вызов еще ни разу никому не повредил, – ответила нянюшка. – Правда, давненько я его не делала.

Госпожа Ветровоск нахмурилась.

– Ой, но ведь у вас ничего не получится, – воскликнула Маграт. – Не здесь. Нужен котел и заколдованный меч. И октограмма. И специи. И еще куча всего.

Старшие ведьмы переглянулись.

– Не суди ее строго, – попросила матушка. – Это все ее гримеры виноваты. – Затем повернулась к Маграт: – Ничего такого не надо. Достаточно старой доброй головологии. – И оглядела древнюю прачечную. – Используй то, что под рукой.

Она взяла выцветшую медную мешалку и задумчиво взвесила ее в руке.

– Мы заклинаем и укрощаем тебя этой… острой и грозной мешалкой, – практически без запинки начала матушка.

Вода в котле покрылась легкой рябью.

– Узри, как мы рассыпаем в твою честь, – Маграт вздохнула, – просроченную стиральную соду и окаменевшие мыльные хлопья. Серьезно, нянюшка, я не думаю…

– Тихо! Твой черед, Гита.

– Я призываю и сковываю тебя облезшей щеткой Искусства и стиральной доской Защиты, – закончила нянюшка, взмахнув указанными предметами. От доски отвалилось приспособление для отжима.

– Ну честно, это все мило, – жалобно прошептала Маграт, – но совсем не по правилам.

– Послушай меня, девочка, – обратилась к ней госпожа Ветровоск. – В работе с демонами неважно, как выглядят вещи. Важно, какими свойствами ты их наделяешь. Продолжай.

Маграт попыталась представить, что вот этот побелевший кусок щелочного мыла – редчайший фимиам или какой-нибудь там бальзам из далекого Клатча. Ей пришлось серьезно постараться. Одним богам известно, какой демон отзовется на такой призыв.

Матушке тоже было немного не по себе. Демонов она не боялась, вовсе нет, просто вся эта возня с заклинаниями и инвентарем нехорошо попахивала волшебством. Что толку льстить тварям, будто они чего-то там значат? Демон и так явится без лишних церемоний, только позови.

Но протокол гласил, что выбор за хозяйкой дома, а нянюшка любила демонов, ведь все они были мужского пола – по крайней мере, так казалось с виду.

Поэтому в данный момент матушка поочередно то умасливала, то угрожала потустороннему миру двухфутовой беленой палкой, сама поражаясь собственной смелости.

Вода слегка забурлила, затихла, а потом вдруг с легким хлопком на поверхность высунулась голова. Маграт выронила мыло.

Голова была симпатичной, разве что с немного холодными глазами и клювом вместо носа, но тем не менее обладала жесткой красотой. В этом не было ничего удивительного; раз уж демон только проектировал свой образ в эту реальность, то, конечно, расстарался. Он медленно повернулся, точно сверкающая в лунном свете черная статуя.

– Ну?

– Кто ты? – дерзко спросила матушка.

Голова повернулась к ней.

– Мое имя не для твоего языка, женщина.

– Это мне судить, – отрезала матушка и добавила: – И я тебе не женщина.

– Хорошо. Меня зовут ВксртХлтл-жвлпклц, – самодовольно ответил демон.

– Где ты был, когда раздавали гласные, – за дверями протоптался? – спросила нянюшка.

– Что ж, ВксртХлтл-жвлпклц, – обратилась матушка, запнувшись лишь на миг, – полагаю, ты задаешься вопросом, зачем мы тебя позвали.

– Стоп, вы не это должны говорить, – возразил демон. – Вы должны…

– Заткнись. Предупреждаю, у нас есть меч Искусства и октограмма Защиты.

– Да пожалуйста. Как по мне, больше похоже на стиральную доску и медную мешалку, – фыркнул демон.

Матушка искоса глянула в сторону. В углу прачечной лежали дрова, а перед ними возвышались тяжелые козлы. Не сводя глаз с демона, госпожа Ветровоск ударила мешалкой по толстому бревну.

Повисшее гробовое молчание нарушил лишь стук двух идеально ровных половинок козел, что немного покачались на месте, а потом плавно присоединились к дровам.

Демон и бровью не повел.

– Можете задать три вопроса, – сообщил он.

– В королевстве происходит что-то странное? – спросила матушка.

Тварь, похоже, задумалась.

– И не смей врать, – встряла Маграт. – Иначе познакомишься со щеткой.

– В смысле страннее, чем обычно?

– Давай быстрее, у меня ноги мерзнут, – поторопила нянюшка.

– Нет. Ничего странного.

– Но мы почувствовали… – начала Маграт.

– Тихо, тихо, – остановила ее матушка и пожевала губы. Говорить с демонами – что расспрашивать гениев или профессоров по философии. Не задашь предельно четкий вопрос, и они с удовольствием дадут тебе совершенно верный и совершенно не относящийся к делу ответ.

– В королевстве происходит что-нибудь, чего прежде не бывало? – попробовала она.

– Нет.

По традиции можно было задать всего три вопроса. Госпожа Ветровоск попыталась сформулировать такой, какой не получилось бы «случайно» понять иначе. А потом решила не мудрить.

– Какого черта происходит? – спросила она. – И не смей увиливать, иначе сварю.

Демон замялся. Такой подход явно был ему в новинку.

– Маграт, подтолкни мне то полено, – попросила матушка.

– Я протестую против такого обращения, – неуверенно вякнул демон.

– Ну а у нас нет времени стоять и лясы с тобой точить всю ночь, – отрезала матушка. – Это волшебники любят словами жонглировать, нам еще предстоит другую рыбку зажарить.

– Или сварить, – подхватила нянюшка Ягг.

– Слушайте, – уже натурально взвыл демон, – нам не полагается вот так вываливать информацию. Все-таки правила есть, знаете ли.

– Маграт, там вроде старое масло в банке на полке осталось, – подсказала нянюшка Ягг.

– Если я просто вам скажу… – начал демон.

– Да? – ободряюще переспросила матушка.

– Вы же никому не растреплете? – взмолился он.

– Ни словечка, – пообещала госпожа Ветровоск.

– Рот на замке, – подтвердила Маграт.

– В королевстве ничего нового, но земля пробудилась.

– В каком смысле? – спросила матушка.

– Она недовольна. Хочет такого короля, который бы о ней заботился.

– Как… – заикнулась Маграт, но матушка жестом велела ей замолчать.

– Ты же не про людей сейчас, да? – уточнила она. Блестящая голова покачалась. – Я так и думала.

– Что… – начала нянюшка. Госпожа Ветровоск приложила палец к ее губам.

Затем развернулась и подошла к окну прачечной: пыльному, заплетенному паутиной кладбищу, усеянному выцветшими крыльями бабочек и останками прошлогодних мух. Слабое свечение, озарявшее затянутые инеем стекла, намекало, что, вопреки здравому смыслу, новый день все-таки решил настать.

– Ты можешь сказать нам почему? – спросила матушка, не оборачиваясь. Она перебрала разумы всей страны…

И до сих пор находилась под впечатлением.

– Я же простой демон. Что я могу знать? Только что происходит, а не почему или как.

– Ясно.

– Можно я уже пойду?

– А?

– Ну пожалуйста.

Матушка встряхнулась.

– А. Да. Проваливай, – рассеянно сказала она. – Спасибо.

Голова не двинулась. Так и торчала на месте, словно портье, который только что затащил на десятый этаж пятнадцать чемоданов, показал всем, где ванная, взбил подушки и поправил все занавески, какие только можно.

– Может, изгоните меня как следует? – спросил демон, раз уж никто не уловил намека.

– Что? – снова вынырнула из размышлений матушка.

– Мне было бы приятнее, если б меня изгнали по всем правилам. «Проваливай» звучит как-то… скудно, – сообщила голова.

– А. Раз ты так настаиваешь. Маграт!

– Да? – подпрыгнула та.

Матушка кинула ей медную мешалку.

– Окажешь честь?

Маграт поймала мешалку за ту часть, которую госпожа Ветровоск вроде бы представила ручкой, и улыбнулась.

– Конечно. Сейчас. Так. Гм. Уйди же, бес, обратно в темные глубины…

Голова довольно улыбнулась. Такое обращение ей явно больше пришлось по душе.

Она растаяла в котле, точно воск в пламени, напоследок бросив презрительное «Проваааливай…», практически потерявшееся в водовороте.

* * *

Когда розовые лучи рассвета пролились на снег, матушка Ветровоск вошла в свою хижину.

Козы отчего-то беспокоились у себя в пристройке. Скворцы под крышей бормотали и стучали условными зубами. Мышь пищала за кухонным буфетом.

Матушка налила себе чашку чая, подметив, что каждый звук на кухне кажется немного громче обычного. Когда она уронила ложку в раковину, раздался такой звон, будто кто-то ударил молотом в колокол.

Госпожа Ветровоск всегда ощущала дискомфорт после совместного использования магии или, по ее собственным словам, становилась не в ладу сама с собой. Ведьма как неприкаянная бродила по дому, ища, чем бы заняться, находила, а потом бросала дело на полпути. Сейчас она мерила шагами холодные плиты.

В такие моменты разум находит себе крайне странные применения, лишь бы не выполнять свое прямое предназначение, сиречь – думать. Сторонний наблюдатель поразился бы той самоотверженности, с которой матушка поочередно кидалась то мыть подставку для чайника, то выкорчевывать древние орехи из миски с фруктами, которая стояла на комоде, то выуживать с помощью чайной ложки окаменелые корочки хлеба из трещин между каменными плитами.

У животных есть разумы. У людей есть разумы, хотя вот людские – штука весьма неясная и туманная. Даже у насекомых имелись разумы, похожие на крохотные точки света во тьме неразумия.

Матушка считала себя практически экспертом по разумам. И всегда верила, что у таких вещей, как страны, их нет.

Страны ведь не живые, бога ради. Страна – это просто…

Постойте. Постойте… Мысль украдкой пробралась в голову матушки и робко попыталась привлечь ее внимание.

Было одно условие, при котором эти мрачные леса претендовали бы на звание разумных. Матушка села, сжимая древнюю корку хлеба, и пристально посмотрела в камин. Ее мысленный взор потянулся сквозь очаг, наружу, через заснеженные коридоры деревьев. Точно. Ей как-то раньше и в голову не приходило. Конечно, лес – это общий разум, слепленный из множества мелких: растений, птиц, медведей, даже медлительных величественных разумов самих деревьев…

Матушка опустилась в свое кресло-качалку, и то стало раскачиваться само по себе.

Она часто думала о лесе как об эдаком растянувшемся во весь рост животном, но лишь в меттерфорическом плане, как выразились бы волшебники; летом оно дремало и мурлыкало голосами шмелей, осенью ревело и завывало бурями, а зимой сворачивалось в клубок и засыпало. Матушка вдруг осознала: лес не только собрание других существ, но и существо само по себе. Живое – просто не в том плане, как можно назвать живой землеройку.

И куда медлительнее.

Это должно быть важным моментом. Как часто у леса бьется сердце? Один удар в год, наверное. Да, по идее так. Лес ждал яркого солнышка и более долгих дней, чтобы одним могучим систолическим толчком – таким могучим, что человеку и не услышать, – протолкнуть миллионы галлонов сока вверх по стволам прямиком в небо.

И вот тут матушка закусила губу.

Ей только что пришло на ум слово «систолический», а оно явно не входило в ее вокабуляр.

Кто-то обосновался у нее в голове.

Точнее, что-то.

Она ли думала все эти вещи или их думали через нее?

Матушка уставилась в пол, стараясь удержать мысли при себе, но ее разум разглядывали так же непринужденно, как если бы он бултыхался в стеклянном сосуде.

Матушка Ветровоск встала на ноги и отдернула занавески.

Они стояли там, на том месте, что в теплое время года служило ей газоном. И каждый смотрел прямо на ведьму.

Несколько минут спустя передняя дверь хижины открылась. Само по себе уже событие: как и большинство овцепикцев, матушка пользовалась преимущественно задней. Лишь трижды в жизни ты пользовался парадным входом, причем каждый раз тебя несли.

Поэтому гостям пришлось приложить существенные усилия – подергать и потолкать неуступчивую створку внутрь. На снег у порога посыпались кусочки облупившейся краски. Наконец, где-то на полпути дверь застряла.

Матушка неловко протиснулась в щель и вышла на доселе нетронутый снег.

Она специально нарядилась в свою высокую шляпу и длинный черный плащ, которые всегда надевала, когда хотела четко дать понять окружающим: перед ними ведьма.

В снегу стоял наполовину заметенный кухонный стул. Летом он приходился весьма кстати, если требовалось выполнять какую-нибудь работу по дому и одновременно приглядывать за дорогой. Матушка вытащила его, отряхнула и решительно уселась, расставив колени, вызывающе скрестив руки и вздернув подбородок.

Солнце уже встало, но его лучи в это утро после Ночи Всех Пустых оставались розовыми и косыми. Они подсвечивали огромное облако пара, что висело над собравшимися существами. Те не трогались с места, хотя время от времени кто-нибудь топал копытом или почесывался.

Матушка уловила какое-то движение. Она прежде не заметила, но оказывается, птицы так густо облепили деревья, что те словно бы досрочно покрылись странными коричневыми и черными листьями.

Тот клочок, где летом росли травы, заняли волки. Они сидели прямо или развалясь и высунув языки. За ними примостилась группа медведей, а рядом – стадо оленей. В меттерфорических загончиках собрались стайки кроликов, ласок, дурностаев, барсуков, лис и прочих разнообразных существ, которые все вместе назывались лестным народцем, несмотря на то, что проводили жизнь в кровавой атмосфере охоты, только одни выступали в роли хищников, другие – жертв, одни убивали, а другие погибали от когтя, копыта или зубов.

Эта разношерстная толпа расположилась на снегу, начисто забыв о своих обычных кулинарных взаимоотношениях, и пыталась переглядеть матушку.

А она поняла две вещи. Первое – ей сейчас предстал довольно точный срез лесной жизни.

Вторую она не могла не озвучить.

– Я не знаю, что это за чары. Но вы ничего не добьетесь – когда они ослабнут, кое-кому из вас, меховых придурков, придется убираться восвояси.

Никто не пошевелился. Никто не издал ни звука – кроме пожилого барсука, что не выдержал и со смущенной мордой испражнился.

– Слушайте, – снова обратилась к ним матушка. – Я-то чем могу вам помочь? Толку ко мне приходить. Он новый повелитель. Это его королевство. Я не могу вмешиваться. Не имею права вмешиваться, так как не могу лезть в дела власть имущих. Все должно само разрешиться, к добру или к худу. Таков основной закон магии. Нельзя ходить и заклинать людей что-то делать, иначе придется все время колдовать, больше и больше. – Она откинулась на стуле, тихо благословляя традицию, запрещающую тем, кто обладает Мастерством и Мудростью, восходить на трон. Матушка до сих пор помнила ощущения от короны на голове, пусть и надела ее всего на несколько секунд.

Нет, на умных ребят короны влияли плохо; лучше уж оставить заботы по царствованию тем, кому приходилось изрядно напрячься и нахмурить брови, чтобы подумать. Забавно, но такие личности справлялись куда ловчее.

– Люди сами должны все распутать. Дело известное, – прибавила госпожа Ветровоск.

Один из крупных оленей смерил ее особенно сомневающимся взглядом.

– Ну да, он убил предыдущего короля, – признала ведьма. – Так у них это в порядке вещей, разве нет? Кому, как не вам, это знать. Выживают сильнейшие. Вы даже не понимаете, что значит наследник, небось думаете, это такая разновидность кроликов. – Она постучала пальцами по колену. – Да и в любом случае вас-то старый король не сильно жаловал. Вечно ездил на охоту и все такое.

Три сотни пар темных глаз буравили матушку.

– И нечего на меня так смотреть, – снова начала она. – Не могу я бегать разбираться с королями только потому, что они вам не нравятся. И чем это закончится? Для меня ничем хорошим.

Матушка постаралась не обращать внимания на взгляд одного особенно косоглазого горностая.

– Да, звучит эгоистично. Так в том и суть ведьм! Доброго дня, счастливо оставаться.

Она влетела назад в дом и попыталась захлопнуть дверь. Получилось не с первого раза, что несколько смазало эффект.

Наконец матушка задернула занавески, вернулась в кресло и принялась яростно раскачиваться.

– В том и суть. Не могу я вмешиваться. Никак не могу.

* * *

Фургоны медленно катились по извилистым дорогам к очередному городку, чье название артисты никак не могли припомнить. Зимнее солнце низко висело над влажными капустными полями равнин Сто, а скрип колес в туманной тишине казался непривычно громким.

Хьюэл сидел в последнем фургоне, свесив через борт короткие ножки.

Витоллер доверил ему обучение Томджона.

– Ты лучше в этом разбираешься, – сказал импресарио и с присущим ему тактом прибавил: – Вдобавок вы примерно одного роста.

Гном старался изо всех сил, но ничего не получалось.

– Яблоко, – повторил он, показывая малышу фрукт.

Томджон лишь ухмыльнулся. Ему почти сравнялось три года, но он до сих пор не вымолвил ни единого понятного окружающим слова. Хьюэл уже начал подозревать ведьм в нехорошем.

– Но он вроде вполне смышленый, – подала голос госпожа Витоллер, что сидела внутри фургона и штопала кольчугу. – Понимает, что есть что. Выполняет что говорят. Еще бы сам говорить научился, – тихо заключила она, потрепав малыша по щеке.

Хьюэл вручил яблоко Томджону, и тот с серьезным видом принял угощение.

– Как по мне, ведьмы сыграли с вами шутку, миссис, – заявил гном. – Ну знаете, подменыши и все такое. Они частенько этим промышляли. Моя прапрабабка сказывала, что и нашему племени однажды досталось. Раз феи подменили гнома на человека. Мы и понятия не имели, пока он не вытянулся и не стал биться обо все головой. Говорят…

 
Сей плод, гласят, пленяет взор,
Как чудо мира. А по мне
Верней похож на сердце человека.
Увы, под гладкой алой кожурой
Таиться может червь и прочие изъяны.
Как бы тебя наружность ярко ни слепила —
Ты надкуси, узришь, насколько
внутренность прогнила.
 

Оба взрослых развернулись и уставились на Томджона. Мальчишка кивнул им и продолжил жевать яблоко.

– Это же монолог Червя из «Тирана», – прошептал Хьюэл. Обычное красноречие временно покинуло гнома. – Да чтоб меня.

– Но он же в точности копирует…

– Я за Витоллером, – сказал Хьюэл, спрыгнул с борта и побежал по замерзшей грязи в начало вереницы. Импресарио что-то фальшиво насвистывал – и да, опять разгуливал.

– Чего тебе, б'зугда-зьяра[8]8
  Ужасное оскорбление для гнома, однако здесь используется в качестве ласкового обращения. Переводится как «украшение для газона».


[Закрыть], – весело крикнул он.

– Идем скорее! Он говорит!

– Говорит?

Хьюэл аж подпрыгивал от волнения.

– Он цитирует! – воскликнул гном. – Идем же! Он говорит совсем как…

– Я? – переспросил Витоллер несколько минут спустя, когда фургоны отогнали в рощицу голых деревьев на обочине. – Я что, правда так говорю?

– Да, – хором откликнулась труппа.

Юный Вилликинс, что специализировался на женских ролях, слегка ткнул Томджона, который стоял на перевернутой бочке посреди поляны.

– Эй, парень, а знаешь мой монолог из «Развлеки себя сам»?

Томджон кивнул.

– Нет, говорю вам, нет, не умер тот, кто здесь лежит под камнем. Ведь если б только Смерть мог услыхать…

Взрослые сидели в благоговейном молчании, пока туман катил свои бесконечные волны по влажным полям, а красный шар солнца плыл по небу. К тому моменту, когда мальчик закончил монолог, по лицу Хьюэла вовсю струились жаркие слезы.

– Клянусь всеми богами, а я, видать, был в ударе, когда это сочинял. – И гном шумно высморкался.

– Я что, правда так говорю? – уточнил побледневший Вилликинс.

Витоллер мягко потрепал его по плечу.

– Умел бы ты так, малыш, не торчал бы по уши в грязи посреди богом забытого поля да не заваривал бы чай из мороженой капусты. – И хлопнул в ладоши. – Хватит, хватит, – заявил импресарио. Дыхание облачками пара вырывалось из его рта в морозном воздухе. – Ну-ка все за работу. Нам надо попасть за стены Сто Лат к закату.

Когда очнувшиеся актеры, ворча, потянулись обратно к фургонам, Витоллер поманил гнома и обнял того за плечи – вернее, вокруг макушки.

– Ну? Говорят, вы доки по части магии. Как ты это провернул?

– Да он все время у сцены крутится, хозяин. Разумеется, понахватался, – уклончиво ответил Хьюэл.

Витоллер склонился к гному.

– Ты сам-то в это веришь?

– Я верю, что услышал голос, который взял мои дрянные стихи, облагородил их и запустил мне через уши прямиком в сердце, – просто ответил Хьюэл. – Верю, что этот голос проник за неуклюжую оболочку слов и озвучил то, что я и задумывал, просто не имел таланта выразить. Кто знает подобные чары? – Гном бесстрастно посмотрел в лицо Витоллера. – Может, он унаследовал это от своего отца.

– Но…

– И кто знает, на что способны ведьмы? – прибавил гном.

Госпожа Витоллер вложила свою ладонь в руку мужа, а когда тот вскочил, смущенный и сердитый, мягко поцеловала его в шею.

– Не изводи себя. Разве это не чудесно? Твой сын произнес первое слово.

* * *

Настала весна, а бывший король Веренс все еще не мог свыкнуться со своим нынешним существованием. Он бесконечно бродил по замку, ища лазейку, как бы вырваться из плена древних камней.

А заодно старался держаться подальше от других призраков.

Кампот в целом мог составить приятную компанию, хоть и немного утомительную. А вот при виде Близнецов, малышей, что, держась за руки, бродили по полночным коридорам, Веренс мгновенно улепетывал прочь. Их крохотные призраки служили памятью деянию настолько черному, что оно считалось ужасным даже по стандартным меркам цареубийств.

Еще был Троглодит Скиталец, довольно блеклый пещерный житель в меховой набедренной повязке, который болтался в замке просто потому, что тот стоял на его погребальном кургане. Карета с кричащей женщиной то и дело без видимых причин проносилась через прачечную. Что до кухни…

Однажды Веренс не выдержал и, невзирая на советы старого Кампота, полетел следом за манящими ароматами в огромную жаркую пещеру, что служила одновременно кухней и скотобойней. Забавно, Веренс с детства сюда не заглядывал. Отчего-то короли и кухни между собой не ладили.

Там оказалось полно призраков.

Но не человеческих. Даже не проточеловеческих.

Олени. Волы. Кролики, фазаны, куропатки, овцы и свиньи. Даже несколько круглых, противных на вид желеобразных штук, что, похоже, являлись призраками устриц. Все они так плотно набивали помещение, что смешивались между собой, превращая кухню в безмолвный кошмар из полупрозрачных зубов, меха и рогов. Несколько призраков заметили Веренса и издали странный звук – далекий, металлический и неприятно режущий ухо. Повар с помощниками, пребывая в блаженном неведении, спокойно бродили сквозь привидений, готовя вегетарианские сосиски.

Веренс выдержал полминуты, а потом сбежал, жалея, что не обладает желудком и нельзя сунуть два пальца в рот и извергнуть все, что съел за последние сорок лет.

Искать утешения король отправился на конюшни, где его любимые охотничьи собаки каждый раз принимались скулить, царапать дверь и вообще беспокойно реагировать на осязаемое, но невидимое присутствие хозяина.

Сейчас же он блуждал – что за мерзкое слово! – в Большой галерее; давно почившие короли взирали на него со стен из пыльных теней. Веренс воспринимал бы их куда доброжелательнее, кабы регулярно не сталкивался с оригиналами в разных частях замка.

Король наметил себе две цели в посмертии. Первая – выбраться из дворца и найти сына; вторая – отомстить вероломному герцогу. Но не убить! Даже если бы Веренс исхитрился найти способ, вечность в обществе этого хихикающего идиота представлялась совсем уж страшной перспективой.

Веренс сел под портретом королевы Бемерии (670–722), чья суровая краса понравилась бы ему больше, если бы только сегодня утром он не увидел, как дама проходит сквозь стену.

Сам король старался избегать подобного способа передвижения. Все-таки мужчина должен помнить о достоинстве.

Внезапно он почувствовал чей-то взгляд.

И повернул голову.

В дверях, медленно моргая, сидел кот. Пятнистый, серый и очень толстый…

Нет. Очень большой. Его шкуру так испещряли шрамы, что он больше походил на кулак с налепленными на него обрывками шерсти. Уши представляли собой два перфорированных огрызка, единственный глаз – желтую щель, источающую легкую недоброжелательность. Разглядывая короля, кот изобразил хвостом серию вопросительных знаков.

Грибо прослышал, что леди Флем держит у себя белую кошечку, и явился лично засвидетельствовать свое почтение.

Веренс никогда еще не видел животное с такой ярко выраженной склонностью к разбойничьей жизни. И не рискнул сопротивляться, когда кот вперевалку приблизился и принялся тереться о ноги, грохоча, словно водопад.

– Ну-ну, – рассеянно ответил король и попытался почесать его за обрубками ушей. Было так приятно обнаружить, что тебя видит кто-то помимо других призраков. Вдобавок Веренс не мог отделаться от чувства, что Грибо не совсем обычный кот. Большинство дворцовых кошек были либо избалованными домоседами, либо лопоухими завсегдатаями кухни или конюшен, похожими на тех крыс, которыми питались. Этот же кот определенно гулял сам по себе. Разумеется, все коты производят такое впечатление, но вместо бессмысленного животного эгоцентризма, который часто принимают за скрытую мудрость, Грибо излучал подлинный ум. А еще запах, способный сшибить стену и привести в чувство дохлую лису.

Только один тип личностей стал бы держать у себя подобное создание.

Король попытался сесть на корточки, но вместо этого слегка провалился в пол. Веренс сосредоточился и заставил себя всплыть наверх. Стоит только позволить себе освоиться в бесплотном мире, и пути назад не будет.

Видеть призраков могут лишь близкие родственники или люди со способностями, как сказал Смерть. В замке ни тех, ни других почти не наблюдалось. Под первую категорию подходил герцог, но неизлечимый эгоизм делал его таким же восприимчивым, как морковка. Что до второй, к ней получалось отнести разве что повара и шута, но повар в основном рыдал в кладовке – ему больше не разрешали запекать что-либо страшнее пастернака, а шут уже превратился в такой комок нервов, что Веренс оставил попытки до него достучаться.

Оставались ведьмы. Если уж они не люди со способностями, тогда сам Веренс просто порыв ветра. Нужно как-то доставить ведьму в замок. А затем…

Король придумал план. Нет, даже не так – План. Несколько месяцев над ним трудился. Все равно, кроме раздумий, заняться было решительно нечем, тут Смерть оказался прав. У призраков оставались лишь мысли, и, хотя мысли в целом всегда были чужды королю, отсутствие физического тела, способного отвлечь хозяина всякими глупостями, фактически дало Веренсу возможность насладиться радостями умственной деятельности. У него никогда раньше не было Плана или, по крайней мере, такого плана, который заходил бы дальше формулировки «Давайте найдем что-нибудь и убьем его». А теперь прямо перед королем сидела и умывалась ключевая фигура означенного Плана.

– Кис-кис-кис, – позвал Веренс. Грибо пронзил его полным презрения желтым взглядом. – Кот, – поспешно поправился король и попятился, маня за собой животное.

На миг показалось, что кот не послушается, но затем, к вящему облегчению монарха, Грибо встал, зевнул и неспешно двинулся следом. Ему нечасто доводилось видеть призраков, и этот высокий бородатый мужчина с прозрачным туловищем вызвал у кота смутный интерес.

Король провел его по пыльному боковому коридору к тесной комнате, заполненной осыпающимися гобеленами и портретами давно умерших королей. Грибо критически осмотрел помещение и сел посреди пыльного пола, выжидающе глядя на короля.

– Тут полно мышей и всякой всячины, – начал Веренс. – Через разбитое окно захлестывает дождь, так что вода тоже есть. А на гобеленах можно спать. Прости, – прибавил король и повернулся к двери.

Вот над чем он трудился все эти месяцы. Веренс как при жизни неизменно заботился о своем теле, так и после смерти постарался не терять форму. Было так легко распустить себя и расплыться по краям; некоторые призраки в замке вообще превратились в бледные сгустки. Но Веренс обладал железной волей, регулярно выполнял физические упражнения – ладно, усиленно о них думал – и обзавелся призрачными мускулами. Месяцы качания эктоплазмы привели к тому, что король теперь был в лучшем состоянии, чем когда-либо, разве что мертвым.

Он начал с малого, с пылинок. Первый заход чуть не прикончил Веренса[9]9
  Условно говоря.


[Закрыть], но он выстоял и перешел на песчинки, а затем – на сушеный горошек; король все еще не решался соваться на кухню, но развлекался тем, что регулярно подбрасывал лишнюю щепотку соли в еду Флема, пока не взял себя в руки и не вспомнил, что отравление никому чести не делает, даже если речь идет об отравлении подонка.

Теперь король всем телом навалился на дверь, каждым микрограммом стараясь стать как можно тяжелее. Пот самовнушения капал с его носа и исчезал, не долетая до пола. Грибо с интересом наблюдал, как призрачные мускулы перекатываются по рукам короля, точно спаривающиеся футбольные мячи.

Наконец дверь сдвинулась с места, заскрипела, разогналась и с глухим стуком захлопнулась. Защелка упала на место.

Лучше бы таким усилиям не пропасть впустую, сказал себе Веренс. Ему самому ни за что не отпереть замок. Зато ведьма наверняка придет искать своего кота, не так ли?

* * *

А в холмах за замком шут лежал на животе и смотрел в глубины небольшого озера. Пара форелей пялилась на него в ответ.

Разум твердил бедняге, что где-то на Диске непременно должен быть человек еще несчастнее его. Интересно, кто же.