Текст книги "Россия в эпоху изменения климата"

Изменение климата в российском общественном мнении

Общественное мнение в основном не принимало участия в российских дебатах об изменении климата. Может ли изменение климата стать предметом протеста молодого поколения против истеблишмента в России, как оно внезапно стало на Западе? Пока признаков этого не видно[88]88
  Мнение московского корреспондента Deutsche Welle, основанное на его непосредственном опыте, см. в: Andrey Gurkov, «Russia Frozen on Climate Change,» Deutsche Welle Online, July 6, 2019, https://www.dw.com/en/opinion-russia-frozen-on-climate-change/a-49499528.


[Закрыть]. Единственные проблемы, толкавшие людей на улицы, – это вывоз мусора и временами противодействие проектам, связанным с вырубкой лесов или использованием охраняемых территорий.

Неправительственные организации (НПО), такие как Гринпис и Всемирный фонд дикой природы (WWF), присутствуют в России, и их взгляды регулярно освещаются в прессе, а также в социальных сетях, но трудно понять, какова их аудитория и какое влияние они могут иметь. За последнее десятилетие правительство закрыло многие НПО, особенно с иностранным финансированием, поэтому тот факт, что экологические НПО до сих пор сохраняются, говорит о том, что они могут пользоваться негласной поддержкой со стороны определенных правительственных кругов. WWF выступил с интересной инициативой проведения ежегодной оценки «экологической прозрачности» российских энергетических компаний, и результаты этой оценки широко освещаются в СМИ. Компании идут навстречу, по-видимому, в основном с оглядкой на международных инвесторов, но практическое влияние всего этого на внутреннюю политику сомнительно.

Большинство россиян по-прежнему мало осведомлены об изменении климата, хотя информированность постепенно растет. Одна из еще оставшихся в России независимых организаций, занимающаяся опросами общественного мнения, «Левада-Центр», проводит опросы мнения россиян об изменении климата с 2007 года. Последний опрос «Левада-Центра», проведенный в декабре 2019 года, показал, что «загрязнение окружающей среды» с большим отрывом опережает все остальные источники обеспокоенности респондентов: 48 % против 42 % для «международного терроризма». «Изменение климата» также вверху списка, на четвертом месте с 34 % респондентов, назвавших его основным предметом озабоченности[89]89
  Анкета допускала несколько ответов, поэтому сумма процентов не равна 100. См.: https://www.levada.ru/2020/01/23/problemy-okruzha yushhej-sredy/. Последний опрос «Левада-Центра» появился в сентябре 2020 года.


[Закрыть]. Но разница в оценках между этими двумя явлениями показывает, что для большинства респондентов традиционная категория загрязнения все еще затмевает категорию изменения климата, которое остается чем-то абстрактным. Более того, сравнение результатов 2019 года с результатами десятилетней давности, от 2010 года, показывает, что изменение климата не сильно поднялось в списке проблем, в то время как категория утилизации отходов удвоила свой результат[90]90
  «Изменение климата и как с ним бороться», Левада-Центр, сентябрь 2020 г.


[Закрыть].

Последующий опрос «Левада-Центра» в сентябре 2020 года, посвященный исключительно изменению климата, показал, что подавляющее большинство россиян (93 %) согласны с тем, что климат изменился, но в том, что касается серьезности этой проблемы, мнения резко разделились: 52 % назвали ее «значительной», но 40 % сочли ее «преувеличенной и надуманной». Однако от двух третей до трех четвертей заявили, что они не станут платить больше за альтернативные источники энергии, а 94 % поддержали вместо этого посадку деревьев. Две трети считают, что предложенный ЕС углеродный налог на экспорт является не более чем уловкой для введения дополнительных поборов[91]91
  Там же.


[Закрыть].

Эти данные говорят о том, что в отсутствие широкого общественного внимания или озабоченности власти не испытывают никакого внутриполитического давления, связанного с проблемой изменения климата[92]92
  По этому вопросу см. статью Игоря Башмакова, исполнительного директора Центра энергоэффективности – XXI век, в: Игорь Башмаков, «Стратегия низкоуглеродного развития российской экономики», Вопросы экономики 7 (2020), с. 52 со ссылкой на опрос «Левада-Центра» 2019 года.


[Закрыть]. В России нет ничего подобного тому всплеску общественной озабоченности, который привел к взятию обязательств по нулевым выбросам углерода в других странах мира и в отдельных штатах США. Изменение климата еще не слилось с другими политическими и социальными проблемами, как в «зеленом новом курсе» в Соединенных Штатах, и не выросло в «крестовый поход детей», как в Европе. Протесты по поводу экологических проблем время от времени возникают, но они сосредоточены на местных вопросах, таких как вывоз отходов. Изменение климата как таковое в России еще не стало политической проблемой[93]93
  Alla Baranovsky-Dewey, «Why Russia's Garbage Protests Turned Violent,» Washington Post, August 19, 2019, https://www.washingtonpost.com/politics/2019/08/19/russias-garbage-protests-turned-violent-what-happened-lebanon-helps-explain-these-demonstrations/.


[Закрыть].

Частичным исключением из преобладающего безразличия публики – которое только подчеркивает правило – стали лесные пожары. В 2019 году имели место серьезные пожары в Восточной Сибири и Республике Саха, в результате которых сгорело почти 20 миллионов гектаров (200 000 квадратных километров) леса, что стало новым рекордом[94]94
  Дина Непомнящая, «В пожарах в России сгорело более 2,5 млн гектаров леса», Российская газета, 9 августа 2016 г., https://rg.ru/2019/08/09/reg-sibfo/v-pozharah-v-rossii-sgorelo-bolshe-25-mln-ga-lesa.html.


[Закрыть]. На короткое время пожары вызвали возмущение по всему востоку страны, которое передалось через интернет в Москву. В Instagram хештег #Сибирь в одночасье стал одним из самых популярных в России. Вовлечены оказались даже московские звезды шоу-бизнеса, когда певцы и актеры запустили флешмоб «Сибирь горит»[95]95
  «Сибирские пожары до Ди Каприо довели: соцсети горят, власть тушуется», BBC News Русская служба, 31 июля 2019 г., https://www.bbc.com/russian/other-news-49181994.


[Закрыть].

К концу июля шум поднялся в официальной Москве; в зале заседаний Совета Федерации (верхней палаты российского парламента) разгорелись горячие споры о том, кто виноват или что виновато. Путин отправил в Сибирь воинские части, а тогдашнему премьер-министру Медведеву поручил координировать усилия. Но к середине августа в Восточной Сибири начались ежегодные дожди, и пожары пошли на убыль. По мере затухания пожаров внимание СМИ и общественный интерес к ним быстро ослабевали. Политики занялись другими делами, и всё вернулось в привычное русло. В следующем году повторилась практически та же история, хотя из-за пандемии COVID-19 реакция СМИ и общественности была менее интенсивной. Действия Путина в ответ на лесные пожары свидетельствуют, что он серьезно относится к возможности того, что возмущение по поводу пожаров сольется с другими проблемами и станет устойчивой общественной проблемой. Но пока этого не произошло.

Другой подобный эпизод – крупный разлив нефти, произошедший на одном из предприятий «Норникеля» в Норильске весной 2020 года, – иллюстрирует примерно ту же мысль. В течение нескольких недель как обычные СМИ, так и социальные сети внимательно следили за событиями. Президент Путин вмешался лично, и основному владельцу «Норникеля» Владимиру Потанину пришлось выслушивать жесткие слова и выплачивать крупные штрафы. Но, как мы увидим в главе 8, посвященной возобновляемым источникам энергии, более серьезная проблема, а именно ускорение таяния вечной мерзлоты в результате изменения климата, даже не была упомянута, уж тем более президентом. Словом, в центре внимания российской общественности остается загрязнение среды, а не изменение климата.

Таким образом, за последние два десятилетия представления россиян об изменении климата медленно эволюционировали: от абстрактного вопроса, который изначально интересовал лишь климатологов, до проблемы, активно обсуждаемой в правительственных и деловых кругах, в СМИ, и, хотя и в гораздо меньшей степени, более широкой публикой. Тем не менее погоду в российской климатической политике определяет нефть и, во вторую очередь, газ. Как решительно заключает Татьяна Митрова, влиятельный научный руководитель Центра энергетики «Сколково»: «Будем откровенны: российская экономика и система управления в целом не готовы к декарбонизации и энергопереходу»[96]96
  Татьяна Митрова, «Энергопереход и риски для России», Нефтегазовая вертикаль 6, 2021, http://www.ngv.ru/magazines/article/energoperekhod-i-riski-dlya-rossii/.


[Закрыть]. В настоящее время в стране нет ничего, что могло бы заставить российское руководство и элитные группы изменить их традиционный подход, который по-прежнему основан на добыче и экспорте углеводородов. Но эта модель становится все более уязвимой, в первую очередь, перед лицом процессов, идущих за пределами России. В следующей главе мы обратимся к источнику уязвимости номер один: нефти.

2. Сумерки российской нефти?

Игорь Сечин, генеральный директор и председатель правления «Роснефти», российской государственной нефтяной компании – на сегодняшний день самый могущественный человек в российской нефтяной отрасли[97]97
  Я в долгу перед Кристофером Уифером, Китом Кингом, Джоном Уэббом, Вадимом Гришиным и многими другими друзьями и коллегами за их великодушные комментарии к черновым вариантам этой главы.


[Закрыть]. Тем не менее по образованию он не нефтяник, а лингвист. В Ленинградском государственном университете (как он тогда назывался) Сечин изучал португальский и французский языки, на которых он свободно говорит. Отслужив в португальской Африке в 1980-х годах, Сечин вернулся в Ленинград, где встретился с Владимиром Путиным. Рассказывают, что, когда Путин в 1990 году в составе делегации ленинградских властей посещал с дружеским визитом Бразилию, Сечин был переводчиком. Они быстро нашли общий язык и, по возвращении домой, Путин предложил Сечину работу. Остальное уже история. В течение следующих тридцати лет Игорь Сечин был ближайшим помощником и соратником Путина, и связь между ними, хотя и омрачалась иногда различными трениями, уже не разрывалась[98]98
  Красочное, но не вполне достоверное описание роли Сечина и отношений между Путиным и Сечиным можно найти в биографии Сечина в архиве «Ленты» (читать критически): https://lenta.ru/lib/14160890/full.htm#108. Есть основания полагать, что Сечин сумел успешно противостоять планам Путина включить «Роснефть» в состав Газпрома. Этот эпизод обсуждается в: Thane Gustafson, The Bridge: Natural Gas in a Redivided Europe (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2020), pp. 287–288.


[Закрыть]. В конце 1990-х оба изучали экономику энергетического сектора, защитив кандидатские диссертации (эквивалент PhD в США) в Санкт-Петербургском горном институте[99]99
  На протяжении многих лет ведутся оживленные споры (по крайней мере на Западе) о том, действительно ли Путин и Сечин писали свои собственные диссертации. Оставив этот вопрос в стороне, мы могли бы, пожалуй, просто отметить, что, по сообщениям, и Путин, и Сечин присутствовали на регулярном круглом столе по энергетическим вопросам, который проводил Владимир Литвиненко из Санкт-Петербургского горного института, где они, предположительно, имели возможность почерпнуть познания по широкому кругу энергетических вопросов. Литвиненко по сей день входит в круг избранных петербуржцев, сложившийся вокруг них обоих много лет назад.


[Закрыть]. Таким образом, Сечин достаточно осведомлен в вопросах энергетики и за время своего пребывания в Кремле отвечал за различные аспекты энергетической политики Путина.

Голос Сечина – один из самых влиятельных и в российской климатической политике. Взгляды Сечина на нефть и изменение климата в высшей степени консервативны и в целом совпадают с позицией самого Путина, анализируемой в главе 1. Мировой спрос на нефть, утверждает Сечин, будет оставаться стабильным в течение долгого времени; несмотря на то что доля нефти в спросе на первичную энергию может снизиться, абсолютное потребление нефти увеличится к 2040 году на 10 %, а в Азии – на 20 %, особенно за счет Индии, благодаря росту населения и повышению уровня жизни. Принудительное «позеленение» энергетики, предупреждает Сечин, дорого обойдется миру, и, хотя он призывает к сбалансированному подходу, очевидно, что для него «баланс» означает прежде всего то, что «Роснефти» не нужно торопиться отказываться от углеводородного сырья в рамках усилий по осуществлению энергетического перехода. Лучшая защита – это монетизация ее огромных резервов; на практике это означает «полный вперед» для нефти[100]100
  Наиболее полное изложение взглядов Сечина содержится в статье за его подписью, озаглавленной «Цена нестабильности», Эксперт, № 45–46 (ноябрь 2019): 26–31. Сечин особенно критически относится к электромобилям. Он пишет, что углеродный след электромобилей на 20–60 % выше, чем у обычных автомобилей. Полный переход на электромобили приведет к 30 % увеличению спроса на электроэнергию во всем мире, большая часть которого должна будет удовлетворяться за счет энергии с угольных электростанций. Не стоит делать ставку и на возобновляемые источники энергии: их преимущества чрезмерно идеализируются, утверждает Сечин, а преимущества традиционных видов топлива игнорируются.


[Закрыть].

Взгляды Сечина ставят его на противоположный полюс по отношению ко все более «зеленеющим» международным нефтяным компаниям, в особенности к партнеру и миноритарному акционеру «Роснефти», компании BP. При новом генеральном директоре Бернарде Луни ВР решительно придерживается концепции «быстрого перехода» и основывает свою долгосрочную стратегию на радикальном отказе от углеводородов в пользу возобновляемых источников энергии[101]101
  Последние энергетические сценарии BP и аналогичные прогнозы Equinor (осень 2020 г.) доступны на сайте Центра стратегических и международных исследований (CSIS). Относительно ВР см. презентацию Спенсера Дейла, главного экономиста ВР, https://www.csis.org/events/online-event-bp-energy-outlook-2020. Относительно Equinor см. презентацию Эйрика Вернесса, главного экономиста Equinor, https://www.csis.org/events/online-event-equinor-energy-perspectives-2020.


[Закрыть]. Ни у Сечина, ни у Путина нет таких планов.

Однако между двумя этими людьми существует важное различие в тактике, и оно ярко проявилось в решении России в 2016 году порвать со своей давней политикой и сформировать альянс с Саудовской Аравией и ее партнерами по ОПЕК, так называемой группой ОПЕК+, чтобы ограничить добычу и сохранить высокие цены на нефть[102]102
  См.: US Energy Information Administration, «OPEC+ Agreement to Reduce Production Contributes to Global Oil Market Rebalacing,» September 23, 2020, https://www.eia.gov/todayinenergy/detail.php?id=45236.


[Закрыть]. Сечин, напротив, неоднократно публично выступал против любых ограничений на добычу нефти в России и вместо этого призывал к наращиванию экспорта даже за счет более низких цен на нефть[103]103
  Оппозиция Сечина была настолько публичной, что некоторые российские СМИ в шутку задались вопросом, не стал ли Сечин чем-то вроде «нефтяного диссидента». См.: Олег Кашин, «Государство и олигархия: Превратился ли Сечин в Ходорковского?», Republic (Slon), 20 марта 2020 г., https://republic.ru/posts/96205. Попутно отметим, что окончательно согласованные квоты относятся только к добыче, хотя, как это ни парадоксально, именно экспорт напрямую влияет на фундаментальные показатели и цены на мировом рынке нефти. Так что до тех пор, пока Россия не превышает свою квоту по добыче, она может экспортировать столько нефти, сколько захочет. Экспорт же нефтепродуктов вообще не затрагивается сделкой ОПЕК+. (Спасибо Виталию Ермакову из Оксфордского института энергетических исследований и Института энергетики российской Высшей школы экономики за то, что он напомнил мне об этих моментах. Я благодарю доктора Ермакова за его критику чернового варианта этой главы.)


[Закрыть]. Однако, несмотря на недовольство Сечина, Россия до сих пор сохраняет этот альянс. Ниже мы рассмотрим это подробнее.

В этой главе я исследую будущее российской нефти и российской нефтяной промышленности в эпоху изменения климата. Это самый важный вопрос, который нужно задать, размышляя о будущем развитии России в целом. Погоду в России делает нефть. Но что сделает погода – изменение климата – с будущим нефти?

Энергетический переход – быстрый или медленный?

Накануне пандемии COVID-19 будущее нефти стало предметом все более горячих споров по всему миру. По сути, это была битва между двумя нарративами. Как говорилось во введении, первый нарратив – это медленный энергетический переход; второй предусматривает намного более быстрые действия. Нарратив медленного перехода был общепринятой точкой зрения, обоснование которой строилось главным образом вокруг экономических факторов. Что касается конкретно нефти, то западные энергетические компании и большинство консалтинговых фирм сходились на одной и той же базовой картине: спрос на нефть, после периода сильного роста в течение следующих двух десятилетий, достигнет пика в 2030-х или начале 2040-х годов, а затем начнется долгое, но медленное снижение. Тем не менее на нефть и газ вместе к середине века будет приходиться примерно половина общего спроса на энергию. Использование возобновляемых источников энергии резко возрастет, но их доля в мировом спросе по-прежнему будет составлять в лучшем случае лишь 15 %. Крупным победителем станет газ (см. главу 3); к 2050 году его доля либо превзойдет долю нефти, либо приблизится к ней. Крупным проигравшим будет, по общему мнению, уголь.

Первый нарратив нес с собой две ключевые идеи. Первая состояла в том, что пик спроса на нефть приближается, что само по себе было важным изменением отраслевого подхода по сравнению с тем, что было десятью годами ранее. Но второй момент заключался в том, что абсолютный объем нефти, который будет потреблен в мире в середине века, будет даже больше, чем сегодня; только в последующие десятилетия он начнет медленно опускаться ниже нынешнего уровня. К 2030 году спрос на нефть и ее добыча могут возрасти до 114–117 миллионов баррелей в сутки по сравнению с примерно 98 миллионами баррелей в сутки в 2019 году, что означает чистый прирост почти на 20 миллионов баррелей в сутки[104]104
  В основу этих оценок положены «эталонные» сценарии BP и Exxon-Mobil; они находятся на верхней границе диапазона оценок нефтяной отрасли.


[Закрыть]. Иными словами, казалось, что век нефти начинает закатываться, но сумерки ожидались долгие[105]105
  Spencer Dale and Bassam Fattouh, «Peak Oil Demand and Long-Run Oil Prices,» Oxford Institute for Energy Studies (OIES), Energy Insight, no. 25, January 2018, https://www.oxfordenergy.org/publications/peak-oil-demand-long-run-oil-prices/. Спенсер Дейл – главный экономист BP; Бассам Фатту – директор OIES.


[Закрыть].

Сценарии планирования нефтяных компаний указывали на два основных источника роста спроса на жидкие углеводороды: транспорт и нефтехимия. В 2019 году BP подсчитала, что, несмотря на повышение эффективности и численности электромобилей, потребность в энергии для транспорта, большая часть которой удовлетворяется за счет нефти, к 2040 году вырастет на 20 %; ExxonMobil оценивал рост в 25 %. Но транспорт больше не будет основным драйвером этого роста. И BP, и ExxonMobil прогнозировали, что около половины чистого прироста мирового спроса на жидкие углеводороды будет приходиться на нефтехимический сектор. И будущее этого спроса будет все больше за пластмассами[106]106
  Это не обязательно хорошая новость для нефти. Большая часть спроса на сырье для химической промышленности – это спрос на легкие фракции, особенно так называемые газоконденсатные жидкости, побочный продукт добычи газа. На этом рынке хорошие позиции занимают Соединенные Штаты благодаря изобилию дешевого «сланцевого газа» и развитой инфраструктуре по переработке газоконденсатных жидкостей в пластик. Россия исторически мало внимания уделяла газоконденсатным жидкостям, в основном экспортируя их на европейские заводы вместо внутренней переработки.


[Закрыть].

Но второй нарратив, в котором экономические факторы затмеваются тревогой по поводу изменения климата и связанными с ней политическими амбициями, в последние несколько лет становится все более влиятельным даже в некоторых нефтяных компаниях. В этой версии отказ от ископаемого топлива произойдет намного быстрее и раньше, чем это предусматривалось первым нарративом. Сценарии быстрого перехода указывают на мощные силы перемен – прежде всего технологические, но также финансовые и политические, – которые определяют беспрецедентную в человеческой истории скорость внедрения новых энергетических технологий[107]107
  О сравнительной скорости энергетических переходов см. глубокую статью: Reda Cherif et al., «Riding the Energy Transition: Oil beyond 2040,» International Monetary Fund, Working Paper 17 / 120, May 22, 2017, https://www.imf.org/en/ Publications/WP/Issues/2017/05/22/Riding-the-Energy-Transition-Oil-Beyond-2040-44932.


[Закрыть]. Нарратив медленного перехода фокусируется на накопленных мощностях существующих энергетических структур и тем самым на их инерции и сопротивлении изменениям, тогда как второй сосредоточивает внимание на пограничной динамике, в частности на меняющемся поведении игроков, особенно инвесторов. Неудивительно, что энергетическая отрасль тяготеет к первому, в то время как финансовые аналитики и инвестиционный сектор, включая растущее число таких организаций, как пенсионные фонды, склоняются ко второму[108]108
  Самые развернутые формулировки быстрого перехода исходят от Climate Tracker и Bloomberg New Energy Finance (BNEF), группы аналитиков, внимание которых сосредоточено на финансовых тенденциях и на экономике энергетического сектора. См., в частности, два отчета: Kingsmill Bond et al., «The Speed of the Energy Transition: Gradual or Rapid Change?» White Paper prepared for the 2020 World Economic Forum, September 2019, http://www3.weforum.org/docs/WEF_the_speed_of_the_energy_transition.pdf; и Bond et al., «Decline and Fall: The Size and Vulnerability of the Fossil Fuel System,» Carbon Tracker, June 2020, https://carbontracker.org/reports/decline-and-fall/.


[Закрыть].

В этой дискуссии изменение климата является лишь одним из множества вопросов. В Азии противодействие ископаемому топливу вызывается в первую очередь озабоченностью загрязнением и его влиянием на здоровье населения, а не выбросами CO₂ или идеями об изменении климата. В Европе, однако, тревога по поводу изменения климата все чаще становится самой сильной движущей силой энергетической политики и ведет к ужесточению государственной политики под лозунгом декарбонизации. В США ключевые штаты, такие как Калифорния, также продвигали декарбонизацию, в то время как федеральное правительство при Трампе отступало. Но ключевым изменением стало отношение финансового сообщества. Изменение климата стало частью комплекса лозунгов, именуемого ESG – экология, общество, управление, – к которому взывают инвестиционные институты и активные акционеры в ширящейся войне нервов с менеджерами корпораций. Даже сейчас, в разгар пандемии, на собраниях акционеров и в правлениях корпораций продолжается битва между первым и вторым нарративами. Многие энергетические компании меняют свои инвестиционные стратегии, в основном в сторону второго нарратива, хотя трудно сказать, в какой степени это подлинное изменение взглядов, а в какой – вынужденная реакция на растущие убытки и падение цен акций[109]109
  Последующее обсуждение основано главным образом на трех наборах сценариев. Первый исходит от Международного энергетического агентства и содержится в его ежегодных обзорах мировой экономики World Economic Outlooks. Второй – различные сценарии, публикуемые крупными нефтяными компаниями; я полагался главным образом на публикации BP, ExxonMobil, Shell и Equinor. Третий – сценарии быстрого перехода, разработанные различными консультативными агентствами, такими как BNEF и Carbon Tracker. Все три построены, по сути, на одной и той же методологии и пытаются учитывать тенденции роста населения, технического прогресса и политического регулирования. Каждая группа сценариев содержит три широкие «истории будущего», под разными названиями, но в каждом случае имеется сценарий «бизнеса как обычно», сценарий «быстрого перехода» и «эталонный» сценарий, что можно вольно перевести как «самый вероятный ход событий».


[Закрыть].

Что может произойти с этими двумя нарративами в последующие годы, после завершения пандемии COVID-19? Оба нарратива будут ослаблены, и возможно появление третьего нарратива, который можно было бы назвать «медленнее и дольше». Сейчас, когда я пишу эти строки, пандемия грозит свести на нет прирост ВВП, полученный за последние десять лет. Международная торговля и инвестиции, которые так по-настоящему и не восстановились до уровня, достигнутого перед Великой рецессией 2008–2009 годов, вполне могут стагнировать все 2020-е годы и, возможно, позже. В энергетическом секторе общий эффект будет заключаться в замедлении энергетического перехода от ископаемых видов топлива, особенно от нефти и угля. Силы, которые подталкивали к изменениям на передовом крае (такие как инвестиции в производство электромобилей или в возобновляемые источники энергии), могут ослабнуть, в то время как срок службы существующих капитальных ресурсов может быть продлен (например, при замене старых автомобилей или инвестициях в новые здания). Опасения по поводу энергетической безопасности могут усилить тенденцию к инвестированию во внутренние ресурсы. В частности, новую жизнь может получить уголь. Тем не менее, как это ни парадоксально, сценарий «медленнее и дольше» может также привести к снижению спроса на нефть из-за общего замедления роста ВВП и общего снижения благосостояния, которые являются двумя основными движущими силами в первом нарративе. Кроме того, изменения в характере труда могут привести к снижению потребления нефти транспортом, ее самым большим потребителем. Более того, последние сценарии нефтяных компаний, особенно в Европе, предполагают, что пик спроса на нефть наступит раньше. По данным BP, пик спроса на нефть, возможно, уже наступил[110]110
  См. презентацию Спенсера Дейла, главного экономиста BP, в CSIS, сентябрь 2020 г., https://www.csis.org/events/online-event-bp-energy-outlook-2020. Новые сценарии BP доступны по адресу: https://www.bp.com/en/global/corporate/energy-economics/energy-outlook.html. Корпоративная стратегия BP, как и стратегии Equinor, радикально изменилась в пользу возобновляемых источников энергии; эти две компании недавно даже сформировали партнерство для ускоренной разработки возобновляемых источников энергии. См.: https://www.bp.com/en/global/corporate/news-and-insights/reimagining-energy/bp-makes-first-move-into-offshore-wind.html. Но Shell и Total в своих последних прогнозах также предсказывают более ранний пик спроса на нефть.


[Закрыть].

Сегодня в мире стали с подозрением относиться к разговорам о «пике нефти». Не так давно «пик нефти» означал «пик предложения нефти». Мировой рынок нефти раздулся в пузырь высоких цен, который просуществовал десять лет, пока не лопнул в 2007–2008 годах и снова не сдулся в 2013–2014 и 2020–2021 годах. Это важный урок: все «аксиомы», лежащие в основе идеи о пиковом предложении нефти, снова присутствуют в истории о «пиковом спросе на нефть», только с обратным знаком. Нефть не заканчивается; она (предположительно) находится в постоянном переизбытке. Китай больше не будет толкать рынок вверх; его рост замедляется. Саудовская Аравия имеет незаявленные избыточные мощности и не может позволить себе надолго сокращать добычу. Но главное, завтра мир больше не будет нуждаться в таком количестве нефти, как сегодня, благодаря электромобилям и обещаниям политиков, что они сведут чистую эмиссию углерода к нулю. Завтрашняя нефть останется в земле.

В этой главе я не буду пытаться предсказать, какие из этих многочисленных прогнозов сбудутся и в какой степени. Для этого пришлось бы проводить полномасштабный анализ всех сценариев, а это задача, которая выходит за рамки книги и которая в любом случае была бы преждевременной. Вместо этого я намереваюсь сосредоточиться здесь на том, как эти глобальные нарративы взаимодействуют с российской нефтяной политикой и работой нефтяной отрасли. Как мы увидим, стратеги в российских компаниях и министерствах, так же как и растущее число российских аналитических центров, в курсе этих нарративов и их возможных последствий для России. Это растущее осознание приходит на фоне все более серьезных споров по поводу тревожных тенденций в самом российском нефтяном секторе. Что принесет «пиковый спрос на нефть» России?

Сначала несколько слов о том, что поставлено на карту. Экспорт нефти, с огромным отрывом, является крупнейшим источником экспортных доходов России, которые, в свою очередь, составляют основу доходов российского правительства. В 2019 году, последнем «нормальном» году перед пандемией, доходы от экспорта нефти в размере около 188 миллиардов долларов составили 44 % всего российского экспорта[111]111
  Федеральная таможенная служба, http://customs.ru/folder/513. Итоговые цифры по нефти включают сырую нефть, конденсат и продукты переработки; газ включает в себя как трубопроводный, так и сжиженный природный газ.


[Закрыть], намного опережая другие виды экспорта. Вместе с экспортом газа, который принес в том же году еще 49,5 миллиарда долларов, экспорт углеводородов составил в сумме 237,8 миллиарда долларов, или 56 % экспортных доходов России. Доходы от нефти и газа (включая небольшую часть внутренних налогов) составили 39 % федерального бюджета[112]112
  См. годовой отчет Министерства финансов, https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/execute/?id_65=80041-yezhegodnaya_informatsiya_ob_ispolnenii_federalnogo_byudzhetadannye_s_1_yanvarya_2006_g. Эта цифра относится к суммарным федеральным доходам от нефти и газа, что предположительно включает в себя внутренние налоги и доходы от экспорта.


[Закрыть]. Эти цифры крайне чувствительны к мировым ценам. Так, в 2016-м, когда мировые цены на нефть и газ резко упали, доходы от углеводородов в федеральный бюджет сократились на две трети по сравнению с тем, что было двумя годами ранее[113]113
  Министерство финансов, годовой отчет. В 2016 г. нефтегазовые доходы в федеральном бюджете составили 4,8 трлн руб.


[Закрыть]. В 2020 году, когда цены снова упали, удар по федеральным доходам был еще более серьезным[114]114
  По этой причине я основываю этот анализ на 2019 г. (последнем «нормальном годе»), а не на 2020-м. Но данные за 2020-й доступны на сайте: https://customs.gov.ru/statistic. Цифры по федеральному бюджету на 2020 г.: https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/oil/ и https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/execute/. В 2020 г. экспорт нефти принес 72,4 млрд долларов США, экспорт нефтепродуктов – 45,3 млрд долларов США, экспорт трубопроводного природного газа – 25,2 млрд долларов США и экспорт СПГ – 6,7 млрд долларов США (21 %, 13 %, 7 % и 2 %, что дает 43 % всего российского экспорта).


[Закрыть].

Отсюда ясно, что самым важным вопросом для будущего России в эпоху изменения климата являются перспективы добычи и экспорта углеводородов. В этой главе мы посмотрим на то, как обстоят дела с нефтью; в главе 3 займемся газом.