Текст книги "Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом"

Царь не умер, да здравствует царь!

Если нам удастся восстановить монархический строй, то мы обязательно поставим в услужение ему все наработанные культурой демократии формы контроля – и парламент, и суд, и общество с его богатейшими структурами самовыражения.

Монархия в России невосстановима одномоментно по двум причинам.

Во-первых, утрачена ее идея. Благодаря советской власти ее упорно соединяют с крепостным правом, помещичьим произволом, дурью одного, сидящего где-то очень высоко, человека, шпицрутенами, гигантскими земельными наделами дворян, дарованными монаршей волей, бесправием народа и многим другим.

Во-вторых, это невозможно по институциональным причинам – у нас отсуствуют механизмы, которые могли бы привести монарха к власти. Утрачено понимание того, что такое Земский собор – собрание лучших, а не выбранных.

Когда некоторые наши публицисты утверждают, что Кремль точно указал место, отведенное монархической идее, которое расположено в маргинальном предбаннике, они не понимают: кремлевские философы и богословы просто не имеют полномочий ставить в этой теме точку, ибо она существенно шире того государственного опыта, который мы, к счастью или к несчастью, проживаем в оные времена.

По идее, конечно же, монархия – это государственный строй, который много качественней демократии. Демократия реализует чаяния жить лучше. Политик, пообещавший изменить жизнь простого человека к лучшему и представивший доказательства, что он в состоянии это сделать, и есть основной персонаж демократии.

Государь же может позволить себе не исходить из идеи ежечасного, ежедневного исправления скверных условий жизни своих подданных, хотя и это тоже является его задачей.

Его главной целью является установление справедливости, ибо его власть – это власть от бога, и в своем монаршем делании он руководствуется евангельскими истинами, которые прежде всего направлены на то, чтобы сделать жизнь человека не легче, а чище и нравственней.

Именно поэтому для монарха будет важней спасти други своя, а не обеспечить подданным своего государства дополнительные блага за счет позиции невмешательства в дела соседей, которые уютно и кромешно сносят этим самым нашим людям головы.

В каком-то смысле политика Путина – это чистый царизм, поскольку, взяв под защиту Крым и Донбасс, он серьезно усложнил жизнь российских граждан. Если бы его решения диктовались не его срощенностью, соединенностью с духом народа, а прокручивались бы через демократическую процедуру, когда в момент решения каждый сам себе расчетливый эгоист, то, конечно же, результат был бы совершенно иным. И Крым был бы не наш, и пенсии старикам Донбасса никто бы не выплачивал.

Понятно также, откуда тоска по монархии в нашем потерявшем нравственные ориентиры обществе. Разрушив СССР, который мы сейчас, с высоты нашего сиротского существования, воспринимаем как идеальное общественное устройство, мы перестали себе доверять.

Патернализм, тяга к сильному государственному началу, которое всех нас бы причесало, поставило в строй и направило в нужном направлении – это основа нашего психологического настроя, общая наша тревога, слезы нашей душевной неустроенности.

Конечно, нам как русским нужен монарх. Мы должны вверить свои неразумные и мятущиеся души крепкой воле божественного посланника, рыцаря, оберегающего в нас не то, что требует комфорта, а то, что скрытно, но неистребимо жаждет правды и справедливости.

Понятно, что ни о каких анахронических формах самодержавия не может идти и речи. Если нам удастся восстановить монархический строй, то мы обязательно поставим в услужение ему все наработанные культурой демократии формы контроля – и парламент, и суд, и общество с его богатейшими структурами самовыражения.

Но нам будет важно знать одно – ход нашей истории определяется не нашей эгоистичной самостью на выборах, а высоким челом человека, каждое решение которого поверяется Книгой и ее заповедями.

Я думаю, что для России это неизбежный выбор. Мы слишком эмоциональны, гневливы, живем в плохих климатических условиях, склонны роптать, не доверяем себе, властям, природе, хулим господа, когда входим в особый раж.

Мы не обитатели детского сада, именуемого Европой, где все сходятся в кружок по свистку.

Нам противопоказана демократия, ибо в момент выбора мы вытащим самую плохую карту, тогда как всею своей жизнью мы, как добровольно принятое на себя бремя, тащим по жизни правду. Нашему бродячему и отчаянному, склонному доходить до последних пределов уму нужен водитель, который черпал бы свои умения из вод другой глубины.

Я не думаю, что Кремль или Путин могут быть компетентны в рассмотрении этого вопроса. Это проблема уровня ядра нашего народа, и мы обязательно с этим что-то сделаем.

Не боись, ребята, без монарха не останемся!

Как родился монстр. К столетию Октябрьской революции

Коммунистический проект кардинального переустройства мироздания и сотворения нового человека, избавленного от пороков, заложенных в него предыдущей – буржуазной – системой вещей, не был реализован по одной-единственной причине. Взыскуемого нового человека просто не оказалось в небесных реестрах, хранящих в себе оттиски всего многообразия свойств человеческой личности. Рождённый в условиях Советской России, где ещё не были до конца реализованы декларированные цели ликвидации эксплуатации человека человеком, хищнической тяги капитала к наживе, но уже становилось более-менее понятно, что регуляция инстинктов осуществляется через очень существенное ограничение права частной собственности, – так вот, даже рождённый в этих условиях, человек оказывался шире и хуже заявленного в проектной документации идеального облика.

Он всё равно желал иметь что-то помимо хлеба насущного, пытаясь овеществить свою жизнь, сделать её более осязаемой через обретаемые блага, он всё равно желал, чтобы у него этих благ было существенно больше, чем у ближнего, он всё время искал, кого сделать объектом эксплуатации. Веру в бога ему отчасти заменило обычное суеверие, отчасти – агностицизм. И он отчаянно желал – через вещи, через знание, мастерство, талант – доказать, что он не равен другим, что он не обязательно выше или ниже, что он просто другой, особый, сам по себе.

Коммунистам удалось очень многое. Они сумели воплотить в жизнь множество своих идей: если не упразднить вовсе, то хотя бы очень заметно обуздать хищную природу рыночных отношений, превратив экономику в планируемый и якобы научно обоснованный процесс, сделать государство единственным крупным собственником в стране, ввести бесплатные медицину и образование. При всех очевидных недостатках созданной с нуля системы выяснилось, что она работает. Что, используя новые правила, можно создать гигантскую индустриальную промышленность, завершить грандиозные стройки века, одолеть казавшегося непобедимым врага в мировой войне, запустить человека в космос.

Проблема даже не в цене преобразований, которая многим кажется неприемлемой. Проблема в том, что практика показала несостоятельность великой надежды материалистов, веривших, что с изменением условий жизни изменится и сама природа человека. Человеческое прорастало сквозь все достижения и победы. Конечно, оно было искажено нарушением привычных пропорций жизни, но от этого угадать самодовольного, ликующего собственника в обладателе дефицитной «Лады» было не сложнее, чем в анахорете, помешавшемся на коллекционировании классики, опознать другой человеческий типаж – нестяжателя. Детерминизм оказался непригодной теорией.

Казавшаяся материалистам непреложной связь между условиями жизни и якобы порождаемыми ими ценностями в статистических множествах отсутствовала вовсе. Просто «неновый» человек взращивал своё традиционное «эго» в микровеличинах советских скудости, дефицита, ограниченного набора товаров и услуг, предназначенных для всеобщего потребления. Но и в этом наборе он стремился утвердиться в качестве более удачливого добытчика, сумевшего забить холодильник статусной колбасой, обставить квартиру статусной румынской мебелью, с чёрного хода в магазине разжиться куском грудинки, обуть ноги в итальянские ботинки, купленные с бешеной переплатой, построить щитовой домик в дачном кооперативе.

Это всё были наши советские рифмы благосостояния, которые в переводе на язык капиталистической реальности легко бы превращались в поместья и яхты, закрашенные перламутром автомобили с салонами, обитыми кожей, далёкие и искомые аксессуары роскоши и изобилия. То, что Маяковский именовал «мурлом мещанина», невозможно было ни расстрелять, ни закрасить. Прекрасная сказка о мире справедливости и всеобщего равенства постепенно превращалась в пустую и блестящую конфетную обёртку, под которой жадно рвали пространство «хищные вещи века».

Установка на аскезу, самоограничение идеологов строительства нового мира выдохлась первой. Советский строй создал свою буржуазию – партхозактив (и спецраспределители для него), который мог пользоваться благами, недоступными обычному смертному. Миропорядок, основанный на неравенстве и несправедливом распределении, возрождался на глазах. Конечно, новой элите не разрешали публично расцвечивать своё существование предметами роскоши. Она всё же могла заявлять о себе, но прикровенно. Но по большому счёту все всё знали.

Когда говорят, что после развала СССР Россия опрокинулась в бездну людоедского капитализма, отринув великую коммунистическую мечту, я не могу с этим согласиться. На самом деле это была грандиозная операция по легализации уже давно сложившегося порядка. Кто получил доступ к деньгам и собственности, кто бросился первым беззастенчиво грабить страну? Правильно – представители всё того же партхозактива. Не произошло смены элит – последние отнюдь не стали первыми. Выродившаяся в жалкую пародию на капиталистическое общество советская система просто стряхнула с себя надоевшие идеологические оковы, ещё как-то стеснявшие движения хищников, давно уже обосновавшихся во всех властных кабинетах.

Общественная ткань не переродилась, просто властная элита получила невиданную свободу манёвра, и выяснилось, что предыдущие 70 лет не сформировали у неё никаких механизмов торможения. Наоборот, попытка создать нового человека, который был бы свободен от алчности, зависти, желания обладать как можно большим объёмом материальных благ, дала необъяснимый результат. На свет появился какой-то лютый, беспредельно циничный, не ставящий других ни во что плотоядный монстр, который и стал главным действующим лицом периода ельцинских реформ.

Мы должны понимать, что советская эпоха и последовавший за ней провал в дикое, животное состояние, чад кутежа и полного разнуздывания всех грабительских инстинктов – это органичный, последовательный процесс, где всё на своих местах: и причины, и следствия. Но скажу в оправдание тех, кто задумывал и пытался осуществить великий эксперимент. Человек всегда будет мечтать о счастье и справедливости – так уж он устроен. По образу и подобию. И отказываться от реализации этой мечты нет никакой нужды, тем более что в недрах русской религиозности и культуры можно найти все рецепты осторожного, но неуклонного, не прекращаемого ни на миг выравнивания реальности по заветам истины, добра и красоты. Просто надо, видимо, выучить раз и навсегда урок истории. Не русская революция оказалась главной катастрофой, а её итоги, проявившиеся во всей своей полноте 70 лет спустя.

Контрреволюция как основа общественного согласия

Стоит разорвать эту являющуюся нам из прошлого связку – революция и справедливое общество. Не распрощавшись раз и навсегда с идеологией, которая когда-то оказала плохую услугу России, мы обречены возвращаться к ней снова и снова.

Патриарх Кирилл, не в первый раз, кстати, объявил революцию 1917 года великим преступлением, вызвав крайнее раздражение у тех, кто достижениями октябрьского переворота дорожит, а сам переворот считает грандиозным историческим свершением.

Таких, давайте уже скажем, в нашей стране миллионы, и их число растет по мере того, как уходит в прошлое советская эпоха и память о ее, мягко говоря, своеобразном устройстве. Многие его аспекты были весьма неудобоваримы для живого человека, хотя, конечно, имелись и стороны, вполне достойные всяческих похвал.

Именно об этих сторонах, считая, что это и было содержательной основой советского строя, сейчас и тоскует та часть общества, которая чем дальше, тем все более энергично отстаивает заветы осиянного славами и победами Октября.

Между тем патриарх Кирилл не сказал ничего нового, разве что его характеристика революционеров и их деяний на сей раз звучала особенно резко. Позиция церкви по этому вопросу после распада Советского Союза была единой и не подвергалась ревизии.

В самом деле, как должны были христианские пастыри относиться к насильственному приходу к власти атеистов, которые разоряли и уничтожали православие в России, убивали и мучили священников, массово разграбляли и закрывали храмы? Почему, собственно, РПЦ должна держать рот на замке, когда речь заходит о воистину самом грандиозном богоборческом злодеянии в истории?

Но речь даже не об этом. Сама теория революционного переворота как способа смены власти в нашей стране давно помещена в сугубо негативный контекст.

На самых разных уровнях, начиная с официального и заканчивая интеллигентскими и бытовыми нарративами, представление об эволюции как единственно легитимной форме общественного развития стало нормативным и даже обыденным.

И как раз упование на революцию как на последнее слово оскорбленной в лучших чувствах прогрессивной части общества сместилось в либеральный спектр, уже окончательно маргинализировавшийся за последние годы.

Условные «красные», полагающие, что Октябрь был уникальным событием и к нему не стоит подверстывать разнообразные «бархатные» и «небархатные» майданы современности, просто не желают отдавать себе отчет в том, что речь идет совсем не о комплексе причин, обусловивших неизбежность революции 1917 года. Дескать, тогда все было сделано правильно, а нынешние мятежи инспирированы мировой закулисой.

Речь идет о способе смены общественного уклада, которых всего два: насильственное прерывание или эволюционное развитие.

После украинских событий наше общество тем более отшатнулось от идеи государственного переворота. Его последствия оказались ужасающе наглядны – революционные механизмы и законы, которые можно сейчас отслеживать в режиме реального времени, явились нам в столь неприглядном виде, что такого настоящего ни один нормальный человек не пожелает ни себе, ни своим детям.

Тем не менее ряды сторонников Октября, судя по реакции на заявление патриарха, скорее даже продолжают пополняться и набирать уверенности в собственной непогрешимости и правоте.

Я скажу лишь, что по инерции, усвоенной из советского, марксистского понимания некоторых сторон реальности, многие из нас продолжают считать, что социальная справедливость и революция – это две неразделимые сущности, связанные друг с другом, как мать и дитя.

Поэтому, вставая грудью на защиту идеалов революции, наши соотечественники все-таки в большей степени выступают против буржуазно-капиталистической системы, сложившейся в постсоветской России.

И я их прекрасно понимаю, поскольку сам являюсь противником навязанного нам образа жизни.

Однако удивительно, что мы взыскуем общества, в котором эксплуатация человека человеком не носила бы столь оскорбительных и очевидных форм, отнюдь не считая, что нынешнее положение следует менять революционным путем.

То есть те, кто лелеет в сердце советский идеал, совсем не желают использовать его идейный потенциал для того, чтобы обустроить сегодняшнюю жизнь в соответствии с теми принципами, которые легли в основу теории революционного переворота в России на рубеже XIX и XX веков.

Эта удивительная непоследовательность проистекает из нежелания понимать, что от истории нельзя отгородиться непроницаемой завесой, что те механизмы, которые мы признаем истинными и правильно работавшими в прошлом, обязательно постучатся рано или поздно и в наши двери.

Нельзя считать людей, живших тогда, какими-то другими, иначе чувствовавшими боль, иначе переносившими голод и холод, легче умиравшими, проще расстававшимися с родными и близкими, которых уносила на время или навсегда Гражданская война.

Революция была бедствием, кошмаром не только для церкви (атеисты могут сказать, что она это заслужила), но – прав патриарх Кирилл – это была трагедия миллионов людей, потерявших кров, Родину, жизнь.

Точно так же аналогичный переворот явился бы катастрофой и в наши дни, что условные «красные» прекрасно понимают, открещиваясь в ужасе от «великих потрясений», в коих погрязла соседняя страна.

Поэтому, как мне кажется, стоит разорвать эту являющуюся нам снова и снова из прошлого связку – революция и справедливое общество.

Социалистическая идея продумана и исполнена во множестве вариантов, в том числе и таких, которые увязывают ее с христианским человеколюбием.

О революции, связав этим термином любые виды насилия, направленного на свержение легитимной власти, надо выговорить, как это сделал не только патриарх, но, к примеру, и президент Владимир Путин в январе этого года, все последние и страшные слова.

Мы просто должны отдавать себе отчет в том, что, не распрощавшись раз и навсегда с идеологией, которая когда-то оказала плохую услугу России, мы обречены возвращаться к ней снова и снова.

А систему, конечно, надо менять, надо стремиться к тому, чтобы общественные отношения стали в большей степени соответствовать нашим исконным ценностям товарищества, взаимопомощи, сострадания, чтобы власть чуждых понятий, взявших в полон нашу жизнь на долгие годы, таких как «выгода», «конкуренция», «рука рынка», неизменно ослабевала.

И помощником в этом не станет Майдан, в чем и «красные», и «белые» полностью согласны друг с другом, а значит, на данном историческом этапе примирение на основе отвержения революции как наличного средства решения общественных проблем состоялось.

История СССР не завершена

Вспоминая развал СССР, мы можем представлять себе, как постепенно, еще без всякого осознания своих действий, народы, проигравшие свое великое общее прошлое, выстраиваются в очередь перед новым общим будущим.

Многие и по сей день продолжают настаивать на том, что развал СССР был неизбежен, поскольку цементом, склеивавшим страну, была нежизнеспособная коммунистическая идеология, выламывавшая из бытия естественные и органичные формы его существования: семью, церковь, традиционные и органичные способы хозяйствования.

Такой взгляд на советскую идеократию верен только отчасти, и то применительно к первым десятилетиям существования СССР.

Уже с Великой Отечественной войны начинается новая сборка Российской империи и восстановление оборванной духовной преемственности с тем «старым миром», отречение от которого стало клятвой большевиков.

Пропуская период «оттепели», поскольку он не совсем попадает в тему, скажем, что в 70-е и 80-е годы прошлого века демонтаж коммунистической идеи в ее главных идеологических аспектах становится свершившимся фактом.

К примеру, ребенку этих времен даже не придет в голову повторить подвиг Павлика Морозова, поскольку ценность семьи уже вновь является доминантной, превалирующей над любыми идейными разногласиями.

Царство всеобщего благополучия, обещанного основателями СССР и Никитой Хрущевым, служившее сакральным образом, помогающим советскому времени катить свои тяжелые воды через многие лишения, уже не воспринималось как путеводная звезда, а служило мишенью для насмешек.

Равно как и советская бюрократия с ее уморительной геронтологической дурной бесконечностью – наследованием будущих покойников покойникам уже состоявшимся.

Вера в целостность идеологии и жизни подорвана навсегда.

Государство воспринимается как система, отдельная от пустопорожних верований и обещаний последователей единственно верного учения.

То есть собственно коммунистическая идея постепенно, из десятилетия в десятилетие, вымывается из человеческого и общественного существования, и на смену ей все более явственно приходит традиционное, русское, которое под спудом идеологических оков продолжало крепить советское общество в течение всех семи десятилетий до развала СССР.

В условиях коллапса, в котором перманентно пребывают постсоветские страны, русский мир становится центром притяжения для все больше уходящих в штопор стран, которые два с лишним десятилетия держали курс на сближение с Западом.

И как ни странно, только удалялись от него, поскольку истинным Западом для них была Россия, удерживавшая национальное своеобразие в пределах цивилизованной нормы.

Утро и сегодня все так же продолжает красить нежным светом стены древнего Кремля, однако красота и глубокая родственность этого процесса иным становятся внятны только сейчас.

Так что, вспоминая развал СССР, мы можем представлять себе не без некоторого изумления, как постепенно, еще без всякого осознания своих действий, народы, проигравшие свое великое общее прошлое, выстраиваются в очередь за новым общим будущим.