Текст книги "Коллекционная вещь"

Рооооооза

Роза идет в паб. Она ненавидит пабы, но после карри у нее нестерпимая жажда.

– Я не люблю индийскую кухню, Мариус.

– Настоящей индийской кухни ты не знаешь, – говорит Мариус.

– Нет, все, что угодно, только не индийскую.

– Ничего ты не понимаешь.

Еда отвратительная, ресторан дорогой.

– Не плачу за тебя только потому, что боюсь обидеть, – говорит Мариус.

Она заказывает апельсиновый сок – пить хочется ужасно. Середина дня, тихо. Бармен на мгновение исчезает, и в эту самую секунду к ней подходит незнакомый мужчина и спрашивает, нет ли у нее мелочи – ему надо позвонить. Вернувшись, он подсаживается за ее столик и вежливо интересуется, не хочет ли она с ним выпить. Вообще-то ей пора домой, но от карри по-прежнему ужасно хочется пить.

Они беседуют так, словно знают друг друга всю жизнь. Через полчаса ей начинает казаться, что ни с кем еще ей не было так хорошо. Она старается не паниковать – это ведь все равно что встретить старого знакомого. Незнакомого знакомого. Нового старого. Он шутит, но держится естественно, одеяло на себя не тянет. Вежлив, но настойчив. Она прикидывает, какие у него могут быть минусы. Имеется в наличии подруга? Супруга? Или он убежденный холостяк? Динамист? Смертельно болен? За ним охотятся бандиты? А может, у него член по трагической случайности еще в детстве попал в газонокосилку?

Поэтому когда он говорит: «Я бы с удовольствием пригласил вас в ресторан, но завтра рано утром я уезжаю в Австралию – навсегда», она даже испытывает некоторое облегчение – на этот раз по крайней мере все сразу же встает на свои места. Розе (как это ни печально) не понять того, что понятно мне: человек он увлекающийся, попрыгунчик, и сейчас ему надо бы не с девушками знакомиться, а чемодан складывать.

Роза готова к такому повороту событий и виду, что пала духом, не подает. Стараясь не замечать, как ее покусывает за пятки злодейка-тоска, Роза широко улыбается и спрашивает, знает ли он уже свой адрес в Австралии,

– она подумывает провести там отпуск. Он удивлен, но вынимает ручку и на бумажной салфетке записывает свой адрес.

Он – кинооператор. Снимает «живую природу». Увлеченно рассказывает ей про джинтамунгов и вопилкаров. Роза пытается ему втолковать, что ей давно хочется в Австралию и как было бы славно, если б они там встретились. Она втайне надеется, что он предложит ей уединиться в первом попавшемся укромном местечке. Впрочем, ей давно известно: вся загвоздка в том, что с теми, кто предлагает уединиться в укромном местечке, уединяться, тем более в укромном местечке, почему-то не хочется; те же, с кем уединиться очень бы даже хотелось, никогда вам этого не предложат. «Мне пора – надо собираться», – говорит он. Она чуть было не предложила помочь ему сложить рубашки, но вовремя сообразила, что это несколько преждевременно. Он идет к двери, она смотрит ему вслед и испытывает непреодолимое желание осыпать поцелуями его мужественное, загорелое лицо, впиться зубами в поджарые ягодицы.

Она попробовала убедить себя, что не так уж он неотразим, однако вскоре поняла, что думать о нем без трепета не в состоянии. Он – именно то, что ей нужно. По дороге домой она дважды достает из сумочки салфетку с адресом, чтобы удостовериться, что ей все это не приснилось, что есть документ, подтверждающий основательность ее видов на будущее. Ей даже приходит в голову переписать этот адрес куда-нибудь еще, но нет с собой ручки. Всю дорогу она размышляет, можно ли купить в Австралии приличное свадебное платье. Наверняка это не просто, но она постарается.

Перед тем как сесть в ванну, она решила изучить адрес еще раз, чтобы спуститься с небес на землю, но сумка куда-то делась. Исчезла. Пропала. Улетучилась. Она одевается и идет в паб той же дорогой, какой возвращалась. Потом идет домой. Проделывает тот же маршрут трижды. Заявляет о пропаже в полицию.

В Мельбурн она тем не менее вылетает. В отеле только ночует – целыми днями просиживает в самых посещаемых общественных местах, помещает объявление в газете. Второе объявление дает через три дня после первого, а третье – от полной безысходности – накануне отъезда. Она побывала во всех местах, имевших отношение к «живой природе», а также в нескольких музеях, где любовалась, чтобы отвлечься, старинными вазами.

Спустя год, в течение которого она сначала сидела без работы, а потом зарабатывала тем, что сдавала кровь, ей позвонили из полиции. Сумочка нашлась, ее выкрал у нее какой-то парагваец и не отдавал потому, что ему, по его словам, «страх как» понравилась Розина фотография. «Пальчики оближешь», – заявил он. Что ж, если это было испытанием ее чувств, то она это испытание выдержала. В кармашке сумки лежала аккуратно сложенная салфетка с адресом.

В Австралию она вылетела через два дня, взяла в аэропорту такси, однако в доме по этому адресу – небольшом, уютном особнячке – располагалось чешское консульство. Она решила, что произошла ошибка и что номер дома не 48, а 148 или 84, однако не нашла его и по этим адресам. Набравшись смелости, Роза дрожащей от огорчения и невезения рукой нажала все-таки на кнопку звонка в консульстве – она ведь понимала, что если не сделает этого сейчас, то все равно придется вызывать такси и ехать сюда специально. Женщине, открывшей ей дверь, она объяснила, кого ищет, и та вызвала полицию.

Тогда она поместила в газету еще одно объявление, поймав себя на том, что, если бы проводилось первенство мира на самые сложные поиски знакомых, она бы как минимум вошла в число призеров. Она сидит в кафе «Аргентина» и изучает меню; с интересом читает в газете заметку о женщине, которая ломала себе левую ногу тринадцать раз, причем дважды, когда нога была еще в гипсе. В двенадцатый раз она сломала ногу, когда переходила улицу и ее сбила неизвестно откуда взявшаяся машина. У нее было время повернуться к машине правым боком, однако она этого не сделала. Перелетев через капот, она упала на асфальт и левой ногой угодила под колеса другой машины – бронированного «мерседеса», за рулем которого сидел продавец мороженого. После этого женщина слегла и, клея конверты, чтобы заработать себе на пропитание, больше из дома не выходила – она хорошо запомнила слова цыганки о том, что, судя по тому, как легли карты, ее левая нога опять находится под угрозой и что ей следует избегать футбола любой ценой, а ведь она никогда не играла в футбол, никогда не ходила и не собиралась идти на стадион. Предсказания цыганки не вызвали у нее поэтому ничего, кроме смеха, однако через несколько дней в спальне рухнул потолок и ей на ногу, опять на левую, переломив пополам берцовую кость, упал ящик, доверху набитый футбольными программками, которые всю жизнь собирал сосед сверху. «Хорошо, – думает Роза, – когда заранее знаешь, что переломов будет не больше тринадцати, – тогда по крайней мере можно их считать, утешая себя тем, что четырнадцатый тебе не грозит. Может, и мне посчитать свои неудачи? А вдруг их число окажется значимым, двадцать три, например, – столько же, сколько мне лет. И тогда в один прекрасный день и в мою постель угодит, может статься, Тот, Кого Я Жду».

К ней подходит официант и рекомендует местное фирменное блюдо – игуану.

– Что, свежую?!

– Нет, замороженную. Но вам понравится.

Ночью, ложась спать, она натягивает на голову одеяло, чтобы спрятаться от жизни. Ее гостиничный номер беден обстановкой и богат тоской: нелюбимая мебель, бесчувственные занавески, постель, которой любовь строго противопоказана. Имя ее невзгодам – легион. Ей до того тоскливо, что она способна только дышать. Лежать и дышать. Она думала провести здесь несколько недель, но ей звонит аукционистка и просит произвести оценку каких-то там серег.

Ру-у-уки па-а-адают. Я вызнала у Розы все, что могла.

– Только ты одна меня понимаешь, – вздыхает она, крепко прижимая меня к себе.

Роза засыпает.

Конец

Роза встает, подходит к зеркалу и обнаруживает там себя.

Возвращается Никки.

– По-моему, у нас новый сосед, – сообщает она. – Супер. – Сверху доносятся тяжелые, глухие звуки. – Либо он не любит свою мебель, либо обожает трахаться. Если будет продолжать в том же духе, то рухнет потолок и он вместе с ним.

Роза задумывается – это ей что-то напоминает.

– Может, выставишь квартиру на продажу? Глядишь, и молодые люди объявятся. – Никки зевает. – Устала как собака. Есть козлы, которые думают, что если баба им дала, то надо всю ночь ей на жизнь жаловаться.

Роза заваривает чай.

– Скажи, Никки, ты счастлива?

На такие темы Никки предпочитает не говорить. Вопрос представляется ей бестактным.

– Ты ведь все время переезжаешь с места на место. Ты что, хочешь что-то найти или, наоборот, потерять?

– Я об этом не думала. И то и другое.

– Ты счастлива?

– Да. Думаю, да. Если только все из рук не валится. Теперь-то я себе уяснила: всего иметь все равно нельзя. А раньше думала, что можно. Когда знаешь, чем можно пожертвовать, становится легче жить. Свободнее. Если, конечно, есть чего ждать от жизни.

Появляется Морковка. Пришла позаимствовать у Розы брючный костюм. Набрасывается на новую банку с маринованной свеклой.

– И кто только такие банки делает?!

– Тебе приготовить что-нибудь поесть? – спрашивает Роза.

– Нет-нет, я сыта.

– А тебе, Никки?

– Я тоже не хочу, – отвечает Никки, с интересом изучая Морковкину грудь. – Чего-то зуб опять разболелся.

Даю зуб: героин вылечит любой зуб.

Звонит Мариус. Волнуется за свою коллекцию.

– Это Мариус. Горшки не дают ему покоя.

– Хорошо его понимаю, – отзывается Морковка. – Я тоже по своим мишкам скучаю.

– По каким еще мишкам? – Никки облизывает языком зубы.

– Плюшевым. Я их всю жизнь собирала, с самого детства. Их у меня больше двухсот штук было.

– Двухсот?!

– Некоторые были совсем маленькие – мини-мишки. – Открывает банку с пюре и запускает туда столовую ложку. – Для меня они были лучшими друзьями. Я покупала плюшевых мишек после экзаменов. Я покупала мишек за границей. Я получала мишек на день рождения. Одного мишку мне подарили после аборта. Каких только плюшевых мишек у меня не было: и мишки в автомобиле, и мишки в подводной лодке, и мишки в самолете, и мишки на лыжах, и мишки с сердечками, и мишки на свадьбе, и мишки в парламенте, и мишки в коротких кожаных штанишках, и мишки на летающих тарелках, и мишки с карандашом вместо члена.

– Чего только не придумают, – говорит Никки. – И что же с ними случилось?

– Съехалась я как-то с одним – плюшевых медведей на дух не переносил. – Морковка взялась за фруктовый соус. На этот раз крышка от банки сопротивлялась недолго. – «Чтобы я их больше не видел», – говорит. Я спорить не стала: спрячу их, решила, куда-нибудь, а там посмотрим

– но он настоял, чтобы я их в мусорный бак выкинула. В его присутствии.

– И чем же они ему так не угодили?

– Сама не знаю. Не нравились ему плюшевые медведи, и все тут. «Пакость», – говорит. Бросила я мешок с мишками в бак, возвращаемся мы домой, через час выбегаю – думала, заберу, а их уже нет – должно быть, он без меня их из бака достал и куда-то выкинул.

– И сколько же ты с ним прожила?

– Два дня, – говорит Роза.

– Не два, а три! – Морковка обижается – впрочем, ненадолго. Она так разволновалась, что расплескала фруктовый соус по всей кухне. – Я потом целую неделю по городской свалке бродила, а вдруг, думаю, найду их. Мне моих мишек до сих пор не хватает – они ведь меня так поддерживали!

– Поддерживали – в смысле, были тебе верны, да?

– Да.

– Надеюсь, он их тебе заменил?

– Я бы не сказала. Он считал, что привычный способ устарел... – Морковка с удивлением смотрит на помидор в парике из фруктового соуса. – Я, наверное, неясно выразилась.

– Куда уж ясней. И каким же способом пользовался он? – Никки не скрывает своего интереса.

– Этого я так и не узнала.

– Вместо женщин он спал с плюшевыми медведями, – подала голос Роза, пряча шоколадные конфеты.

– Это точно, – подхватила Никки. – Весь плюш им спермой залил.

– Не будем излишне доверчивы, – пускается в рассуждения Роза. – Вот вам пример. Когда я училась в последнем классе, кто-то из моих одноклассников предложил съездить на денек в Брайтон. Сами ведь знаете, когда тебе восемнадцать, на другой конец света поедешь, не то что в Брайтон. Да еще с компанией! Ехать решили в пятницу – я это до сих пор помню, потому что по пятницам у нас три химии подряд было. Встаю утром и жду, когда за мной приедут. Жду, жду – не едут. Через пару часов звоню узнать, где они. Думала даже на оставшиеся уроки пойти, но потом решила, что у них скорее всего что-то в пути случилось – колесо спустило или еще чего – и что они скоро приедут и будут недовольны, если меня не застанут. Так они и не приехали. И знаете почему? Потому что в школу пошли. А меня разыграли. Мне эта шутка тогда не понравилась. Да и теперь нравится не слишком.

– Ты, я вижу, поддерживаешь связь со школьными друзьями, – говорит Никки.

– Со временем я пришла к выводу, что так устроен мир. Люди тебе врут, а потом от души удивляются, что ты воспринимаешь их слова всерьез.

– Да, и матушка у меня точно такая же, – подхватывает Морковка. – Зачем я, спрашивается, пришла к ней после второго аборта? Расстроенная, в слезах. Чтобы она меня обняла, приласкала, ободрила: «Ладно, доченька, не принимай близко к сердцу, все устроится, вот увидишь», чтобы утешила по-матерински, даже если бы ей и пришлось покривить душой. А она знаете что мне сказала? «Еще б ты не расстраивалась! Есть отчего. Погоди, это еще цветочки... Они вас в школе не тому учат. Битва при Гастингсе никому не нужна. Вот если б они вам разъяснили, что жизнь улыбается богатым, а бедным пинки раздает, – от этого прок был бы».

– Что верно, то верно, – задумчиво говорит Никки. – Самому важному они как раз и не учат. Мне это, помню, первый раз в голову пришло, когда я свою классную руководительницу в постель затащила. В школе нет такого урока, где б тебе доходчиво объяснили, что счастье – это когда твоя голова в чужой промежности находится.

– Ты спала со своей классной руководительницей?! – Морковка не верит своим ушам.

Не исключено, что Никки специально переводит разговор на неприличную тему, ибо руководствуется старой как мир истиной: если хочешь, чтобы гусиная печенка сама влетела тебе в рот, не забудь пошире раскрыть окно.

– А что тут такого? Я тогда уже школу бросила. Встречались мы в клубе. Бывает. Это ведь тоже образование.

Морковка настолько потрясена услышанным, что даже не в состоянии есть Розины горячие булочки.

– Скажите честно, – говорит Роза, – вы знаете хоть одну счастливую пару? Или пару, которая прожила счастливо хотя бы несколько месяцев? Я знаю немало людей, которые живут вместе годами только потому, что им не хочется разъезжаться и они научились мириться с отвратительным характером своего сожителя.

– Почему же, знаю... – говорит Никки, которую лично я никогда бы не заподозрила в защите семейных ценностей. – Более странной работы у меня в жизни не было. Этот тип – в сорок-то лет – умирал от рака и решил подыскать жене нового мужа. Дал объявление в газете, но не «требуется новый муж» или что-то в этом роде, а «ищу менеджера» – у него свое дело было. Пересмотрел он несколько десятков мужчин, отсеял безнадежно семейных, зануд, кретинов, оставил всего несколько человек, а потом нанял таких, как я, чтобы испытать кандидатов в деле, проверить, помогают ли они женщине снять пальто или выйти из машины, будут ли из вежливости слушать нашу болтовню и всегда говорить нам правду. Словом, операция получилась крупномасштабная. Мне достался парень из Бирмингема. Вы ведь знаете анекдоты про бирмингемцев, про то, какие они там все ослы? Так оно и оказалось. Осел на осле. Кончилось тем, что из десятка кандидатов он выбрал троих и познакомил их с женой за неделю до смерти.

– И она за кого-то из них вышла замуж? – полюбопытствовала Морковка.

– Чего не знаю, того не знаю.

– Вообще-то я фисташки не люблю, – говорит Морковка, запуская руку в вазочку с орехами. – Когда я работала в турагентстве – кончилось это нервным срывом, – все мужчины только и делали, что на женщин пялились. Все, кроме одного. Этот же целыми днями твердил о том, как ему хочется поскорей вернуться домой к жене. Вечерами они с женой обычно сидели дома, и женаты были уже несколько лет. Трогательно, правда?

– Принял, выходит, удар на себя? – уточнила Никки.

– М-м-м? – промычала Морковка, энергично жуя бобовый салат.

– Принял на себя удар, говорю. В этом все дело, – говорит Никки. – Принес себя в жертву. И как только тебе удается оставаться такой худой? – интересуется она у Морковки.

– От чужой пищи не толстеют, – отвечает за подругу Роза. – И все-таки из того, что вы рассказали, вовсе не следует, что эти отношения были прочными. Десятилетний счастливый брак может оборваться так же неожиданно, как трехлетний несчастливый. Тот самый тип, который искал себе замену, искал, быть может, нечто несуществующее – специально чтобы жена его не забыла.

– А мне-то казалось, что ты не такая циничная, как я, – говорит Никки.

– Как вы думаете, почему мужчины в наше время норовят поскорей смыться?

– вопрошает Морковка, открывая банку с анчоусами. – Кто-нибудь хочет анчоус?

– осведомляется она, как будто открыла банку не для одной себя. – Раньше как было? Перевернется на другой бок, захрапит, а утром ему еще завтрак подавай. Теперь и того нет. Встанет – думаешь, в туалет, а он выйдет в коридор, вызовет по телефону такси – и только его и видели!

– Мы живем не в самое лучшее время, – говорит Роза.

– Мужчины уходят – секс остается, – замечает Никки.

– Не знаю, с кем ни поговоришь – все жалуются, – говорит Морковка. – А журнал откроешь – вообще сплошные стенания!

– А все потому, что счастливые помалкивают – им твои жалобы слушать некогда.

– Не скажи, – говорит Морковка. – Бывает, драишь ванну, поглядишь в окно – и ощущаешь почему-то прилив счастья. Как будто от чужой любви и тебе перепало. – И, подцепив вилкой очередной анчоус, продолжает; – Я собираюсь на курорт – загар сошел, но одной ехать что-то не хочется.

– Не понимаю, какой смысл ехать в отпуск с мужиком? – недоумевает Никки. – Это все равно что умывальник с собой везти. Разве только заранее знаешь, что в том месте, куда едешь, умывальников нет. Кстати, могу рассказать, как я на одну парочку работала. Работа тоже – нарочно не придумаешь. Они были женаты лет десять, не меньше, и каждый год ездили на две недели отдыхать. Но – порознь. Договаривались, например, ехать в Венецию, но она вылетала утренним рейсом, а он – вечерним, поэтому в какой гостинице она остановилась, он не знал. Жила она под другим именем, одевалась по-другому, прическу тоже меняла, и он должен был за две недели ее отыскать. При этом следовало соблюдать множество всяких правил – в отеле, например, отсиживаться днем не разрешалось. Игра отчасти состояла в том, чтобы каким-то образом друг друга приманивать, а в конце надо было выяснить, кто на что клюнул.

– К чему это все?

– Как ты не понимаешь – чтобы отношения оживить. Если он ее не находил, то по возвращении должен был каждый день гулять с собакой; если же находил – с собакой гуляла она.

– Неясно все же, зачем в прятки-то играть?

– Не знаю, ребята они, по-моему, были с приветом, хотя и славные. В прятки же они играли, мне кажется, исключительно чтобы пар выпустить. В общем, сложно.

– Как вы думаете, когда есть проблемы, воспоминания помогают? – спрашивает Роза.

– Это смотря какие проблемы и какие воспоминания, – отзывается Никки.

– Дело не только в сексе, – говорит Морковка. – Я, скажем, очень любила что-нибудь ему покупать. Его любимую еду, например. Это все равно что собаку кормить – он так радовался!

– Главное – это знать, что на них можно положиться, – говорит Роза. – Это ведь важней верности. Знать, что в безвыходной ситуации они тебя не бросят, что, когда в городе пожар, они забудут про служанку-француженку и кинутся искать тебя.

– Неужели ты думаешь, что если трое видных, умных мужиков собрались за столом, то хотя бы один про нас вспомнит? – размышляет вслух Морковка.

– Вряд ли, – говорит Никки. – Скорее всего они будут говорить о футболе.

– А футбол-то тут при чем? – недоумевает Морковка.

– Абсолютно ни при чем. Тема разговора ничего не имеет общего с круглым кожаным предметом, который пинают ногами, – замечает Роза.

Никки уходит мыть голову (и не только голову), Роза же выпроваживает Морковку.

– Жаль, что я не могу тебе помочь, – говорит она. – Если б можно было нажать кнопку, я бы тут же нажала. И не только кнопку. Но, по правде говоря, я не уверена, что мы чем-то можем помочь друг другу. Да и самим себе тоже. Сегодня я видела белку: она беззаботно прыгала с дерева на дерево, но вот ветка сломалась, и белочка стала как безумная карабкаться по ней, думая, что этим поможет делу.

Ее руки ло-о-ожатся на меня, и я рассказываю ей про Город Улиток, которые катались на лыжах.