Текст книги "От общины к сложной государственности в античном Средниземноморье"

Можно конечно предположить, что городские общины в составе государств Древнего Востока обладали статусом если не собственно государств, то, по крайней мере, государственных образований. Тогда древневосточные монархии окажутся подобными современным федерациям или, по крайней мере, унитарным государствам, включающим в свой состав автономные образования. Но в таком случае следует максимально четко разграничить понятия «община» (родовая или домашняя) и «государство» (как община гражданская, если согласиться с этим термином в трактовке «школы Дьяконова») и уже ни в коем случае не смешивать их тем более не подменять одно другим.

Подводя итог сказанному, подчеркнем, что небрежное употребление терминов порождает в данном случае путаницу. И не случайно Л. С. Васильев решительно возражал В. А. Якобсону, ведя речь о праве Древнего Востока. «Речь идет именно о праве, т. е. о системе определенных гражданских свобод и гарантий. В этом смысле мне кажется неприемлемым употребление В. А. Якобсоном понятий “граждане”, “гражданское население”, “коллектив граждан” по отношению к Востоку. На традиционном Востоке граждан не было – были подданные»[94]94
  Государство и право на древнем Востоке: Круглый стол. НАА. 1984. № 3. С. 72.


[Закрыть]. Возразить на это нечего.

Можно, конечно, утверждать, что различные ученые по-разному могут понимать такие понятия, как «граждане» или «гражданский». В таком случае спор идет не о содержании понятий, а только об адекватности их терминологического обозначения. Однако ранее уже указывалось на смысловую близость древнего и современного представлений о гражданстве. Ю. И. Семёнов вполне резонно утверждал в одной из своих работ, что идеалом любой науки является однозначность используемых ею терминов (во избежание путаницы). Поэтому было бы крайне желательным использовать термины однозначно, в строго определенном смысле. Только тогда они будут подлинно научными[95]95
  Семёнов Ю. И. О стадиальной типологии общины. С. 90.


[Закрыть].

Ко всему вышесказанному хочется добавить, что основоположники «школы Дьяконова», похоже, и сами чувствуют уязвимость своих позиций. Видимо, поэтому И. М. Дьяконов прибегает к авторитету автора термина «гражданская община» Н. Д. Фюстель де Куланжа. «Западно-азиатская община II тыс. до н. э. могла бы в терминологии Фюстель де Куланжа быть обозначена как гражданская община (cite), и в этом она типологически сходна и с западным полисом», – утверждает он[96]96
  Дьяконов И. М. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. С. 4.


[Закрыть]. Но в том-то и дело, что определение понятий «гражданин» и «гражданская община», данные самим Фюстель де Куланжем были весьма специфичны. Во-первых, он ставил гражданскую общину в один ряд с семьей и племенем, как однопорядковые явления: «Семья, фратрия, триба, гражданская община, все это – общества, совершенно сходные между собою, родившиеся одно из другого целым рядом союзов»[97]97
  Фюстель де Куланж Н. Д. Древняя гражданская община. М., 1903. С. 103.


[Закрыть]. Во-вторых, французский ученый рассматривал гражданскую общину как простую совокупность семейных и родовых ячеек, связанных главным образом единством религиозного культа: «Гражданская община не есть собрание отдельных лиц, но конфедерация многочисленных групп, сложившихся прежде ее и продолжающих свое существование»[98]98
  Там же. С. 104.


[Закрыть], «общество развивалось лишь по мере того, как расширялась религия»[99]99
  Там же. С. 107.


[Закрыть].

Наконец, понятие «гражданин» Фюстель де Куланж рассматривал не с юридических, а с совершенно иных позиций. «Если бы кто-либо захотел охарактеризовать гражданина античных времен по его наиболее существенному отличию, – писал он, – то он должен был бы выразиться, что это – человек, который одной религии с гражданской общиной и чтит общих с нею богов»[100]100
  Там же. С. 165.


[Закрыть]. Но при всем почтении к уважаемому классику исторической науки согласиться с ним никак нельзя. В Древней Греции одни и те же божества одинаково могли почитаться в различных полисных общинах, что отмечал и сам Фюстель де Куланж[101]101
  См.: Там же. С. 184–185.


[Закрыть]. С другой стороны, в каждой античной семье имелись свои собственные божества, почитавшиеся не только полноправными ее членами, но и домашними рабами. Так что уже в XIX столетии такой религиозно-генетический подход к гражданской общине мог быть оспорен. Современные же представления о гражданской общине значительно отличаются от приведенных выше. Сам И. М. Дьяконов исходит при ее определении из других критериев.

Следовательно, утверждения сторонников «школы Дьяконова» следует признать, по меньшей мере, спорными и нуждающимися в более тщательном обосновании. Что же касается понятия «гражданская община» (правильнее, очевидно, говорить – «община граждан»), то ему явно требуется более четкое определение, исключающее ее смешение с другими видами общинной организации. Не ставя здесь такой задачи, можно попытаться все же выделить хотя бы некоторые признаки, позволяющие вычленить гражданскую общину (общину граждан) из множества разновидностей общинных организаций.

Выше уже было сказано, кого считали в древности гражданами. Но что же превращало этих людей в свободных и полноправных граждан? Именно обладание равными правами, а также и равная защищенность от самой большой опасности, существовавшей в те времена внутри коллектива, – долгового рабства, которое являлось лишь крайней, порождавшейся голодом и нищетой, формой зависимости рядовых общинников от общинной знати. Полноправное гражданство давала защищенность от голода и нищеты, которая могла обеспечиваться только бескорыстной поддержкой всего коллектива.

В самом деле, право участия в народном собрании и суде само по себе гражданина не создает. Ведь неизбежно возникающее и углубляющееся в классовом обществе имущественное неравенство ставит многих членов общины в отношения зависимости от знатных и богатых соседей. Клиентелизм, характерный для многих раннеклассовых (и не только) обществ, родился именно на этой основе. Отношения зависимости от частного лица, неважно, должностного или принадлежащего знатному роду, превращают общинника из самостоятельного субъекта общественных отношений в послушного исполнителя чужой воли. И не имеет значения при этом, участвует ли он в народном собрании или нет, ведь от фактического решения жизненно важных проблем общины он уже отстранен, поскольку вынужден руководствоваться не своими собственными интересами, а желаниями своего покровителя, ставшими для него законом. Поэтому представляется, что общину, в которой не обеспечено хотя бы относительное равноправие ее членов, возможно их порабощение не в особых случаях (тяжкие преступления, караемые обычно смертной казнью), а за долги (явление обычное для неустойчивой экономики того времени), в которой людям не гарантируется в той или иной форме некий минимальный уровень материального благополучия, позволяющий им заниматься общественной деятельностью, – такую общину именовать гражданской нет никаких оснований. Право именоваться гражданской общиной можно признать только за средиземноморским полисом.

Сами основоположники «школы Дьяконова», говоря об античном пути развития, особое внимание обращали на то, что в полисной общине удалось сформировать сильнейшее чувство солидарности ее членов. «Полисная солидарность была одновременно и правом, и обязанностью граждан вплоть до того, что они в массовом порядке, не на словах, а на деле (как о том свидетельствуют сохранившиеся исторические известия) ставили интересы полиса выше личных или узкосемейных. Даже налог трудом – трудовая повинность (литургия) выступала как почетная обязанность, которую знатные и богатые роды могли принимать на свой счет. В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на полное содержание со стороны коллектива своих сограждан»[102]102
  Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 13.


[Закрыть].

В странах Востока ситуация была иной. Обедневшие общинники могли рассчитывать на некоторую, чаще всего небескорыстную помощь своих сородичей и соседей. О распространенности эксплуатации обедневших сородичей в общинах Древнего Востока, как и о вполне обычном для них явлении – продаже младших членов семьи в рабство (причем речь идет не о краткосрочной долговой кабале, а именно о полноценном и «вечном» лишении свободы), писал сам И. М. Дьяконов[103]103
  Дьяконов И. М. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. С. 8–9. Сноски 22, 23.


[Закрыть]. Если же общинники разорялись вовсе, то их ожидали долговая кабала или уход в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего – в царские люди, так как царское хозяйство, особенно после слияния его с храмовым сектором экономики, оказалось столь обширным, что способно было поглотить почти неограниченное количество рабочей силы. В полисах же беднота – так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, – могла жить за счет полиса.

Это отличие полиса от храмовой и городской общины Древнего Востока ясно видят и сами основоположники «школы Дьяконова». В уже упомянутой «программной» статье, опубликованной «Вестником древней истории» в 1982 г., они писали: «Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам, в отличие от царя Хаммурапи, удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство»[104]104
  Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии. С. 13.


[Закрыть]. Лучше указать на отличие общины Древнего Востока от «западного» (средиземноморского) полиса вряд ли возможно.

На этом фоне не может не удивить утверждение И. М. Дьяконова: «Необходимо подчеркнуть, что хотя общинники в III – первой половине II тыс. до н. э. и платили обычные налоги (натурой, трудом и т. д.), а некоторые из них подвергались эксплуатации со стороны ростовщиков или старших родичей, однако нельзя считать общинников как таковых эксплуатируемой категорией населения, прежде всего потому, что только общинники обладали гражданским полноправием и что в их число входила и общинная знать, включая тех же ростовщиков. Положение древневосточных общинников этого периода в отношении собственности и места в производстве, а также прав, ничем не отличалось от положения граждан олигархических или монархических полисов ранней Греции, однако никто не считает граждан подобных греческих полисов эксплуатируемым классом раннегреческого общества; а если кто-либо из них попадал в экономически тяжелое положение и подвергался эксплуатации, то никому не приходит в голову считать это обстоятельство определяющим для социально-экономической характеристики всего древнегреческого общества»[105]105
  Дьяконов И. М. Проблемы собственности. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 34.


[Закрыть]. Приводимая параллель с древнегреческим обществом представляется сомнительной, не говоря уже о противоречии подобных утверждений фактам из древневосточной истории, изложенным самим И. М. Дьяконовым.

Говорить о полисах в ранней Греции вообще вряд ли возможно. По мнению Э. Д. Фролова, формирование полиса оказалось очень длительным процессом, заключительной и решающей стадией которого стала так называемая «архаическая революция» VIII–VI вв. до н. э.[106]106
  См.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 91.


[Закрыть] Следовательно, о полисах до «архаической революции», а возможно, даже и до VI в. до н. э. можно говорить лишь условно, как о полисах еще только формирующихся, в которых отсутствует целый ряд важнейших признаков полиса как такового[107]107
  Андреев Ю. В. Раннегреческий полис (гомеровский период). Л., 1976; Яйленко В. П. Архаическая Греция // Античная Греция: Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. С. 164.


[Закрыть]. Более того, политический кризис, разразившийся в этот период при формировании многих полисов, был связан именно с эксплуатацией знатью рядовых общинников. (Иная интерпретация известных фактов, приводимая В. П. Яйленко[108]108
  См.: Яйленко В. П. Указ. соч. С. 185–193.


[Закрыть], во всяком случае, массовой поддержки в среде антиковедов не встретила.) В биографии Ликурга, приводимой Плутархом, намеки на это буквально рассыпаны в различных местах[109]109
  Plut. Lyc. 2, 5, 8, 11.


[Закрыть]. В биографии же Солона Плутарх обошелся безо всяких намеков, назвав вещи своими именами[110]110
  Plut. Sol. 13, 14.


[Закрыть]. Только после реформ, проведенных либо ранними тиранами, либо выборными правителями-эсимнетами, наделенными чрезвычайными полномочиями, можно говорить об образовании у греков подлинных полисных гражданских общин. Именно они и получили наименование классических полисов.

В рамках полиса классической эпохи эксплуатация аристократией рядовых общинников действительно однозначно исключалась. Данное положение многократно обосновывалось в отечественном и зарубежном антиковедении. Например, в фундаментальном двухтомнике «Античная Греция. Проблемы развития полиса» обращается внимание на то, что даже в отсталых архаических полисах (типа критских), где твердо установился олигархический строй и полными политическими правами обладали лишь представители знати, называвшиеся «свободными», зависимое крестьянство составляло особый социальный слой. Он образовался в результате завоевания дорийцами местного населения и, таким образом, представлял собой группу людей, «внешнюю» по отношению к собственно гражданам полиса[111]111
  Кошеленко Г. А. Введение. Античная Греция: Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. С. 20–21. См. также: Willetts R. F. The Civilization of Ancient Crete. Berkeley; Los Angeles, 1977. P. 171–173.


[Закрыть].

Таким образом, уподобление членов ближневосточных общин гражданам полисов античного мира представляется, по меньшей мере, некорректным. Даже если не принимать во внимание тот факт, что античный полис архаической, классической и постклассической эпох обладает признаками подлинного государства[112]112
  Противоположное мнение Е. М. Штаерман, высказанное на страницах «Вестника древней истории», не нашло сколько-нибудь широкой поддержки других участников дискуссии по этому вопросу. См.: Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // ВДИ. 1989. № 2. С. 76–94. Материалы дискуссии см. в ВДИ, № 2–4 за 1989 г.


[Закрыть], статус члена восточной общины кардинально отличался от статуса гражданина полиса. Собственно говоря, именно победа над ростовщичеством и могуществом традиционной аристократии позволила рядовым членам античной общины пользоваться своими правами на практике, без оглядки на «сильные» и «могущественные» семьи, чем и превратила эти общины в гражданские. Подлинное гражданское равенство, породившее действительное обладание и пользование личными, политическими и социальными правами – вот что отличало граждан полиса от подданных древневосточных монархов.

Конечно, в полисном коллективе могли быть градации, могли существовать разряды лиц, обладавшие особыми привилегиями (аристократия), однако равный доступ к основным правам имели все. Другое дело, что не каждый мог в полном объеме этими правами пользоваться в повседневной жизни, (например, в связи с особенностями своего имущественного положения), однако принципиальная возможность такого пользования не подлежит сомнению. Говорить же о полноправных гражданах в городских или храмовых общинах Востока даже в период VII–IV вв. до н. э. можно с большой натяжкой. Здесь вполне обычным явлением было как долговое рабство (несмотря на формальный его запрет), так и иерархичность построения общинного коллектива[113]113
  Белявский В. А. Вавилон легендарный и Вавилон исторический. М., 1971. С. 225–240.


[Закрыть]. В храмовых общинах право голоса имели только лица, занимавшие жреческие должности. Нередким явлением в храмовых общинах было превращение свободных общинников в рабов через «посвящение храму» (речь идет не о посвящении в жрецы и в аналогичные им храмовые служители, что было, напротив, почетно, а о передаче в число храмовых рабов-иеродулов[114]114
  См., например: Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении (IV в. до н. э. – III в. н. э.). М., 1959. С. 120.


[Закрыть].

Все это не позволяет считать членов восточных городских и храмовых общин гражданами в полном смысле этого слова. Конечно, в развитии классических полисов и городских и храмовых общин Востока действительно имелось много сходных черт. Много позднее, в период разрушения полисного строя, сходство это усилится. Именно тогда гражданские общины начнут утрачивать статус государственных образований, все менее и менее напоминая своего предка – классический полис. Но случится это только несколько веков спустя, когда именовать подобные общины полисами можно будет снова только условно.

§ 2. Античный полис как гражданская община

Изучение особенностей полиса требует специального рассмотрения его внутренней структуры, ибо именно она должна сделать понятной причины возникновения тех специфических черт полисной общины, которые определили ее отличия от общины, возникшей на Древнем Востоке. (Мы отдаем себе отчет в том, что современная наука так и не смогла дать единое определение понятию «восточная община», поскольку это понятие лишь теоретическая абстракция, составленная на базе разнообразных типов общин, существовавших в различное время на Древнем Востоке.[115]115
  См.: Советская историческая энциклопедия: В 12 т. Т. 10. М., 1967. Ст. 418 («Община»).


[Закрыть]) Кроме того, именно выяснение особенностей внутреннего развития полиса, позволяет определить направления его дальнейшей эволюции, выяснить возможности трансформации его в новые государственные формы.

Известно, что полис – сравнительно небольшая (от нескольких сот до нескольких тысяч человек) община граждан, основное занятие которых – земледелие – база экономики полиса. Граждане совместно владеют землей, часть которой может находиться в коллективной собственности, а часть разбивается на наделы, отводящиеся главам семей. Семья, домохозяйство (ойкос) – основная структурная единица полиса. Глава ойкоса представляет перед общиной интересы его членов; он обязан заботиться о том, чтобы его наследники получили семейное имущество не только в полной сохранности, но и приумноженным. На него же возложена общиной обязанность обеспечивать «расширенное воспроизводство» ойкоса. Заключение браков, рождение и «правильное» воспитание здоровых детей (последних – чем больше, тем лучше) не считаются частным делом общинника, а интересуют полис в целом.

Поскольку община выступает как верховный собственник земли, ее высший орган – народное собрание, в котором могут участвовать все граждане, достигшие определенного возраста. Вооруженные силы общины составляет народное ополчение, по сути равнозначное народному собранию. Граждане считаются политически и юридически равноправными и, по крайней мере, в принципе имеют право на получение земельного надела, а в случае нужды – на материальную поддержку общины. Порабощение граждан категорически запрещается. Исключается столь часто практиковавшаяся в других докапиталистических обществах передача частному лицу власти над отдельной территорией и ее населением с правом налагать на него в свою пользу различные повинности. Различные объединения (кровнородственные, территориальные и профессиональные) могут существовать, но не играют (как в ряде других докапиталистических обществ) роли промежуточного звена между гражданином и государством. Связь между тем и другим непосредственная.

Такую характеристику полисной общине дает Г. А. Кошеленко[116]116
  Кошеленко Г. А. Введение. Античная Греция: Проблемы развития полиса. Т. 1. С. 30–31.


[Закрыть]. Внимательное прочтение этой характеристики не может не привести к выводу – она противоречива. В самом деле, если признать ойкос основной структурной единицей полиса, причем такой единицей, интересы членов которой перед общиной представляет его глава, то как совместить это с утверждением об отсутствии промежуточных звеньев между гражданином и государством (общиной)? А сам ойкос разве не является тем самым промежуточным звеном? Наконец, если мы признаем здесь функционирующими исключительно прямые связи граждан с государством, то становится непонятным существование уже в греческих полисах различного рода союзов, выходивших далеко за пределы частной жизни (о сложнейшей внутренней структуре позднереспубликанского Рима тем более в этом случае говорить не приходится). Те же аристократические гетерии, подготовившие и осуществившие в Афинах государственный переворот 411 г. до н. э., – они разве не являлись своеобразным «промежуточным звеном»?[117]117
  Подробнее о гетериях различных типов см.: Никитюк Е. В. К вопросу о гетериях в Греции в V–IV вв. до н. э. // Древние и средневековые цивилизации и варварский мир: Сб. науч. статей. Ставрополь, 1999. С. 32–49.


[Закрыть]

Чтобы разрешить эту проблему, необходимо рассмотреть опять-таки внутреннюю организацию полиса, точнее, той совокупности явлений, которые обозначались этим термином.

Итак, полис – изначально коллектив земельных собственников, в качестве которых выступают главы ойкосов. Учитывая патриархальный характер семейных отношений того времени, можно согласиться с Н. Д. Фюстель де Куланжем в том, что, постепенно разрастаясь, отдельные ойкосы со временем могут превращаться в целые поселения[118]118
  Фюстель де Куланж Н. Д. Древняя гражданская община (La cité Antique): Исследование о культе, праве, учреждениях Греции и Рима. М., 1903. С. 105.


[Закрыть]. Такие поселения также будут состоять из отдельных ойкосных хозяйств, превращаясь, таким образом, в родовые общины. Дальнейшую их эволюцию проследить не сложно: слияние родовых общин в племена, а последних в союзы племен с неизбежным выделением родоплеменной аристократии, которая подчинит себе «рядовых» общинников. Именно по такому пути пошли общины Древнего Востока, которые затем породили внеобщинные (скорее даже, надобщинные) органы управления (со временем они станут органами государства). Однако, как представляется, ойкосный принцип организации раннего полиса (как и предшествовавшего ему протополиса) в иных исторических условиях направил его эволюцию в совершенно другую сторону.

В литературе отмечалось неоднократно, что послемикенская (гомеровская) Греция представляла собой крестьянскую страну. Таковой она оставалась и в эпоху архаики[119]119
  См., например: Starr Ch. G. A History of the Ancient World. N. Y., 1965. P. 209; Античная Греция: Проблемы развития полиса. Т. 1. С. 158, 161.


[Закрыть]. Однако крестьянское общество этой страны уже пережило так называемую «стальную революцию» начала I тыс. до н. э., имело представления о товарно-денежных отношениях и сохранило в той или иной степени торговые связи с ближневосточными государствами. Неудивительно, что в таком обществе началось постепенное разделение большой патриархальной семьи и связанной с ней родовой общины на малые семьи, породившие, соответственно, и «малые ойкосы». Конечно, процесс видоизменения ойкосной системы не мог проходить в виде прямолинейного распада прежних связей. Как отмечает Ю. И. Семёнов, «переход от первобытного общества к классовому… представлял собой процесс не распада, разложения старых структур, а их постепенного превращения в новые. Первобытная община не распадалась, не разлагалась, а шаг за шагом трансформировалась в общину качественно иного типа»[120]120
  Семёнов Ю. И. Переход от первобытного общества к классовому: пути и варианты развития // Этнографическое обозрение. 1993. № 1. С. 53.


[Закрыть]. Вместе с родовой общиной (переплетаясь и сливаясь с ней) возникает община территориальная, соседская. Членство в такой «гибридной» общине, как и в ее мелких структурных единицах различного характера (генос, фратрия, фила, дем) было опосредовано членством в ойкосе, ибо ойкос (фамилия в Риме) был той самой «первичной» ячейкой общества, в рамках которого человек только и мог существовать.

Именно параллельное сосуществование обеих форм общинной организации порождает проблему. «Малый» ойкос был вполне жизнеспособной хозяйственной единицей, которая могла обеспечить устойчивое существование своих членов. Сохраняющиеся родовые связи, в принципе, уже не были ему необходимы, более того, они не только не позволяли раскрыть все возможности новой первичной ячейки общества, но, напротив, препятствовали ей в этом. Сохранение системы родового старшинства вело к социальному неравноправию потомков различных степеней родства, а следовательно, и к неравноправию ойкосов – неравноправию, для которого не имелось теперь экономического обоснования, но которое позволяло «старшим» (аристократии) использовать в своих интересах труд «младших» (демоса), накапливая в своих руках значительные материальные средства.

Вопрос о связи между имущественным и социальным расслоением в древнейшей античной общине является дискуссионным в науке. По мнению В. П. Яйленко, имущественные различия того времени были не так уж значительны, и аристократия (так же как и демос) жила весьма скромно. Анализируя произведения Пиндара, Гесиода, Феогнида и Архилоха, он утверждает, что для индивидуума архаической поры стоял вопрос не столько о накоплении материальных благ, сколько о прожиточном минимуме[121]121
  Античная Греция: Проблемы развития полиса. Т. 1. С. 156.


[Закрыть]. Очевидно, однако, что и накопление благ имело немалое значение[122]122
  См.: Hom. Ill. XII, 310–314, 318–321.


[Закрыть]. Кроме того, богатство, как и бедность, – понятия относительные. Возможно, то, что современникам Аристотеля показалось бы скромным достатком, во времена Архилоха или Феогнида считалось роскошью. Во всяком случае, античные авторы подтверждают, что в архаическую эпоху в руках аристократии сосредоточивались значительные материальные средства. Источники упоминают богатства рода Скопадов[123]123
  Plut. Cim. 10; Cic. De orat. II, 86.


[Закрыть], роскошь жителей Сибариса, наконец, известно, что афинские Алкмеониды, находясь в изгнании, смогли за счет своих собственных средств отстроить заново храм Аполлона в Дельфах[124]124
  Aristot. Ath. Pol. XIX, 4.


[Закрыть]. В любом случае имущественное и социальное неравноправие успело пустить в архаических общинах глубокие корни[125]125
  Э. Д. Фролов полагает, что различия в материальном положении аристократии и демоса на самом деле были весьма значительными (Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 79. Сноска 54).


[Закрыть].

Следует повторить, что экономическая основа такого неравноправия отсутствовала, и держалось оно во многом на древней родоплеменной традиции. В некоторых общинах неравноправие приводило к кровавым вооруженным конфликтам, доходившим порой до полного или частичного истребления аристократии[126]126
  Aristot. Pol. V, 5, 2.


[Закрыть]. Там же, где аристократии удавалось временно закрепить свои преимущества (например, в архаических Афинах в период между гибелью царя Кодра и архонтатом Солона), происходило постепенное обострение социальных противоречий. (Речь здесь, разумеется, идет именно о родоплеменной аристократии, а не о разбогатевших представителях демоса.[127]127
  Курбатов А. А. Роль аристократии в экономическом развитии греческого полиса VIII–VI вв. до н. э. // Античная гражданская община: Межвуз. сб. науч. трудов. М., 1986. С. 23.


[Закрыть]) Разрешались эти противоречия либо при установлении ранних тиранических режимов, либо в ходе компромиссных реформ, проводимых избранными правителями-эсимнетами, наделенными чрезвычайными полномочиями. Могло иметь место и сочетание обоих вариантов развития, как это было в Афинах, переживших и реформы Солона, и тиранию Писистрата и его сыновей.

Поскольку объективные условия не позволяли аристократии здесь пойти по «микенскому» пути, создав мощные внеобщинные структуры, обладающие средствами силового принуждения рядовых общинников, а была создана собственно полисная община как коллектив равноправных землевладельцев. Ведь все ойкосные хозяйства сталкивались с общей проблемой – необходимостью защиты своих интересов, как от чуждого внешнего мира, так и от возможной враждебности окружающих соседей. Для защиты от первого необходимо было договориться о сосуществовании на определенных условиях с последними. А это было весьма непросто. Люди того времени воспринимали мир более реалистично, чем их далекие потомки. Именно поэтому в те времена не могла возникнуть юридическая фикция изначального равенства людей между собой. Но в то же время союз соседей мог быть создан лишь на основе равенства прав членов различных ойкосов, что должно было привести к идее гражданского равноправия.

Как представляется, равноправие стало ключом также к разрешению противоречия, сформировавшегося между общественной и частной жизнью граждан полисной общины. Традиционно со времен патриархата глава домохозяйства (греческого ойкоса или римской фамилии – безразлично) самовластно распоряжался всем имуществом и обладал властью над домочадцами (в Греции – меньшей, в Риме – большей). Но взрослые сыновья в качестве воинов были для общины по своей ценности как минимум равны главе семейства. В народном собрании, которое первоначально было обыкновенной военной сходкой, они неизбежно должны были получить право на индивидуальный голос, а значит, и право на свое особое, независимое от главы семейства мнение. Однако для этого они должны были получить защиту от произвола главы семейства, который мог расправиться с теми, чье мнение не совпадало с его собственным. Дать такую защиту община могла лишь, вмешавшись во внутренние дела ойкоса, ограничив власть его главы, связав его определенными обязанностями в отношении ойкосного коллектива как части коллектива общинного.

Как показали исследования В. М. Смирина, даже формально неограниченная власть римского pater familia над домочадцами имела существенные ограничения. Наказание домочадца (тем более смертной казнью) происходило не по простому решению главы семейства: столь важный вопрос следовало обсудить на семейном совете и заручиться его поддержкой. Пренебрежение этим правилом могло повлечь крайне тяжелые для главы семейства последствия[128]128
  Смирин В. М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян // Культура древнего Рима: В 2 т. Т. 2. М., 1985. С. 24–25.


[Закрыть]. Даже в эпоху империи стремление принцепса вершить суд в одиночестве было признаком «дурного тона» и позволяло именовать его суд неправым[129]129
  Кнабе Г. С. Древний Рим – история и повседневность М., 1986. С. 165.


[Закрыть]. Поэтому если и не все домочадцы, то, по крайней мере, совершеннолетние сыновья должны были получить политическую самостоятельность, в частности, право независимого от главы семейства участия в работе законодательных и судебных органов общины. (Одного права на обращение в суд было бы явно недостаточно, если бы суд составлялся только из глав семей, толкующих древние обычаи так, как им заблагорассудится.)

Таким образом, оставаясь под отеческой властью в вопросах, касающихся внутренней жизни ойкоса (фамилии), младшие члены семьи оказывались равноправными с главой семейства при решении проблем, касавшихся всей общины. Именно с этого противоречия между полноправием члена общины и формальным бесправием или, во всяком случае, неполноправным статусом члена домохозяйства, по-видимому, началось разделение жизни на публичную и частную. Публично-правовое равноправие членов (конечно, совершеннолет них и только мужского пола) являлось важнейшим признаком ан тичной гражданской общины. Однако и неравноправное положение младших членов семьи внутри ойкоса тоже никуда не исчезло (без этого само существование ойкоса как замкнутой общественно-хозяйственной единицы было бы поставлено под вопрос). Таким образом, на авансцену общественной жизни неизбежно выходило противоречие – сочетание в одном коллективе двух противоположных принципов: гражданского равенства, с одной стороны, и фактического неравенства между общинниками – с другой.

Разрешить указанное противоречие возможно было только созданием специальных структурных подразделений общины[130]130
  Уже Аристотель отмечал, что полис представляет собой сложную систему, не сводимую к сумме отдельных ойкосов (Aristot. Pol. I, 1, 2, 1252а).


[Закрыть]. В свою очередь, такие структурные подразделения не могли возникнуть ниоткуда, сами по себе. Они могли появиться только в результате эволюции уже существующих объединений людей.

В Спарте такими объединениями были традиционные мужские союзы – сисситии, или фидитии. От принадлежности к одному из них зависел социальный статус каждого спартиата, так же как и его гражданские права. На это указывает Аристотель[131]131
  Aristot. Pol. II, 1271а, 26 и сл.


[Закрыть]. Основой организации фидитиев были сугубо личные связи между членами союза. Эти связи поддерживались каждодневным общением всех членов данной корпорации за общим столом в сисситиях и во время чередовавшихся с сисситиями групповых атлетических упражнений или состязаний. По утверждению Плутарха, в Спарте граждане младшего возраста, в том числе уже женатые, обязывались законом оставаться в фидитиях даже на ночь[132]132
  Plut. Lyc. 15.


[Закрыть].

Такие объединения ни в коем случае не основывались на кровнородственном признаке. Странные брачные обычаи, которые превращали «медовый месяц» молодых супругов в пародию на похищение невесты с имитацией гомосексуальных отношений (невесту стригли и одевали как мужчину, а законный супруг мог приходить к ней только тайком)[133]133
  Там же.


[Закрыть], контрастируют с открытой совместной жизнью мужчин-спартиатов в фидитиях. Если при этом вспомнить знаменитую «общность жен» и отдельное от семьи воспитание детей, которых с семилетнего возраста определяли в агелы, то замена семейно-ойкосных связей корпоративными здесь не может не броситься в глаза. Противоречие, таким образом, разрешалось подавлением частной жизни, полным ее подчинением интересам общины – всеобъемлющей корпорации, управляющей жизнью своих членов.

Эти корпорации напоминают тайные мужские союзы, существовавшие (и, по данным некоторых этнографов, существующие и в настоящее время) в экваториальной Африке. Подобные союзы и в Спарте, и в Африке преследовали схожие цели – обеспечить «социальную сегрегацию», т. е. способствовать разделению общества «по вертикали» и противопоставлению одних социальных групп другим. Некоторые подобные объединения практиковали (и практикуют) террор в отношении «подавляемых» групп населения (женщин в Африке, илотов в Спарте). Конечно, ставить между ними знак равенства нельзя, так как при ближайшем рассмотрении оказывается, что они решают разные задачи. Кроме того, вряд ли стоит забывать об открытом, публичном функционировании спартиатских объединений (в отличие от африканских). Иногда корни таких союзов пытаются искать в военной организации, однако предположения о связи системы фидитий с военной организацией Спарты[134]134
  Андреев Ю. В. Мужские союзы в структуре дорийского полиса // Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества: Межвуз. сб. Л., 1984. С. 9.


[Закрыть] не могут считаться доказанными (хотя Геродот, например, такую связь считает несомненной)[135]135
  Hdt. I, 65.


[Закрыть].