Текст книги "Доктор, у меня чешется мир"

Ефрейтор Доронин
Экзистенциальная сага

ИНТРОДУКЦИЯ

У меня для Вас две новости: плохая и отвратительная. 1-я новость: мнение автора может не совпадать с мнением автора в 2003 году. 2-я: мнение автора может не совпасть с мнением автора в году 1998-м, когда мне, автору, курившему под палящим нудным солнцем на крыльце штаба артиллерийской бригады, пришла сия крамольная идея.

Я стоял и ждал, когда офицеры штаба вернутся с обеда. Мне нужно было подписать обходной лист, мать его (бегай теперь по всей части). Дембель был уже не то, что «не за горами», а «перед горой» – то есть уже здесь. Я стоял и глазел на то, как люди в песочного цвета «афганках» и «хэбэшках» старого образца, выстроившись побатарейно, маршируют по плацу. Традиционный предобеденный моцион.

КОНЕЦ ИНТРОДУКЦИИ

* * *

Читатель, если ты вдруг окажешься внутри того странного дня – тебя замучает дикая жажда. Сухой континентальный климат заставит мечтать о стакане воды, хотя бы с песком, хотя бы теплой. Все нижеизложенное через пару десятков секунд начнет происходить в самом центре Центральной Сибири.

Офицерам и прапорщикам – оно, конечно, полегче. А солдатам и сержантам – тяжелее значительно. Добро пожаловать в армию, а если конкретнее – в войсковую часть 16395, близ поселка Журкино, или (это уже закрытое название) – в 210 пушечную артиллерийскую бригаду.

Итак, сейчас начнется…

Жди… Через несколько секунд…

«3»…

«2»…

«1»…

Все: начинается!

Поднимемся на второй этаж казармы и войдем за дверь с красной табличкой и желтыми буквами – «1 падн». Сразу же запах кирзы, пота и ваксы ударит по обонянию. Там, цокая дюпелями о коричневую плитку пола, слоняются, опустив бляху до «этих самых» и сдвинув кепку на затылок, старослужащие, «летает» молодежь – с коричневыми от усталости, пыли и загара лицами. В спортивном уголке, что сразу напротив входа, каптерщик Фарид, сидя на корточках, задумчиво вертит на пальце цепочку с ключами, наблюдая, как двое черпаков по очереди подтягиваются на турнике. Дневальный рядовой Вялый прислонился к стене; садиться нельзя (не ночь на дворе) – офицеры тут шастают, ведь штаб дивизиона – вот он, в трех метрах. Рядом с дневальным – большой алюминиевый бак, а в нем – вода с песком, прямо из озера. Водопровод уже две недели не дает ни капли.

– Э, душара! Ходи сюда! – кричит кому-то с кавказским акцентом широкоплечий черный лезгин Асхаб, важно прохаживающийся по коридору, вертя цепочку на пальце (это такая мода).

– Че? – последовал ответ.

К Асхабу подошел парень в темной форме старого образца и куцей маленькой пилотке.

– Нэ «че», а «што»? Понял, да? Сколько дней да приказа?

– Семьдесят пять.

– Нэ ври. Зашарь мне сигарету цивильную.

Парень молчал, глядя исподлобья. Буквально сверлил деда глазами.

– Апять, да? – начал злиться Асхаб. – Мало тебе тогда – апять хочешь, да? Веришь-нет, ночью крокодилов посущим, понял, – и нехотя поволок свои берцы в располагу.

Оставим на время второй этаж и спустимся на крыльцо. На лавке восседают дембеля, деды, черпаки – курят. Все в афганках разных песочных оттенков и с цветными значками разрядов на груди, белоснежные подшивы слепят глаз, отражая солнце, розовые холеные шеи свидетельствуют об уже не первом годе службы. Сидят себе разговаривают. О жизни, о «гражданке» и о гражданках. Уж про солдат-то никак не скажешь, что часов они не наблюдают. Часов и календарей.

Они вскочили как ошпаренные – целый подполковник с багровым рылом, дыша на солдат перегаром, влетел на крыльцо:

– Где Степанов?!! Вот ты где!!! Я тебе что сказал?!! Откатить бочку куда?!!

– Товарищ подполко… – белея от ужаса, зная нрав подполковника Банного, пробовал возразить Степанов.

Мощным ударом четырехзвездочного офицера солдат опрокинут через лавку, долбанувшись о стену башкой. Из носа хлынула кровь. Пацаны стоят навытяжку. Подлетел замполит – подполковник Сенько, обхватил Банного сзади, тащит назад.

– Саша, хватит, ты че, сдурел, отстань от него!!! – вразумлял Сенько рвущегося в бой бухого героя.

– Ладно… Прощаю… – внезапно успокоился подпол, увидев держащегося за голову медленно встающего солдата с окровавленным лицом.

– Пойдем, – все еще не отпуская Банного, сказал замполит.

– В следующий раз – смотри у меня, – рявкнул пьяный «шакал» и вместе с Сенько двинулся через плац к штабу бригады.

Долго солдаты, кипя ненавистью, пялились вслед удаляющимся.

– Вот сука. С каким удовольствием забил бы ему в задницу снаряд от «гиацинта», – наконец произнес один из дедов.

– Уволюсь – замочу, – поддержал другой. – Костя, пойдем в санчасть. Пойдем, пацаны, его в санчасть проводим.

Солдаты, обступив раненого, двинулись.

– Да… Все шакалы такие. Это еще что – я вот в учебке под Калугой был, – по дороге в санчасть заговорил Вован-дембель, которого со дня на день должны были выпустить. – Веришь-нет, нас пьяные шакалы собаками травили, фанеру прикладами до черноты пробивали. Бывало, сами кому-нибудь из пацанов фотографию испортят, потом выстроят роту и спрашивают: «Кто избил товарища?» Все, базара нет, молчат. За что пацаны и получают – по полной программе: марш-броски до одури или отжимания до посинения.

…На втором этаже казармы, налево от входа в 1-й дивизион, пройдя через бытовку, можно попасть в каптерку 2-й батареи. Там за обшарпанным столом на фоне стеллажей с противогазами, ОЗК и котелками, изнывая от жары, сидел в одной майке ефрейтор Доронин и читал «Философский словарь» 1987 года выпуска. Имеющиеся в дивизионе иные книги: детективы Педалькиной, триллеры Гулькина-Носова и китайская фантастика его не интересовали. «Да… Веселая философия у этих ребят…» – размышлял ефрейтор.

Он был парень умный и несколько старше своих «соседей» по казарме: в возрасте 21-го года был отчислен с 4-го курса Политехнического института, вследствие чего загремел в армию. Сейчас ему – 22. Попадание в этот разношерстный коллектив явилось для него откровением. Как городскому мальчику, ему было ясно, что в советской и в бывшей советской стране все граждане имеют, как минимум, восемь классов образования, что русский язык мало-мальски знают все россияне, что изнасилование – это преступление. Выяснилось, что выходцы из глухих деревень учились в школе не более трех лет, что некоторые призывники попали в военкомат прямо из тундры или с гор Дагестана, что только в армии они научились говорить по-русски, если можно назвать русским их матерный армейский сленг. Доронин слышал, как лезгин Хасан упоминал об изнасиловании им девушки так обыденно, как о покупке в ларьке, ну скажем… чупа-чупса. К тому же этот дикарь был уверен, что Россией до сих пор правит Михаил Горбачев. А другой его сослуживец мечтал после дембеля устроится комбайнером: «Работа на свежем воздухе. Это вам, городским – только деньги подавай». Так что мир разнообразен, в этом Серега Доронин убедился. И убедился, как ни парадоксально, в том месте, где все приведены к общему знаменателю.

Оторвавшись от книги, ефрейтор размышлял, глядя в серую стену.

«Давным-давно, в детстве, я часто задавался вопросом: «Почему я – это я, а не кто-то другой?» Теперь понятно, или почти понятно. Лет в двенадцать у меня на этой почве возникла теория, что со временем моя душа должна будет поочередно переселяться во всех людей, которых лично знаю. Я должен буду побывать в шкуре каждого из них. В одном человеке пожил – умер, в другом пожил – умер, и так далее. Иначе чепуха какая-то: выйти из небытия только ради того, чтоб несколько десятков лет побыть всего лишь одной сознательной песчинкой. Всего лишь одной. Да уж… слышали бы меня сейчас… Пойду, проветрюсь».

Доронин накинул китель (он был без лычек – ефрейторские лычки носить считается в падлу), взял ремень и, помахивая им, вышел из каптерки. В спортивном мини-зале уже никого не было. Потолок, что как раз над «римским стулом» в углу, имел небольшую трещину. «По закону подлости, в жизни почему-то происходит то, чего меньше всего ожидаешь. И чего меньше всего хочешь. На экзамене я никогда не вытягивал тот билет, по которому был более всего готов, чаще наоборот… Так о какой же воле идет речь?» – продолжал мыслить Доронин. Он уставился на трещину в потолке, минуты две смотрел на нее пристально.

А…

Он аж подпрыгнул от ужаса и торжества: раздался грохот, полетели куски бетона, и клубы серой пыли заполонили пространство. Народ с матами сбежался на звук. Кто из располаги, кто из туалета, застегивая штаны, кто из умывальника. Кто полуголый, кто как.

– Ешь! Насквозь, к едрене матери, все прогнило!!!

– Ого!!!

– Ни фига себе!!!

Выскочил из штаба нач. штаба дивизиона майор Гаврилин:

– Это что за такое?! Е… Пэрэсэтэ! – схватился Гаврилин за голову.

Через секунду в дыру диаметром около двух метров высунулась башка дневального ремроты:

– Что там у вас?

– Это у вас что! – ответил командир. – Бардак какой-то!!! Слава Аллаху, никого не пришибло, нах!

Толпа еще минут пять стояла под дырой и «чесала репу». Дежурный по дивизиону каптерщик Фарид уже втихую озадачил духов убрать с пола последствия катастрофы.

Доронин этого уже не видел. «По-лу-чи-лось…» – подумал он, и торжествуя вышел на крыльцо покурить. «Так… Победа над неодушевленным предметом достигнута», – подумал он. Следующий этап… «У-у-у-у!!! – ефрейтор посмотрел на часы. – Скоро обед!» Он поднялся на второй этаж.

– ДИВИЗИОН, СТРОИТЬСЯ!!! – проорал дневальный.

Минут пять «солдатское стадо», как его называли офицеры, собиралось в кучу. Матерясь, копошась и толкаясь, на ходу застегивая ремни, отвешивая тумаки и пенделя друг другу, солдаты выстраивались побатарейно.

– Ты куда встал, баран!!!

– Крючок застегни, дичь беспонтовая!!!

– Совсем расслабились, блин…

Дивизион построен, дабы расписать наряд на предстоящие сутки. Назначили дневальных, дежурного по дивизиону, определились с нарядом по кухне. Объявили тех, кто идет в караул, назначили разводящих. Ежедневная процедура перед обедом. В общем, командир дивизиона майор Гаврилин Америки не открыл – все и так знали, кому куда, ибо в караул ходило полдивизиона, и отправлялся туда едва ли не каждый (сутки через сутки). А послезавтра будет еще хуже – начнутся стрельбы (духов вчера аж два раза гоняли на полигон: сперва окапывать, а потом переокапывать пушки), на которых часть народа будет непосредственно задействовано, плюс еще кто-то пойдет в оцепление. Ефрейтора Доронина назначили одним из трех дневальных, что вовсе не значило, будто он будет стоять на «тумбочке»: дедовщина-с.

Заступающим в наряд предстоял обязательный ритуал: медсанчасть, которая должна засвидетельствовать здоровье солдата или забраковать его. Доронин тоже в санчасть приперся. Но почему-то не стал снимать китель, как это делали обследуемые, он надел «дежурные» тапочки и, дождавшись очереди, вошел за белую дверь.

– Здравствуйте!

– Здравствуй, – ответила медсестра Наталья Алексеевна, миниатюрная женщина лет 30-ти, которая снилась едва ли не каждому солдату артиллерийской бригады, а может быть даже и некоторым офицерам. Год назад она перевязывала – тогда еще рядовому Доронину – ноги, что он натер по духани неумело намотанными портянками.

Медсестра сидела за столом.

– А почему одетый? – удивилась она. – Раздевать я тебя буду, да?

– Я не по поводу медосмотра.

– Ну, тогда с чем пожаловал?

– С ногами.

– Что с ногами?

– Пока шел сюда – болели. Сейчас не болят.

Повисла пауза. Наталья Алексеевна удивленно приподняла брови.

– Странный способ закоса. Разве что под дурачка, – произнесла она.

– Я и есть дурачок.

– Издеваешься?

– Шутка, – ефрейтор-остряк не сводил глаз с Натальи.

Она слегка покраснела, взор прекрасный потупив.

Встала, отошла к окну, нервно теребя воротничок халата.

– Издеваешься, да… – то ли спрашивала, то ли утверждала она.

– Разрешите идти, Наталья Алексевна?! – весело спросил Доронин.

– Иди. Стой. Вечером, после восьми, сможешь зайти?

– Вряд ли.

– Я все равно жду.

Доронин вышел за дверь и, торжествуя, сбежал по лестнице. «Вот это да! – размышлял ефрейтор по дороге к казарме, – итак, второй этап я прошел успешно! – он остановился, закурил. – А может, все-таки зайти к ней вечером? Да ладно тебе, Доронин, выбрось эту дурь из башки, не разменивайся по мелочам – впереди столько великих дел…»

* * *

Прохладное утро не давало представления о том, каково здесь будет во второй половине дня (сие описано выше, хотя происходило позже, но в Истории все так перепутано, черт побери). Еще не печет солнце, не летит пыль, асфальт и бетон пока не раскалены до безобразия. Те, кто не в отпусках – спешат на работу, торчат на остановках, ловят тачки или «чешут» пешком. Шелестит зелень тополей под дуновением утреннего зефира. Перед крыльцом ВКРК (Военного Комиссариата Разноярского Края) сонный солдат в парадке подметает асфальт. Подкатил УАЗик защитного цвета – из него вышел полковник с танковыми эмблемами на погонах, на петлицах и направился к крыльцу. Подметавший солдат выпрямился, отдал честь и, проследив глазами за полканом, зашедшим в здание, продолжил свое занятие.

Полковник прошел в фойе, «приняв честь» от дневального в будке, двинулся по главной лестнице на третий этаж, к кабинету полковника Пыжикова – начальника 1-го отдела, временного исполняющего обязанности военного комиссара, пока генерал-майор Черненко в заслуженном отпуске. У самого кабинета шефа он встретил коллегу.

– О! Здравия желаю! – протянул нашему герою руку начальник оперативно-планового отделения подполковник Репин.

– Привет, товарищ подполковник. У себя? – кивнул в ответ полковник Шевронский («наш герой» – это он) на красную кожаную дверь.

– Да.

– Ну и как он?

– Как обычно. Бредит.

– Подожди меня: потом пойдем, покурим, – после этих слов Шевронский зашел в кабинет шефа. – Здравия желаю, товарищ полковник, разрешите… – зашел и закрыл за собой дверь.

– Здравствуй, здравствуй… Пардон за каламбур, – ответил Пыжиков, полковник с пышными усами, со «всезнающей» ухмылкой, с ехидным, якобы видящим насквозь всех, взглядом и наполеоновскими замашками; говорил он командным голосом, медленно и веско, подчеркивая звук «р». – Вопрос сразу к делу: что вы можете доложить по поводу оперативной работы поставленной задачи в сфере направления улучшения качества несения боевой подготовки при задаче, которая была четко сформулирована и поставлена расширить план на краевых штабных учениях для развертывания резерва в сентябре сего года?

– Работа ведется в направлении…

– Я вас не спрашиваю, «в направлении, не в направлении», – Пыжиков встал и, заложив руки за спину (как Наполеон, у которого в молодости были рваные перчатки, и тот, стесняясь их, делал так же), взялся ходить по кабинету, – я вас спрашиваю, что можете доложить…

Шевронский с каменным лицом стоял по стойке смирно перед идиотом.

– Товарищ полковник, смею доложить, что касается…

– «Касается, не касается!» – повышая голос, громыхал Пыжиков. – Меня это не касается, меня то не касается! Работать надо, товарищ полковник! А то будет как в анекдоте.

– Товарищ полковник, оперативная работа…

– Мы с вами тут не в бирюльки играем! Знаете что, товарищ полковник? – Пыжиков подошел к Шевронскому вплотную, подчеркивая важность своих следующих слов. – Один человек упал с полки, его подняли, обратно положили, а он говорит: «А я специально упал с полки!» Поэтому работайте, товарищ полковник, работайте! Все. Свободны.

Шевронский вышел за дверь.

– Идиот… – процедил он сквозь зубы. – Ой, кретин… Вот кретин! Ничего, ничего – скоро… – бормотал Шевронский, направляясь вниз по лестнице, ведущей в курилку, что возле узла связи. Снизу слышны голоса товарищей офицеров. Шевронский остановился, достав пачку «соверена», яростно выколупывает сигарету.

Вдруг – фуражка, содержащая чью-то голову, врезалась ему в живот.

– Извините, товарищ полковник! Споткнулся! – радостно воскликнул солдат.

– Ты че, солдат?! Берегов не видишь?! – заорал полкан. – Как надо отвечать?! Ты где находишься?! В колхозе?! Хм… «извините»… Это ты барышням будешь говорить «извините»!

Внизу, под лестницей, как раз курилка, откуда слышен здоровый смех.

– Да ладно тебе, Владимир Андреич! Он – дембель, послезавтра – домой… – крикнул кто-то из офицеров.

– Дембель, говоришь… – произнес Шевронский, сверля глазами. – Ну иди. Тогда.

Шевронский спустился.

– Здорово, господа офицеры…

Господа стояли кружком около большой черной европепельницы.

(Вы когда-нибудь видели майора с борсеткой? Тут был один такой. Но это не важно: к повествованию это не имеет никакого отношения.)

– Представляешь, какая сволочь! – требуя сочувствия, бросился к Шевронскому, зам. начальника Военно-Морского Отдела капитан 3-го ранга Ильин.

– Я даже не спрашиваю, кто, – Шевронский и так знал, «кто сволочь».

Багровый от гнева Ильин жаловался собрату по оружию:

– До каких пор он будет коверкать мое звание, называя меня майором?! Я ж его ефрейтором не обзываю?

– Да ладно тебе, Михалыч! Относись к нему как к сказочному персонажу. Тем более, что послезавтра, завтра я не могу – мне надо в часть, – все измениться. Вечером встречаемся в «Звездочке» и обсудим последние детали, – заявил Шевронский.

«Звездочка» – поясню – офицерская гостиница, с забегаловкой на первом этаже. Повисла пауза – остальные офицеры многозначительно молчали.

* * *

Итак, наступил долгожданный вечер солдата. Небо на западе стало оранжевым, вечерняя поверка только что закончилась. На крыльце казармы стояли и сидели бойцы – последний перекур сегодня. Остальные, кто бегом, кто вразвалочку, направлялись по этажам. В «Первом падн» в майках и голые по пояс шастали воины, готовясь к отбою и к утреннему построению. Напялив тапочки, с полотенцами на шеях, с зубной пастой и мылом в руках, вояки топали к умывальникам, к туалетам. В располаге – кто подшивался, кто-то письма писал, некоторые старослужащие бродили не раздеваясь, видимо «замутив» чего-то, молодежь спешно расстилала постели и укладывалась спать (рано им еще после отбоя шастать). Как король прохаживался по взлетке младший сержант Барсуковский – с красной повязкой дежурного по дивизиону Зевал дневальный, предвкушая ночное сидение на табуретке вместо дневного стояния.

Наконец бойцы, выключив свет, как говорят, «отбились».

 
Спи солдату спокойной ночи,
Дембель стал на день короче.
Пусть приснится дом родной,
«Мерседесик» скоростной,
Море пива, водки таз,
Пашки Лузина Приказ».
 

Так, кажется, гласит «Дембельская сказка»? Только имена генсеков и президентов меняются, а остальной текст передается по наследству. Как только майор Гаврилин ушел из штаба, семеро дедов закрылись в «ленинской» и разлили по кружкам привезенную кем-то водочку. На закуску был жареный картофан из сковородки.

Полночь… Темноту располаги пронзил яркий свет: дверь ленинской распахнулась, на пороге стоял пьяный силуэт.

– Духи, ПОДЪЕМ!!! – заорал силуэт, пошатываясь. И двинулся между койками, сдергивая со спящих духов одеяла, а те, протирая глаза, быстро спрыгивали с верхних ярусов.

За силуэтом вышли другие, все, за исключением дежурного Барсуковского, – в майках. Началось то, чего больше всего боятся духи: «ночные подъемы».

– Духи! Подъем!!!

– Строиться на подоконниках!!!

– Форма одежды – шинель заправлена в трусы!!!

Орали деды, сдергивая одеяла, и тряся двухъярусные кровати. Полуспящие, перепуганные худющие духи строились на взлетке в шеренгу. Лезгин Асхаб, тоже участвовавший в посиделках, подошел к спящему и тряхнул койку.

– Охренел что ли? – пробурчал сонный голос черпака Голозубова с нижнего яруса.

Асхаб перестал трясти, но сдернул одеяло с верхней кровати.

– А тебя что, нэ касается? – рявкнул Асхаб на спящего верхнего. – За касяки надо атвечать!

– Пошел ты!!! – ответил тот самый дух, которого днем Асхаб хотел «озадачить» крепко.

– Хватит буянить, а! Счас кому-то табуреткой!!! – крикнул один из полусонных «нейтральных» дедов.

– Ну ты, душара!!! – не обращая внимания, продолжал Асхаб строить молодого. – Падъем, тебе сказано! Ты что, рипатся решил?

Душара согнул ногу в колене и мощно пнул Асхаба в лоб, тот отлетел к соседней койке и чуть было не опрокинул ее. Обитатели койки, матерясь, повскакивали. Деды подлетели к взбунтовавшемуся, сдернули того на пол и начали месить ногами. В сей момент чья-то табуретка ударила Барсуковского в плечо. Он огляделся:

– Щас кто-то у меня крокодилов посушит!

– Ну все, пипец вам, духи! – прохрипел один из дедов, не вынимая сигареты изо рта, и, оторвавшись от запинывания несчастного, бросился в бой. Двум таки успел пробить фанеру так, что они откатились в спинки соседних коек.

На нижнем ярусе лежал здоровый и обычно спокойный черпак Андрюха:

– Задолбали вы! Если духов строите – стройте, но другим спать не мешайте!

– А ты еще покамандай, черпачина!

– Блин, веришь-нет, достал ты меня! – Андрюха вскочил, выдернув дужку кровати.

– Пацаны! Черпаки барзеють!

Андрюха круто размахнулся и врезал врагу дужкой. Тот схватился за шею и корчась сполз на пол. Деды, в момент вооружившись такими же железяками, построились в боевой порядок. Несколько молодых вырвались из строя и с голыми кулаками и матами ринулись на дедов. Одному из духов враз проломили череп, другому перебили позвоночник. Двоим молодым удалось-таки обезоружить одного.

– Наших бьют!

Проснулась, загромыхала остальная братия. Схватились за дужки, табуретки, зловеще закружились в воздухе звездатые бляхи ремней – страшное оружие солдата (и открывашка для пива в мирное время). Раздался боевой клич. Началось. Нельзя сказать, что бились духи против дедов или наоборот. Или русские против дагов. Это мочилово почище гражданской войны. Тут, похоже, по какому-то иному признаку раскололось племя. Служба – штука нервная. Солдаты – народ психованный…Летают табуретки, разбиваются головы, лбы, носы, ломаются ключицы, руки, ноги, опрокидываются двухъярусные койки, описывая круги, уродуют плоть начищенные бляхи. Постельное белье и майки солдат – перемазаны кровью. Сыплются маты, крик до хрипоты, срывающийся на фальцет. Кто-то уже лежит без сознания. Надо отметить, что дедушек поддержало значительное число слонов, это говорила их злость на духов, их зависть и обида за прошлое – они-то в свое духанское время против дедов не бунтовали. Хотя до них бывало всякое. Даже несколько оставшихся дембелей были втянуты в это месиво. Странно одно – офицер, дежурный по бригаде, не слышал или не хотел слышать того, что творилось. Ушел, наверное. Или спал в дежурке, пьяный.

Доронин лежал себе в углу на койке и смотрел в потолок. Ему только один раз на пузо относительно мягко приземлилась табуретка. Это был единственный факт его участия в битве. «Ну все, ефрейтор – твой час пробил», – сказал он себе.

И вдруг он услышал… собственный голос…

– ТИХО!!! ОСТАНОВИТЬСЯ ВСЕМ!!! ПРЕКРАТИТЬ ПОБОИЩЕ!!!

Ефрейтор встал. Бойцы застыли в немой сцене и во все глаза пялились на Серегу; ждали чего-то, окровавленные, в разодранных майках.

– Хватит калечить друг друга, – продолжал тот, – доколе мы будем, как пауки в банке, как бульдоги под ковром?! – Доронин вышел на взлетку и, заложив руки за спину, принялся величественно прохаживаться между стоящими, лежащими, сидящими, еще не выпустившими оружия из рук, воинами. Кто-то из них даже не разомкнул пальцев, сосредоточенных на горле лежащего товарища, но во все глаза уставился на миротворца.

– Братья!!! Братья мои! У каждого из нас – более серьезный враг, чем сосед по располаге. Если мы перебьем друг друга, матери и подруги встретят нас из армии отнюдь не в парадку одетыми, с аксельбантами, значками и шевронами, а только в оцинкованном виде. Им, шакалам, того и надо, чтоб мы грызлись меж собой: в противном случае – с нами не совладать. Их девиз – «Разделяй и властвуй!».

Доронин чувствовал, как «пошла энергия»: забавно кружится голова, приятно колышется сердце и приторно-сладкие мурашки бегут по коже от удовольствия быть на гребне волны. Волны, которая смоет все ненужное и вредное.

– Братья мои!!! Помиритесь немедленно! Все – деды, черпаки, слоны, духи – протяните друг другу руки. По отдельности каждый палец можно сломать, но когда мы сжаты в кулак – враг будет в нокауте. Мы должны обратить нашу злость и силу не внутрь себя, но наружу – против тех, кто нас за людей не считает, кто превратил нас в рабов, кому мы строим дачи и перед кем стоим навытяжку, кто бьет нам морды и кому мы отдаем честь. «Жизнь – Отечеству, Честь – никому!» – пусть будет нашим девизом. Всех дедов прошу пройти в «ленинскую». Дембелей – не трогаю, им со дня на день – домой.

Деды послушно проковыляли в «ленинскую». Следом за ними в комнату зашел Доронин.

* * *

– Дивизион, ПОДЪЕМ!!! – заорал дневальный. 6:00.

Сонное побитое воинство, в штанах, сапогах и майках – строится на зарядку. Надо ли говорить, какова была реакция Гаврилина и других офицеров, когда он увидел «все это». Двадцать человек пришлось госпитализировать. К счастью, никто не погиб.

– Якорь! Кто это сделал?!! Кто зачинщик?! – бессмысленно орал Гаврилин, типа, не знает, что солдат солдата не сдаст, а кто сдаст, тому кранты. – Всех на кичу отправлю!

«Ага… Всех не отправишь! – думали бойцы. – Кто в караулы ходить будет?»

– Да я ж вас…! Будете физо заниматься у меня целый день!

«И этого он не сделает!» – прекрасно знали солдаты. Завтра стрельбы – надо к ним готовиться. На следующей неделе приезжает новый нач. штаба СибВО – стало быть, кто-то должен красить листву, косить траву лопатой, белить бордюры, делать кантик на газонах, ремонтировать крыльцо и прочее. Так что командование поимеет на плацу всех, круто поимеет, но этим ограничится. Командование предпочтет не выносить сор из избы и не покажет ни вышестоящим, ни коллегам из других частей того позора, который оно допустило.

Прости, Читатель, я – автор, поэтому что хочу, то и делаю. Я волюнтаристски промотаю время вперед, как киноленту, дабы приблизить нас к событиям чрезвычайной важности.

* * *

8:00.

– Дивизион, СТРОИТЬСЯ НА ЗАВТРАК!!! – проорали с тумбочки.

Дивизион, побатарейно выстроившись на плацу, с песнями «Про долины и по взгорья» сделал «круг почета» и направился в столовую. После завтрака опять построились на плацу. Командир части полковник Дувалов «вдул» всем по первое число за побитый внешний вид солдата. Закончил свою речь как обычно:

– Смирно! Приказ: на местах занятий соблюдать требования безопасности! Вольно.

Командиры батарей распределили личный состав на работы.

* * *

13:30.

– Дивизион, СТРОИТЬСЯ НА ОБЕД!!!

* * *

15:00.

– Лица, не заступающие в караул, СТРОИТЬСЯ!!! Лица, которым не предстоит идти в караул – распределены на работы.

* * *

18:00

– Караул, ПОДЪЕМ!!!

Спавшие после обеда перед ночным дежурством построились возле тумбочки дневального.

Пройдя необходимый инструктаж, бойцы спустились на первый этаж к комнате хранения оружия. За редким исключением, офицеры – народ не наблюдательный. Они не заметили странной перемены в поведении солдат. Все были тихие, спокойные, дружные, мирные. Говорили чуть ли не вполголоса, никто ни на кого не наседал и не озадачивал. Открылась со скрипом железная дверь, за ней – решетка… Выстроившись в очередь, бойцы Большого караула получали под личную ответственность автомат Калашникова с магазином и штык-нож, после чего выходили на плац строиться. Малый караул, охранявший склады, был безоружным. Несколько слонов волокли на улицу тяжеленые, защитного цвета, ящики с боеприпасами. Через плечи солдат перекинуты катанки – хоть и лето, а ночью холодно.

Построились на плацу… Небо синее-синее… Запыленная, выжженная солнцем листва слегка шумит под дуновением легкого ветерка. Желтым пламенем объят июльский диск (тот самый, который светил во времена побед Наполеона), и «СОРОК ВЕКОВ СМОТРЯТ НА НАС С ВЫСОТЫ ЭТИХ ХОЛМОВ».

– СМИРНО!!! – скомандовал начкар майор Гаврилин, который шел в караул еще и разводящим, ибо сержантов не хватало.

…То, что произошло дальше, надо видеть. У меня словарного запаса не хватает описать события так, чтоб ты, Читатель, проникся той атмосферой. Воины, в мгновение ока сняв «калаши» с плеч и щелкнув предохранителями, дали трескучую очередь по командиру. Тот молча взмахнул руками, дернулся, упал подкошенный, через секунду уложены мирно курившие и беседовавшие неподалеку лейтенант Трошкин и контрактник старшина Иванов.

Эта сцена достойна эпохи Великого Рима. Времен Мария и Суллы, Цезаря и Августа, Макрина и Севера, Гордиана и Максимина. Точно так же взбунтовавшиеся легионеры убивали своих военачальников и выдвигали новых, открывая им путь к порфире и диадеме.

– Вторая батарея, к штабу!!! – скомандовал Доронин. – Штырев, беги к караулу – узнай!

Вторая батарея, топая берцами и сапогами по асфальту, ринулась через плац с оружием наперевес.

– Это что за фокус?! – выскочил на крыльцо штаба майор Желобков – и был скошен свинцовой очередью.

Последовала еще одна – раздался звон стекол и женский визг. Через несколько секунд повстанцы шерстили по кабинетам. Офицеры от неожиданности не успевали среагировать. Лишь капитан Лисовский успел воспользоваться пистолетом и ранить одного солдата, но это его не спасло. Офицеров штаба перебили: среди трупов был и командир бригады полковник Дувалов. Подполковника Банного в его собственном кабинете расстрелял рядовой Степанов, отомстив за вчерашнее. Жизнь оставили только охающим дамам-контрактницам, согнав их, как глупых цесарок, в отдельный кабинет.

* * *

– Ну что? – спросил вечно улыбающийся Штырев.

– Нормэ, – ответил из-за забора Мехмедов. Всех шакалов поблизости – замочили. И Митяя тож. Так что с караулом все в поряде. Склады наши. Щас пацанов с кичи освобождаем.

* * *

Итак, штаб бригады захвачен повстанцами.

– Мужики! – обратился Доронин, зажав зубами сигарету «Луч». – Не расслабляться! Первая батарея – в казарму! ВУД – контролировать плац и КПП. Первый взвод ремроты – прочесать территорию и здания. Второй – бегом на полигон. Остальные за мной – в городок. Гриня, скажи Женьке с Лехой, чтоб связь пока перекрыли!

ВУД – это взвод управления дивизионом. Женька и Леха – телефонист и телеграфист соответственно.

* * *

Общаги военного городка окружены.

Запершись в своих комнатах, перепуганные офицерские жены с детьми на руках, взирали из окон, под которыми, угрожающе воздев стволы кверху, курсировали солдаты с горящими от воодушевления глазами. Коридоры тоже контролировались повстанцами. Те из офицеров, кто был в отпуске или отгуле, схватившись за табельное решили с честью отдать свою жизнь. Из раскрытого окна прогремело два выстрела. Один из повстанцев был сражен наповал. Какой-то глупый летеха в майке все же выскочил в коридор – но пал смертью героя.

– Товарищи офицеры!!! – кричал под окнами Доронин. – Советую смириться с действительностью! Все под нашим контролем! Мы сохраним вам жизнь и свободу, если будете умницами. В течение двадцати четырех часов предлагаю очистить общежития! В противном случае – шмальнем из «гиацинта» – мало не покажется. Поберегите себя, своих жен и детей! А может, кто из вас желает присоединиться к революции?!