Текст книги "Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера"

22
Тихая гавань

Опубликованный в 1929 году первый автобиографический роман Томаса Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел» сразу же вошел в список бестселлеров. Правда, в Германии, а не в США[277]277
  Paschal Reeves, ed., Thomas Wolfe, the Critical Reception. Minneapolis: Ayer, 1974. С. 19.


[Закрыть]. Вулф родился в городке Эшвилл в Северной Каролине и в Германии бывал дважды. Хотя во время Октоберфеста в Мюнхене он ввязался в драку и серьезно пострадал, но страна его просто очаровала – и «самый чистый, теплый, добросердечный и достойный народ Европы», который к тому же с пылом покупал его книги[278]278
  Himes, Berlin, 1936. С. 11.


[Закрыть].

Вулф снова приехал в Германию в 1935 году после публикации второго романа «О времени и о реке» (после прочтения этого многостраничного опуса один критик презрительно заметил: «Где другие ограничиваются предложением, он пишет абзац; где другие пишут книгу, он пишет сотню книг»). А потом через год – два лета он провел в Берлине. На летней Олимпиаде он был все шестнадцать дней. Его сопровождала дочь американского дипломата Уильяма Додда, светская львица Марта, с которой у Вулфа случился короткий роман[279]279
  Ted Mitchell, Thomas Wolfe: A Writer’s Life. Raleigh: North Carolina Division of Archives, 1999. С. 69.


[Закрыть].

Приехав в Германию в 1936 году, Вулф поразился гротескным переменам любимой страны. Житель Берлина рассказал ему о бойкоте еврейских магазинов, сжигании книг, культе насилия и о нюрнбергских законах[280]280
  Aaron Leibel, «A Sporty Face on Horror». Jerusalem Post, 1 июня 2018 года.


[Закрыть]. Писатель вернулся в Нью-Йорк и взялся за новеллу «Хочу вам кое-что сказать» об американце, который на собственной шкуре узнает, что такое Третий рейх. Впервые новелла была опубликована в журнале New Republic в марте 1937 года. Вулф называл Гитлера «зловещим Мессией» и писал, что в Берлине «все было пропитано ядовитым дыханием гнета, преследований и страха». Нацистскому правительству было что ответить Томасу Вулфу: отныне его книги были запрещены в Германии[281]281
  Leslie Field, «Thomas Wolfe’s Attitude Toward Germany and Jews». Journal of Modern Literature 11. No. 1, 1984. С. 184.


[Закрыть].

В июле 1938 года Вулф умер от туберкулеза мозга. Ему было 37 лет. Он оставил два неоконченных романа[282]282
  John Halberstadt, «In Wolfe’s Clothing». New York Times. 30 июля 1989 года.


[Закрыть]. Редактор Вулфа в издательстве Harper & Brothers Эдвард Эсвелл заперся в своем манхэттенском кабинете и принялся изучать тысячи страниц текста. Редактировать первую посмертную книгу Вулфа «Паутина и скала» было относительно легко. Она вышла в свет в июне 1939 года, критики восприняли ее неоднозначно. Эсвелл же сосредоточился на второй – куда более непростой для редактуры – книге. «Домой возврата нет», расширенный вариант «Хочу вам кое-что сказать», увидела свет в 1940 году. Главный герой полуавтобиографического романа разрывается между Нью-Йорком, Парижем и гитлеровским Берлином и ищет себя. История любви, утраты и надежды складывается из осколков прошлого и настоящего в своего рода оду ностальгии.

В момент неожиданного просветления главный герой говорит: «Нет возврата в семью, в детство, нет возврата к романтической любви, к юношеским мечтам об известности, о славе… нет возврата к старому порядку вещей, который некогда казался вечным, а на самом деле вечно меняется, – нет возврата в убежище Прошлого и Воспоминаний»[283]283
  Пер. Н. Галь.


[Закрыть].

Пока Эдвард Эсвелл пытался подготовить последнюю книгу Томаса Вулфа к изданию, Дитрих Бонхёффер, который искал ответы на те же вопросы, что и ее герой, пытался вернуться в Нью-Йорк после восьмилетнего отсутствия. Для этого приходилось использовать все имеющиеся связи. Получив повестку в мае, он написал отцу: «Дорогой папа, не мог бы ты поинтересоваться у майора фон Кляйста в письме или, еще лучше, по телефону, как обстоят мои дела»[284]284
  Недатированное письмо Дитриха Бонхёффера родителям, середина мая 1939 года, DBWE, 15:170, 173.


[Закрыть].

Карл Бонхёффер попросил майора об услуге: нельзя ли устроить Дитриху временное освобождение от военной службы? За Дитриха просила также Рут фон Кляйст-Ретцов. Этого оказалось достаточно. Пастору Бонхёфферу разрешили в апреле выехать в Британию, а также оформили годовую отсрочку. Дитрих немедленно ею воспользовался и покинул страну.

В Британии Бонхёффер сообщил Рейнгольду Нибуру, что Германия начнет войну через полгода, а то и раньше[285]285
  Zimmermann et al., I Knew Dietrich Bonhoeffer. С. 165.


[Закрыть]. Нибур сразу же связался с президентом Объединенной теологической семинарии в Нью-Йорке и сотрудниками факультета. Семинария отозвалась мгновенно – Бонхёффера пригласили читать лекции летом. Отсрочка от призыва позволяла ему использовать эту возможность. Нибур тем временем обратился к своим коллегам и друзьям с тем, чтобы помочь найти Бонхёфферу постоянную работу в Соединенных Штатах[286]286
  Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 639.


[Закрыть]. План был выработан за несколько недель. Бетге управлял семинарией в Зигурдсхофе[287]287
  Письмо Ханса Бетге Дитриху Бонхёфферу. 12 июня 1939 года, DBWE, 15:179n7.


[Закрыть]. Его зять, пастор Фриц Оннаш, согласился управлять семинарией в Кеслине[288]288
  Там же.


[Закрыть]. Бонхёффер пообещал совету Исповедующей церкви вернуться не позже чем через год. Однако на самом деле он готовился пробыть за границей гораздо дольше. Двадцать седьмого мая он подписал документы о передаче Бетге «полного права распоряжения всем моим имуществом».

2 июня 1939 года Бонхёффер вылетел из Берлина в Амстердам, а на следующий день – в Лондон. В столице Великобритании он провел три дня и еще раз встретился с епископом Джорджем Беллом. Седьмого июня он сел в Саутгемптоне на корабль и отплыл в Нью-Йорк[289]289
  7 июня Дитрих Бонхёффер поднялся на борт судна «Бремен».


[Закрыть]. Его сопровождал брат, Карл-Фридрих, которого пригласили в Университет Чикаго прочесть курс лекций[290]290
  Sifton and Stern, No Ordinary Men. С. 67.


[Закрыть]. Погода была прекрасная. Бонхёффер часами сидел на палубе и читал. Так приятно было хоть на время забыть о насилии, ненависти и приближающейся войне.

Гитлер вновь заговорил о несправедливости и притеснениях немецкого народа. После Первой мировой войны, возродив не имеющую выхода к морю Польшу, антигерманская коалиция захотела обеспечить стране выход к Балтийскому морю. Увы, решение не было изящным: Польше отдали кусок немецкой земли, размерами и формой напоминающей Уэльс. Расположенный на этой территории портовый город Данциг оказался под полным контролем Лиги Наций. В «польском коридоре» проживало около миллиона человек, в том числе 400 тысяч немцев – в основном в Данциге. Конечно же, Гитлер не мог воспользоваться такой замечательной возможностью – немецкое население Данцига, вне всякого сомнения, притесняли, а потому бедолаг просто необходимо вернуть в Рейх. Только вот «спасение» судетских немцев вызвало некоторые проблемы. Через полгода после подписания Мюнхенского соглашения, в конце марта 1939 года, премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен заявил в палате общин, что, если под угрозой окажется суверенитет Польши, «правительство Его Величества Георга VI будет обязано оказать польскому правительству всю возможную поддержку». С аналогичным заявлением выступила Франция.

Узнав об этих заявлениях, Гитлер в своем кабинете в Рейхсканцелярии ударил кулаком по столу и взвыл: «Я сварю им дьявольское зелье!»[291]291
  James Holland, «How Hitler’s 50th Birthday Party Sparked World War II». Daily Mail (London). 17 апреля 2009 года.


[Закрыть] Впрочем, официальный ответ был куда более сдержанным. Германия предложила заключить двадцатипятилетний пакт о ненападении в обмен на возврат Данцига и строительство шоссе и железнодорожной ветки внутри «польского коридора». Польское правительство это предложение отклонило.

28 апреля Гитлер выступил в Рейхстаге с двухчасовой речью. Он проклинал Польшу и, что важнее, денонсировал ранее подписанный пакт о ненападении. Его позиция звучала однозначно: «Данциг – немецкий город, и он желает вернуться в Германию».

В марте 1938-го окончательно стало ясно, что Германия готовит нечто грандиозное и ужасное. Указы о постановке на воинский учет, рассылка повесток – все это было весьма тревожно. Но разведка колебалась. Судя по многим признакам, очередной жертвой Рейха должна пасть Польша. Впрочем, британские источники указывали еще и на Румынию. До Госдепартамента США дошли слухи, что немецкая армия маневрирует в районе границы с Нидерландами, пытаясь принудить правительство этой страны уступить контроль над голландской Ост-Индией.

Британский военный атташе в Берлине полковник Франк Ноэль Мейсон-Макфарлейн постоянно объяснял своим начальникам и разведчикам из Лондона, что спрогнозировать действия нацистов крайне сложно. «Немецкая армия на том этапе эволюции, когда то, что в нормальной обстановке считалось бы аномальным, оказывается абсолютно нормальным, – сказал он в феврале, когда британцы пытались понять, что Гитлер собирается делать с Чехословакией. – Даже опытным наблюдателям сложно определить, когда “нормальная аномалия” превратится в нечто более значительное»[292]292
  Farago, Burn After Reading. С. 35–36. Первое имя Мейсона-Макфарлейна было Фрэнк, но он предпочитал второе, Ноэль.


[Закрыть].

В апреле полковник предложил новый способ общения с Адольфом Гитлером[293]293
  Heather Greenaway, «New Book Reveal’s Scottish Soldier’s Extraordinary Plan to Assassinate Hitler on His 50th Birthday». Scottish Daily Record, 17 января 2016 года.


[Закрыть]. Квартира Мейсона-Макфарлейна находилась прямо напротив трибуны на Шарлоттенбургерштрассе, где Гитлер собирался принимать парад в честь своего пятидесятилетия. Мейсон-Макфарлейн был искусным стрелком. Он вызвался избавить немецких заговорщиков от необходимости убивать фюрера. Полковник не сомневался, что выстрелом из окна ванной комнаты сможет убить Гитлера. «Подстрелить ублюдка отсюда не сложнее, чем моргнуть»[294]294
  Переписка автора с Йоханнесом Тухелем, президентом Немецкого мемориального центра движения Сопротивления в Берлине, 12 января 2020 года.


[Закрыть].

Лорд Галифакс, министр иностранных дел и большой любитель охоты на лис, задушил эту идею в зародыше – к великому разочарованию полковника. «Мы еще не достигли того состояния, – заявил Галифакс, – когда внешняя политика подменяется убийством»[295]295
  Там же.


[Закрыть].

Проведя шесть дней в море, Дитрих Бонхёффер 13 июня 1939 года высадился на Манхэттене. В руке он держал чемодан, а взгляд был устремлен на небоскребы, в точности как в 1930 году. Но к этому времени волосы его поредели, он набрал несколько лишних килограммов, а его родная страна находилась в тисках диктатуры.

Он остановился в отеле «Парк-сайд», а утром встретился с экуменистом Генри Лейпером[296]296
  См.: дневники, DBWE, 15:220.


[Закрыть]. Они были знакомы и раньше – по экуменической деятельности. Лейпер занимал множество постов, в том числе был исполнительным секретарем Вселенского христианского совета и секретарем Американского комитета по делам христианских немецких беженцев. Он был знаком с политикой нацистов и даже пытался склонить США к бойкоту летних Олимпийских игр 1936 года[297]297
  См.: Henry Smith Leiper Papers, 1921–1929, Burke Library Archives, Columbia University, New York.


[Закрыть]. Лейпер собрал информацию по постоянной работе, которая могла бы заинтересовать Бонхёффера.

Затем Бонхёффер отправился в Объединенную теологическую семинарию. Окна его комнаты в кампусе выходили на Бродвей и 121-ю улицу. Дитрих ощутил прилив сил – всё вокруг было знакомым и достаточно безопасным. Он ощутил кипучую энергию Нью-Йорка. В четыре часа он отправился на встречу с президентом семинарии Генри Слоуном Коффином. Они встретились на Центральном вокзале и вместе поехали в загородный дом Коффина в Коннектикуте.

Нью-Йорк изнывал от безумной жары, в Коннектикуте, наоборот, было прохладно. Коффин устроил небольшой прием в честь Бонхёффера. Дитриха ожидала нечаянная радость – он впервые в жизни увидел живых светлячков. Возвращение в Америку не могло пройти лучше, и все-таки пастор чувствовал себя не в своей тарелке. «Очень сердечный и “неформальный” прием. Не хватало только Германии и братьев, – записал он в дневнике. – Не понимаю, зачем я здесь, разумно ли это, стоит ли оно того… Прошло почти две недели, а я не знаю, что происходит в Германии. Это почти невыносимо»[298]298
  DBWE, 15:222.


[Закрыть].

Пару дней он провел в Коннектикуте, все также скучая по родине. Шестнадцатого июня вернулся в Нью-Йорк и отправился на Всемирную выставку в муниципалитете-боро Куинс. Увы, ничто не могло отвлечь Бонхёффера от мрачных дум – ни павильон «Футурама» компании General Motors с гигантским макетом «города 1960 года», ни «Джунгли» Фрэнка Бака с экзотическими животными, ни первая публичная демонстрация кондиционеров и телевидения[299]299
  Keri Blakinger, «A Look Back at Some of the Coolest Attractions of the 1939 World’s Fair». New York Daily News. 30 апреля 2016 года.


[Закрыть]. «Пожалуй, я не останусь здесь надолго, – записал пастор в дневник тем вечером. – Если все начнется, я вернусь в Германию. Я не могу оставаться за границей один».

В районе 17–18 июня Йозеф Геббельс прибыл в Данциг на открытие Недели немецкой культуры. Министр пропаганды, естественно, вещал о «еврейском влиянии», от которого ныне очищены нацистское искусство и культура, но не удержался, чтобы не лягнуть очень популярный джаз: «Мы – величайшая музыкальная нация мира – за исключением, разумеется, негритянской музыки»[300]300
  «Danzig Shift Sure, Goebbels Asserts». New York Times. 17 июня 1939 года.


[Закрыть].

Среди прочего Геббельс заявил, что воссоединение Данцига с Германией «неизбежно», а потому местным «не нужно тревожиться о судьбе своего города»[301]301
  Associated Press, «Danzig a German City». 18 июня 1939 года.


[Закрыть]. Журналист Associated Press писал, что выступления Геббельса в Данциге заставили немцев задуматься: «Когда и как будет действовать Гитлер?»[302]302
  Associated Press, «Held Warning to Intriguers». 18 июня 1939 года.


[Закрыть]

Бонхёффер пристально следил за новостями из Европы. Он стал много курить, плохо спал, с трудом мог сосредоточиться на работе в семинарии[303]303
  Marsh, Strange Glory. С. 284.


[Закрыть]. Вечером 19 июня он гулял по Таймс-сквер. На бродвейском театре яркими огнями сияла реклама: Рэймонд Мэсси в пьесе «Эйб Линкольн в Иллинойсе», Кэтрин Хепбёрн в «Филадельфийской истории». У Дитриха Бонхёффера разыгрывался собственный спектакль для одного актера – «Погруженный в раздумья».

На следующий день Бонхёффер вновь встретился с Генри Лейпером. Тот нашел ему работу – пасторская помощь немецким беженцам, прибывающим в Соединенные Штаты. Поначалу Бонхёффер должен был получать тысячу долларов – причем работой он будет обеспечен по меньшей мере на три года. Это была прекрасная новость. Если в Европе начнется война, Бонхёффер сможет переждать бурю в Америке. Когда же Дитрих отклонил предложение, Лейпер ушам своим не поверил. Человек, за которого он так боролся, отказался от своего шанса. Добрый приятель Бонхёффера по работе в Объединенной теологической семинарии, Пауль Леман, преподавал в колледже Элмхерста в Иллинойсе. Он предложил Бонхёфферу прочитать несколько лекций в Элмхерсте и нескольких других колледжах. Но и тут пастор отказался.

Решение Бонхёффера было продиктовано совестью и моральной ответственностью. Это он объяснил Лейперу лично, а Леману и Нибуру – в письмах. Пастор сказал, что никогда не собирался навсегда оставаться в США. Если он начнет работать с беженцами, то не сможет вернуться в Германию. А если он переждет тяжелые времена за границей, у него не будет права участвовать в восстановлении Германии после падения нацизма. Кроме того, он просто не может предать работников семинарии и своих студентов.

«Я должен пережить этот сложный период нашей национальной истории вместе с христианами в Германии»[304]304
  Детали отъезда Бонхёффера, DBWE, 15:209, 229, 233, 237.


[Закрыть], – писал он Леману. Банхёффер собирался исполнить обязательства перед Объединенной теологической семинарией, поэтому 12 августа он планировал отплыть домой. Однако вскоре его планы изменились – новости были таковы, что пастор решил уехать как можно быстрее. Бонхёффер не верил, что оказался за границей во время войны по «Божьему промыслу».

Он дождался, когда Карл-Фридрих закончит читать лекции в Университете Чикаго. Братья забронировали каюту на «Квин Мэри» на 8 июля. Пауль Леман прибыл в Нью-Йорк из Иллинойса проводить друга. Он умолял пастора передумать, но тщетно. Корабль вышел в море после полуночи. Бонхёффер смотрел на нечеткие в лунном свете очертания небоскребов Манхэттена. В дневнике он записал: «Путешествие окончено… За этот месяц я узнал больше, чем за целый год девять лет назад… По-видимому, это решение сильно повлияло на меня».

«Квин Мэри» прибыла в Саутгемптон 13 июля. Карл-Фридрих отправился прямо в Германию. Несмотря на острое желание оказаться дома, Дитрих все же остановился в Лондоне, чтобы навестить Сабину и Герхарда Лейбхольцев. То ли из-за теплого приема сестры и ее мужа, то ли из-за дурных предчувствий, Бонхёффер провел в Британии двенадцать дней. Как-то он играл на пианино своим племянницам, Кристиане и Марианне, и тут в дверь позвонили. На пороге стоял расстроенный Юлиус Ригер. Он только что узнал, что один из пасторов Исповедующей церкви, Пауль Шнайдер, был арестован в ноябре 1937 года и умер в концлагере Бухенвальд.

Бонхёффер прекрасно знал пастора Шнайдера. Тот был живым воплощением дорогой милости. Он был абсолютно не способен на капитуляцию – вот почему в Бухенвальде столько времени провел в одиночном заключении. Шнайдер отказывался салютовать нацистскому флагу («Я не салютую преступным символам»), и охранники жестоко избивали его[305]305
  Wentorf, Paul Schneider. С. 104.


[Закрыть]. Из окна камеры он выкрикивал слова поддержки и читал Священное Писание узникам, за что тоже подвергался пыткам. В конце концов, мучителям наскучили эти игры, и лагерный доктор вызвал у Шнайдера сердечный приступ. Он сделал пастору пять уколов строфантина – этим растительным ядом африканские племена смазывали наконечники стрел[306]306
  Frank McDonough, The Gestapo: The Myth and Reality of Hitler’s Secret Police. London: Hachette/Coronet, 2015. С. 2.


[Закрыть]. Племянницам Бонхёффер сказал: «Вы должны навсегда запомнить это имя. Пауль Шнайдер – наш первый мученик»[307]307
  Leibholz-Bonhoeffer, Bonhoeffers. С. 127.


[Закрыть].

Черту переступили. Заключенный 2491 стал первым немецким священником, убитым нацистами. И не было никаких сомнений, что за ним последуют другие.

23
Маленький грек

К концу июля 1939 года «брат Бонхёффер» вернулся в Зигурдсхоф и стал привыкать к жизни без электричества и водопровода. Семинаристам он сказал, что совершил ошибку, уехав в Америку, – его истинное место здесь, рядом с ними[308]308
  Биографические детали: Zimmermann et al., I Knew Dietrich Bonhoeffer; Bethge, Dietrich Bonhoeffer; and Dramm, Bonhoeffer and the Resistance.


[Закрыть]. На следующее утро все отправились на пляж купаться в Балтийском море и хотя бы на несколько часов забыть о продвижении немцев на восток. На Польшу.

Все видели, как армия выдвигается на позиции. Бонхёффер получил сообщение от родителей, которые подтвердили худшие его опасения: здоровье дяди Руди неважное, готовьтесь к худшему. Пастор вернулся в Германию, чтобы быть вместе с братьями по Исповедующей церкви, но, увы, вскоре планы пришлось изменить. Городок в Восточной Померании, где жила община Исповедующей церкви, располагался слишком близко к «польскому коридору». Если начнется война, Зигурдсхоф и Кёслин окажутся в зоне боевых действий. Поэтому Бонхёффер решил закончить летний семестр пораньше. Они закрыли две семинарии коллективного пастората и разошлись. Двадцать шестого августа Бонхёффер и Бетге выехали в Берлин.

Всего за день до этого Ганс фон Донаньи тоже вернулся в Берлин – он приступил к новой работе. Адмирал Канарис десятью месяцами раньше пообещал: если Германия начнет войну, он заберет Донаньи из лейпцигского суда в абвер. И это время пришло. Донаньи получил должность гражданского «особого лидера» (Sonderfürer) и подчинялся непосредственно Хансу Остеру[309]309
  Sifton and Stern, No Ordinary Men. С. 70.


[Закрыть].

Однажды Донаньи сказал своему другу: «Если бы я не был абсолютно уверен в том, что национал-социализм погибнет, мне просто не стоило бы жить»[310]310
  Dramm, Bonhoeffer and the Resistance. С. 35. В этой работе приведена цитата из: Marikje Smid, Hans von Dohnanyi – Christine Bonhoeffer: Eine Ehe im Widerstand. Gütersloh: Gütersloher Verlagshaus, 2002.


[Закрыть]. Пожалуй, можно сказать, что Донаньи получил в каком-то смысле работу мечты. В абвере он не занимался разведкой. Канарис пригласил его для одной лишь задачи: он должен был помочь Остеру возродить заговор и избавить Германию от Адольфа Гитлера.

Вильгельму Канарису было пятьдесят два года. Он был карьерным офицером, настоящим трудоголиком. Глава абвера обладал причудливым характером – этот человек словно сошел со страниц романов Чарльза Диккенса[311]311
  Биография Канариса воссоздана на основе: Höhne, Canaris: Hitler’s Master Spy; Manvell and Fraenkel, Canaris Conspiracy; Bassett, Hitler’s Spy Chief.


[Закрыть]. Невысокий, с крупным носом, оттопыренными ушами, он очень рано поседел. Канарис всегда казался абсолютно невозмутимым – казалось, он не рассмеется, даже если его будут щекотать сотни рук. Он любил читать и ездить верхом. Не любил насилия, высоких людей и обладателей маленьких ушей. Был склонен к ипохондрии и часто кутался в тяжелое пальто, потому что вечно мерз. Покидал все вечеринки и приемы не позднее десяти часов – даже если устраивал их у себя. Канарис был женат, имел двух дочерей, но семье явно предпочитал общество двух жесткошерстных такс, Зеппеля и Сабины. Они сопровождали его везде – куда бы Канарис ни ехал по делам абвера (а это случалось очень часто), он всегда брал собак с собой и бронировал номер в отеле с двумя кроватями, чтобы те могли спать в комфорте. «Всегда помните о доброте животных, – говорил Канарис помощнику Гиммлера Вальтеру Шелленбергу. – Моя такса добра и никогда не предаст меня. Ни об одном человеке я сказать этого не могу».

По условиям Версальского договора Германия не имела права вести разведывательную деятельность. Созданный в 1920 году в военно-морском отделе Министерства обороны абвер вплоть до конца 1930-х находился в стесненном положении. Ведомство занимало третий этаж комплекса Бендлерблок, окнами на Тирпицуферштрассе. Обстановка же мало чем отличалась от армейских казарм.

Обычно Канарис обращался ко всем по имени и старался избегать формальностей. Полковник Эрвин фон Лахузен служил в австрийской разведке. После мартовского аншлюса 1938 года многие сотрудники перешли в абвер. Лахузен смог произвести впечатление на Канариса, и тот перевел полковника из Вены в Берлин. В первый же день Лахузен приветствовал полковника Остера гитлеровским салютом, но тот не ответил, а откровенно спросил: «Значит, вы намерены верой и правдой служить величайшему преступнику всех времен?»[312]312
  Deutsch, Conspiracy Against Hitler. С. 87–88.


[Закрыть]

Новичку Канарис объяснил, что в верхах абвера все иначе. Нацистские приветствия не обязательны. Если Лахузен захочет увеличить штат, то не должен принимать на работу тех, кто служил в СА, СС или просто «симпатизирует партии»[313]313
  Moorhouse, Killing Hitler. С. 91.


[Закрыть].

Канарис находился в кабинете Гитлера, когда тот узнал, что Невилл Чемберлен публично поклялся защищать Польшу. У фюрера случилась очередная истерика – он покраснел, заскрежетал зубами, начал изрыгать проклятия. Канарис давно считал фюрера опасным для Германии, но никогда еще не видел, чтобы человек мгновенно превратился в истеричное чудовище. Это поразило адмирала. Он вернулся в свой кабинет и сказал Остеру практически то же, что и Донаньи после первой встречи с Гитлером: «Я только что видел сумасшедшего. Я до сих пор не могу прийти в себя. Он безумен, безумен! Вы понимаете?!»

Не то чтобы Канарис не выносил диктаторов. Напротив, он был сторонником централизованной власти. Когда в 1936 году началась гражданская война в Испании, он убедил Гитлера послать генералиссимусу Франсиско Франко самолеты и оказать военную поддержку. Антифашистское восстание было подавлено в апреле 1939 года. Франко пришел к власти, в результате чего были убиты тысячи его противников – демократов и коммунистов. Впрочем, это не помешало Канарису держать на стене кабинета фотографию с подписью El Caudillo, то есть «диктатор».

А в доме адмирала висел портрет Константина Канариса – греческого путешественника и борца за свободу XVIII века. Канарис всегда утверждал, что является потомком этого грека. Именно по его примеру будущий адмирал в восемнадцать лет поступил в немецкий флот. Портрет остался в доме, даже когда адмирал узнал, что корни его – в Северной Италии, а фамилия некогда звучала как «Канаризи». За глаза некоторые посмеивались над генеалогическими изысканиями адмирала и называли его «маленьким греком» – либо с извращенной симпатией, либо с язвительным сарказмом.

Возможно, море и не было в крови Канариса, но служил он верно и преданно. В 1907 году Канарис служил на круизном судне, работавшем в водах Центральной и Южной Америки, затем перешел на миноносец в Северном море. Во время Первой мировой войны был офицером разведки на легком крейсере «Дрезден» и сражался на Фолклендах с британским флотом. В марте 1915 года экипаж был захвачен в море. Канарис оказался в плену на острове близ берегов Чили, но вскоре бежал (благодаря свободному владению испанским языком) и верхом добрался до немецкого посольства в Буэнос-Айресе. Тогда же он купил фальшивый чилийский паспорт и после нескольких месяцев скитаний отправился в Гамбург через Амстердам.

Дома Канарис пробыл недолго. Следующей остановкой был Мадрид. Под кличкой Кика Канарис собирал информацию о передвижениях вражеских и союзных кораблей. Он занимался разведкой и в Италии. Первую мировую он закончил в звании командира подводной лодки в Средиземном море. В мирное время Канарис ненадолго отправился в Японию, где в Осаке руководил тайным строительством подводных лодок (еще одно нарушение Версальского мира), а затем стал капитаном линейного корабля, позднее получил повышение до командира военно-морской базы в Свинемюнде на Балтийском море.

1 января 1935 года Канарис стал начальником военной разведки, а через пять месяцев получил звание контр-адмирала. Он активно расширял абвер – за два года количество офицеров, оперативников и информаторов выросло с полутора сотен до тысячи. Одним из первых сотрудников стал Оскар Шиндлер, судетский немец, большой любитель выпить и отъявленный бездельник. Он шпионил за чешской армией и железными дорогами. В июле 1938 года его арестовали за шпионаж, но по амнистии после Мюнхенского соглашения выпустили на свободу. Вместе с 25 агентами абвера, находившимися под его командой, Шиндлер в январе 1939 года перебрался в Остраву – чешский город неподалеку от польской границы. Когда Гитлер подмял под себя Чехословакию, Шиндлер остался в Остраве – наблюдать за действиями польской армии[314]314
  О Шиндлере см.: David Crowe, Oskar Schindler: The Untold Story. Cambridge, MA: Westview Press, 2004; Matt Lebovic, «80 Years Ago, How a Very Different Schindler’s ‘List’ Helped Ignite WW II». Times of Israel. 30 августа 2019 года. В Times говорилось, что Шиндлер был заместителем командира разведки по региону Острава.


[Закрыть].

Абвер уверенно расширялся – теперь он насчитывал более десяти тысяч сотрудников[315]315
  Larry Loftis, Into the Lion’s Mouth: The True Story of Dusko Popov, World War II Spy, Patriot, and the Real-Life Inspiration for James Bond. New York: Dutton Caliber, 2016. С. 204. В феврале 1944 года, когда Канарис был отстранен от занимаемой должности, в абвере насчитывалось 13 тысяч человек. Та же цифра фигурирует в книге Dramm, Bonhoeffer and the Resistance.


[Закрыть]. 23 отделения в Германии и еще десять в других городах – от Стокгольма до Шанхая[316]316
  Crowdy, Enemy Within. С. 234.


[Закрыть]. У абвера были контакты с Ирландской республиканской армией и индийским движением за независимость. На вершине этой пирамиды интриг находился мрачный «маленький грек» с изысканными манерами. Он свободно говорил на семи языках и мог вращаться в любых кругах, но монотонной бюрократической работе предпочитал совершенствование шпионских инструментов типа исчезающих чернил. Тысячи мужчин и женщин из абвера были верными солдатами Рейха – все, кроме 50 заговорщиков, которым Канарис обеспечил безопасное убежище, главным образом в «департаменте Z» Ханса Остера. Этим людям он говорил: чтобы выжить при Гитлере, они должны следовать его стратегии – «Пассивное лидерство под видом бурной деятельности»[317]317
  Gisevius, Valkyrie. С. 76.


[Закрыть].

Говоря о Канарисе, чаще всего произносили слово «загадка». Пытаться понять, о чем он думал, что делал или говорил, было практически невозможно. Отъявленный нацист или противник Рейха? Человек исключительных личных качеств или просто экцентрик? Истинный заговорщик или ведущий свою игру хитрец? А что же это за игра?

Глава разведки СС и верный помощник Гиммлера Рейнхард Гейдрих не раз предостерегал коллег, что Канарис – «старый лис, с которым нужно держать ухо востро», особенно учитывая его привычку «все разнюхивать и выслеживать». Однако, несмотря на столь резкий отзыв, Гейдрих и Канарис считались добрыми друзьями. Надо сказать, что Канарис тоже весьма нелестно отзывался о Гейдрихе – называл его «фанатиком-варваром» и даже сообщил адмиралу Конраду Патцигу (чье место он когда-то занял в абвере), что ни за что не покинет свой пост, поскольку «преемником станет Гейдрих»[318]318
  Joseph Howard Tyson, The Surreal Reich. Bloomington, IN: iUniverse, 2010. С. 221.


[Закрыть].

Это был страннейший из странных союзов – молодой, светский тевтонский рыцарь, настоящая «белокурая бестия» и стареющий, напоминающий пингвина седой «маленький грек». В 1920-е Гейдрих служил кадетом на линейном корабле Канариса. Они вновь встретились в гитлеровские времена – жили на одной улице в Берлине. Оба регулярно совершали верховые прогулки в Тиргартене и приглашали друг друга на обед. Гейдрих и жена Канариса Эрика прекрасно играли на скрипке и часто разыгрывали струнные квартеты.

Впрочем, в этих отношениях была и напряженность. СС и абвер соперничали. В интересах Гиммлера и Гейдриха было устранить Канариса и взять всю разведку, и внешнюю, и внутреннюю, под эгиду СС. Но с «маленьким греком» не так-то легко справиться. Так среди прочего Канарис несколькими годами ранее договорился с Гиммлером о разделении сфер интересов.

Изредка их интересы пересекались, как, например, летом 1939 года. Гейдрих хотел, чтобы абвер поставил СС полторы сотни комплектов польской формы и вооружения для некоей неизвестной цели. Канарису такая неопределенность не понравилась, и он пожаловался Кейтелю и Браухичу. Оба генерала не терпели, когда их тревожат «по пустякам», и категорически отказались вмешиваться. У Канариса не осталось ничего, кроме как обратиться к полковнику Лахузену, который руководил диверсионными операциями абвера. Тот, в свою очередь, поручил выполнить просьбу Гейдриха Оскару Шиндлеру. К августу Шиндлер раздобыл польскую форму – часть была куплена у дезертиров, часть произведена по образцу.

Шиндлер спрятал польскую форму в своей квартире – а также польские ружья и сигареты. Он ждал дальнейших инструкций, недоумевая, почему Канарис и Лахузен обратились именно к нему.