Текст книги "Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера"

20
«Какая жалость»

Восемнадцатого октября посол Хью Уилсон устроил мальчишник в американском посольстве[238]238
  Drew Hamre, «A Closer Look at the Legacy of Charles Lindbergh». Minneapolis Star Tribune. 15 сентября 2017 года.


[Закрыть]. Гостями были Герман Геринг и пионер авиации – американец Чарльз Линдберг. В то время Линдберг жил на острове близ побережья Франции, но подумывал о покупке дома в пригороде Берлина. Геринг прибыл последним. Появился он, как всегда, картинно – держа в руках небольшую коробочку, обтянутую красной кожей[239]239
  Alden Whitman, «Lindbergh Says US ‘Lost’ World War II». New York Times. 30 августа 1970 года.


[Закрыть]. Он пожал руки всем присутствующим. Подойдя к Линдбергу, Геринг остановился, открыл коробочку и вручил летчику орден Заслуг германского орла: золотой мальтийский крест, украшенный четырьмя нацистскими свастиками, на широкой алой ленте.

«По приказу фюрера!» – с широкой улыбкой провозгласил Геринг.

Линдберг стал вторым американцем, получившим эту награду. В июле Гитлер наградил орденом Генри Форда, которому исполнилось семьдесят пять лет. Это была высшая немецкая награда для иностранных граждан. (Анна Морроу Линдберг сразу же поняла, как пагубно может сказаться это событие на репутации мужа. Она назвала орден «Альбатросом». Вскоре Линдберги передумали переезжать в Германию.)

Посол Уилсон попросил Раймонда Гейста оторваться от консульских обязанностей и поработать переводчиком для Геринга и Линдберга. Неловкая застольная беседа длилась около часа. Через три часа Гейст не удержался и рассказал в личной записке Джорджу Мессерсмиту: «Линдберг оказался глуповат и слишком скучен для тщеславного и велеречивого Геринга»[240]240
  MSS 0109, George S. Messersmith Papers, Special Collections, University of Delaware Library, Newark. См. служебную записку Раймонда Гейста Джорджу Мессерсмиту, 21 октября 1938 года.


[Закрыть]. Гейст напомнил Мессерсмиту, что в сентябре тот предсказывал, что Гитлер не начнет войну с Чехословакией. Будущее казалось туманным, несмотря на Мюнхенское соглашение.

«Ничто не внушает оптимизма, – писал Гейст. – Диктаторы побеждают». Он признавался, что работа в консульстве – «очень тяжелый груз». «Отчаявшиеся люди» буквально осаждают консульство, чтобы получить визу. Было подано около 125 тысяч заявлений, а администрация Рузвельта установила квоту для немцев всего в 27 с небольшим тысяч человек в год.

«Мои личные отношения с лидерами нацистов никогда не были лучше. Надеюсь добиваться хороших результатов, когда мы пытаемся спасти жизни, – писал Гейст. – Ситуация ужасна, и положение евреев в этой стране становится все хуже».

Хуже стало уже через три недели. Рано утром 7 ноября 1938 года Гершель Гриншпан, темноволосый семнадцатилетний еврей без постоянного адреса, вошел в оружейный магазин в Париже и купил пистолет за 210 франков[241]241
  Review of Hitler’s Pawn, by Ian Brunskill. Wall Street Journal. 8 февраля 2019 года.


[Закрыть]. Оттуда он отправился в немецкое посольство на рю де Лилль и сказал швейцару, что у него есть важное письмо для посла[242]242
  «Reich Embassy Aide in Paris Shot to Avenge Expulsions by the Nazis». New York Times. 7 ноября 1938 года.


[Закрыть]. Гриншпан был одет в элегантный костюм и стильный плащ. Он поднялся примерно в половине десятого и направился в кабинет дипломата Эрнста фон Рата[243]243
  Ian Brunskill, «‘Hitler’s Pawn’ Review: Who Was Herschel Grynszpan». Wall Street Journal. 8 февраля 2019 года; в статье есть фотография Гриншпана, сделанная в момент ареста. URL: www.wsj.com/articles/hitlers-pawn-review-who-was-herschel-grynszpan-11549639436.


[Закрыть].

Их разговор продлился с полминуты, и за это время Гриншпан успел сказать Рату, что тот – «грязный бош», выхватить пистолет и выпустить пять пуль. Рат получил две пули в живот и рухнул на пол. Гриншпан без сопротивления сдался работником посольства. «Скорая помощь» доставила Рата в больницу, где ему сделали экстренную операцию.

Во время допроса в парижской полиции Гриншпан со слезами на глазах сделал заявление, которое однозначно объясняло его мотивы. «Я не собака, – сказал он. – У меня есть право жить. У еврейского народа есть право существовать на этой земле. Но куда бы я ни пошел, за мной всегда охотились как за зверем»[244]244
  «Berlin Raids Reply to Death of Envoy». New York Times. 10 ноября 1938 года.


[Закрыть].

Биография Гриншпана типична. Он родился в Ганновере. В 1936 году, когда антисемитский крестовый поход Гитлера против евреев стал набирать обороты, родители отправили его к дядюшке в Париж. Рабочей визы у него не было, поэтому в августе 1937 году французские власти приказали ему покинуть страну. Гриншпан ушел в подполье. Всего неделей ранее его родители и младший брат оказались среди двенадцати тысяч немецких евреев, которых собрали возле польской границы[245]245
  Lawrence Fellows, «Eichmann: Highlights of the State’s Case». New York Times. 18 июня 1961 года.


[Закрыть]. Последние метры до границы эсэсовцы гнали их кнутами, словно скот. Зиндель Гриншпан остался практически без ничего – в его кармане позвякивали мелкие монетки[246]246
  Из расшифровки радиопередачи Дороти Томпсон 14 ноября 1938 года.


[Закрыть]. Из лагеря беженцев он так и написал своему сыну: «Я нищий».

Девятого ноября Эрнст Рат умер от ран. Это событие совпало с пятнадцатой годовщиной пивного путча – священного для нацистов дня. Когда новости достигли Германии, началась вакханалия – правительство настаивало на том, что все произошло спонтанно. Около полуночи штурмовики СА, молодчики из гитлерюгенда и разъяренные нацисты бросились громить, грабить и сжигать еврейские дома, синагоги и магазины. Безумие длилось около четырнадцати часов. Сотни улиц в Германии, Австрии и Судетской области были усыпаны осколками стекла, обломками мебели и головешками[247]247
  «Great Germany». New York Times editorial. 11 ноября 1938 года.


[Закрыть].

«Браво! Браво! – записал в дневнике Йозеф Геббельс. – Синагоги горят, как старые хижины»[248]248
  Запись из дневника Геббельса. 10 ноября 1938 года.


[Закрыть]. Он записал, что Гитлер в полной мере воспользовался начавшимся хаосом: «Он приказал, чтобы 20–30 тысяч евреев немедленно арестовали».

В этот момент Дитрих Бонхёффер был в своей семинарии на Балтийском побережье. Один из домов, где жили студенты, находился в деревне Кеслин. Синагогу здесь подожгли, и штурмовики не подпускали к зданию тех, кто пытался потушить пожар. Синагога сгорела дотла. На следующий день Бонхёффер обсуждал случившееся с семинаристами. Некоторые студенты полагали, что это Божье дело, связанное с «проклятием» евреев за их участие в распятии Христа. Бонхёффер с ними не согласился. Это проявление бессмысленной ненависти и чудовищного национал-социализма Гитлера. Каждый разумный немец должен пытаться это остановить. «Если сегодня горят синагоги, завтра запылают церкви»[249]249
  Zimmermann et al., I Knew Dietrich Bonhoeffer. С. 150.


[Закрыть].

Трагическая ночь не должна быть забыта, и Бонхёффер поставил дату 09.11.38 на полях своей Библии, рядом со стихом 73 из книги Псалмов. Он подчеркнул слова: «…предали огню святилище Твое; совсем осквернили жилище имени Твоего; сказали в сердце своем: «разорим их совсем», – и сожгли все места собраний Божиих на земле. Знамений наших мы не видим, нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы, доколе это будет»[250]250
  Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 607.


[Закрыть].

Даже по меркам нацистов, эта вспышка насилия дошла до новых высот жестокости. Когда все закончилось, 267 синагог и 7,5 тысячи магазинов, принадлежавших евреям, были уничтожены; погибло не менее 90 человек. По желанию Гитлера свыше 26 тысяч евреев (преимущественно мужчин) арестовали и отправили в концлагеря. Правительство не высказало ни сожалений, ни раскаяния. Все шло своим чередом. Двенадцатого ноября в Министерстве авиации Геринг провел совещание высших чинов нацистской партии. Обсуждались меры по ускорению «ликвидации» немецких евреев[251]251
  Otto D. Tolischus, «New Decrees Against Jews». New York Times. 12 ноября 1938 года.


[Закрыть]. Весь ущерб еврейским домам и магазинам, причиненный 9–10 ноября, планировалось ликвидировать за счет владельцев. Все страховые платежи выплачивались государству. Кроме того, немецкие евреи должны были выплатить миллиард рейхсмарок штрафа. С 1 января 1939 года евреи более не могли владеть и управлять магазинами или компаниями заказов по почте. Почти сразу же им запретили посещать кинотеатры, театры, концерты, танцы и музеи.

Жестокость была настолько немыслима, что на следующий день газета The New York Times сообщала о том, что «группы евреев, пытающихся покинуть Рейх», оказались на границе с Нидерландами. Многие на коленях молили пограничников пропустить их. Впустить евреев в страну отказались. Голландское правительство не хотело навлечь на себя гнев Гитлера[252]252
  «Jews on Knees Beg Netherlands Entry». New York Times. 13 ноября 1938 года.


[Закрыть]. Хороший пограничный контроль способствует добрососедству.

Наблюдая, как медленно закипает Германия, Раймонд Гейст в начале декабря написал еще одну служебную записку своему начальнику и другу Джорджу Мессерсмиту. Это стало для него чем-то вроде психотерапии на расстоянии. «Давление здесь непрерывно нарастает, и мы постоянно находимся в состоянии кризиса, – писал он, – но пока справляемся собственными силами»[253]253
  Служебная записка Раймонда Гейста Джорджу Мессерсмиту, 5 декабря 1938 года, MSS 0109, Messersmith Papers.


[Закрыть].

Президент Франклин Рузвельт вызвал посла Уилсона в Вашингтон – это был протест США против ноябрьского насилия. Гейст боялся того, как разрыв дипломатических отношений повлияет на Гитлера. Он может усилить преследование евреев и «сталью и огнем перенести свою ненависть на тела жертв… Евреи в Германии обречены на смерть, и приговоры им медленно исполняются… Медленно, но слишком быстро, чтобы мир успел спасти их».

Через неделю Гейст снова написал Мессерсмиту. Он говорил о своих эмоциональных страданиях и добавлял, что надеется немного отдохнуть в праздники – «дать нервам немного успокоиться». Консул в Берлине был подобен врачу в бедной стране, который видит бесчисленное множество пациентов, но не располагает никакими средствами, чтобы им помочь. «Каждый день я иду в кабинет с тяжелым сердцем, потому что знаю: там меня ждут настоящие трагедии», – писал Гейст Мессерсмиту. Вот лишь несколько.

Клара Гольдбергер в свои семьдесят восемь лет потеряла все, что у нее было, в том числе и квартиру, и пыталась найти приют в трущобах Александерплац. (Гейст писал, что «за ней он присматривал, как за ребенком. Они не коснутся ни волоска на ее голове. Она получит визу в Америку».) Если господин Хеннингер и его жена из смешанной семьи не получат визу, ему придется либо развестись с ней, чтобы спастись, либо переселиться вместе с ней в еврейское гетто. (Гейст писал: «Они собираются лишить их жизни».) Господин Шведенберг и его жена ворвались в кабинет Гейста, сказав, что он – их «последняя надежда», чтобы вырваться из Германии. Мужа хозяйки дома, где жил Гейст, собирались отправить в концлагерь, но Гейст лично обратился к Герингу, и того помиловали. «Кто пожалеет их в Германии, где эти хорошие и достойные люди подвергаются нечеловеческим ужасам и жестокостям? – писал Гейст. – Даже тысяча лет достойного обращения не избавит нацию от неизгладимого пятна».

У Гейста были хорошие источники. К счастью для него, многие любили поговорить. Вскоре после событий 9–10 ноября юрист и чиновник гестапо Вернер Бест признался Гейсту, что события были не такими спонтанными, какими их пытается представить правительство[254]254
  Документы Гейста, 28 августа 1945, NIMT, 4:300, Doc. 1759‐PS.


[Закрыть]. Погромщиков поддерживали Геббельс и другие высшие чины нацистской партии. Более того, погромщиками откровенно руководили – и все это делалось с одобрения Гитлера[255]255
  Запись из дневника Геббельса от 10 ноября 1938 года: «Евреи должны почувствовать народный гнев… Я немедленно отдам необходимые приказы полиции и партии».


[Закрыть].

В декабре Гейста позвали в дом берлинского адвоката, противника нацистов Альфреда Этшайта[256]256
  Riebling, Church of Spies. С. 80. Этшайта Риблинг в 1939 году называет «незначительным, но исключительно убежденным агентом».


[Закрыть]. Приглашен был также начальник Генерального штаба и тайный заговорщик генерал Франц Гальдер. Они с Гейстом повели вежливый, но очень серьезный разговор. Гальдер (возможно, он разыгрывал роль сурового офицера вермахта или раскрыл свои истинные политические убеждения) посоветовал Гейсту, как представителю американского правительства, не относиться легкомысленно к экспансионизму Гитлера. Агрессивная внешняя политика Рейха окончательно сформировалась. У армии далекоидущие планы: аннексия Австрии, нападение на Польшу, вторжение в Югославию, Чехословакию, Румынию, Советский Союз.

«Если вы, западные державы, помешаете нашим планам на Востоке, – сказал Гальдер, – нам придется начать войну с вами»[257]257
  Документ Гейста. Апрель 1945 года, показания на Нюрнбергском процессе.


[Закрыть].

Гейст ответил, что он уверен: Запад не станет терпеть триумфального марша немецкой армии по Европе и за ее пределами. Такая неприкрытая агрессия неизбежно приведет к столкновению не только с Британией и Францией, но и с Соединенными Штатами.

«Какая жалость», – пожал плечами Гальдер.

Схожие советы держаться подальше от дел Третьего рейха Гейст получал от многих действующих и отставных немецких офицеров уже несколько лет. Но катастрофа приближалась и становилось ясно, что избежать ее не удастся.

«Британия и Франция будут прижаты к стенке, и мы, чтобы спасти себя, должны попытаться спасти их. В Мюнхене европейская демократия кончилась, – писал он Джорджу Мессерсмиту в декабре. – Эпоха, которая разворачивается перед нами, станет временем тяжелой борьбы, и исход этой борьбы решит судьбу цивилизации на век или даже больше».

А в нескольких сотнях миль от Берлина, на продуваемом всеми ветрами Балтийском побережье Дитрих Бонхёффер чувствовал, как над его головой сгущаются тучи. Великое столкновение неизбежно. Это было не просто предчувствие. В руках он держал живое тому доказательство – этот листок бумаги пришел по почте 3 ноября 1938 года, за несколько дней до того, как Гершель Гриншпан отправился за пистолетом[258]258
  Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 634.


[Закрыть].

Такие же письма получили все взрослые мужчины Германии. Бонхёффер должен был зарегистрироваться в местном отделении полиции – лично он в городе Славно, где находилась его семинария. Его имя и адрес должны быть занесены в документы воинского учета. Кроме того, теперь он должен был уведомлять полицию обо всех заграничных передвижениях и длительных поездках по Германии.

Это была не повестка, лишь подготовительные мероприятия. Но призыв явно был не за горами. Требование встать на воинский учет подтверждало тот факт, что представление Адольфа Гитлера о «почетном мире» кардинально отличается от представления Невилла Чемберлена – настолько, что пастору Бонхёфферу скоро придется сменить Библию на ружье.

21
Бог и страна

Пасторы тоже могут дергать за ниточки.

Бонхёффер хотел как можно скорее отправиться в Британию, чтобы решить личные и профессиональные вопросы. Он боялся, что из-за связанных с воинским учетом ограничений ему это не удастся. По стечению обстоятельств призывным пунктом в Шлаве руководил майор Дитер фон Кляйст. Генеалогическое дерево Кляйстов, старых пруссаков, было большим и разветвленным. К этой семье относилась и покровительница Исповедующей церкви Рут фон Кляйст-Ретцов. Она замолвила за Бонхёффера словечко. То же сделал Эдуард Блок, местный суперинтендант Немецкой евангелической церкви. Блок активно поддерживал две семинарии Бонхёффера.

Майор Кляйст дал Бонхёфферу и Эберхарду Бетге разрешение на выезд из Германии. 10 марта 1939 года, когда в семинарии были каникулы, они ночным поездом выехали в бельгийский Остенде [259]259
  Schlingensiepen, Dietrich Bonhoeffer, 1906–1945. С. 222. См. также: Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 638.


[Закрыть]. Затем пересекли Ла-Манш на пароме, высадились в Дувре и поездом добрались до Лондона. Все путешествие заняло два дня.

После Мюнхенского соглашения скорость развития событий лишь нарастала. Бонхёффер, как и многие немцы и почти все заговорщики, чувствовал, что земля уходит из-под ног. Гитлер мог гордиться: ему в одиночку удалось устроить политическое землетрясение. Однако вот уже несколько месяцев он давал понять, что это только начало. В декабре фюрер устроил рождественский праздник для семи тысяч строителей, возводивших здание новой Рейхсканцелярии[260]260
  «Man of the Year». Time. 2 января 1939 года.


[Закрыть]. Им он пообещал, что «в следующем десятилетии Германия покажет странам с их дешевой демократией, что такое истинная культура».

Что именно Гитлер называл «истинной» культурой, стало ясно уже 30 января. Фюрер выступил в Рейхстаге с речью в честь шестой годовщины пребывания на посту канцлера. «Немецкая культура, как ясно из самого названия, это культура немецкого народа, а не еврейского, – заявил он. – Следовательно, управление и заботу о ней следует доверить немцам и только немцам». Фюрер два часа перечислял свои достижения: удар по Чехословакии («демонстрирующей враждебность внешнего мира по отношению к Рейху»), выступление против стран, которые «разграбили Германию» после Первой мировой войны, освобождение Рейхсбанка от находящихся «под иностранным влиянием» банкиров, претворение в жизнь амбициозного четырехлетнего плана экономического развития[261]261
  Kevin Myers, «Speer Knew: It Was in All the Papers». Daily Telegraph (London). 22 мая 2005 года.


[Закрыть]. Все это было обычным самовосхвалением, но Гитлер впервые в официальной обстановке, когда к нему было приковано внимание всего мира, включил в картину мира немецкое еврейство.

«В Европе не наступит мир и спокойствие, пока не будет решен еврейский вопрос, – заявил Гитлер. – Если еврейские финансисты в Европе и за ее пределами смогут вновь втянуть европейские нации в мировую войну, то ее результатом станет не большевизация всего мира… но уничтожение еврейской расы в Европе!»

Эти резкие слова и упоминания мировой войны и уничтожения стали признаком серьезной эскалации публичной риторики. Но Бонхёффер спешил добраться до Британии, поскольку располагал еще более тревожной информацией. Благодаря Гансу фон Донаньи и Хансу Остеру он знал, что Гитлер собирался поглотить остатки Чехословакии. Вряд ли фюрер на этом остановится – некоторые заговорщики небезосновательно полагали, что в сентябре Германия начнет войну.

Через три дня после отъезда Бонхёффера в Лондон немецкая армия вошла в Прагу. Гитлер недавно сделал президентом Чехословакии Эмиля Гаху. Назначение было сугубо номинальным – Гаху предстояло управлять государством, которого в действительности не существовало. 15 марта Гитлер объявил, что Германия включила Чехословакию в состав Рейха как протекторат Богемия и Моравия.

В Лондоне Бонхёффер занимался не только делами. Вместе с Бетге он побывал в Национальной галерее, навестил сестру Сабину – их семья жила на юго-востоке города, в районе Форест-Хилл[262]262
  Marsh, Strange Glory. С. 275; Zimmermann et al., I Knew Dietrich Bonhoeffer. С. 101.


[Закрыть]. Он выступил в лютеранской церкви в Сайденхэме и в церкви Сент– Джордж, где пастором был его друг Юлиус Ригер[263]263
  Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 639.


[Закрыть].

Но все это было вторично. Главной целью приезда Бонхёффера в Британию была личная встреча с Юлиусом Ригером, Рейнгольдом Нибуром и епископом Джорджем Беллом. Нибур взял короткий отпуск в Объединенной теологической семинарии, и Бонхёффер провел с ним несколько дней в небольшом курортном городке Бексхилл-он-Си, на берегу Ла-Манша. С Беллом он встретился в доме епископа в Чичестере.

Бонхёффер был удивительно не уверен в себе – жизненная ситуация его «весьма изумляла». Всем троим своим собеседникам он задавал одни и те же вопросы. Война казалась неизбежной. Если его призовут, как он сможет служить в вермахте? А если откажется служить, не обрушится ли гнев властей на всю Исповедующую церковь? Осмелится ли он заявить об отказе от военной службы по религиозным убеждениям? Следует ли ему покинуть Германию и заняться религиозным служением в другом месте? Если он останется в Германии, Ганс фон Донаньи наверняка привлечет его к заговору против Гитлера. На что он может пойти, будучи христианским пастором?

Хотя Бонхёффер собирался возвращаться, он не знал, что делать дальше. Тринадцатого апреля он написал родителям, пытаясь узнать, как обстоят дела на политическом фронте. Если война уже близка, может быть, стоит остаться в Лондоне? «Главный вопрос, который замедляет мой отъезд, следует ли мне дождаться здесь дядю Руди. Если же я ничего о нем не узнаю, то выеду в субботу, самое позднее – в понедельник»[264]264
  Письмо Дитриха Бонхёффера родителям, 13 апреля 1939 года, DBWE, 15:161.


[Закрыть].

Через пять дней, во вторник, 18 апреля, Бонхёффер возвратился в Германию. Бетге вернулся несколькими неделями раньше, потому что он был нужен в семинарии. Бонхёффер приехал вместе с Юлиусом Ригером, который периодически наведывался в Берлин. Морское путешествие до Бельгии выдалось нелегким – над Ла-Маншем дули сильные ветры и шел сильный дождь[265]265
  Zimmermann et al., I Knew Dietrich Bonhoeffer. С. 101.


[Закрыть]. Сойдя на берег, Ригер заметил, что Германия, несмотря на все политические неурядицы и тяжелые времена, всегда являет собой «отрадное» зрелище после долгого отсутствия.

Настроение Бонхёффера было неспокойным, как воды Ла-Манша. Да, Германия – страна живописная, но другу он напомнил: «Мы въезжаем в красивую тюрьму».

20 апреля 1939 года Адольфу Гитлеру исполнилось пятьдесят лет. Повод для настоящего торжества. Правительство объявило национальный праздник, выходной день с полной оплатой для всех трудящихся[266]266
  Guido Enderis, «Hitler Fete Today to Set High Mark». New York Times. 19 апреля 1939 года.


[Закрыть]. Празднества начались еще накануне: кортеж из 50 белых лимузинов проехал по только что открытой Оси Восток – Запад. Нацистский архитектор Альберт Шпеер построил этот просторный бульвар прямо через центр Берлина, чтобы на века избавить Третий рейх от транспортных проблем. Ночью состоялось традиционное факельное шествие. Гитлер наблюдал за зрелищем с балкона Рейхсканцелярии, а затем вернулся в апартаменты принимать подарки: антикварное оружие, исторические монеты, статуи, гобелены. Рудольф Гесс преподнес фюреру пятьдесят писем героя Гитлера, прусского короля Фридриха Великого, правившего в XVIII веке[267]267
  «Hitler Fete». New York Times. 19 апреля 1939 года.


[Закрыть]. Не желая уступать в низкопоклонстве, Генрих Гиммлер преподнес фюреру картину… кисти Фридриха Великого[268]268
  James Holland, «How Hitler’s 50th Birthday Party Sparked World War II». Daily Mail (London). 17 апреля 2009 года.


[Закрыть].

День рождения Гитлера ознаменовался тем, что немецкая пресса назвала «величайшим в мире парадом»[269]269
  Otto D. Tolischus, «Nazis Pay Tribute». New York Times. 20 апреля 1939 года.


[Закрыть]. Шествие действительно было впечатляющим. В нем участвовали порядка 40 тысяч солдат, 100 танков, 162 самолета, кавалерия, артиллерия и пушки противовоздушной обороны. Парад длился четыре часа и собрал на улицах Берлина два миллиона зрителей. Двадцать тысяч почетных гостей разместились на специально построенной трибуне.

После ноябрьского всплеска антисемитского насилия президент Рузвельт не вернул посла Хью Уилсона в Берлин, и вся дипломатическая работа легла на плечи Раймонда Гейста. Он стал временным поверенным и представлял в тот день Соединенные Штаты[270]270
  Steven Pressman, 5 °Children: One Ordinary American Couple’s Extraordinary Mission into the Heart of Nazi Germany. New York: HarperCollins, 2014. С. 113.


[Закрыть]. В Рейхсканцелярии он расписался в книге поздравлений, а затем наблюдал за парадом тщеславия с трибуны для особо важных гостей[271]271
  «Hitler Proudly Parades Big Guns at Celebration». Miami Daily News. 20 апреля 1939 года.


[Закрыть].

Всего неделей ранее Рузвельт прислал Гитлеру список из 31 страны[272]272
  Гитлер получил телеграмму Рузвельта 15 апреля 1939 года.


[Закрыть]. Американский президент просил немецкого фюрера «дать гарантии», что тот «не нападет и не вторгнется» ни в одну из них. Гитлера это послание оскорбило. И грандиозный парад в честь своего юбилея он превратил в осознанную демонстрацию военной мощи. Это был сигнал Рузвельту, немецкому народу и всему миру: берегитесь нацистской военной машины!

Пока Германия чествовала своего фюрера, Дитрих Бонхёффер тщетно пытался решить жилищные проблемы. Одна из двух групп семинаристов более не могла обитать в ветхом пасторском доме в Гросс-Шлёнвице, поскольку молодой пастор женился и ему понадобился дом[273]273
  Bethge, Dietrich Bonhoeffer. С. 591.


[Закрыть].

На помощь вновь пришли Кляйсты. Студенты перебрались на старую ферму близ деревни Зигурдсхоф. Эта ферма принадлежала одному из родственников Рут фон Кляйст-Ретцов[274]274
  D. Reynolds, Doubled Life of Dietrich Bonhoeffer. С. 183.


[Закрыть]. Жилье трудно было назвать роскошным – ни электричества, ни центрального отопления, ни водопровода, ни ванных комнат и туалетов[275]275
  Там же. С. 592.


[Закрыть]. В морозные ночи, когда температура опускалась до −23 градусов, приходилось особенно сложно. Казалось, семинария переживает самые тяжелые времена.

Бонхёффер не хотел ехать в Берлин на «величайший в мире парад». Зрелище кичащихся своей властью нацистов было ему отвратительно. Через три дня после юбилейного марафона Гитлера пастор написал в местный призывной пункт и попросил годовую отсрочку от любых военных обязательств.

Через пару недель Бонхёффер получил ответ из мэрии Славно – его просьба отклонена[276]276
  Недатированное письмо Бонхёффера родителям, середина мая 1939 года, DBWE, 15:170.


[Закрыть]. Двадцать второго мая пастор должен был явиться по призыву.