Текст книги "Мария Каллас. Дневники. Письма"

Других новостей у меня нет. Разве что Буэнос-Айрес великолепный город, большой и красивый, вот и все. Много больших машин, похожих на дома и т. п. Красивые магазины, красивые улицы, огромные, но мое сердце всецело там, подле тебя, хоть я тебя не вижу, без тебя в этом нет никакого вкуса, никакой красоты. Ты знаешь, что ты смысл моей жизни? Ты знаешь, что я люблю тебя так, что хочу умереть в твоих объятиях?

Пиши мне в Пеллегрини-Хаус – С.Пеллегрини (1520)

Вечер 16 мая 1949

Милый, сегодня я весь день была занята переездом, к тому же мне нездоровилось. Едва перебравшись в новый дом, я легла в постель. Потом я пригласила Ковье, ту, что писала мне отсюда, помнишь? И я договорилась с ней, что буду платить ей кое-что в месяц, за это она займется моим гардеробом, а ее дочь будет служить мне ассистенткой и помогать на репетициях и представлениях. Я довольна этим решением. Они ни о чем не просят, но они бедны, и я думаю, что поступаю хорошо, не правда ли?

Милый, кофе здесь отвратительный. А ты как думал? Судя по тому, что я вижу, до итальянской элегантности им далеко. Люди там учтивее, и жизнь мне нравится куда больше. Любимый, чем ты занят? Скучаешь ли по мне, как я скучаю по тебе? Ждешь ли моего возвращения с таким же нетерпением, что и я? Обожаешь ли меня, как я тебя обожаю, и думаешь ли обо мне столько же, сколько я о тебе? Я чувствую, что никто не испытывал такой радости от замужества, как я. Если бы мне надо было снова за тебя выйти, я сделала бы это тысячу раз. А ты?

Пиши мне побольше, милый, это единственная моя пища здесь. Каждое утро, едва проснувшись, я читаю все твои письма, и перед сном тоже. Они так меня утешают. Даже когда мне просто грустно, я беру их и перечитываю. Это так помогает приободриться.

Любимый, привет от меня всем друзьям, и я была бы рада, если бы ты с ними повидался. Я бы хоть знала, что тебе не так одиноко.

Чао, мое сокровище, пиши мне и люби меня, вся твоя Мария.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, вторник, 17 мая 1949

Мой дорогой обожаемый Титта,

почти каждый день я получаю от тебя письмо, и ты не можешь себе представить, какую радость, и восторг, и силу, и хорошее настроение даришь мне. Милый, я вижу, я читаю между строк, что чем больше проходит времени, тем сильнее ты нуждаешься в моем присутствии. Теперь, мне кажется, ты начинаешь понимать, сколько я выстрадала за два года, за все то время, когда уезжала и оставляла тебя. Не только сейчас, но с первого дня я не могла жить без тебя. Ты помнишь тот день, когда оставил меня в Милане и вынужден был вернуться через два дня? Я не нарочно, теперь, наверно, ты можешь понять, что я чувствовала. Я всегда любила тебя, обожала и прощала. Потому что, когда любишь, нельзя винить.

Я всегда тебя обожала и сегодня могу крикнуть всем, что мое сердце не ошиблось и я горжусь тобой. Столько раз я говорила себе, Боже, столько вещей, о которых лучше не думать, но я выдержала. И это легко, когда любишь, это оправдание – говорить себе, что выдержишь. Сегодня все получили лучшее доказательство нашей великой любви и могут говорить о ней и вечно ею восхищаться. Не правда ли, мой дорогой?

Боже, как я люблю тебя, уважаю и желаю. Как знать, сколько времени меня продержат здесь. Я надеюсь, что смогу сбежать отсюда через два месяца максимум. Через два месяца, если будет Богу угодно, я сяду в самолет и прилечу к тебе, милый. Ты меня примешь, правда?

Пока же мне сказали сегодня в театре, что все уже сделано в аргентинском консульстве для оформления твоей визы. Так что, если надумаешь, все готово.

Здесь, в нашем доме, я чувствую себя хорошо. У меня есть маленькая кухонька, и как раз минуту назад мне пришлось встать, чтобы выключить газ под молоком. Я пью славное горячее молоко с большим количеством сахара и коньяка, чтобы прогнать наконец эту невыносимую простуду. Сегодня мне, кажется, получше. Мало-помалу. Правда, я проснулась сегодня около семи с очень странной головной болью. Мне казалось, будто у меня опухоль. Клянусь тебе. Так было больно. Пришлось встать и принять две таблетки аспирина. Потом я больше не смогла уснуть. Дело в том, что я правда неважно себя чувствую. Я пишу тебе это, потому что, когда ты получишь мое письмо, я уже выздоровею или, по крайней мере, уже спою, надеюсь на это. Будем надеяться, что «Норму» поставят быстро, и тогда, надеюсь, меня отпустят.

Прошу тебя, напиши Серафину и попроси его отправить меня домой побыстрее, пусть не задерживают меня после «Нормы» только потому, что у меня контракт, а если они хотят от меня еще одну оперу в конце сезона, попроси его и напомни ему, что мы только-только поженились и у тебя есть на меня права. Умоляю тебя, напиши сейчас же, проси его хорошенько, тронь его сердце, ведь он старый и, наверное, не помнит после стольких лет брака, как счастливы двое, когда они только что поженились и влюблены, как мы.

Я посмотрю, можно ли будет мне сшить здесь костюмы для «Аиды» и «Нормы», если портной согласится, он чудесный. Что до контрактов, лучше ничего не делать до моего возвращения. Пусть дозреют, не так ли? Насчет Метрополитена – мне это интересно. Но Серафин будет в гневе, он хочет открыть сезон «Трубадуром» во Флоренции. Ты посмотри сам насчет других сезонов. Конечно, будет прекрасно, если я смогу открыть сезон в Метрополитене, но там будет видно. Напиши им.

Дорогой, я тебя оставлю. Но только на бумаге. Ведь ты знаешь, как я близка к тебе. Ты один можешь это знать, ведь ты меня чувствуешь, правда, милый? Пиши мне письма подлиннее, как мои. Ты же видишь, что мне все мало!?

Твоя, твоя Мария. Вся, вся твоя до самой смерти.

PS: костюмы к «Турандот» великолепны. Я попрошу сделать фотографии, они того стоят, они божественны.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, четверг, 19 мая 1949

12:00

Мой Титта милый, мое сокровище,

сейчас полночь. Я выпила 3 рюмочки коньяка с медом, два кофе с аспирином и лежу в постели, пытаясь почувствовать себя пьяной, чтобы уснуть и пропотеть. У меня, видишь ли, ужасный грипп. Я уверена, что никто с такой простудой не смог бы ни петь, ни даже раскрыть рот. Мне не повезло. Я была права, что боялась парохода. Помнишь, как я говорила тебе: «Не оставляй меня!» Ты должен признать, что у меня сверхчувствительная душа, и она многое предчувствует. Я знала, что буду страдать на этом пароходе!

Я лежала в постели, как сейчас, и читала по обыкновению твои письма, и мне очень захотелось тебе написать, чтобы почувствовать себя ближе к тебе. Дорогой, дорогой, как мне тебя не хватает. Почему у меня должна всегда болеть душа, когда я не прошу ничего, только быть с тобой, мой господин, мой мужчина, моя любовь, мое утешение, мое сердце и мозг, моя пища, все, ты все. Чем дальше, тем больше я чувствую, я в этом убеждена, что ты моя душа, ибо ты единственный, кто сумел меня понять, кто меня понимает и делает меня счастливой!

Дорогой, я начинаю терять терпение. Я не могу больше жить без тебя! Ты мне необходим. Как ты говоришь, как кислород воздуху. Дорогой, я больше не могу без тебя. Я больше не в силах бороться и не вижу смысла. Ты мой муж (я готова плакать от счастья и гордости, когда думаю, что ты мой!), и я больше не выдержу без тебя. Я не заслужила таких страданий! Я хочу тебя обожать, быть рядом, ласкать тебя, утешать, смешить своими глупостями, иметь наш маленький домик, убранный, чтобы принять тебя, моя любовь, мой мужчина! Красиво одеваться, прихорашиваться для тебя! Не для других. Устраивать тебе праздники, столько праздников, ты знаешь сам. Звонить тебе, когда я больше не могу, снять нервное напряжение, и ты скажешь одну из твоих фраз, и рассмешишь меня, и все пройдет. Я хочу быть близко-близко, на своем месте, чувствовать тебя, видеть, как ты читаешь газету, и ангелы! Дорогой, я больше не могу. И в довершение всего заболеть! А я больна, ты знаешь. Я не хотела тебе об этом писать, но, когда ты получишь это письмо, премьера уже пройдет. Да поможет мне Бог! Дорогой, пиши мне побольше, прошу тебя! Уже 2 дня от тебя ничего нет, и я подавлена. Правда, ты пишешь часто, но немного. Дозировано. Ты меня не видишь! Конечно, я знаю, что повторяю одно и то же, и, может быть, ты считаешь это глупостями, но я так глубоко это чувствую. Во мне так много нежности для тебя! Так много! Ты знаешь!

Сегодня я написала твоей маме, а завтра напишу Пиа. Передай им привет от меня. И Джанни тоже. Бедная Нелли, мне бесконечно жаль. Ты помнишь пасхальное яйцо, которое мы ей подарили? Вот видишь, какова жизнь! Ей было всего 30 лет!

Сегодня мне позвонили из Театра Колумба и сказали, что дали указания аргентинскому консульству в Милане по поводу визы для тебя и для Маркиони. Бедный Серафин, он сразу поговорил с Грасси Диасом[83]83
  Директор Театра Колумба.


[Закрыть]. Так что, когда хочешь, если хочешь, мне сказали, ты можешь взять билет на самолет и прилететь.

Из Оперы Рио предложили мне, то есть, вернее Серафину, контракт на «Норму». Я отказалась. Скажи свое слово, потому что я не хочу ничего делать без твоего согласия. Напиши мне, правильно я сделала или нет. Я хочу вернуться. Будущей зимой мне придется работать, и думаю, неправильно будет нам быть врозь 5-6 месяцев. В Рио сезон начнется в августе. Напиши мне свое искреннее мнение. Раковска говорит, что ты захочешь, чтобы я пела в Рио, – а я говорю, что ты хочешь (и имеешь на это право), чтобы я вернулась. Так что пиши честно! Сейчас же!

Дорогой, я тебя оставлю, это только так говорится, ты сам можешь представить, как я близка к тебе! Люби меня, думай обо мне и обожай меня так же, как я тебя обожаю! Пиши, ешь, спи и не нервничай по пустякам. Ты должен быть здоров. Я хочу, чтобы к моему возвращению ты был в форме, как бык!!

Я отдаю тебе все, все, все, как всегда, и еще больше.

Твоя Мария.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, понедельник, 23 мая

Мой дорогой Баттиста,

пишу тебе из постели, где я лежу с позавчера, то есть после спектакля. И где я оставалась все время, когда не была на репетициях. Причина – этот грипп, который никак от меня не отвяжется. Все эти дни, например, у меня была температура 38 с половиной. Сегодня утром – нормальная. Я была довольна, я говорила себе, что у меня нет больше жара, но вот сейчас, в 16 часов, померила температуру – опять 38 с половиной.

Я не хотела ничего тебе писать, чтобы тебя не тревожить, потому что думала, что все пройдет быстро, как это бывало всегда. Но теперь я говорю тебе об этом, потому что чувствую, что мне это необходимо. У меня всего понемногу. Продолжаются эти очень странные головные боли. Краснота на бедрах, на ногах и под мышками. Температура, которая никак не уходит, и, как следствие, сильнейшая слабость. В то время как я должна петь и быть здоровой. Почему? Этой зимой я так хорошо себя чувствовала. Милый, почему ты отпустил меня, дал уплыть на корабле? Я чувствовала, что заболею. Я должна быть с тобой, с тобой, ты для меня все, даже здоровье. Никто не сможет заменить тебя, никто не даст мне утешение и жизнь, которые даешь мне ты. Теперь ты это понимаешь? Я поняла это сразу, и после, когда ты подарил мне кольцо – Tristano[84]84
  Намек на оперу «Тристан и Изольда».


[Закрыть], – я сказала тебе это и поклялась в вечной верности, для меня это кольцо верности. Ты не должен больше отпускать меня одну далеко от тебя. Конечно, ты спросишь, а как ты обходилась раньше одна? И я отвечу тебе, что, когда любишь, живешь только для любимого человека, слава не в счет, ничто тебя не радует и не утешает, все пропало, кончено. Я не могу быть вдали от тебя. Боже, если бы ты был здесь со мной! Я знаю, что выздоровела бы сразу-сразу. Но я знаю, что ты не можешь. И знаю, что боюсь за тебя, если ты полетишь самолетом.

Спектакль имел успех. Пресса, к счастью, отзывалась хорошо. Только одна газета написала, что у меня слабенький голос без большого диапазона. Но эта газета ничего не стоит. Другая написала, что я была нездорова и они подождут, прежде чем судить меня, но уже видно, что голос хорош и т. д.! Все остальные написали только хорошее, и в частности газета Эвиты (Перон) – «Ла Демократия» – отзыв с прекрасной фотографией. А я даже не знаю, как могла петь, до того мне было плохо. У Серафинов был ужасный мандраж. Бог всегда мне помогает. Из Оперы Сан-Себастьян, Испания, написали Серафину, чтобы узнать, соглашусь ли я на две «Нормы» с ним в сентябре. И я сочла уместным сказать маэстро, что, если он поедет, я поеду тоже. Самолетом быстро, это недалеко, и ты тоже поедешь, правда?

Здесь я отказала всем: Монтевидео, Сан-Паулу и Рио. Я хочу вернуться к тебе. Это важнее всего.

Сегодня я надеялась получить от тебя письмо, но, увы, ничего. Если бы ты знал, сколько радости, и покоя, и любви дарят мне твои письма! Пиши побольше, ибо я живу надеждой получить от тебя весточку. Я просыпаюсь утром, вся дрожа от нетерпения, пока ее не получу. А потом часами читаю и перечитываю, пью твои слова и пытаюсь прочесть и понять, что ты не написал, но думаешь, и целую, не смейся, целую письмо, и мне кажется, что это ты. Ты увидишь, когда я вернусь, как истрепаны письма! Они всегда у меня в руках.

Я оставлю тебя, любовь моя, но это только так говорится. Я всегда рядом с тобой, так близко! Пиши мне побольше новостей. Ты пишешь так мало, а я так много. Не утомляйся, но знай, что одним своим письмом ты даешь мне все.

Дорогой, люби меня, как я тебя люблю и обожаю, и будь здоров, ешь и отдыхай. Прошу тебя!!!

Поцелуй руку твоей матери и привет Гаццаролли. Я еще не получила пресловутого длинного письма от Пиа. Я так его жду. Ты сказал, что она мне написала.

Твоя, вся твоя, как ты знаешь, Мария.

Эльвире де Идальго – по-итальянски

26 мая 1949

Дражайшая Мадам!

Разумеется, Баттиста сообщил вам окончательную новость, ведь я уже писала вам о нашем решении (пожениться), но я получила письмо от Баттисты, в котором он пишет, что вы не имеете от меня вестей. Как это возможно? Ведь я писала вам уже дважды и сообщила в том числе новость о моем контракте с Театром Колумба. Может быть, они потерялись в консерватории? Теперь я буду писать вам на домашний адрес, и будем надеяться, что такого не случится.

Я имела здесь, дорогая, большой успех, и даже критики были очень благосклонны. Только один сказал, что я великолепна, но не могу вытеснить память о прежних великих «Турандот». Однако это уже много, что все остальные высказались благосклонно, ведь, как вы знаете, они не уважают практически никого, кроме аргентинцев. Теперь, разумеется, я готовлюсь к моей «Норме» и намерена показать все владение голосом, которому научили меня вы и Серафин.

Опера Рио предложила мне «Норму» и настаивала, но это невозможно в этом году, сами понимаете, я ведь вышла замуж за 1 день до отъезда в Буэнос-Айрес. Я и так проявила максимальную щедрость. Баттиста отпустил меня, так что я непременно должна вернуться в Италию. Есть еще будущий год, если они меня хотят, а пока – терпение!

Есть вещи, которых следует избегать, и поскольку мой муж – сущий ангел, я не хочу огорчать его и печалить больше необходимого. Весь этот год я была в отъезде! Он имеет право побыть со мной эти несколько месяцев, правда?

Других новостей у меня нет, только вот Метрополитен хочет 8 спектаклей в ноябре, по их словам. Какие – я еще не знаю, но соглашусь, только если мне дадут «Аиду» и «Норму». Вы ведь тоже так думаете? Потом я смогу спеть и в других операх, то есть в следующие годы, но для дебюта хочу мои лучшие партии. В этом году я надеюсь спеть в «Трубадуре» и «Травиате» и добавить их к моему репертуару. Маэстро (Серафин) многое планирует, но ничего не говорит до поры до времени. Я обязана ему всем. Не будь его, не было бы и меня, может быть, даже не было бы в живых, потому что провал – это не для меня. Все прекрасно, но успех прежде всего, и удовлетворение, не правда ли?

Моя дорогая, я прощаюсь с вами в надежде, что вы пребываете в добром здравии, и прошу вас, пишите мне. Карлос Пеллегрини 1520 – Б.-Айрес.

С любовью, ваша Мария.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, 27 мая

Мой дорогой Баттиста,

весь день я ждала твоего письма, но ничего нет. Надеюсь, завтра! Боже, Баттиста, как я выдержу здесь все это время, прежде чем увижу тебя?! Милый, я не хочу тебя огорчать, но я уже действительно больна от тоски по тебе. Что мне делать?! Если бы я хоть была очень занята. Здесь все устроено глупо. Проходит 10 дней между операми – каждым спектаклем. Они хотят разнообразить репертуар, а у меня только 2 оперы, и я жду своей очереди, как прислуга! Я больше не могу. Я похудела, потому что нездорова, и лицо очень осунулось. Если бы ты увидел меня, пришел бы в ярость. Я худая, как ты говоришь? Лицо котенка? Я уже не помню, как ты говоришь. Бледненькая и угнетенная!

Зачем ты отпустил меня? Я надеюсь, это послужит тебе уроком, потому что вижу, что теперь ты понимаешь, как я мучилась 2 последних года! Сегодня мне тяжелее обычного, потому что даже Росси сказал, что я очень осунулась.

А ты? Чем ты занят? Как проводишь время? Знаешь, я не ревную, ведь какая бы женщина на тебя ни заглядывалась, она никогда не сможет любить тебя, как я тебя люблю, ни одна не сможет дать тебе удовлетворения, какое я давала и даю. А ты тоже не ревнуешь, потому что хорошо меня знаешь, и потом я нигде не бываю! Ничего хуже я не могу представить! Я уже ненавижу Байрес[85]85
  Буэнос-Айрес.


[Закрыть]. Да, как ты говоришь, тому виной мое нездоровье и наша разлука.

Баттиста, помоги мне продержаться до возвращения. Хотя бы пиши мне чаще. Если бы ты знал, с какой тревогой я жду твоих писем, посылал бы мне их каждый день. Сейчас я так плачу, так плачу и зову тебя с такой мукой, что ты не можешь не услышать меня, даже если ты далеко. Почему я должна всегда страдать? Я больше не могу. Сегодня будет «Аида» с Ригаль, так что можешь себе представить, как я себя чувствую. Клянусь тебе, давно мне не было так плохо, наверное, с Венеции, когда я пела «Тристана»! Я так мучаюсь! Мне кажется, что все во мне болит, такую боль я чувствую в сердце. Теперь я думаю: «Если бы только Пиа была со мной». Мне так одиноко. Все заняты только собой, один маэстро, рискуя подцепить грипп, навещает меня дважды в день, каждый раз, когда идет поесть, делает маленький крюк. Понимаешь, они не живут здесь, нет места. Я тебе об этом писала. Так что они приходят только поесть. И я совсем одна. Есть эта девушка, которая очень мне помогает, но это, конечно, не то, что кто-то близкий. Как знать, страдаешь ли ты так же, как я. Но у тебя, по крайней мере, столько дел. А у меня, наоборот, так мало, и я не знаю, как скоротать время. Погода прекрасная, совсем весна, но в воздухе висит угольная пыль. Она лезет в глаза отовсюду, так что выйти на улицу – скорее неприятность, чем удовольствие. И потом, ты же знаешь, я не очень люблю выходить. А общаться с людьми – еще меньше, так что это просто катастрофа!

Если будет Богу угодно, когда я закончу здесь, немедленно сяду в самолет, а сундуки и чемоданы отправлю багажом. Возьму только один легкий, с летними вещами, потому что там уже будет лето, вот и все. Здесь чудовищно сыро. До такой степени, что моя нога, которой я не чувствовала в Италии, снова начинает болеть. Чувствуешь себя всегда липкой! Отвратительно. Вот сейчас жарко, а часом позже холодно!

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

30 мая 1949

Дорогой Баттиста!

Сегодня я очень сердита. Прежде всего на Театр Колумба, который дает спектакли раз в 10 дней! Бог весть, когда будет «Норма». Я проклинаю тот день, когда сюда приехала! Но еще больше я сердита на тебя! Это несправедливо, что ты пишешь раз в три дня письмо на одной странице, всего несколько слов. Я ненавижу писать, но тебе пишу много и часто. И потом, ты же знаешь, что я живу только твоими письмами. Я знаю, сколько у тебя дел, но я надеялась, ты поймешь, что необходимо и обязательно писать жене. Ты знаешь, что мне очень одиноко, я почти никуда не выхожу, потому что была очень больна и боюсь (заболеть) снова. Ты знаешь, что я ни с кем не вижусь вдали от тебя (и не говори, что я этого хотела, не больше парохода!!), и ты пишешь мне раз в 3-4 дня одну страницу! Это предел!

Довольно, я не буду больше писать, не то наговорю тебе такого! Скажу только, что мне все надоело, я устала и, если так будет продолжаться, заболею снова и сейчас же!

Пресловутого длинного письма от Пиа я так и не получила. Уже ясно, что оно потерялось. Все ночи я не сплю до 4 или 5 часов! И боюсь, что мне станет совсем плохо! Если ты будешь продолжать в том же духе, у меня сложится ужасное мнение о тебе!

Мария.

PS: Ригаль была ужасна. Правда, какой-то кошмар. Но ее здесь обожают! Она аргентинка!

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, вторник 1 июня!

(как же долго тянется время!!!)

Любовь моя!

Дорогой, дорогой, дорогой!

Я счастлива! Я повидалась с Грасси Диасом, и он сказал мне: «Вы сможете уехать 10 июля». Представь себе! Так что они уже озаботились забронировать мне место в самолете, может быть, на KLM 12-го, или, если смогут найти другой на 10-е, забронируют его! У меня нет слов, чтобы сказать, как я довольна! Ты можешь себе представить! (Я не могу высказать на бумаге мою радость!)

Милый, вот даты спектаклей:

11 – «Турандот»

17 – «Норма»

19 – «Норма»

22 – «Турандот»

25 – «Норма»

29 – «Норма»

Потом, может быть, две «Аиды», если нет, я уеду раньше. Любимый, ты рад?

Еще рассмешу тебя: среди моих здешних поклонников вот визитная карточка одного из них, он просит фото с подписью. Прочти и умрешь от смеха! Комплименты всех цветов радуги! Милый, возьми это на себя, пошли ему какую-нибудь фотографию.

Завтра напишу тебе еще!

Все во мне – ты знаешь – и я целую тебя так крепко, что задушу!

Твоя всегда – и все больше.

Мария.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, понедельник, 6 июня 1949

Мой дорогой Баттиста,

как мне грустно, и как я полна тобой сегодня! С пятницы я не получала писем и чувствую себя очень одинокой и покинутой. Смотри, когда вернусь, я так тебя заласкаю, что ты и представить себе не можешь! Я не могу и никогда не смогу высказать, как я мучилась все это время в Байресе. Одна, Серафины не со мной, я ни с кем не вижусь, да мне и не хочется. Нет радио, нет репетиций, нет тебя, самого для меня важного! Боже, дай мне терпения, чтобы это выдержать.

А ты, чем ты занят? Как себя чувствуешь? Скучаешь по мне? Понимаешь мои мучения, или я одна так страдаю?

Вторник

Еще один день без письма. Я устала, устала от всего на свете. Прекращаю писать, потому что, если продолжу, бесконечно огорчу тебя, а ты этого не заслуживаешь. Повторю только, я тебя обожаю!!

Среда

Мой Баттиста!

Наконец-то я получила твои письма. Представляешь, шесть писем сразу. Четыре от тебя, одно от Пиа и еще одно от Бертатти. Конечно, ты пишешь так мало, и никаких новостей, ни о тебе, ни о твоей работе, так мало, неполных две страницы!

Я наверняка заканчиваю 12 июля, то есть, я хочу сказать, 10-го, но самолет есть только 9-го и 12-го. Если я успею 9-го, полечу им, если останутся места, они переполнены, но 12-го наверняка. Так что тебе приезжать не надо, потому что, говорю тебе честно, я боюсь за тебя! Если погибну я, это другое дело, или хотя бы оба вместе, но ты мне нужен живым и здоровым и всегда моим. Беда, если с тобой что-то случится. Вот почему, я очень прошу, береги себя!

«Норму» играют 17-го, то есть завтра останется 8 дней, и я хочу – если будет Богу угодно – спеть хорошо!! Понимаешь, в «Турандот» люди не могут оценить мое искусство. И поскольку моим коллегам посчастливилось петь не со мной, а с этой ужасной Ригаль, и это был триумф, они задрали нос, особенно этот дурак Росси, который стал мне очень неприятен. Я тебе все объясню, когда приеду. Если мне представится случай дать им хороший урок, я охотно это сделаю. А ты знаешь, что это не в моем духе. И потом их любит та, другая, такая же дура Виттория, которая думает, что повелевает всем миром. И, говорят, она получила «Дона Карлоса» во Флоренции, который открывает сезон, с Серафином, разумеется, Виттория его затребовала. Однако это будет единственный раз, когда я откажусь петь с маэстро, потому что я никогда не открываю сезон вторыми ролями (только «Дон Карлос» имеет значение!) и в довершение всего с неприятным мне человеком! Мы еще поговорим об этом в «Норме», если я блесну, и увидим, какой триумф ждет дурака. Он создал столько проблем Серафинам. Они как будто в услужении у Росси. Бедняжки!

Но не говори никому ничего обо всем этом, не надо. То, что мы говорим друг другу, должно остаться между нами, правда же?

Других новостей у меня нет. Я почти никуда не выхожу, участвовала только в двух утренних репетициях. Вечерами я сижу дома и скучаю по тебе, до такой степени, что у меня нет слов это высказать. Мне уже осточертел Байрес, ничего не нравится и не терпится вернуться к моему мужу, который единственный понимает меня и обожает.

Представь себе, когда я болела, никто кроме Серафина не пришел меня навестить. Виттория не зашла и не позвонила, хотя они обедали внизу, прямо подо мной. В общем, абсолютно все меня покинули, кроме маэстро, который поистине святая душа. Не будь его со мной, я умерла бы здесь от моих невзгод. Представь, каково, когда все радуются, что я не пою с ними. Боятся, бедняжки! Знают, что рядом со мной на сцене они будут иметь бледный вид. Никогда со мной так не обращался никто из моих коллег. Бедный Николай, какая Мадам, даже Сьепи, не говоря уж о Тассо!

Мне не терпится вернуться в твои объятия, и вернуться к жизни, и расцвести, ведь ты умеешь дать мне все, чего я только пожелаю, и с тобой я забываю обо всем!

Поблагодари твою маму за ее письма, они очень меня тронули, и скажи ей, что мы с ней скоро увидимся, и тогда мы все будем счастливы! Поцелуй от меня Пиа, Джанни и Орланди, а ты, мой дорогой, пиши мне побольше, и молись, чтобы я хорошо спела, это единственное, чего я сейчас хочу, это будет мой реванш над ними!

Я еще раз повторяю тебе, что отчаянно тебя люблю, и уважаю еще больше, и чту! Я тебя бесконечно желаю! Я твоя навеки.

Мария.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, 12 июня 1949

Мой дорогой, обожаемый Баттиста!

Несколько дней я тебе не писала, потому что была очень занята репетициями «Нормы». Мне пришлось много работать, чтобы войти в голос. Петь раз в 12 дней не полезно, ты же знаешь. Так что теперь я почти готова. Но я очень несчастна из-за Серафина. Он очень угнетен, и мне от этого бесконечно тяжело. Здешний климат поистине губителен, даже мне очень плохо, я постоянно сплю, готова спать все время, однако сплю плохо. Мерзкая погода! Но причина упадка духа Серафина в поведении Виттории. Она ведет себя просто неприлично! И еще этот дурак Никола (Росси-Лемени). Должна сказать, я никогда ему не симпатизировала. Он всегда казался мне эгоистом. И такая невоспитанность! Я возмущена! Они не видят, какую причиняют боль, как унижают этого святого человека и мученика! Мне так омерзительно это свинство вокруг. Мне не терпится укрыться в нашей чистой и такой достойной любви. Самое главное в моей любви к тебе – это изыск, который я в тебе вижу! Понимаешь, женщина, особенно такая, как я, должна гордиться своим мужчиной! И, любовь моя, я так горда и счастлива, что мне принадлежит такой идеальный мужчина!

Если будет Богу угодно, я улечу 12-го, значит, буду с тобой 14-го. Если я закончу 8-го, попытаюсь успеть на самолет 9-го, если останется местечко. Скоро я буду с тобой. Самое трудное позади, это когда мне нечего было делать и я болела. Теперь мне лучше, я еле таскаю ноги (климат), но мне есть чем заняться, и потом я готовлюсь к отъезду. Так что время пролетит быстро.

Вчера я пела на первой репетиции оркестра с Барбьери[86]86
  Меццо-сопрано Федора Барбьери (1920–2003) часто пела с Каллас, в частности в партии Адальжизы в «Норме».


[Закрыть], 2-й и 3-й акты. Они были ошеломлены! Оркестр аплодировал после дуэтов. И люди не могли опомниться! Ария очень неподатлива. До такой степени, что иной раз (внутренний) голос говорит мне, что я больна и надо отменить спектакль[87]87
  Это случится ровно восемь с половиной лет спустя, вечером 2 января 1958 г. в Опере в Риме…


[Закрыть]. А мне всегда все удается, если я хорошо порепетирую! Я произвожу впечатление, это сразу видно! Достаточно, чтобы я была в форме, и пусть говорят что хотят. Мне нравится щекотать людям нервы! Завтра попробую сходить в здешнюю православную церковь. Благословение мне поможет, правда? Бог так добр ко мне. Он даровал мне успех, здоровье, какую-никакую красоту, ум, доброту и главное – тебя. Смысл моей жизни и мою веру в жизнь. Я обожаю тебя бесконечно, дорогой, и так тебя желаю. Знаешь, этой ночью мне показалось, что ты рядом. Я уверена, что ты в этот момент думал обо мне! Так часто мне кажется, что ты совсем близко. Это твоя душа со мной. Любимый, боюсь, волнение задушит меня, когда я снова тебя увижу! Столько радости и столько муки. Не правда ли?

Дорогой, я оставлю тебя, это только так говорится. Ты все знаешь! Я теперь в форме, так что не беспокойся. Молись только, чтобы я хорошо спела. Пиши мне и помни, что я живу только ради тебя. Я тебя обожаю, я вся твоя.

Навеки твоя Мария.

Поцелуй Джанни и Пиа, твою маму и друзей, а тебе самый сладкий поцелуй!

Все спектакли транслируются (по радио), постарайся послушать хоть один.

Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски

Буэнос-Айрес, 17 июня 1949

Мой дорогой Баттиста!

Пишу тебе сегодня, в день великого испытания и великого урока, который я хочу дать всем. Вчера вечером была генеральная репетиция. Сам понимаешь, все были полны любопытства и к «Норме», и ко мне после «Турандот». До такой степени, что критики из одной газеты позвонили мне с советами и попросили петь громко[88]88
  То есть «в полный голос». Обычно на генеральных репетициях певцы поют вполголоса, чтобы поберечь голосовые связки для представления на публике.


[Закрыть], потому что они напишут отзыв о репетиции. Кретины!

Итак, генеральная репетиция поразила всех, а на «Каста дива» все плакали! Они ликовали. Надеюсь, что спектакль пройдет так же хорошо, как генеральная, и я буду довольна, если будет Богу угодно.

Позавчера я ходила с греческим журналистом и одной дамой в греческую православную церковь, поставить свечку за нас и за мою первую «Норму». Ты знаешь, что я хотела пойти в православную церковь. Понимаешь, нашу церковь я чувствую больше, чем вашу[89]89
  Менегини был католиком.


[Закрыть]. Странно, но это так. Наверное, я просто привыкла, и она, наверно, все же более теплая и праздничная. Не то чтобы я не любила твою, которая теперь и моя тоже, но я питаю истинное благоговение к православной церкви. Прости меня, милый, ты понимаешь, не правда ли? Ну вот, я ходила туда, и мне кажется, это мне помогло, потому что в самом деле те, кто был вчера, не знали, что и сказать о таком энтузиазме. Был Скотто, бедняга, по словам Раковски, он не мог усидеть на месте! Он говорил: «Вот что значит петь, вот что такое пение прошлого» и восхищался моими пианиссимо и успехами, которые я сделала за эти несколько лет. Потом, в конце представления, когда я была еще на сцене, Грасси Диас позвал меня и примчался, чтобы обнять меня и расцеловать со словами «Когда я в восторге, я должен это выказать, а сегодня я плакал, что случается со мной нечасто». Потом я слышала хористов, они хотели воздать мне должное, сделать подарок, в таком все были восторге. Бедняги! Ну вот! Добрый и милосердный Господь всегда дает мне реванш. И это потому, что мы никому не сделали плохого и столько работали ради всего, что имеем, не правда ли, дорогой?!