Текст книги "Лоуренс Аравийский"

Мы перестраиваем наши ряды

Я без утайки доверился Клейтону. Мне удалось добиться одобрения моего плана об Акабе, но я порядком помучился и изнервничался. Это превосходило мои способности и мои силы. По его мнению, я заслуживал право располагать самим собой.

Клейтон предложил назначить командующим в Акабу полковника Джойса – намерение, которое меня вполне устраивало. Джойс был человеком, на которого можно было целиком положиться: искренним, стойким и покладистым.

Подобрать остальных не представило труда.

Аэропланы еще не могли быть двинуты в путь, но бронированные автомобили были уже в полной готовности. Предоставление нам брандвахтенного судна зависело от великодушия адмирала. Мы позвонили по телефону сэру Росслину Уемиссу, проявившему большое великодушие: его флагманское судно «Юриалис» могло отправиться в Акабу на несколько первых недель.

Что же касается арабов, то я попросил, чтобы неудобный и требующий больших расходов порт Ваджх был закрыт и чтобы Фейсал перешел со всей своей армией в Акабу.

Я указал, что Акаба является правым флангом Алленби, будучи расположена лишь в ста милях от его центра и в восьмистах от Мекки. Поскольку арабы преуспевают, надлежит усилить работу в Палестине. Поэтому логика требовала, чтобы Фейсала перевели из района короля Хуссейна и назначили командующим одной из армий египетской союзной экспедиции, руководимой Алленби. Мое предложение встретило возражения:

– Согласится ли Фейсал?

Но ведь я уж несколько месяцев назад обсудил этот вопрос с ним в Ваджхе.

– А верховный комиссар?

Армия Фейсала является самой многочисленной и самой отличившейся из всех военных частей Хиджаза, и ее будущее обещает быть блестящим. Генерал Уингэйт в свое время принял на себя, рискуя своей репутацией, полную ответственность за восстание арабов в самый его безнадежный момент. Смеем ли мы требовать от него, чтобы он отказался от авангарда арабов сейчас, на самом пороге успеха?

Клейтон, очень хорошо знавший Уингэйта, не побоялся познакомить его с этим планом, и Уингэйт охотно заявил, что если Алленби сможет непосредственно и в достаточной мере использовать Фейсала, то для него, Уингэйта, является приятным долгом уступить последнего ради пользы дела.

Третьей помехой переброски мог явиться король Хуссейн, упрямый, тупоумный, подозрительный человек. Было мало вероятия, чтобы он пожертвовал своим тщеславием ради единства руководства. Его противодействие грозило бы всему плану.

Я предложил съездить к нему, чтобы убедить его, посетив по дороге Фейсала и получив от него такую аргументацию о необходимости переезда в Акабу, которая усилила бы впечатление от достаточно энергичных писем Уингэйта к королю.

Мое предложение приняли.

«Дафферин» по возвращении из Акабы должен был отвезти меня в Джедду с новой миссией.

Король прибыл туда из Мекки и побеседовал со мной. Благодаря Вильсону, король Хуссейн сразу согласился на переброску Фейсала в распоряжение Алленби, воспользовавшись удобным случаем, чтобы подчеркнуть свою полную верность нашему союзу.

Пока мы вели наши занимательные переговоры, две неожиданных телеграммы из Египта вдребезги разнесли наше мирное настроение.

Первая сообщала, что племя хавейтат предательски вступило в сношения с Мааном. Вторая присоединяла к числу заговорщиков Ауду.

Мы пришли в уныние. В свое время Вильсон странствовал с Аудой и составил себе твердое убеждение в его полной искренности. Но Мохаммед эль-Дейлан казался способным на двойную игру, а Ибн-Джад и его друзья внушали некоторое сомнение.

Мы приготовились немедленно отправиться в Акабу. Предательство не принималось в расчет, когда я с Насиром вырабатывал наш план обороны города. К счастью, в гавани нас поджидал «Гардинг». На третий день мы прибыли в Акабу.

Насир не имел представления о том, что случилось нечто неладное. Я заявил ему лишь о своем желании встретиться с Аудой. Он доставил мне быстроходного верблюда и проводника, и на заре следующего дня мы застали в Гувейре Ауду, Мохаммеда и Заала в одной палатке. Они смутились, когда я явился, свалившись, словно снег на голову, но во всеуслышание заявили, что все идет гладко. Мы вместе пообедали, как друзья.

Вошли и другие люди хавейтат, и завязалась живая беседа относительно войны.

Я раздал подарки короля и сообщил к общему удовольствию, что Насир проведет свой месячный отпуск в Мекке. Мы сотни раз шутили над тем, что по взятии Акабы Насир получит отпуск, но он не верил этому до тех пор, пока я, за день до этого, не принес ему письма от Хуссейна. В порыве благодарности он продал мне Газалу, королевского верблюда, которого он получил от племени хавейтат. В качестве ее собственника я приобрел новый интерес для абу-тайи.

После завтрака, под предлогом сна, я избавился от посетителей и тут внезапно попросил Ауду и Мохаммеда пройтись со мной, чтобы осмотреть разрушенную крепость и водохранилище.

Когда мы остались наедине, я коснулся их переписки с турками. Ауда начал смеяться, Мохаммед же обиделся. Наконец они подробно объяснили, что Мохаммед взял печать Ауды и написал губернатору Маана, предлагая ему перейти на его сторону. Турки с радостью приняли его предложение, суля ему большую награду. Мохаммед потребовал в счет ее различных даров. Но тут об этом прослышал Ауда, он подстерег посланца с подарками, захватил его и обобрал до нитки, при чем отказался поделиться добычей с Мохаммедом.

Забавная история! Мы над ней вдосталь посмеялись, но лучшее было еще впереди.

Ауда и Мохаммед высказали недовольство, что до сих пор не прибыло ни пушек, ни войск им на поддержку и что им не дали никакой награды за взятие Акабы. Они жаждали узнать, откуда я проведал про их тайные сношения, и знаю ли я еще что-нибудь. Желая их напугать, я с притворной веселостью и беззаботным смехом процитировал им действительные фразы из отосланных ими писем, что возымело желанное действие.

Мимоходом я рассказал им, что сюда прибывает целиком армия Фейсала, а Алленби присылает в Акабу винтовки, пушки, взрывчатые вещества, провиант и деньги, Наконец, я намекнул, что Ауде много стоит его гостеприимство, но не облегчит ли его, если я предложу ему авансом кое-что из богатых даров, которые Фейсал по своем прибытии лично принесет ему. Ауда увидел, что в настоящий момент он находится в невыгодном положении, что из Фейсала он сможет извлечь большую пользу, а турки всегда будут в его распоряжении, когда иссякнут прочие источники. Поэтому он с большой охотой согласился принять от меня задаток.

Приближался заход солнца. Заал заколол овцу, и мы дружелюбно поужинали. Затем я вновь сел на верблюда, и мы провели ночь в пути, направляясь в Акабу. Когда первые лучи рассвета поползли по горным вершинам, я на покинутой лодке подплыл с берега к «Гардингу».

Прибыв в Каир, мы объявили, что положение в Гувейре обстоит прекрасно, и не приходится говорить о предательстве. Едва ли это было правдой, но, так как Египет поддерживал нас, урезывая себя во многом, мы должны были превратить жестокую правду в легенду, чтобы сохранить поддержку и нашу собственную уверенность. Ведь толпа всегда требует выдуманных героев.

Толпа жаждала трафаретных героев и не понимала, насколько человечен был старый Ауда, который после сражений и убийств скорбел о потерпевшем поражении противнике, убить или помиловать которого было теперь в его власти. Этим он был особенно привлекателен.

Мы тревожим врага

Дым от судов застилал залив Акабы. Фейсал высадился на берег, а с ним его штаб, Джафар и Джойс. Далее последовали бронированные автомобили, капитан Гослетт, египетские рабочие и тысячи солдат.

Турки сосредоточили в Маане шесть тысяч пехоты и полк кавалерии, устроили в нем огромные склады снаряжения и обнесли его окопами, укрепляя их, пока они не стали неприступными с точки зрения тактической войны. Ежедневно над ними летали аэропланы.

К настоящему времени приготовления турок уж закончились, и они приступили к военным действиям. Целью их являлась Гувейра, лучший путь к Акабе. Две тысячи пехоты прорвались в Абу эль-Лиссан и укрепились в нем. Кавалерия заняла окрестности, чтобы сдержать возможный контрудар арабов со стороны Вади– Муса.

Играя на их нервности, мы решили заманить их в Вади-Муса, где бы их встретили непреодолимые естественные препятствия.

Чтобы поймать их на удочку, действия начали племена прилегающей области Делаги. Турки, полные пыла, перешли в контратаку и понесли большие потери.

Мы могли бы также повергнуть турок в смятение, если бы генерал Салмонд[37]37
  Начальник британских воздушных сил в Египте.


[Закрыть] осуществил обещанный им воздушный набег на Маан. Так как последний представлял трудности, Салмонд избрал капитана Свента и нескольких испытанных летчиков. Они пролетали низко над Мааном и сбросили тридцать две бомбы. Две попали в бараки, убив тридцать пять человек и ранив пятьдесят. Восемь попали в паровозные мастерские, сильно повредив их. Одна бомба взорвала кухню турецкого генерала, положив конец его обеду. Четыре упали на аэродроме. Несмотря на неприятельскую шрапнель, летчики со своими аппаратами благополучно вернулись на свою временную посадочную площадку в Кунтилле, выше Акабы.

Они подготовили аэропланы и с наступлением мрака легли спать под их крыльями. С рассветом следующего дня они вторично вылетели. На этот раз трое из них направились к Абу эль-Лиссану. Они подвергли бомбардировке турецкую конницу, разогнав всех лошадей, и рассеяли турок, разрушив их палатки. Как и в предыдущий день, они летели низко, и множество вражеских пуль задело их, но ни одна не оказалась роковой. Задолго до полудня они уже вернулись в Кунтиллу.

Свент проверил оставшиеся бомбы и запасы бензина и нашел, что их хватит еще на один налет. Он дал указания всем летчикам нащупать батарею, обстреливавшую их утром.

Они вылетели при полуденном зное и их тяжелый груз не позволял им высоко подняться. Турки, всегда предававшиеся в полдень сну, были застигнуты врасплох. Летчики сбросили тридцать бомб: одна из них заставила замолкнуть батарею, другие убили десятки людей и животных. Облегченные машины взвились ввысь и помчались обратно. Арабы торжествовали. Турки же серьезно переполошились.

Третьим нашим средством, чтобы разбить их наступление, являлась помеха работе железной дороги. К середине сентября мы, в соответствии с нашим планом, произвели на ней значительные разрушения.

Я решил также воскресить старый план закладки мины под поезд. Британские саперы, а в особенности генерал Райт, главный инженер Египта, поощряли меня попробовать. Он прислал мне необходимые приборы: взрыватель и изоляционный кабель.

Взрыватель был заключен в запертый белый ящик, очень тяжелый и грозный. Мы вскрыли его, и я подробно ознакомился с его устройством. Когда я почувствовал, что отлично разбираюсь в нем, я приступил к разработке деталей.

Наиболее доступной и многообещающей мишенью казалась Мудаввара, железнодорожная станция с водой в восьмидесяти милях на юг от Маана. Взорванный там поезд привел бы врага в замешательство.

Пока мы работали над подготовкой набега, наши аппетиты возрастали. Мудаввара казалась уязвимой. Триста людей могли внезапным натиском занять ее. Это явилось бы крупной победой, ибо ее глубокие колодцы были единственными в безводной области ниже Маана.

Итак, 7 сентября 1917 г. мы двинулись вверх по Вади-Итм, чтобы в Гувейре забрать у Ауды наших людей хавейтат.

Сентябрь являлся скверным месяцем. Несколько дней тому назад в тени пальмовых садов побережья Акабы термометр показывал сто двадцать градусов.[38]38
  По Фаренгейту. По Цельсию это 50°.


[Закрыть]

К полудню мы сделали привал под утесом, а вечером проехали лишь десять миль перед тем, как встать лагерем на ночь.

На следующий день с утренним зноем мы уже приближались к Гувейре. Мы безмятежно пересекали песчаную розоватую равнину, заросшую серо-зеленым кустарником, когда в воздухе внезапно раздалось гуденье. Мы быстро свернули наших верблюдов с открытой дороги в кустарник, где они оставались бы незаметными для неприятельских летчиков. Груз из гремучего студня, моего любимого и самого мощного взрывчатого вещества, и множество начиненных аммонилом снарядов был бы малоприятным соседом при бомбардировке нас с аэропланов.

Мы хладнокровно прождали в седле, пока аэропланы дважды покружились над утесами Гувейры против нас и сбросили три разорвавшихся с шумом бомбы.

Аэроплан являлся странным регулятором общественной жизни в Гувейре. Арабы, встававшие, как всегда, до рассвета, беспрестанно ждали его: шейх Мастур сажал раба на вершину утеса, чтобы тот подавал предупредительные сигналы. Когда приближался неизменный час, арабы устремлялись к скалам, болтая с показной беспечностью. Забравшись под скалы, каждый выискивал себе выступ по своему вкусу. За шейхом Мастуром карабкалась толпа его рабов, неся его кофе на подносе и ковер. Усевшись в тенистом уголке, он с Аудой заводил разговор, пока по кишащим людьми утесам не пробегала легкая дрожь возбуждения при первых звуках песни мотора над ущельем Штара.

Все прижимались к горным склонам и молчаливо ждали, между тем как враг тщетно кружился над малиновыми утесами, испещренными тысячами ярко одетых арабов, гнездящихся, как ибисы, в каждой щели.

Аэроплан сбрасывал от трех до пяти бомб, в зависимости от дня. Густой дым от их взрывов оседал на зеленой равнине плотными клубами черной пены, корчась в безветренном воздухе, прежде чем рассеяться. Когда резкие удары падающих бомб доносились до нас, заглушая шум машин, мы затаивали дыхание, хотя и знали, что они нам ничем не грозят.

Мы с радостью покинули шумную Гувейру. Как только мы отвязались от эскорта мух, мы сделали привал, так как спешить нам было некуда. Душный воздух облегал наши лица, словно железными масками.

Поздно днем мы отправились дальше. На ночь мы остановились под густой завесой тамарисковых деревьев. Наш лагерь казался прекрасным на фоне вздымающегося позади нас утеса, вышиной в четыреста футов, багряно-красного в солнечном закате. Под нашими ногами расстилалась светло-желтая глина, твердая, как мостовая, и ровная, как поверхность озера. С одной стороны на низком гребне росла роща тамарисков с бурыми стволами, увенчанными редкой и пыльной бахромой зелени, увядшей от засухи и солнечного жара.

Мы направлялись в Рамм, являвшийся северным источником племени бени-атийе. Даже несентиментальные люди хавейтат, подстрекая мое воображение, говорили мне, что там прекрасная местность.

Очень рано, когда звезды еще сияли в небе, меня разбудил Аид, сопровождавший нас смиренный ишан клана хариты. Он подкрался ко мне и прошептал придушенным голосом:

– Господин, я ослеп.

Я заставил его лечь возле себя, чувствуя, что он дрожит, словно в ознобе. Но все, что он мог мне рассказать, сводилось к тому, что ночью, проснувшись, он не мог ничего рассмотреть, испытывая лишь боль в глазах. Солнечные лучи выжгли его глаза.

Еще не рассвело, когда мы пустились в путь между двумя высокими известковыми вершинами к подножию длинного покатого откоса, устремляющегося вверх к горным куполам. Его покрывали тамариски. Он являлся началом долины Рамма. Мы взбирались по откосу, с треском прокладывали себе путь через ломкий кустарник. Чем дальше мы пробирались вперед, тем непроходимее становились заросли кустарника. Подъем сделался покатее, и мы наконец очутились на замкнутой, наклонной равнине. Горные склоны с обеих сторон стали выше и отвеснее. Они сближались друг с другом, пока лишь две мили разделяли их, и затем, постепенно вздымаясь до тысячи футов, устремлялись прямой аллеей на многие мили вперед.

С течением времени открывавшиеся нам виды становились все величественнее, все великолепнее, как вдруг расщелина в поверхности утесов справа от нас открыла новое чудо. Расщелина, в поперечнике до трехсот ярдов, вела к овальному неглубокому амфитеатру. Его стенами служили горные пропасти, подобные скалам Рамма, но они казались отвеснее и подавляли своей высотой.

Солнце уже опустилось за западным склоном, погрузив долину в тень. Но его угасающее сияние еще затопляло вход в нее тревожным красным блеском.

Под нашими ногами расстилался сырой песок, заросший темным кустарником.

Мохаммед повернул в последний закоулок амфитеатра слева. У дальнего его конца он изобретательно очистил удобное место под нависшим утесом, где мы разгрузили верблюдов и расположились на привал. Мрак быстро окутал нас в этом замкнутом углу. Мы разожгли костры и сварили рис, мясо и кофе.

Через несколько минут к нам присоединилось несколько новых кланов арабов, видевших, как мы вступили в ущелье.

Мы подкладываем мины под железную дорогу

На рассвете 16 сентября 1917 г. мы выступили из Рамма. Аид, ослепший ишан, настаивал на отправлении, несмотря на свое потерянное зрение, заявив, что если он и не может стрелять, то он все же может ехать.

Наш отряд рассыпался, как разорвавшееся ожерелье. Никто не ехал рядом и не разговаривал друг с другом. Я метался весь день, как ткацкий челнок, первый заговаривая то с тем, то с другим хмурым шейхом, стараясь объединить их перед предстоящими действиями. Мне казалось, что ни слова новоприбывших к нам арабов, ни их советы и винтовки не были вполне надежны.

Мы остановились на полуночный привал в плодородном месте, у которого был источник, сбегавший по песчаному откосу, покрытому густым газоном серебристой травы. Мягкая погода напоминала августовские дни в Англии, и мы, испытывая мирное довольство, медлили с отправлением. Но поздно днем нам пришлось опять пуститься в путь, свернувши с горы в узкую долину с отлогими склонами из песчаника. Перед закатом солнца мы выбрались на новую равнину из желтой глины и расположились лагерем у ее края вокруг ярких костров из потрескивающего, сверкающего тамариска.

Поздно ночью, когда все старшины насытились мясом газели и горячим хлебом, они собрались у моего нейтрального костра, и мы обстоятельно обсудили наши планы на завтрашний день.

Выяснилось, что к заходу солнца мы должны достичь колодцев Мудаввары, лежавших в защищенной долине на расстоянии двух или трех миль от станции. Затем ночью мы могли бы выступить вперед, чтобы обследовать станцию и решить, можем ли мы с нашими слабыми силами попытаться напасть на нее. Я сильно настаивал на этом, так как именно здесь находилось самое уязвимое место железной дороги. В конце концов мы достигли полного согласия и разбрелись, чтобы лечь спать.

Утром перед выступлением мы задержались, чтобы закусить. Нам предстоял всего лишь шестичасовый переход. Мы пересекли равнину из крепкого известняка, устланного коричневыми коврами из мелких стертых голышей. Ее сменили низкие холмы с отвесными склонами, возле которых вихри нанесли мягкие дюны песка.

Уже поздно днем мы подошли к колодцам. Стоячая вода имела малозаманчивый вид. Ее поверхность покрывал густой покров зеленой слизи.

Арабы объяснили, что турки бросили в колодец издохших верблюдов, чтобы сделать воду зловонной и непригодной к питью, но с тех пор прошло много времени, и трупный запах рассеялся.

Однако у нас не было выбора, пока Мудаввара была еще не в наших руках. Мы расположились, вокруг и наполнили наши меха для воды. Один из помогавших людей хавейтат поскользнулся и упал в воду. Ее зеленый маслянистый ковер сомкнулся над его головой, на мгновение скрыв его. Затем он вынырнул, широко раскрывая рот, чтобы отдышаться, и выкарабкался под наш смех, оставив черную скважину в пенистом покрове воды. Оттуда столбом поднялось зловоние от разложившегося мяса, до того густое, что его, казалось, можно было видеть, и повисло проклятием над всеми нами и долиной.

В сумерки мы с Заалом и двумя артиллерийскими сержантами, Вельсом и Бруком (прозванным по имени их любимого оружия «Стоксом» и «Льюисом»), которые сопровождали нас от Акабы для совершения предстоящих минных работ, а также с несколькими арабами бесшумно пробирались вперед.

В полчаса мы доползли до вырытых турками окопов и наблюдательного пункта с зубчатыми каменными стенами, пустовавшего в эту темную новолунную ночь нашего набега. Перед нами глубоко внизу лежала станция. Ее двери и окна ярко выделялись во мраке желтыми огнями. Нам казалось, что она очень близко от нас, но мортира Стокса имела дальнобойность лишь в триста ярдов. Мы подползли ближе. До нас доносился шум из неприятельского лагеря. Мы боялись, чтобы их лающие собаки не обнаружили нас. Сержант «Стокс» оглядывался направо и налево в поисках удобной позиции для пушки.

Тем временем мы с Заалом переползли последнюю прогалину. Мы могли уже сосчитать неосвещенные палатки, и до нас доносились людские голоса. Один из турок сделал несколько шагов в нашем направлении и нерешительно остановился. Он чиркнул спичкой, чтобы закурить, и резвый огонек осветил его лицо. Мы ясно разглядели молодого, болезненного вида турецкого офицера со впалыми щеками. Он присел на корточки по минутному делу и вернулся к своим людям, замолкнувшим, когда он проходил мимо.

Мы двинулись обратно к нашему холму и шепотом посовещались. Станция состояла из длинных каменных строений, настолько прочных, что они могли бы устоять против наших архаических снарядов. Гарнизон, по-видимому, насчитывал двести человек. Нас же было сто человек с шестнадцатью винтовками, притом не вполне спевшихся.

Единственное, что дало бы нам верный успех, заключалось в нападении врасплох.

Под конец я предложил сейчас отказаться от предприятия, отложив его на более удобное время, которое могло скоро представиться. В действительности одна случайность за другой спасала Мудаввару, и лишь в августе 1918 г. верблюжий корпус полковника Бэкстона,[39]39
  Корпус состоял из индийских мехаристов из Биканира.


[Закрыть] наконец решил ее судьбу.

Бесшумно мы вернулись к верблюдам и легли спать. На следующее утро мы продолжали наш путь и, повернувши на юг, пересекли песчаную равнину. Нам попадались следы газелей, горных козлов и страусов, а в одном месте даже старые отпечатки лап леопарда.

Мы направлялись к низовому горному кряжу с намерением взорвать поезд. Заал рассказал, что там, где кряж подходил к железнодорожному пути, находится поворот, необходимый нам для подведения мин, а горные вершины, господствующие над ним, являются удобным местом для засады и обстрела из пулеметов.

В полумиле от железнодорожного пути мы остановились. Несколько человек спустилось вниз к полотну. В этом месте железнодорожный путь проходил по мосту с двумя пролетами, который был перекинут через лощину, промытую дождевой водой.

Выбранное нами место казалось идеальным для подготовки взрыва. Мы в первый раз применяли электрическое минирование и не имели никакого представления об его силе. Однако было вполне очевидным, что взрыв даст больший результат, если под взрывчатым веществом будет находиться арка. В этом случае, что бы ни случилось с паровозом, мост, несомненно, рухнет, и следующие за ним вагоны неизбежно сойдут с рельс.

Мы привели верблюдов и разгрузили их. Арабы снесли вниз к намеченному месту мортиру Стокса со снарядами, пулеметами Льюиса, гремучий студень с изоляционным кабелем, магнето и инструменты. Сержанты расставили свои игрушки на площадке, а мы спустились к мостику, выкопали яму между двумя стальными шпалами и поместили в ней пятьдесят фунтов гремучего студня.

Зарыть его оказалось нелегким делом. У меня ушло почти два часа, пока я закопал и прикрыл заряд. Затем наступил черед тяжелой работе по прокладке кабеля от детонатора в горы, откуда мы должны были зажечь запал мины. Верхний слой песка затвердел, как кора, и нам пришлось пробивать его, чтобы зарыть кабель. Упрямый кабель оставлял на поверхности песка, изборожденной ветром, длинные зигзаги, словно тут проползали неестественно узкие, тяжелые змеи.

Чтобы сгладить их, пришлось пустить в ход мешок с песком, а затем мой плащ, взмахи которого, подобно ветру, сравняли зыбкую поверхность. Вся работа отняла пять часов, но зато она была проделана на славу. Никто из нас не мог различить, где лежал заряд, или проследить под землей двухсотярдовый путь двойного кабеля к нашей засаде, где он выходил на поверхность.

Мы соединили его концы с электрическим детонатором. Место засады казалось идеально выбранным, исключая того, что человек, находившийся у детонатора, не мог с него видеть моста. Однако, это означало лишь, что ему придется нажать на рукоятку при сигнале с наблюдательного пункта в пятидесяти ядрах впереди, откуда одинаково хорошо были видны и мостик и детонатор. Салем, преданнейший из рабов Фейсала, попросил поручить ему эту почетную обязанность, и ему предоставили ее единогласно.

Остаток дня мы провели, показывая Салему (на выключенном детонаторе), что ему придется сделать. Наконец он усвоил в совершенстве свои обязанности: опускал рукоятку, лишь только я подымал руку, давая знак, что воображаемый поезд въехал на мост.

Мы вернулись в лагерь, оставив одного человека на часах у железнодорожного полотна. Но наш багаж оказался покинутым. Мы в замешательстве бросились искать оставленных тут арабов и внезапно увидали их сидящими на высокой гряде в золотом сиянии солнечного заката. Мы кричали им, чтобы они сошли или легли, но они безмятежно продолжали сидеть там на полном виду, как стая воронов на заборе.

Наконец, мы вбежали наверх и сбросили их оттуда. Но было уже слишком поздно. Турки из маленького поста в горах у Галлат-Аммара, в четырех милях к югу от нас, заметили их и открыли огонь по длинным теням, постепенно приближавшихся благодаря заходящему солнцу по склонам к турецкому посту. Бедуины являлись истинными мастерами в искусстве маскировки, но в своем неизменном презрении к тупости турок они совершенно не думали о том, что с последними придется бороться.

Гряда, на которой они сидели, была видима одновременно и из Мудаввары и из Галлат-Аммара, и они всполошили турок в обоих пунктах своим зловещим появлением.

Нас окутал мрак, и мы поняли, что должны терпеливо проспать ночь в надежде на завтрашний день. Может быть, турки подумают, что мы ушли, если утром они увидят гряду пустой.

Мы уютно устроились в глубокой ложбине, разожгли костры и испекли хлеб. Общие задачи объединили нас.

Бедуины прониклись стыдом по поводу своего безрассудного поведения на вершинах горы, и было единогласно решено, что Заал будет нами руководить.