Текст книги "Основы философии (о теле, о человеке, о гражданине). Человеческая природа. О свободе и необходимости. Левиафан"

16. Преимущества и недостатки, преобладающие в том или ином виде государства, не являются результатом того, что сама власть или исполнение государственных дел в одном случае поручается одному, а не многим, в другом же, наоборот, – многим, а не малому числу. Ведь власть – это возможность, а ее исполнение, то есть управление, есть действие. Возможность одинакова в любом виде государства, в зависимости от того, вытекает ли она из предложений многих или немногих, опытных или неопытных людей. Отсюда понятно, что преимущества и недостатки правления зависят не от того, кто воплощает авторитет государства, а от исполнителей этой власти. Поэтому отнюдь не мешает возможности разумного управления государством то, что монархом оказывается женщина, несовершеннолетний или даже младенец, лишь бы только оказались дельными и знающими те, кто поставлен во главе тех или иных общественных ведомств. И даже, когда говорится горе государству, где царствует ребенок, не означает, что монархический строй хуже демократического, но, наоборот, свидетельствует, что недостатки монархии могут быть лишь случайными, потому что иной раз при несовершеннолетнем короле многие, движимые честолюбием, опираясь на свою силу, пытаются принять участие в решении государственных дел, и государство, таким образом, управляется демократически, а отсюда рождаются все те несчастья, которые, как правило, сопровождают народную власть.

17. Очевиднейшим признаком того, что самая абсолютная монархия есть наилучшая из всех государственных форм, является то, что не только цари, но и государства, управляемые народом или оптиматами, всю власть во время войны передают только одному человеку, притом настолько абсолютную, что большей и не может быть. Здесь попутно следует также заметить, что никакой царь не может дать полководцу власти над войском больше, чем он сам по праву имеет над всеми гражданами. Поэтому монархия есть самая лучшая форма правления в военном отношении. А чем иным являются многочисленные государства, как не военными лагерями, укрепленными и вооруженными друг против друга, состояние которых (так как их не сдерживает никакая общая для них власть, и ненадежный мир между ними похож на краткое перемирие) должно рассматриваться как естественное состояние, то есть как состояние войны?

18. Наконец, поскольку для нашего самосохранения необходимо нам быть подданными какого-нибудь человека или собрания, то лучше всего быть подданным того, кому важно, чтобы мы были целы и невредимы. А это случается тогда, когда мы являемся наследством правителя: ведь каждый по собственной воле стремится сохранить свое наследство. А богатства государей составляют не имения и деньги граждан, а их крепкие тела и бодрый дух, с чем легко согласятся те, кто знают, каких огромных денег стоит господство даже над малыми государствами и насколько легче людям добыть деньги, чем деньгами – людей. Да и нелегко привести в пример какого-нибудь подданного, лишенного своим государством жизни или имущества без всякой вины с его стороны, а только по одному произволу властителя.

19. До сих пор мы сравнивали монархическое и народное государства и ни слова не сказали об аристократии. О последней, по-видимому, исходя из того, что было сказано о первых, а именно что она наследственна, довольствуется лишь избранием магистратов, обсуждение же дел поручает небольшому числу наиболее компетентных лиц и, говоря попросту, характер ее правления намного ближе к монархическому, чем к демократическому, из всего этого, повторяю, можно сделать вывод, что она и удобнее для каждого гражданина и надежнее, чем прочие.

1. Установленное государство берет начало в согласии народа. 2. Суды и войны зависят от воли обладающих верховной властью. 3. Никто не имеет права наказывать того, кто обладает верховной властью. 4. Там, где нет верховной власти, нет и государства, а лишь анархия. 5. Рабы и дети обязаны беспрекословно повиноваться господам и родителям. 6. Абсолютная власть самым очевидным образом получает одобрение во многих местах Ветхого и Нового завета.

1. Говоря во 2-м параграфе главы VI о возникновении установленного, или политического, государства из согласия между собой толпы, мы показали, что в этом случае либо все должны прийти к согласию, либо – считаться врагами. Таково было и начало Царства Божьего над иудеями, установленного Моисеем (Исх. 19, 5, 8): если вы будете слушаться гласа моего и т. д., будете у меня царством священников и т. д. И пришел Моисей и созвал старейшин народа и т. д. И весь народ отвечал единогласно, говоря, все, что сказал Господь, исполним. Таково было и начало власти Моисея под Богом, то есть власти как бы царской (Исх. 20, 18, 19): весь народ видел громы и пламя и т. д. Я сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать. Подобным же было и начало царствования Саула (1 Цар. 12, 12, 13): Но увидев, что Наас, царь Аммонитский, идет против нас, вы сказали мне: нет, царь пусть царствует над нами, тогда как Господь Бог ваш – царь ваш; итак, вот царь, которого вы избрали, которого вы и требовали. А так как соглашались не все, а лишь большинство (ибо были (1 Цар. 10, 27) сыновья Велиала, которые сказали: «ему ли спасать нас? И презирали его»), то тех, кто не согласился, как врагов хотели умертвить. 1 Цар. 11, 12: Тогда сказал народ Самуилу: кто говорил, Саулу ли царствовать над нами? Дайте этих людей, и мы умертвим их.

2. В той же шестой главе, в параграфах шестом и седьмом, было показано, что как суд, так и война зависят от решения того, кто обладает в государстве верховной властью, то есть в монархии – от решения единого монарха, или царя. И это подтверждается мнением самого народа (1 Цар. 8, 20): И мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш и ходить перед нами и вести войны наши. А в отношении судилищ и всего, о чем можно спорить, добро это или зло, подтверждается также свидетельством царя Соломона (3 Цар. 3, 9): даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло; а также – свидетельством Авессалома (2 Цар. 15, 3): у царя некому выслушать тебя.

3. То, что цари не могут быть наказаны своими подданными, как это показано выше, в 12-м параграфе главы VI, подтверждает царь Давид, который, хотя Саул хотел умертвить его, сам, однако, воздержался от убийства последнего и запретил это сделать Авессе, говоря (1 Цар. 24, 7): не убивай его, ибо кто, подняв руку на помазанника господнего, останется ненаказанным? И когда тот разорвал край хламиды его, он сказал (1 Цар. 24, 7): да не попустит мне Господь сделать это господину моему, помазаннику Господню, чтобы наложить руку мою на него. И он приказал убить амалетинянина, который убил Саула, хотя тот и сделал это ради него (2 Цар. 1, 15).

4. Содержащееся в книге Судей (17, 6) место: В те дни у Израиля не было царя, но каждый делал то, что ему казалось справедливым, говорящее, что там, где нет монархии, начинается анархия, то есть полный хаос, можно было бы привести в доказательство превосходства монархии над всеми прочими формами государства, если только под словом царь понимать не только одного человека, но и единый совет, лишь бы только в нем была сосредоточена верховная власть. Если мы будем понимать это так, отсюда следует, что без существования верховной и абсолютной власти всякому будет дозволено делать все, что ему будет угодно, то есть то, что ему будет казаться правильным (как мы это и пытались доказать во всей шестой главе). А такое положение несовместимо с сохранением существования человеческого рода, и поэтому предполагается, что во всяком государстве по закону природы должна кому-то принадлежать верховная власть.

5. Мы сказали (гл. VIII, параграфы 7, 8), что рабы обязаны безусловно повиноваться господам и дети родителям (гл. IX, параграф 7). То же самое говорит апостол Павел о рабах (Колос. 3, 22): Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога. И о детях (Колос. 3, 20): Дети, будьте послушны во всем родителям вашим, ибо это благоугодно Богу. И подобно тому, как мы под безусловным повиновением понимаем исполнение всего, что не противоречит законам Господа, так и в приведенных выше местах из апостола Павла после слова все следует подразумевать дополнение: кроме того, что противоречит законам Господа.

6. Но, чтобы не перечислять по пунктам все права государей, я скажу только об их власти в целом, то есть о том, что подданные должны безусловно и абсолютно повиноваться им. Прежде всего из Нового завета (Матф. 23, 2, 3): На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак, все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте. Он говорит: делайте все, то есть повинуйтесь безусловно. Почему? Потому что сидят они на седалище Моисеевом, то есть гражданского владыки, а не первосвященника Аарона (Рим. 13, 1, 2): Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Следовательно, поскольку власти, существовавшие во времена святого Петра, были установлены Богом, а все цари в то время требовали от подданных полного подчинения, такая власть была установлена Богом. Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Ибо такова есть воля Божия (1 Пет. 2, 13–15). И так же говорит Павел в послании к Титу (3, 1): Напоминай им повиноваться и покоряться начальству и властям, быть готовыми на всякое доброе дело. Каким властям? Разве не правителям того времени, которые требовали безусловного повиновения? Далее, если обратиться к примеру самого Христа, которому по наследственному праву, идущему от Давида, должно было принадлежать царство иудейское, то ведь он, живя как подданный, платил подать кесарю и признавал ее положенной кесарю: Тогда говорит им: Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие – Богу (Матф. 22, 21). И он же, когда ему стало угодно явить себя царем, стал требовать полного подчинения: пойдите в селение, которое перед вами; и тотчас найдите ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязавши, приведите ко мне; и если кто скажет вам, отвечайте, что они надобны Господу (Матф. 21, 2, 3). Значит, он сделал это по праву господина, то есть царя иудеев. Ибо отнять у подданного имущество его на том основании, что оно надобно господину, это и есть абсолютная власть. А вот совершенно очевидные свидетельства Ветхого завета, касающиеся того же (Втор. 5, 27): приступи ты и слушай все, что скажет Господь Бог наш, тебе, и ты пересказывай нам все… и мы будем слушать и исполнять. А под этим словом все понимается полное повиновение. Далее (Нав. 1, 16): Они в ответ Иисусу сказали: все, что повелишь, сделаем и, куда ни пошлешь нас, пойдем; как слушали мы Моисея, так будем слушать и тебя; только Господь Бог твой да будет с Тобою, как он был с Моисеем; всякий, кто воспротивится повелению Твоему и не послушает слов Твоих во всем, что Ты ни повелишь ему, будет предан смерти. И притча о терновнике (Суд. 9, 14, 15): Сказали все дерева терновнику: иди ты, царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы поистине поставляете меня царем над собою, то идите и покойтесь под тенью моей, если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожжет кедры ливанские. Смысл этой притчи в том, что нужно покоряться словам тех, кого воистину поставили царями над собой, если не хотим сгореть в огне гражданской войны. Более подробно описывается царское могущество самим Богом в словах Самуила (1 Цар. 8, 9 и т. д.): Объяви им права царя, который будет царствовать над ними и т. д.; Вот какие будут права у царя, который будет царствовать над вами, сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам и т. д.; И дочерей ваших возьмет, чтобы они составляли масти и т. д. Масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим и т. д. Разве такого рода власть не является абсолютной? Но сам Бог называет ее царским правом. И, как мне кажется, никто, даже первосвященник иудейский, не был освобожден от такого рода подчинения. Когда же (3 Цар. 2, 26, 27) царь, то есть Соломон, сказал первосвященнику Авиафару: ступай в Анафоф, на твое поле; ты достоин смерти, но в настоящее время я не умерщвлю тебя, ибо ты носил ковчег владыки Господа пред Давидом, отцом моим, и терпел все, что терпел отец мой. И удалил Соломон Авиафара от священства Господа, то нет никаких доказательств, что поступок сей не понравился Богу, ибо мы нигде не читаем, что он осудил Соломона или сам царь в это время был не любим Богом.

1. Суждение о добре и зле есть дело каждого отдельного человека – эта мысль опасна для общества. 2. Подданные, повинуясь государям, могут совершать грех – эта мысль опасна для общества. 3. Тираноубийство дозволено – эта мысль опасна для общества. 4. Гражданским законам подчинены и те, кто обладает верховной властью, – эта мысль опасна для общества. 5. «Верховная власть может делиться» – эта мысль опасна для общества. 6. Вера и святость не приобретаются усердием и разумом, но являются результатом сверхъестественного воздействия и вдохновения – это опасная для общества мысль. 7. Каждый гражданин обладает собственностью, т. е. абсолютным владением своим имуществом, – это опасная для общества мысль. 8. Непонимание различия между народом (populus) и толпой (niultitudo) ведет к мятежу. 9. Чрезмерно суровые конфискации, даже если они справедливы и необходимы, ведут к мятежу. 10. Честолюбие ведет к мятежу. 11. Надежда на успех ведет к мятежу. 12. Красноречие, лишенное мудрости, – единственное необходимое качество для того, чтобы поднять мятеж. 13. Как глупость толпы и красноречие честолюбцев взаимно помогают друг другу разрушить государство.

1. До сих пор говорилось о том, какие причины и какие договоры способствовали установлению государства и каковы права повелителей по отношению к своим гражданам. А теперь необходимо сказать несколько слов о том, какие причины их разрушают, то есть в чем причины мятежей. Подобно тому, как в движении естественных тел нужно принимать во внимание три фактора: внутреннее расположение, которое должно способствовать осуществлению движения; внешнюю движущую силу (agens), производящую фактически определенное движение, и само действие, подобно этому и в государстве, где происходят волнения граждан, необходимо учитывать три момента: во-первых, учения и настроения, враждебные миру, к которым предрасположены умы отдельных граждан; во-вторых, личность тех, кто возбуждает, собирает, направляет граждан, уже готовых на возмущение и вооруженную борьбу; в-третьих – то, как это происходит, то есть саму заговорщическую деятельность. Что касается учений, которые предрасполагают к мятежу, то первым и самым главным является следующее: суждение о добре и зле принадлежит каждому человеку. Мы согласны, что в естественном состоянии, где каждый опирается на одинаковое право и никто в силу каких бы то ни было соглашений не подчинился власти других, это положение правильно, более того, в 9-м параграфе главы I мы сами доказали, что это так. Но в гражданском состоянии это положение ложно. Ибо в 9-м параграфе главы VI было показано, что определение добра и зла, справедливого и несправедливого, достойного и недостойного принадлежит гражданским законам, а посему то, что законодатель повелевает нам делать, то и должно почитаться за благо, а то, что он нам запрещает, – за зло. Законодателем же всегда является тот, кому в государстве принадлежит верховная власть, то есть в монархии – монарх. Это же мы подтвердили в 6-м параграфе главы XI, сославшись на слова Соломона. Ведь если бы пришлось следовать чему-то, как благу, и избегать чего-то, как зла, того, что показалось таковым каждому в отдельности, то какой бы смысл имели его слова (1 Цар. 3, 9): дай рабу твоему сердце послушное, дабы мог он судить народ твой и отличать доброе от злого. А поскольку именно царям принадлежит право отличать доброе от злого, поэтому несправедливы, хотя и ставшие привычными, слова: царь – тот, кто поступает справедливо, и царям следует повиноваться только тогда, когда они отдают справедливые приказания, и тому подобное. Но до установления власти нет ни справедливого, ни несправедливого, ибо их природа относительна и зависит от повеления, всякое же действие по своей природе безразлично, и право считать нечто справедливым и несправедливым принадлежит повелителю. Поэтому законные монархи своим повелением делают справедливым то, что они повелевают, а запрещением – несправедливым то, что они запрещают. Частные же люди, присваивая себе право познания добра и зла, стремятся уподобиться царям, а этого не может быть, если мы хотим сохранить благополучие государства. Самое первое из всех велений Божьих (Быт. 2, 17): Не вкушай от древа познания добра и зла, и самое первое из всех искушений диавольских (Быт. 3, 5): Будьте как боги, знающие добро и зло. И первый упрек Бога человеку (Быт. 3, 11): Кто сказал тебе, что ты наг, если ты не вкусил от древа, от которого я запретил тебе вкушать? Этими словами Бог как бы говорил: разве не потому посчитал ты недостойной наготу твою, в которой угодно мне было создать тебя, что ты сам присвоил себе познание достойного и недостойного?

2. Грех есть все то, что человек совершает вопреки своей совести, потому что поступающие так пренебрегают законом. Но нужно различать здесь следующее: моим грехом является поступок, совершая который я понимаю, что это грех; но то, что я считаю чужим грехом, я сам иногда могу совершать, не считая это своим грехом. Ведь если мне прикажут совершить то, что является грехом для того, кто приказывает мне это, я, исполняя его приказание, не совершаю греха, если только приказывавший является моим господином по праву. Ведь если я по приказу государства пойду на войну, которую я считаю несправедливой, я тем самым не поступлю несправедливо, скорее, наоборот – если я откажусь пойти на войну, присваивая себе принадлежащее государству установление справедливого и несправедливого. Те, кто не учитывает этого различия, постоянно оказываются перед необходимостью совершать грех всякий раз, как им приказывают совершить нечто недозволенное или представляющееся таковым. Ведь если они подчинятся, они поступят против своей совести, если же они не подчинятся, они нарушат право. Если они поступят против совести, они тем самым показывают, что они не боятся наказания в жизни будущей, если же они поступят вопреки праву, они подрывают, насколько это в их силах, человеческое общество и гражданскую жизнь в настоящем. Следовательно, мнение тех, кто доказывает, что подданные совершают грех, исполняя повеления государей, представляющиеся им несправедливыми, и ошибочно, и должно быть отнесено к числу тех, которые подрывают гражданское повиновение. А проистекает это мнение из первоначального заблуждения, на которое мы указали выше, в предыдущем параграфе. Ибо, присваивая себе суждение о добре и зле, мы сами превращаем и наше повиновение, и наше неповиновение в грех.

3. Третье опасное мнение, проистекающее из того же источника, утверждает: тираноубийство дозволено. Более того, и сегодня некоторыми теологами, а некогда всеми софистами, Платоном, Аристотелем, Цицероном, Сенекой, Плутархом и прочими сторонниками анархии в Греции и Риме считалось даже достойным величайшей хвалы. Тиранами же они называют не только монархов, но и всех тех, кто в любом государстве отправляет верховную власть. Ведь в Афинах не только Писистрат, правивший единолично, но и после него тридцать мужей, правивших одновременно, каждый назывался тираном. Но тот, кого люди хотят убить как тирана, правит или по праву, или не по праву. Если он правит, не имея права, тогда он – враг и убит по праву; но это следует называть не тираноубийством, а убийством врага. Если же он по праву обладает властью, тогда возникает вопрос, который задаст Бог: Кто внушил тебе, что это тиран, если ты не вкушал от древа, от которого я запретил тебе вкушать. На каком основании ты называешь тираном того, кого Бог сделал царем, если не на том, что ты, оставаясь частным человеком, присваиваешь себе познание добра и зла? Сколь опасно и гибельно для государств, и особенно для монархий, это мнение, легко понять из того, что в силу этого положения любой царь, дурной или хороший, может быть приговорен к смерти судом одного человека и умерщвлен рукою одного убийцы.

4. Четвертое враждебное гражданскому обществу мнение принадлежит тем, кто полагает, что гражданским законам подчинены даже те, кто наделен верховной властью. Выше, в 14-м параграфе главы VI, было показано, что это положение неверно, потому что государство не может иметь обязательств ни перед самим собой, ни перед каким-либо гражданином, ибо воля каждого гражданина содержится в воле государства, так что, если бы государство пожелало быть свободным от подобного обязательства, захотели бы того же и граждане, и поэтому государство фактически от него свободно. А то, что является истинным в отношении государства, считается истинным и относительно человека или собрания людей, которые обладают верховной властью, ибо именно они и являются государством, которое может существовать только благодаря тому, что они обладают верховной властью. То, что приведенное выше положение несовместимо с самой сущностью государства, ясно уже из того, что в силу этого положения познание справедливого и несправедливого, то есть определение того, что противоречит гражданским законам, а что – нет, переходит к отдельному человеку. Следовательно, повиновение прекращается, как только какое-то приказание покажется противоречащим законам, а заодно исчезает и всякая возможность принуждения, а это означает уничтожение самой сущности государства. Однако это заблуждение имеет влиятельных защитников – Аристотеля и других, полагающих, что по немощи человеческой природы следует верховную власть в государстве доверить лишь одним законам. Те, кто полагает необходимым оставить самим законам право принуждения, право толкования и введения законов, являющееся неотъемлемой прерогативой государства, как мне кажется, недостаточно глубоко понимают природу государства. Ведь хотя отдельные граждане и могут иногда на законном основании вступать в спор с государством, однако это имеет место только тогда, когда решается вопрос не о том, что может государство, а о том, чего желает оно на основании какого-то определенного закона. Например, когда на основании какого-то закона идет речь о жизни гражданина, то решается вопрос не о том, может ли государство в силу своего абсолютного права лишить его жизни, а о том, желает ли оно на основании этого закона сделать это. И если он нарушил закон, оно желает этого, но только в таком случае. Поэтому то обстоятельство, что закон дает возможность гражданину вступать в спор с государством, не служит достаточным доказательством того, что государство связано своими собственными законами. Наоборот, совершенно очевидно, что государство не связано своими собственными законами, потому что никто не связан обязательством перед самим собой. Значит, законы издаются для Тита и Гая, а не для государства, хотя юристы в своем тщеславии и заставили людей несведущих полагать, будто законы зависят не от авторитета государства, а от их мудрости.

5. Пятое, крайне опасное для государства утверждение – верховную власть можно разделить. Делят же по-разному. Некоторые делят ее так, что предоставляют гражданским правителям власть в том, что касается вопроса мира и устроения повседневной жизни, в том же, что касается спасения души, они передают ее другим. Случается же так, что граждане, измеряя справедливость (а она более всего необходима для всеобщего благополучия) не так, как должно, то есть не так, как требуют гражданские законы, а как требуют учения тех, кто для государства являются либо частными, либо вообще чуждыми лицами, из суеверного страха не желают оказывать государям должное повиновение, совершая из страха именно то, чего они страшатся. Ибо что может быть гибельнее для государства, чем удерживать людей под страхом вечных мучений от повиновения государям, то есть законам, иначе говоря, не позволять им поступать по справедливости? Другие же делят верховную власть таким образом, что как на войне, так и в мирное время предоставляют ее одному человеку (которого они называют монархом), но право распоряжаться деньгами они предоставляют не ему, а другим. Поскольку же деньги – это главная сила (nervi) и на войне, и в мирное время, то те, кто настаивают на таком разделении власти, на самом деле не делят ее, но отдают эту власть тем, в чьих руках находятся деньги, и лишь номинально предоставляют ее другому. Если же они действительно произведут разделение власти, они тем самым разрушат государство вообще, ибо без денег невозможно ни вести войны, если возникает такая необходимость, ни сохранять общественный мир.

6. Обычно говорится, что вера и святость не приобретаются усилиями естественного разума, но всегда изливаются и нисходят на людей сверхъестественным путем. Но если это правда, то я не понимаю, почему от нас требуют объяснения нашей веры, или почему любой истинный христианин не становится пророком, или, наконец, почему каждый не должен был бы по собственному наитию определять, что ему делать, а чего не делать, вместо того чтобы руководствоваться указаниями правителей или требованиями истинного разума. Следовательно, это ведет к тому, что суждение о добре и зле передается отдельному человеку, единственным следствием чего становится разрушение государства. Это учение столь широко распространилось по всему христианскому миру, что число отступников от естественного разума становится чуть ли не бесконечным. Ясно, что оно было создано неразумными людьми, которые из усердного чтения Писания набрались великого множества священных слов и научились так ловко сплетать их в своих проповедях, что их ничего не значащая речь представлялась, однако, профанам чуть ли не божественной, и тот, в чьих словах никакого смысла нет, а речь великолепна, неизбежно покажется им боговдохновенным.

7. Седьмое вредное для государства учение предоставляет каждому отдельному гражданину абсолютное господство над тем, чем он владеет, т. е. такое право собственности, которое исключает право на это же имущество не только сограждан, но и самого государства. А это неправильно. Ведь тот, кто имеет над собой господина, сам не обладает абсолютным правом господства, как это доказано в 5-м параграфе главы VIII. Государство же с самого начала является господином всех своих сограждан. До принятия гражданского ига ни у кого не было никакого собственного права, но все было общим для всех. Так откуда же получил ты свою собственность, если не от государства? А откуда она у государства, если бы каждый не передал ему свое право? Значит, и ты передал государству свое право. Следовательно, твое право владения и твоя собственность существуют лишь постольку и до тех пор, поскольку и до каких пор хочет этого государство. Точно так же и в семье каждый из сыновей владеет лишь той собственностью и до тех пор, какую и до каких пор признает за ним отец. Но значительное большинство людей, занимающихся наукой о государстве, рассуждают иначе. Они говорят, что мы равны по природе, и поэтому нет никаких причин, дающих кому-нибудь большее право отнять у меня мое имущество, чем мне – у него. Мы знаем, что иногда государство нуждается в деньгах для обеспечения своей безопасности, но те, кто их требует, лишь говорят, что возникла такая необходимость, деньги же вносятся добровольно. Сторонники вышеприведенного мнения не знают, что то, что они хотят установить, уже существует с самого возникновения государства, а поэтому, рассуждая так, как будто бы они имеют дело с беспорядочной толпой, не организованной в государство, они разрушают уже существующее.

8. И наконец, опасным для всякого государственного правления, а особенно монархического, является недостаточно четкое отличие народа от толпы (multitude). Народ есть нечто единое, обладающее единой волей и способное на единое действие. Ничего подобного нельзя сказать о толпе. Народ правит во всяком государстве, ибо и в монархическом государстве повелевает народ, потому что там воля народа выражается в воле одного человека. Масса (multitude) же – это граждане, то есть подданные. При демократии и аристократии граждане – это масса, но собрание (curia) – это уже народ. И при монархии подданные – это толпа, а, как это ни парадоксально, царь есть народ. Низы общества (vulgus hominum), да и многие другие, совершенно не замечающие, что дело обстоит именно так, о большом количестве людей всегда говорят как о народе, то есть о государстве. Они говорят, будто государство восстало против царя, что невозможно; или будто народ желает или не желает того или другого, когда этого желают или не желают вечно недовольные ворчуны-подданные, прикрывающиеся именем народа, подстрекающие граждан против государства, то есть толпу против народа. Таковы те мнения, которые способны толкнуть граждан на мятежные действия. А поскольку в любом государстве необходимо поддерживать величие того или тех, кому принадлежит верховная власть, то подобные мнения естественным образом ведут за собой обвинение в оскорблении величества.

9. Более всего огорчает человека бедность, то есть недостаток во всем том, что необходимо для поддержания жизни и достоинства человека. И хотя нет никого, кто не знал бы, что состояние добывается трудом и сохраняется благодаря бережливости, однако же все неимущие обычно возлагают вину за это не на собственную леность и расточительство, а на государственный режим, обвиняя его в разорении частных лиц общественными поборами. Однако люди должны помнить, что тем, у кого нет наследственного имущества, необходимо не только работать, чтобы жить, но и сражаться, чтобы работать. Каждый из иудеев, которые во времена Ездры строили стены Иерусалима, одной рукой выполнял работу, а в другой держал меч. И надо понять, что и в любом государстве рука, держащая меч, – это царь или верховный совет, и ее следует поддерживать трудом граждан ничуть не меньше той, которой каждый создает свое собственное благосостояние, налоги же и подати суть не что иное, как плата тем, кто с оружием в руках бдительно охраняет труд каждого гражданина от вражеских набегов. Жалобы же тех, кто видит причину своей бедности в необходимости платить налоги, не более справедливы, чем жалобы тех, кто объяснял бы свою бедность необходимостью платить долги. Но большинство людей не задумывается ни о чем подобном. С ними происходит то же, что бывает при болезни, называемой incubus: эта болезнь, происходящая от переедания, заставляет, однако, человека думать, что на него нападают, тяжко давят и душат его. Ну а то, что к восстаниям склонны те, которым кажется, что они задавлены всей махиной государства и что перевороты в государственном строе любезны тем, кто не доволен настоящим, достаточно ясно само по себе.