Текст книги "Основы философии (о теле, о человеке, о гражданине). Человеческая природа. О свободе и необходимости. Левиафан"

19. Если же не существует проступка, который бы не был нарушением какого-нибудь закона, если не существует закона, который не был бы повелением того, кто обладает верховной властью, и если никто не обладает верховной властью, которая не была бы ему предоставлена по нашему общему согласию, то каким же образом можно говорить, что совершает проступок тот, кто либо отрицает существование Бога, или божественное управление миром, либо изрыгает на Господа иную хулу? Ведь он может сказать, что никогда не подчинял свою волю воле Бога, поскольку он не верил в его существование. И хотя это мнение ошибочно, а поэтому является проступком, однако его следует отнести к числу проступков, совершенных по неразумию или незнанию[60]60
  Меня многие упрекали за то, что я вижу в атеизме не несправедливость, а неразумие; более того, некоторые усмотрели в этом свидетельство того, что я не проявил себя как непримиримый враг атеизма. Кроме того, мне возражают, что я, признав в другом месте возможность познать Бога с помощью естественного разума, должен был бы признать, что атеисты грешат по крайней мере против закона природы, а поэтому должны быть обвинены не только в неразумии, но и в несправедливости (нарушении закона). Я же настолько враждебен атеизму, что самым настойчивым образом искал и страстно стремился найти какой-нибудь закон, по которому их можно было бы обвинить в нарушении права, но, не найдя такого, я стал бы думать, как бы назвал сам Бог людей, столь ненавистных ему. Бог же об атеисте говорит так: и сказал безумец в сердце своем – нет Бога. Поэтому я отнес проступок этих людей к той категории, к которой причислил их сам Бог. Далее, я говорю, что атеисты – враги Бога, а я полагаю, что слово враг намного более резкое, чем неправый. Наконец, я утверждаю, что они в этом качестве могут быть наказаны по справедливости и самим Богом, и верховными правителями. Таким образом, я ни в коем случае не извиняю и не умаляю этот проступок. Что же касается моих слов о том, что существование Бога можно познать с помощью естественного разума, то это не следует понимать так, как будто я считаю, что это могут познать все: ведь не станем же мы считать, что если Архимед благодаря естественному разуму открыл отношение сферы к цилиндру, то из этого следует, что любой человек мог бы открыть то же самое. Итак, я говорю, что хотя некоторые могут благодаря свету разума познать существование Бога, однако люди, погрязшие в поисках наслаждений, богатств, почестей, как и люди, не привыкшие или неспособные правильно мыслить или не заботящиеся об этом, наконец, люди неразумные, к числу которых принадлежат атеисты, не могут знать этого.


[Закрыть], а такие проступки юридически не наказуемы. С этими словами приходится, по-видимому, согласиться, и действительно этот проступок, сколь бы серьезен и крайне опасен он ни был, все же следует отнести к проступкам, совершаемым по неразумию; но извинять его неразумием и незнанием – это бессмыслица. Ведь атеиста либо наказывает сам Бог, либо государи, поставленные им, но не как царь наказывает подданного за несоблюдение законов, а как враг наказывает врага за то, что тот не пожелал принять законы, то есть по праву войны, как восставших на богов гигантов Φεομάχοι [богоборцев]. Ибо являются врагами друг другу те, кто не подчиняется ни общему правителю, ни друг другу.

20. Из соглашения, в силу которого граждане взаимно обязались друг перед другом абсолютно и беспрекословно во всем повиноваться государству, то есть верховному правителю, будь то один человек или совет (как мы определили это в предыдущей главе), вытекает для каждого обязательство повиноваться любому гражданскому закону в отдельности, ибо в силу того же соглашения возникает обязательство исполнять каждый гражданский закон так, как если бы он содержал в себе сразу все законы, отсюда очевидно, что гражданин, отказавшийся повиноваться этому общему соглашению, отказывается тем самым повиноваться всем законам одновременно. А это настолько же тяжелее любого другого проступка, насколько беспрерывная цепь проступков тяжелее единственного проступка. Это как раз и есть тот проступок, который называется оскорблением величия, – проступок, состоящий в действии или высказывании, которыми гражданин или подданный заявляет, что он более не намерен повиноваться тому человеку или тому совету, которому поручена верховная власть в государстве. Гражданин выражает такого рода намерение действием, когда совершает или пытается совершить насилие по отношению к тем лицам, которые либо сами обладают верховной властью, либо исполняют приказания обладающих ею. Таковы предатели, цареубийцы и те, кто поднимает оружие против государства или перебегает к врагам во время войны. Выражают то же намерение словом те, кто прямо заявляет, что ни они сами, ни граждане не обязаны повиноваться либо в целом, когда говорят, что не следует повиноваться им безусловно, абсолютно и во всем (сохраняя, разумеется, должное всем повиновение Богу), либо частично, когда говорят, что те не имеют права по своему усмотрению вести войну, заключать мир, набирать войско, собирать налоги, назначать должностных лиц и магистратов, вводить законы, решать споры, устанавливать наказания или делать еще что-то, без чего не может существовать государство. Все эти и подобные им заявления и действия являются преступлением оскорбления величия на основании не гражданского, а естественного закона. Но может оказаться так, что какое-либо действие, совершенное до установления гражданского закона, становится таковым, если происходит после его появления. Например, если закон потребует считать доказательством гражданского неповиновения чеканку монеты или подделку государственных печатей, то совершивший это после издания закона будет привлечен к суду по обвинению в оскорблении величия точно так же, как и любой другой, но проступок его будет менее тяжким, ибо он нарушает не все законы одновременно, но только один-единственный закон. Ведь закон, называя оскорблением величия то, что по природе не является этим преступлением, хотя и по праву применяет к обвиняемому это страшное имя и налагает на него более суровую кару, однако не может сделать само преступление более тяжким.

21. Проступок же этот, который по естественному закону является преступлением оскорбления величия, есть нарушение естественного, а не гражданского закона. Ведь поскольку обязательство гражданского повиновения, благодаря которому гражданские законы обретают силу, предшествует всякому гражданскому закону, и преступление оскорбления величия, естественно, есть не что иное, как нарушение этого обязательства, то, следовательно, оскорбление величия нарушает закон, который предшествует гражданскому закону, то есть естественный закон, запрещающий нам нарушать соглашения и данное слово. Поэтому, если какой-нибудь верховный правитель сформулирует гражданский закон формулой не поднимай восстания, он этим не достигнет никакого результата. Ведь всякий закон не имеет силы, если предварительно граждане не связали себя обязательством повиноваться ему, то есть не поднимать восстания. Обязательство же, которое обязывает к тому, что уже ранее было обязательным, излишне.

22. Из этого следует, что мятежников, предателей и прочих, изобличенных в оскорблении величия, наказывают не по гражданскому, а по естественному закону, то есть не как дурных граждан, но как врагов государства, не по праву власти или господства, но по праву войны.

23. Некоторые полагают, что нарушение гражданского закона в том случае, когда наказание определено самим законом, можно искупить добровольным принятием наказания. Они считают, что не виновны перед Богом в нарушении естественного закона (хотя, нарушая гражданские законы, мы нарушаем также и естественные, которые повелевают повиноваться гражданским) те, кто понес наказание, требуемое законом, как будто закон не запрещал деяние, но устанавливал наказание как некую цену, за которую можно было бы купить разрешение делать то, что запрещено законом. С тем же основанием можно было бы утверждать, что вообще никакое нарушение закона не является проступком, каждый по праву располагает той свободой, которую он купил ценою собственного риска. Следует, однако, знать, что слова закона могут быть поняты в двояком смысле. Во-первых, его можно толковать как содержащий две части (как об этом было сказано выше, в 7-м параграфе), а именно абсолютно запрещающую, например не делай, и требующую наказания, карающую, например если сделаешь это, понесешь наказание. Во-вторых, как содержащий только одно обусловленное требование, например не делай, если не хочешь понести наказание: в этом случае закон запрещает не безусловно, но в зависимости от определенного условия. Если понимать закон в первом смысле, то совершивший виновен потому, что совершает то, что запрещено законом. Если же во втором, то не виновен, потому что не запрещено совершать действие тому, кто исполняет условие. Ведь в первом смысле запрещено совершать нечто всем, во втором – только тем, кто не хочет понести наказание. В первом случае карательная сторона закона обязывает не обвиняемого, но должностное лицо наложить наказание, во втором случае налагать наказание обязан долженствующий понести наказание, но он не может быть принужден к тому, если это смертная казнь или какое-то иное тяжкое наказание. В каком именно смысле следует понимать закон, зависит от того, кто обладает верховной властью. Следовательно, там, где мы сомневаемся в содержании закона, поскольку мы наверняка знаем, что не совершают проступка те, кто не совершает деяния, то будет проступком, если мы совершим нечто независимо от того, как может быть разъяснен закон позднее. Ибо делать то, в чем ты сомневаешься, является ли это проступком или нет, когда ты свободно можешь воздержаться от этого поступка, есть пренебрежение законами, а тем самым (в силу 28-го параграфа главы III) проступок против естественного закона. Следовательно, все это различение активного и пассивного повиновения излишне: как будто бы наказание, наложенное по решению человека, может искупить проступок против естественного закона, являющегося законом Бога, или как будто бы не совершают проступка те, кто наносит этим вред самим себе.

1. План последующего изложения. 2. Над кем царствует Бог. 3. Троякое слово Божие: разум, откровение, пророчество. 4. Двоякое Царство Божие: естественное и пророческое. 5. Право, по которому царствует Господь, основано на его Всемогуществе. 6. То же подтверждается Священным писанием. 7. Обязательство повиновения Богу исходит из человеческой слабости. 8. Законы в естественном Царстве Божием изложены выше: во второй и третьей главах. 9. Что такое почести и культ. 10. Культ выражается в прославлении и действиях. 11. Культ бывает естественный и искусственный. 12. Культ может совершаться по предписанию или быть непроизвольным. 13. В чем цель или назначение культа. 14. Каковы естественные законы, касающиеся атрибутов Бога. 15. Каковы действия, в которых осуществляется естественный культ. 16. В естественном Царстве Божием государство может устанавливать культ Бога по своему усмотрению. 17. Если Бог царствует только по природе, то истолкователем всех законов является государство, то есть тот человек или совет (curia), который обладает дарованной Богом верховной властью в государстве. 18. Устранение некоторых сомнений. 19. Что такое проступок и оскорбление величия в естественном Царстве Божием.

1. То, что природное состояние, то есть состояние абсолютной свободы, при котором никто не царит и никто не подчиняется, есть состояние анархии и вражды, что указания о том, как избежать подобного состояния, есть законы природы, что государство не может существовать без верховной власти, что следует повиноваться обладающим верховной властью безусловно, то есть во всем, что не противоречит велениям Бога, было в предыдущих главах доказано аргументами разума и подтверждено свидетельствами Священного писания. Для полного знания того, в чем состоят обязанности гражданина, нам недостает только одного: знания, что такое законы или повеления Бога. Ведь иначе невозможно знать, противоречат ли законам Бога или нет те приказания, которые мы получаем от гражданской власти. Неизбежным результатом этого становится то, что мы из чрезмерного почтения к государству оказываемся непочтительными по отношению к божественному величию либо, наоборот, из страха согрешить перед Богом мы оказываемся неуважительными по отношению к государству. Чтобы избежать обоих этих подводных камней, необходимо знать божеские законы. Поскольку же знание законов зависит от знания самого правления, то в следующих главах необходимо сказать о Царстве Божием.

2. Псалмопевец говорит (Пс. 96, 1): Господь царствует, да радуется земля. И тот же псалмопевец (Пс. 98, 1): Господь царствует, да трепещут народы. Он восседает на херувимах: да сотрясется земля. Значит, хотят ли люди или не хотят, Бог есть царь над всей землей, и, если есть такие, кто отрицает его существование или его провидение, это не отнимет у него престола его. Но хотя Бог в своем могуществе и правит людьми так, что никто не может сделать что-нибудь вопреки его воле, это, однако, собственно и точно говоря, не означает царствования. Ведь царствующим называют того, кто правит не действиями, а словами, то есть приказывая и запрещая. Следовательно, подданными Царства Божиего не могут быть бездушные и неразумные тела, хотя и подвластные могуществу Божьему но не внемлющие ни повелениям, ни угрозам Бога. Не могут ими быть и атеисты, ибо они не верят в Бога, ни те, кто хотя и верят в существование Бога, но не верят, что он управляет земными делами, – ведь и они, оставаясь подвластными могуществу Божьему, не признают тем не менее никаких его повелений и не страшатся его гнева. Поэтому только те должны быть причислены к Царству Божиему, кто признает Бога правителем всего сущего, который давал людям закон и устанавливал наказание тем, кто его преступит. Остальных же мы должны считать не подданными, но врагами Бога.

3. Управлять путем приказаний может только тот, кто открыто объявляет управляемым, в чем состоят его приказания, ибо приказания правящих являются законами для тех, кем управляют. Законы же должны быть обязательно обнародованы, чтобы уничтожить всякую возможность оправдаться их незнанием. Люди объявляют свои законы в словах, то есть во всеуслышание, и не могут вообще иным путем сделать общеизвестной свою волю. Законы же Бога могут стать известными тремя путями. Во-первых, через молчаливое (не выраженное в словах) веление истинного разума. Во-вторых, через непосредственное откровение, выражающееся, как принято считать, в сверхъестественном гласе, видении, сне, в божественной инспирации или озарении. В-третьих, в словах какого-нибудь человека, которого Бог, чтобы внушить к нему доверие прочих, наделил даром истинного чудотворства. Тот человек, в чьих словах раскрывается воля Божия, называется пророком. Эти три пути могут быть названы трояким словом божьим, а именно словом разума, словом чувства и словом пророка. Им соответствуют три способа, дающих нам возможность, как говорят, услышать Бога: правильное рассуждение, чувства и вера. Доступное чувствам слово Божие обращено к немногим, и Бог обращается с откровением лишь к немногим людям, и всегда по-разному, и этим путем ни одному народу не стал известен ни один закон его царствия.

4. В соответствии с тем, как различаются божественное слово разума и слово пророка, Царство Божие можно разделить на два: естественное, в котором он правит с помощью веления истинного разума и которое открыто для всех, кто признает общее для всех божественное могущество в силу своей разумной природы, и пророческое, в котором он правит через слово пророка, это царство доступно не для всех, потому что Бог не всем дал положительные законы, а только избранному народу и некоторым избранным людям.

5. В естественном царстве право Бога управлять и наказывать тех, кто нарушает его законы, опирается только на его неодолимое могущество. Ведь любое право по отношению к другим исходит либо от природы, либо из соглашения. В шестой главе уже было показано, каким образом из соглашения возникает право власти. От природы же это право проистекает именно в силу того, что оно не отнимается природой. Ведь когда у всех по природе было право на все, то у каждого было право управлять всеми, возникающее вместе с самой природой. Причина же, заставившая людей уничтожить это право, заключалась только во взаимном страхе, как это было показано выше (в 3-м параграфе главы II), ибо сам разум требовал отказаться от этого права ради сохранения человеческого рода, поскольку равенство сил и естественных возможностей людей необходимо влечет за собой войну, а война означает гибель человеческого рода. Поэтому если кто-то настолько превзошел своим могуществом прочих, что даже все они общими силами не могли бы ему противостоять, то вообще бы исчезло всякое основание, заставляющее его отказаться от права, предоставленного ему природой. Следовательно, у него бы сохранилось право по отношению ко всем остальным, основанное на превосходстве в силе, благодаря которой он мог бы спасти и себя, и остальных. Следовательно, из самого могущества проистекает право господства тех, чьей мощи невозможно сопротивляться, а значит, тем самым и для всемогущего Бога. И всякий раз, как Бог наказывает преступника или даже убивает его, хотя наказывает он за совершенный им проступок, не следует, однако, говорить, что он не мог по справедливости наказать или даже убить этого же человека и в том случае, если бы тот не совершил никакого проступка. И если при наказании воля Бога может принимать во внимание совершенный перед тем проступок, то из этого не следует, что право наказания или убийства зависит не от божественного могущества, а от проступка человека.

6. Множество раз обсуждавшийся в спорах древних вопрос, почему хорошим людям выпадает на долю злосчастье, а дурным – благо, совпадает с нашим: по какому праву Бог распределяет между людьми блага и несчастья. Своею сложностью этот вопрос поколебал веру в божественную мудрость не только у толпы, но и у философов, и, что еще важнее, у святых [людей]. Как благ, – говорит Давид, – Бог к Израилю, к чистым сердцем; а я – едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои, я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых (Пс. 72, 1, 2, 3). И как жестоко укорял Бога Иов за то, что он, будучи праведным, подвергся таким страданиям. В случае с Иовом Бог собственным словом разрешил это противоречие и обосновал свое право не его грехом, а собственным могуществом. Ведь Иов и друзья его спорили между собой, и друзья считали его виновным, ибо он наказан, а он опровергал их обвинения и говорил, что невиновен. Бог же, выслушав их, отверг его жалобы, сказав, что осудил его не за какой-нибудь грех или несправедливость, а чтобы явить собственное могущество: Где был ты, когда я полагал основания земли? и т. д. (Иов 38, 4). О друзьях же его говорит: Гнев мой на тебя и на друзей твоих за то, что вы говорили о мне не так верно, как раб мой Иов (Иов 42, 7). Сходный смысл заключается в словах нашего Спасителя, когда встретил Он слепого от рождения. На вопрос учеников: кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? – ответил: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии (Иоан. 9,3). И хотя сказано: смерть вошла в мир грехом (Рим. 5,12), из этого не следует, что Бог не мог бы своим правом обречь людей на болезни и смерть, даже если бы они никогда не грешили, подобно тому как он создал и прочие живые существа смертными и подверженными болезням, хотя они и не могут грешить.

7. Если Бог обладает правом власти, основанным на его всемогуществе, то очевидно, что обязательство повиноваться ему налагается на людей их бессилием. Ибо обязательство, возникающее из соглашения, о чем было сказано во второй главе, не может иметь место там, где право власти возникает от природы, не опосредованное никаким соглашением. Существует же два вида естественного обязательства. Первый из них, когда свобода уничтожается в силу физических препятствий, в соответствии с чем мы говорим, что небо, земля и все твари подчиняются законам своего создания. Второй – когда свобода уничтожается страхом и надеждой, в соответствии с чем слабейший, отчаявшись в возможности сопротивления, не может не повиноваться сильнейшему. Из этого второго ряда обязательства, то есть из страха или сознания собственного бессилия в сравнении с божественным могуществом, рождается наше обязательство повиновения Богу в естественном Царстве Божием, потому что разум убеждает всех признающих божественное могущество и мудрость, что не следует лезть на рожон.

8. Слово Бога, правящее только в силу природы, есть по-нашему не что иное, как здравый разум, а законы царей можно знать лишь из их слов. Отсюда очевидно, что законы Бога, царствующего только в силу природы, являются единственными естественными законами, то есть теми, которые мы перечислили в главах II и III, выводя их из требований разума: смирение, равенство, справедливость, милосердие и прочие нравственные добродетели, побуждающие к миру, определяющие взаимные обязанности людей по отношению друг к другу. К тем же законам, которых требует истинный разум, относится и то, что касается почитания и культа божественного величия. Нет необходимости повторять, что представляют собой эти естественные законы или нравственные добродетели. Однако следует рассмотреть, какие почести и какой культ божества, то есть какие священные законы, диктует тот же естественный разум.

9. Почести, собственно говоря, есть не что иное, как признание чужого могущества, соединенного с благостью (bonitas). И почтение к кому-нибудь – это то же самое, что и высокая оценка. И таким образом, почитание зависит собственно не от почитаемого, а от почитающего. А за почтением, складывающимся в сознании, следуют необходимо три чувства: любовь, вызванная благостью, надежда и страх, которые определяются могуществом. Из них возникают внешние действия, с помощью которых умилостивляют и делают благосклонными к себе могущественных и которые суть результат самого почтения и тем самым как бы его естественные знаки. Но само почтение (почесть) переносится и на эти внешние выражения почтения, и в этом смысле мы говорим о том, чье могущество мы очень высоко ценим, свидетельствуя нашими словами и делами, что мы его почитаем (honorare), так что почтение здесь значит то же, что и культ. Культ же есть внешнее действие, выражающее внутреннее почтение. Говорят же, что мы почитаем (colere) тех, чей гнев мы стремимся смягчить всяческими услугами и всячески расположить к себе.

10. Внутреннее состояние души выражается либо в словах, либо в поступках, таким образом, всякий культ включает как слова, так и действия. И то и другое может относиться к трем родам, первым из которых является хвала, то есть прославление благости, вторым – прославление могущества, являемого в настоящем, то есть возвеличивание µεγαλίνειν), третьим – прославление блаженства, то есть могущества, обеспеченного в будущем, что называется макаризмом (µακαρισµός), прославлением (букв. – признанием счастливым). Повторяю, каждый из этих трех родов почестей может быть выражен не только в словах, но и в действиях. Мы восхваляем, прославляем в словах, когда перечисляем качества (атрибуты), называя того, кого мы чтим, например, щедрым, сильным, мудрым. Действиями же соответственно мы чтим кого-либо, выражая благодарность за доброту, повинуясь могуществу и поздравляя с удачей.

11. Хотим ли мы восхвалять кого-либо словами и действиями, мы найдем, с одной стороны, такие, которые у всех обозначают почтение. Таковы, например, среди атрибутов общие обозначения достоинств и силы, которые могут иметь только похвальное значение: добрый, прекрасный, сильный, справедливый и тому подобное, а среди действий – повиновение, выражение благодарности, молитвы и прочие в том же роде, содержащие в себе признание силы и добродетели. С другой же стороны, мы встретим слова и действия, которые у одних народов имеют похвальное значение, а у других – выражают осуждение либо безразличие; таковы среди атрибутов те определения, которые выражают различные действия или свойства как добродетели или пороки, как достойное или недостойное и т. д. в зависимости от различия их представлений о вещах. Например, убийство врага, бегство, занятие философией, ораторским искусством и тому подобное у одних рассматривается как достойное хвалы, а у других – порицания. Среди действий же – то, что зависит от местных обычаев или предписаний гражданских законов: например, обнажать голову при приветствии, снимать обувь, склоняться в поклоне, обращаться с молитвой стоя, простершись ниц или коленопреклоненно, обрядовые формулы и тому подобное. И тот культ, который у всех и всегда выражает почтение, является естественным, тот же, который связан с особенностями местных обычаев, может быть назван произвольным (условным).

12. Культ, кроме того, может быть установленным по повелению того, кому он воздается, и может быть непроизвольным, то есть таким, каким он представляется тому, кто его совершает. Если это культ, установленный по приказу, то исполняемые во время его совершения действия выражают почтение не как таковые, а в силу приказания, ибо непосредственно они выражают повиновение, повиновение же есть признание могущества, так что культ, совершаемый по приказу, выражается в повиновении. Непроизвольный же культ выражает почтение только в силу самой сущности действия; если последние рассматриваются как почтительные, то это культ, в противном случае – это поношение. Далее, культ может быть общественным и частным. Общественный культ не может быть непроизвольным для отдельных граждан, для государства же может. Ведь поскольку то, что совершается непроизвольно, происходит по воле совершающего, то это был бы не единый общий культ, а культов было бы столько, сколько почитающих, если бы воли всех не объединились по велению одного человека. Частный же культ может быть непроизвольным, если он совершается втайне. То же, что происходит публично, ограничено либо законами, либо чувством неловкости, но и то и другое противоречит сущности непроизвольного действия.

13. Для того же, чтобы понять цель и назначение культа, необходимо понять причину, заставляющую людей радоваться почитанию. Нужно принять во внимание то, что мы показали в другом месте, – радость состоит в том, что всякий рассматривает свою силу, доблесть, мудрость, красоту, друзей, богатства и т. п. как выражение собственного могущества, и причина такой радости есть не что иное, как гордость и триумф души, полагающей себя почитаемой, то есть любимой и внушающей страх, располагающей помощью и услугами людей. Поэтому люди, видя, что кого-то чтут, то есть считают могущественным другие, сами проникаются уверенностью в его могуществе. Таким образом, почет увеличивается благодаря культу, и воображаемое могущество создает истинное. Цель же того, кто требует себе почета или принимает его, состоит в том, чтобы как можно больше людей повиновалось ему из любви или из страха.

14. Для того чтобы знать, каким должен быть культ Бога, отвечающий требованию естественного разума, начнем с атрибутов. И здесь прежде всего очевидно, что Богу следует приписать существование. Ведь не может возникнуть какого-либо желания чтить того, кто, по нашему мнению, не существует. Далее, философы, утверждающие, что мир или мировая душа (то есть часть его) есть Бог, говорят о нем недостойно, ибо они не только никак не определяют Бога, но и вообще отрицают его существование. Ведь имя Бог означает причину мира, утверждающие же, что мир есть Бог, утверждают, будто мир не имеет никакой причины, то есть что Бог не существует[61]61
  Здесь Гоббс выступает против многочисленных мыслителей античности (напр., Ксенофан, VI–V вв. до н. э.), средневековья (напр., Давид Динаннский, XII в.) и эпохи Ренессанса (напр., Джордано Бруно), отрицавших личного внеприродного бога и обычно называвшихся пантеистами (термин начала XVIII в.). Мистическо-пантеистических направлений (погружавших природу в бога) было особенно много среди еретических «уклонистов» от официальных христианских вероисповеданий. Такие «уклонисты» были политически весьма радикальны, особенно в период английской революции. Следовательно, философская вражда Гоббса к пантеизму заключала в себе немаловажный политический момент.


[Закрыть]. Подобным же образом и те, кто утверждает, что мир не сотворен, а существует вечно (а ведь у вечного не может быть причины), тем самым говорят, что не существует причины мира, то есть не существует Бога. Недостойно Бога и мнение тех, кто приписывает ему бездеятельность и тем самым лишает его управления миром и человеческим родом. Ведь хотя они и признают его всемогущим, однако, если он не заботится о столь низменных вещах, они приходят к избитой мысли: что выше нас, то нас не касается; и поскольку нет ничего, что заставляло бы их любить Бога и бояться его, то для них он как бы и не существует. Что же касается атрибутов, выражающих величие и могущество, те из них, что обозначают нечто конечное и ограниченное в нем, менее всего являются знаками богопочитания. Ибо наше почитание будет недостойным Бога, если мы признаем за ним меньше величия и могущества, чем можем. А всякий конечный атрибут меньше того, что мы можем ему приписать: к конечному всегда очень легко прибавить и приписать нечто большее. Следовательно, Богу нельзя приписать и форму, ибо всякая форма конечна. И нельзя говорить, что мы представляем Бога нашим воображением или любой нашей духовной способностью, ибо все, что мы способны понять, мы понимаем лишь как конечное (finitium). И хотя слово бесконечное обозначает понятие, формируемое сознанием, отсюда, однако, не следует, что мы обладаем каким-то понятием бесконечной вещи (res infinita). Ведь когда мы говорим, что нечто является бесконечным, мы обозначаем этим не нечто в самой вещи, а только бессилие нашего ума, как бы говоря, что мы не знаем границ вещи и где кончается она.

Не содержит в себе почтения к Богу и утверждение, что в нашем уме существует его идея; ведь идея есть наше понятие (conceptus), а всякое наше понятие касается только конечного. Невозможно применить к нему понятие частей или целого, ибо это также атрибуты конечного, нельзя говорить, что он находится в каком-то месте, ибо занимать место означает иметь со всех сторон определенные границы и размеры. Нельзя говорить и о том, что он находится в движении или пребывает в покое, ибо и то и другое предполагает нахождение в каком-то месте[62]62
  А здесь выпад против Аристотеля с его неподвижным богом, равнодушным к судьбам природы и людей.


[Закрыть]. Не подобает утверждать существование множества богов, ибо множество не есть бесконечность. Далее, что касается атрибутов, определяющих его блаженство, недостойны Бога такие, которые обозначают претерпевание (если только понимать их не в смысле аффекта, а метонимически, как результат), такие, как раскаяние, гнев, сострадание, либо те, которые означают недостаток чего-либо, как стремление, надежда, желание и та любовь, которая называется страстью. Ведь все это суть выражение недостатка, неудовлетворенной потребности, ибо невозможно представить, чтобы кто-нибудь стремился, надеялся, желал чего-либо, кроме того, чего он лишен и в чем нуждается. Недостойны Бога, наконец, и атрибуты, означающие способность претерпевания, ибо понятие претерпевания есть выражение ограниченной силы и зависимости от другого. Следовательно, когда мы приписываем Богу волю, ее не следует понимать как подобную нашей, называемой разумным стремлением. Ведь если бы Бог пожелал нечто, то он нуждался бы в этом, а говорить так – значит оскорблять Бога. Следовательно, нужно предположить, что воля Бога не аналогична нашей воле, чего, однако, понять мы не можем. Подобным же образом, когда мы приписываем Богу зрение и прочие чувственные восприятия, а также знание и ум, которые в нас суть не что иное, как движение души, возбужденной внешними вещами, действующими на органы чувств, не следует думать, что нечто подобное происходит и с Богом: ведь это бы означало, что его могущество зависит от чего-то еще, а это уже не есть высшее блаженство. Следовательно, тому, кто желает относить к Богу иные имена кроме тех, которых требует разум, с необходимостью придется прибегнуть к таким отрицательным именам, как бесконечный, вечный, неисповедимый, либо к превосходным степеням, как наилучший, величайший, могущественнейший и так далее, либо именам, не требующим определения, как добрый, справедливый, мощный, создатель, царь, и тому подобным. Такое употребление не означает, что мы хотим сказать, что такое Бог, ибо это означало бы ограничить его пределами наших представлений, но выразить собственное восхищение и повиновение, что есть проявление нашего смирения и беспредельного почтения[63]63
  Возражение против онтологического доказательства существования бога, предполагающего актуальную бесконечность.


[Закрыть]. Ибо разум диктует нам единственное имя, способное обозначить природу Бога, – существующий, или проще – то, что есть, и единственное, выражающее его отношение к нам, – Бог, которое охватывает понятия царь, и господин, и отец.