Текст книги "Пиратский остров; Молодые невольники"

Глава IX. Неуютное пристанище

Прошло минут двадцать, прежде чем наши странники добрели до настоящего берега. Прилив кончился, вода опустилась. Но, чтобы успеть достигнуть безопасного места до следующего прилива, необходимо было пройти еще много миль по мокрому песку. Забравшись на вершину высокого холма, они остановились, чтобы решить, что делать теперь.

Они не прочь были бы развести огонь, чтобы высушить мокрую одежду. Ночь под опускающимся густым туманом становилась все более холодной и сырой.

У старого матроса в жестяном ящике сохранились трут, кремень и огниво, но нигде вокруг не было видно топлива. Они вспомнили об обломке мачты, на котором они спаслись, но волны далеко унесли его в море.

За недостатком огня оставалось единственное средство хоть немного просушить одежду, с которой вода лилась ручьями: они все с себя сняли и выжали каждую вещь отдельно, а потом, стряхнув хорошенько, опять надели, предоставляя естественной теплоте тела закончить процесс осушки.

Туман понемногу начинал рассеиваться, луна вышла из облаков и осветила местность, так что странники могли получше рассмотреть, куда попали.

Насколько хватало глаз кругом простирался лишь белый песок, который блестел, как серебро, при лунном свете.

Песчаные холмы сливались друг с другом, образуя бесконечный лабиринт, тянувшийся во все стороны, кроме моря.

Путники решили взобраться на самый высокий холм и с его вершины осмотреть всю территорию: нет ли поблизости местечка, где они смогли бы разбить лагерь. Может, найдется лес или рощица, где удобно развести огонь.

Но чем выше они карабкались, тем больше убеждались, что им далеко еще до отдыха: из океана воды они попали в океан песчаный и на каждом шагу по колено тонули в его сыпучих волнах.

Взбираться на холм оказалось делом страшно утомительным, намного более трудным, чем бродить по колено в воде. Направо, налево, впереди – куда ни кинь взгляд – ничего, кроме длинной цепи холмов и песчаных куч, которые при лунном свете блестели снежной белизной. Можно бы подумать, что вся земля покрыта толстым слоем снега.

На первый взгляд это была прекрасная картина, но вскоре ее страшное безжизненное однообразие ложилось тяжелым чувством на душу.

За этими холмами виднелись другие холмы, еще выше того, на который они вскарабкались, а между ними глубокие трещины, но ничего отрадного для глаз, ничего, что обещало бы возможность поесть или выпить, или укрыться под тенью.

Если бы не смертельная усталость, они побрели бы дальше. Луна светила так ярко, что можно было продолжать путь по песчаным холмам или вдоль берега. Но кратковременный сон на мели, так внезапно прерванный приливом, лишь немного восстановил их силы, и, взобравшись на вершину холма, все почувствовали, что ноги под ними подкашиваются, и они рады были растянуться прямо здесь и заснуть.

Но случилось одно обстоятельство, которое заставило их от этого отказаться.

Крепкий ветер дул с океана и, согласно прогнозу Старика Билла, грозил перерасти в ураганный. Он уже был слишком сильный и весьма холодный, так что сон на вершине холма не обещал ничего приятного. Так почему бы не поискать убежища более безопасного, чем это место, продуваемое со всех сторон? Как раз внизу у основания этого холма они заметили более защищенное местечко, почему же не воспользоваться им?

Возражений на предложение Старика Билла не последовало, и все четверо без лишних разговоров спустились по пологому склону холма.

Там они очутились в очень узком ущелье. Холм, с которого они спустились, был самым высоким из целой гряды песчаных гор, что тянется вдоль берега. Другой хребет, примерно той же высоты, шел параллельно первому, так что их основания почти соприкасались и образовывали острый угол.

Вот в такую-то ложбину и попали наши странники, спустившись с холма и намереваясь провести там остаток ночи.

Они очень разочаровались, увидев тесное пространство убежища, достигнутого с таким трудом. На дне оврага не хватало места даже на то, чтобы самый невысокий из товарищей смог улечься в горизонтальном положении. Не было не то что шести, а даже трех футов доступной поверхности. Даже в длину дно трещины шло волнообразно и резко обрывалось при соединении двух оснований хребтов.

Сначала им пришла в голову мысль поискать другой, более удобный ночлег, но изнеможение пересилило всякое желание, и, немного поколебавшись, они решили остаться в ущелье. Прежде всего они попытались устроиться полулежа, опершись спиной о склон одного холма, а ноги вытянув на другой. Пока они не спали, это было удобно и приятно; но едва их начал смаривать сон, тело расслаблялось, и они сползали на дно трещины. Приходилось просыпаться и вновь принимать исходное положение.

Такая неприятная помеха, часто прерывавшая их сон, заставила наконец всех четверых вскочить на ноги и снова решать, каким образом лучше улечься и отдохнуть.

Теренс был раздражен больше всех и поклялся, что не станет больше это терпеть и сейчас же пойдет на поиски более удобного ночлега.

Он вскочил на ноги и уже готов был пуститься в дальнейший путь.

– А, по-моему, – заметил Гарри Блаунт, – лучше бы нам не расставаться: разлучиться-то легко, а вот как встретиться…

– Пожалуй, ты прав, Хэл, – подтвердил юный шотландец, – нам не следует терять друг друга из вида. Что ты думаешь, Билл?

– А вот что: останемся здесь. В незнакомой стороне трудно ли заблудиться, да еще ночью? Нет, это не годится. Уж где укрепились раз, тут и останемся на ночь.

– Да как тут можно уснуть? – возразил горячий ирландец, – усталая лошадь способна спать стоя; слон, говорят, тоже спит на ногах; но я как настоящий человек предпочитаю растянутся на шесть футов, хотя бы даже на самом жестком камне!

– Стой, Терри, – воскликнул Колин – я ухватил за хвост одну идею!

– Ага! Вы, шотландцы, вечно что-нибудь хватаете, будь то идея, блоха или чесотка. Давай послушаем, что на этот раз!

– После такого оскорбления, нанесенного моим соотечественникам, я даже не знаю, с чего начать, – отвечал Колин шутливо.

– Говори скорее, Колин, – вмешался Гарри Блаунт, – если ты можешь дать добрый совет, так не трави душу. Понятно, что невозможно спать, стоя под углом в сорок пять градусов. Отчего же не поискать другого места?

– Хорошо, Гарри, по правде сказать, я сам удивлен, как эта идея прежде не пришла в голову кому-нибудь из нас.

– Боже милостивый! – воскликнул Теренс шутливо. – Не тяни, говори уже!

– А вы смотрите на меня и делайте, как я. Ручаюсь головой, что все вы прохрапите до самого утра! Спокойной ночи, господа!

С этими словами Колин соскользнул на самое дно ущелья, где, вытянувшись во всю длину, он улегся без всякого опасения. Остальным оставалось лишь удивляться, как это они прежде до этого не додумались.

Но глаза их смыкались, и, не в силах долго размышлять о своей беспечности, они последовали примеру шотландца и один за другим улеглись на самом дне ущелья, наконец проваливаясь в столь желанный сон. Кажется, все земные трубы и литавры не могли бы сейчас пробудить их.

Не в силах долго размышлять, они последовали примеру шотландца

Глава X. Берегись песков!

Так как ущелье было очень узким, то они не могли улечься рядом бок о бок, а расположились длинной цепью, головами в одном направлении. А так как дно самой трещины было неровным и покатым, то, разумеется, путники улеглись так, чтобы головы их оказались выше ног.

Старый матрос лежал ниже всех, и ноги Гарри Блаунта приходились ему как раз на уровне макушки. Выше всех улегся Колин, показавший пример, как удобнее растянуться. Таким образом, четыре моряка как бы образовали лестницу, основанием которой служил Старик Билл.

Старик позже всех улегся и позже всех заснул. Когда молодые люди провалились в сон, он все еще прислушивался к шумному прибою волн и жалобному завыванию ветра, который дул между отлогих склонов песчаных холмов.

Билл тоже недолго бодрствовал. Он так же устал, как и его молодые товарищи, и благодарный сон скоро сомкнул ему веки.

Однако, прежде чем заснуть, он успел подумать, что скоро разразится буря. Небо вдруг помрачнело, луна исчезла, оставив белый ландшафт во мраке, но, перед тем как скрыться, она приняла красноватый цвет; шум прибоя постоянно усиливался, поднялся ветер, порывы его становились все сильнее. Это были безошибочные предвестники бури.

Старик подумал, что, будь он сейчас на корабле, все было бы иначе: там никто не заснул бы, все суетились бы, принимая меры предосторожности. Но, растянувшись на твердой земле, он с товарищами был так хорошо огражден от ветра, что ему и в голову не приходило опасаться чего-либо. Он только пробормотал себе под нос: «Экий шторм» – и, уткнув загорелое лицо в подушку мягкого песка, заснул беспробудным сном.

Предсказание старого матроса вскоре сбылось: не прошло и получаса, как уставшие путники уже крепко спали. Такая внезапная смена погоды свойственна тропическим странам, и в особенности пустыням Аравии и Африки. Это происходит от того, что раскаленная земля и воздух над ней после заката охлаждаются быстро, а море, напротив, гораздо медленнее. Таким образом, густой и холодный воздух устремляется со стороны материка к морю. Днем же земля нагревается быстрее воды, и потому ветер дует в противоположную сторону.

Феномен, разразившийся над пустыней, куда попали четыре странника, был не более и не менее как песчаной бурей, или, как это называют арабы, самум или хамсин[10]10
  На арабском языке слово «самум», или «хамсин», означает ад. Весьма справедливо он назван ядовитым, потому что действует гибельно на тело посредством органов дыхания. Люди, которые подверглись его действию, умирают с признаками, похожими на холеру. Оттого бедуины называют самум черным, а холеру – желтым ветром.


[Закрыть].

Белая пелена, затягивавшая безоблачное небо, точно паутина, умчалась с первым порывом ветра; с земли поднялось густое облако пыли, вихрем закружилось к небу и унеслось в океан на несколько миль от берега.

Если бы это случилось днем, то можно было бы разглядеть, как на поверхности пустыни внезапный порыв ветра взметал огромные массы песка, как образовывались движущиеся волны, как они вздымались наподобие морских, приподнимались до значительной высоты и вдруг начинали вертеться на земле, принимая форму столбов, вершины которых уходят высоко в небо. На минуту они застывали на одном месте, а потом взлетали на вершину холмов, крутились и вдруг разрывались, сливаясь воедино, и неслись в невообразимых формах. Воздух наполнялся песком так, что в двух шагах ничего уже нельзя было разглядеть.

И вот посреди этой страшной борьбы ветра и песка наши странники спали непробудным сном.

Может быть, читатель подумает, что им в самом деле не грозила никакая опасность, как и предполагал, засыпая, старый моряк. Наверняка риск был меньшим, чем если бы они заснули под крышей дома или под тенью дремучего леса: тут не было ни деревьев, которые могли быть вырваны вихрем с корнем и повалиться на них; не было ни потолков, которые могли бы, разрушившись, их задавить.

Так что же могло случиться с ними?

Эта опасность не так велика для человека бодрствующего: было бы очень неприятно, но не опасно.

Другое дело – наши крепко спавшие странники. Им грозила гибель, о которой они и помыслить не могли. Если бы кто мог видеть, как они лежали рядком в ущелье, головами в одну сторону, будто лестничные ступеньки, тот заметил бы, что эти люди уже почти погрузились в песок, что тот сухим дождем не переставая сыпался на них, и что если кто-нибудь из моряков не проснется, то все четверо будут погребены под этими осадками.

Как это возможно? Что за беда, если песок набьется в нос, рот и уши – всего-то дел, что только чихнуть или откашляться.

Тогда спросите шведа, норвежца или финна, что значит неосторожно заснуть под открытым небом на равнине, когда снег идет, тогда вы узнаете, что есть опасность быть засыпанным, с той только разницей, что под снегом человек может двигаться и дышать, как бы сильно его ни замело. Но теперь спросите у араба восточной пустыни, что значит быть засыпанным песком, и он прямо скажет – это серьезная опасность, а чаще – смерть.

А наши путники спят безмятежным сном под песчаным вихрем. Но даже если бы они и не спали, то и тогда не понимали бы всей опасности своего положения.

Да, еще немного – и они будут не только засыпаны, но и задушены, задавлены под кучами песка, которые часто в одну ночь вырастают на несколько футов.

Арабы справедливо называют Сахару морем без воды. Действительно, это настоящий песчаный океан, у которого своя атмосфера, свои волны и бури, он разливается во все стороны и затопляет все песком. Они говорят, что человека, попавшего в песчаные волны, начинает, как и застигнутого снежной метелью в поле, клонить ко сну.

Должно быть, арабы говорят правду, потому что и наших странников постигло, по-видимому, такое же оцепенение. Несмотря на пронзительный свист и шум бури, несмотря на слой песка, постоянно валившегося на них, и на пыль, забивавшуюся в уши, рот и ноздри, несмотря на песчаные волны, то поднимавшие, то опускавшие их, подобно морской качке, несмотря ни на что они спали, спали мертвым сном!

Если моряки не слышали рева свирепствовавшей бури, если не чувствовали сильного колебания песка, то что могло предостеречь их и пробудить от гибельного забвения?

Глава XI. Таинственный кошмар

Не прошло и часа как поднялась буря, а между тем песок уже покрывал спящих слоем в несколько дюймов толщиной. Случись держать путь мимо страннику, он мог бы смело пройти по телам несчастных, никак не подозревая, что под его ногами погребены люди. Такая счастливая случайность могла бы разбудить их, но теперь этот сон грозил превратиться в беспробудный сон могилы.

Но вот все четверо начали ощущать сквозь пелену сна некое удушье и оцепенение: они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой, словно что-то тяжелое придавило их к земле. Возможно, вы слышали или даже испытывали что-то подобное: когда человеку снится кошмар и ему кажется, будто что-то или кто-то давит на него всем весом. Обычно это происходит вследствие страшной усталости. Но в нашем случае кошмар был реален! Они чувствовали всю тяжесть накопившейся массы песка.

Головы путников лежали выше остальных частей тела и не так глубоко были закрыты песком, так что воздух все еще доходил до них; если бы не это, они давно задохнулись бы.

Впоследствии четверо товарищей рассказывали, что ощущали в те минуты, но каждый по-своему переживал этот кошмар. Гарри Блаунту снилось, что он падает в пропасть; Колину представлялся огромный людоед, который схватил его и хотел съесть; юный ирландец Теренс видел страшный пожар: он задыхался в огне, а ему никак не удавалось выскочить оттуда. Видения Старика Билла гораздо более соответствовали действительности: ему казалось, что они попали в море, а так как он и во сне не умел плавать, то ему снилось, что он тонет. Старик хотел было сделать какое-нибудь движение, но никак не мог пошевелиться.

Однако ему удалось проснуться раньше всех.

Пробуждение было так же таинственно, как и ночные видения, и так же ужасно.

Каждому по очереди пришлось почувствовать неимоверную тяжесть на своем теле, которая заставила их не только проснуться, но и вскрикнуть от сильнейшей боли.

Громкие восклицания, вырвавшиеся из четырех глоток, ясно показали, что все они еще находятся в стране живых, но беспорядочные расспросы не проясняли причины внезапного и одновременного пробуждения.

Проснувшиеся путники чихали и отплевывались, а самум меж тем был в полном разгаре. Глаза моряков слипались от пыли, песок забился в нос, уши и рот. Разговор их походил скорее на бормотание обезьяны, забравшейся в табачную лавку, чем на человеческий язык.

Самум меж тем был в полном разгаре

Немало времени ушло у них на то, чтобы понять друг друга, и тогда оказалось, что каждый рассказывал одну и ту же историю. Какое-то громадное животное, по-видимому, четвероногое, прошлось по ним, отдавив им все части тела, пока они лежали под слоем песка. Но кто это был – неизвестно. Все четверо могли сказать только одно, что животное это было гигантское, неуклюжее, с маленькой головой, узкой шеей и предлинными ногами; а то, что у него были такие ноги, никто не сомневался, потому что каждый по личному опыту познал, какова их тяжесть.

От свиста бури, от пыли, набившейся в глаза, они не могли дать лучшего описания животного, так бесцеремонно прошедшегося по ним. Во всяком случае, этого хватило, чтобы напугаться и дрожать некоторое время от страха. Вместо того чтобы сообразить, какого рода необыкновенное животное могло попасть в эти равнины, они расположены были думать, что это какое-то сверхъестественное существо, пришедшее к ним из кошмаров.

Мичманы были почти дети, недавно еще вырвавшиеся из-под крыла нянюшек, обыкновенно угощающих своих питомцев мистическими рассказами о призраках; а про Старика Билла и говорить нечего: пятьдесят прожитых на море лет только утвердили его веру в колдунов и духов.

Словом, все четверо до того перепугались, что, и очнувшись, долго не могли повернуть языком, но все стояли, прислушивались и дрожали. Знай они, от какой опасности избавил их непрошеный гость, то, конечно, почувствовали бы к нему величайшую благодарность.

Глава XII. Мехари

Они все стояли и прислушивались. Много разных звуков доходило до их ушей. Рев бури, свист вихря, бушевавшего вокруг них, все это вселяло ужас в их сердца.

Это были голоса неодушевленных явлений природы, но нечто, прошедшееся по ним, издавало совсем иные звуки, совершенно незнакомые слушателям. Словно тяжелая батарея совершала марш, или какое-нибудь гигантское чудовище совершало необычайные прыжки по песчаной мели; а в промежутках раздавались резкие звуки – какие-то взвизгивания, смешанные с отрывистым фырканьем, – и все это походило на какую-то сверхъестественную борьбу.

Ничего подобного в жизни своей не слышали ни английские, ни ирландские, ни шотландские уши. Но как же Старик Билл – он ли не переслушал всех звуков мироздания? Но и тот не мог понять, чтобы это могло быть.

– Черт его побери! – прошептал старик. – Кто это? Мороз по коже пробирает, как только послушаешь.

– Слушай! – крикнул Гарри Блаунт.

– Эй! – подхватил Теренс.

– Тс-с-с! Приближается! – пробормотал Колин. – Молчите, кто бы это ни был!

Замечание осторожного шотландца было справедливо: тяжелые шаги, фырканье и визг становились ближе; хотя за крутящимися столбами песка и облаками пыли нельзя было разглядеть, что это за зверь, однако ясно слышалось, что какое-то грузное тело стремглав спускалось по склону холма в ущелье, так что благоразумнее было не попадаться ему на пути.

Скорее инстинктивно, чем сознавая опасность, четверо товарищей бросились вон из ложбины, ища спасения на склоне холма.

Едва они успели спрятаться, как это животное быстро проскакало мимо них, да так близко, что до него можно было бы дотянуться рукой.

И даже с такого расстояния никто не брался определить, что за животное это могло быть, и когда оно уже спустилось в ущелье и скрылось с глаз за песчаными столбами, и тогда они не сумели распознать необычайное существо, которое чуть не раздавило их под своими тяжеловесными ногами.

Довольно долго стояли они, теряясь в предположениях.

Все это время слышались иногда то всхрапывание, то визг, то топот, хотя самого зверя давно уже не было видно.

Песчаный вихрь устремился к океану и в нескольких дюймах от края воды закрутился на ровной поверхности берега. По-видимому, и четвероногое, так сильно напугавшее странников, достигло той же равнины; временами повторялись страшные звуки, точно животное боролось со смертью: это были такие вздохи и стоны, подобные трубному звуку, каких, конечно, не слыхивал никто из живущих на земле.

Вся эта какофония располагала наших моряков к чему-то сверхъестественному; но мало-помалу они пришли в себя и наконец, собравшись с мыслями, рассудили, что все увиденное, услышанное и прочувствованное ими могло принадлежать только животному этого мира, громадному животному на четырех ногах, которое чуть было не раздавило их во время сна. Однако его странное поведение представляло главное затруднение, чтобы примирить это предположение с очевидностью. Зачем оно выскочило из ущелья, чтобы снова броситься туда стремглав? Зачем так отчаянно оно топает и бьется на дне трещины?

Не было ответа на все эти вопросы, и не могло быть до тех пор, пока дневной свет не озарит песчаные холмы. С первыми лучами солнца буря прекратилась.

Тут только моряки увидели, что за животное так грубо разбудило их от крепкого сна и тем, может быть, спасло их от гибели. Оно лежало на дне той самой трещины, где они так мучительно провели часть ночи. И если во мраке ночи оно показалось им неуклюжим и безобразным, то и при дневном свете впечатление было не лучше.

Огромных размеров – определенно выше лошади – оно имело такую своеобразную наружность, что ее немудрено было узнать даже тем, кто только раз видел этого зверя хотя бы на картинке. Длинная шея, маленькая голова с небольшими ушками, плоский нос, раздвоенная, как у овцы, верхняя губа, ноги с твердыми наростами на суставах, оканчивающиеся широкими раздвоенными копытами и крошечный пушистый хвостик, а ко всему этому огромный горб на спине!

– Э! Да это верблюд! – закричал Старик Билл. – Да как же это он сюда попал?

– Теперь все ясно, – произнес Теренс внушительно, – это он самый изволил прохаживаться по нам, когда мы спали! Да ведь я чуть дух не испустил, когда он поставил свое копыто как раз мне на желудок.

– Да и мне нелегче было, – подхватил Колин, – он вдавил меня в песок. О! Мы должны сердечно благодарить эту страшную бурю, которая занесла нас песком, а не то задавило бы нас до смерти это чудовище.

В этом замечании была некоторая доля правды! Но если слой песка был спасением от копыт верблюда, то и само животное послужило не меньшим избавлением от угрозы умереть под слоем этого самого песка.

Но необыкновенное приключение было объяснено лишь наполовину. Моряки убедились, что именно верблюд прервал их сон. Как они догадывались, переходя через ложбину, он искал защиты от песчаного вихря. Но что заставило его так внезапно спуститься вниз? И главное, зачем он совершил свое обратное путешествие таким странным образом? Хотя не совсем еще рассвело, однако они видели, что верблюд шел не на всех четырех ногах, а спотыкался и хромал, и его длинные ноги как-то странно поднимались, будто, спускаясь по склону, зверь постоянно припрыгивал.

Все это казалось непонятно, но вскоре очень просто объяснилось, к большому удовольствию моряков, бросившихся в ущелье и окруживших верблюда.

Верблюд стоял наклонившись, но не на коленях, как он обыкновенно становится для отдыха; а в самом неудобном вынужденном положении: вытянув шею к передним ногам, низко свесив голову и наполовину уткнув ее в песок.

В первую минуту моряки подумали, что верблюд мертв – это объясняло его странное возвращение в ущелье, все эти скачки и прыжки могли быть приписаны предсмертным мукам.

Но, обходя кругом и пристально его осматривая, они заметили, что верблюд не только жив, но и совершенно здоров; причина же его непонятного поведения объяснилась при более внимательном осмотре. Крепкая волосяная веревка, привязанная на шее вместо повода, застряла в раздвоенном копыте передней ноги, и большой узел на конце веревки удерживал ее, не позволяя проскользнуть насквозь. Это и заставило бедное животное сначала прихрамывать и спотыкаться, а потом кувырком спуститься на дно трещины, где оно упало в самом неловком положении, ничком, потому что веревка крепко притягивала его голову к передней ноге.