Текст книги "Переселенцы Трансвааля"

Глава XIV. НЕОЖИДАННЫЕ СОБЫТИЯ

Дня через два переселенцы устроились по-прежнему под мованою. Не было только стада, оживлявшего когда-то картину, остальное же все казалось по-старому.

Из верхов повозок устроили три шатра для женщин и детей, а для мужчин был сложен гартебеест.

Гартебеестом называется род хижины. Слово это голландское и означает «антилопа». Вследствие своего сходства, по наружному виду, с антилопою, хижины эти и получили такое название. Подобного рода жилища везде возводятся боерами для временного пребывания. Стены этих хижин делаются из смеси песка с землею, а кровли – из камыша и травы. В таких же хижинах живут и дикие туземцы Южной Африки.

Слуги же боеров – кафры и готтентоты, не избалованные и неприхотливые по природе, спали где и как попало – кто на ветвях мованы или в пустых муравейниках, кто забирался в дупло баобаба, а кто так и прямо на земле, под деревьями, где было удобнее всего.

На следующее утро должны были отправиться послы к вождю племени тебелов. Выбрали троих: Пита ван Дорна, Людвига Ринвальда и Карла де Моора.

Без лошадей и волов невозможно было двигаться далее. Несколько пар этих животных и решено было просить у Мозелекатсэ.

Послы взяли с собою шесть кафров, как для своей охраны, так и для того, чтобы вести волов и лишних лошадей, кроме тех, на которых поедут назад Карл де Моор и Людвиг Ринвальд.

Смуц тоже просил позволения присоединиться к посольству, мотивируя свою просьбу тем, что он знает пустыню как свои пять пальцев, и потому с ним нечего будет опасаться сбиться с дороги. Кроме того, ему известны язык и нравы дикарей, с которыми придется объясняться.

Бааз охотно готов был исполнить просьбу проводника, но Карл де Моор решительно воспротивился этому.

– Не к чему нам брать с собою лишнего человека, – заметил он. – Я сам отлично знаю эту часть Африки и язык ее обитателей, – будьте спокойны. Я никогда не берусь за то, чего не знаю. Это вам должно быть известно лучше, чем кому-либо, господин ван Дорн.

Слова эти были сказаны Моором таким тоном, как будто он был очень оскорблен предложением Смуца. Заметив это, Ян ван Дорн поспешно сказал:

– Нет, нет, Смуц останется здесь! Я вполне полагаюсь на вас, господин де Моор.

Смуц молча поклонился и отошел в сторону.

Катринка, очевидно, сильно грустила. Ей нужно было призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не разрыдаться и примириться с мыслью о необходимости этой экспедиции, сопряженной, конечно, с разными опасностями для ее брата и Пита.

– Надолго вы уходите? – едва сдерживая слезы, спросила она у молодых людей.

– О нет! Мы постараемся возвратиться как можно скорее, – сказал Пит.

– Не обещайте ничего заранее, минхер Пит, – заметил Карл де Моор. – Мы не на прогулку едем. Мало ли что может нас задержать в пути! Мадмуазель Катринка напрасно будет беспокоиться, если мы возвратимся не так скоро, как вы говорите, – прибавил он каким-то загадочным тоном.

– Господин де Моор вполне прав, – подтвердил Людвиг. – Срока для нашего возвращения определить положительно невозможно. Ведь мы даже не знаем, сколько ходьбы до места, куда мы направляемся, и как долго пробудем там.

– Ну, – заметил Пит, – приблизительно-то можно рассчитать, сколько времени мы будем в пути. До карру, например, хода дня два…

– Да вдвое больше на переход его, – перебил Карл де Моор.

– Ну, мы постараемся перейти его скорее! – самоуверенно проговорил Пит, желая успокоить Катринку и своих сестер, глядевших на него с тайною тревогою.

– Дня два необходимо прибавить еще на путешествие от карру до резиденции Мозелекатсэ, – продолжал Карл де Моор, – вот вам уж и восемь дней на один только конец. А если к этому прибавить разные непредвиденные случайности…

– Но назад вы ведь поедете на лошадях, – значит, на обратный путь вам понадобится меньше времени, – перебила Катринка.

– Это так, мадмуазель, – согласился Моор. – Но представьте себе, что Мозелекатсэ может находиться в отсутствии, что переговоры наши могут затянуться. Кроме того, на значительно ускоренный обратный путь нельзя рассчитывать уже по одному тому, что быки, если нам удастся получить их несколько пар от Мозелекатсэ, не могут всю дорогу бежать рысью, и нам волей-неволей придется ехать шагом. Все это необходимо иметь в виду. Вообще, по моему мнению, нельзя рассчитывать на наше возвращение ранее семнадцати или восемнадцати дней, и то при самых благоприятных условиях.

– О, как долго! – воскликнула Катринка, тоскливо глядя на Людвига и Пита, особенно на последнего. – А вдруг на вас нападут дорогою…

– Мы будем защищаться, – горячо перебил Пит. – Мы уже, кажется, не раз доказали, что умеем защищаться. Не бойтесь ничего, дорогая Катринка, – добавил молодой человек, понижая голос. – Что значит для меня какая бы то ни было опасность, когда я знаю, что подвергаюсь ей ради того, чтобы оказагь услугу вам!

Катринка невольно вспыхнула от этих слов и поблагодарила юношу долгим красноречивым взглядом.

– Мы и так многим обязаны вам, – прошептала девушка. – Я, право, не знаю, чем мы можем отплатить вам за все, что вы для нас сделали…

– Чем? По возвращении из экспедиции я вам отвечу на этот вопрос, – так же тихо произнес молодой человек.

Девушка еще больше вспыхнула и опустила глаза.

– А пока, – продолжал Пит, – позвольте мне надеяться, что вы будете молиться за нас… за меня, и что вам не наскучит вспоминать с моими сестрами обо мне.

– О, Пит! – невольно воскликнула девушка. – Неужели вы можете сомневаться в этом? Я сама буду постоянно искать общества ваших милых сестер… Мы будем все время говорить только о… вас и молиться за ваше благополучное возвращение.

– Благодарю, Катринка. Эти слова ободряют меня. Я очень счастлив, что слышу их. Судя по ним, я смею надеяться, что вы… что я не совсем противен вам?

– О, Пит, будьте уверены, что вы имеете во мне самого лучшего друга! Что бы ни случилось, я никогда, никогда не… забуду вас!

Высказав все это, молодая девушка окончательно смутилась, убежала к своей матери и бросилась ей на шею. Мать хотя и не слыхала, о чем говорили молодые люди, но поняла, что между ними произошло почти объяснение, и крепко прижала к груди Катринку.

Бегство молодой девушки помешало Питу довести до желанного конца объяснение, но он отлично понял ее последние слова, и сердце его затрепетало от счастья.

Между тем госпожа ван Дорн говорила Карлу де Моору:

– Поручаю вам, Моор, своего сына. Вы знаете, как он еще молод и горяч. Я так боюсь за него. Излишняя смелость может снова вовлечь его в беду. Удержать его от этой экспедиции я, конечно, не имею права: он идет в качестве представителя своего отца. Ради Бога, обещайте мне следить за ним и по возможности оберегать его. Я только тогда буду спокойна, насколько можно быть спокойной в моем положении, когда получу от вас это обещание.

При первых словах госпожи ван Дорн по лицу Карла де Моора пробежала нервная судорога, а при последних он сделал было даже движение рукою, точно хотел отстранить от себя кого-то, но сейчас же овладел собою и проговорил своим обычным сухим, почти грубым тоном:

– Я сам был отцом и не могу… забыть этого.

Госпожа ван Дорн не обратила внимания на загадочный смысл фразы Моора и в порыве искреннего доверия и материнских чувств протянула ему руку.

– О, благодарю вас! – сказала она. – Эти слова успокаивают меня лучше всяких многословных обещаний… Я знаю, что вы наш лучший друг, и мы вполне полагаемся на вас. Да сохранит вас Господь!

Госпожа ван Дорн не подозревала того, что в эту минуту таилось в груди Карла де Моора. Она и представить себе не могла, чтобы этот человек был исполнен тайной ненавистью и жаждою мести, ожидавших лишь удобного случая вырваться наружу.

А между тем это было верно. Карл де Моор, действительно, давно и с редким терпением выжидал случая погубить бааза и его семейство. С этой целью он и присоединился к каравану переселенцев.

Смерть самого Яна ван Дорна не казалась ему достаточным возмездием за то, что он сам выстрадал по его милости. Моор знал, что бааз более всех из своего семейства любит старшего сына, Пита, и потеря его была бы для него особенно тяжела. Поэтому Моор и хотел выбрать Пита первою жертвою своей мести, а потом погубить и все семейство ван Дорна.

Но чем мог внушить Карлу де Моору такую жажду мести Ян ван Дорн, этот благороднейший, великодушнейший из людей? Дело заключалось в следующем.

Лет за пять перед описываемыми событиями Карл де Моор был счастливым отцом семейства и богатым собственником, уважаемым всеми соседями. В течение одного года он лишился всего: состояния, любимой жены и сына. С последним ударом судьбы он сделался таким, каким мы его теперь видим: мрачным, угрюмым и необщительным.

Первым его несчастьем была смерть сына Лауренса, красивого и храброго молодого человека, составлявшего радость и гордость отца. Он погиб на охоте, вдали от дома родителей. Друг Моора, с которым уехал Лауренс на охоту, возвратился один и рассказал злополучному отцу, что он с Лауренсом примкнул по дороге к большому обществу соседних охотников. Дорогою на охотников напали бушмены, взяли Лауренса в плен и тут же убили, причем ни старший охотничьей экспедиции, ни члены ее не сделали ни малейшей попытки к спасению несчастного пленника, хотя и имели возможность сделать это.

Из дальнейших слов рассказчика Карл де Моор узнал, что руководил охотничьей экспедицией, к которой примкнули его друг и сын, Ян ван Дорн. Моор находил, что раз его сын остался под покровительством ван Дорна, последний обязан был сделать все от него зависящее для спасения молодого человека, и если он этого не сделал, значит, он – подлец, достойный возмездия и наказания.

Мать Лауренса умерла через несколько дней после известия о гибели единственного, горячо любимого сына. Доведенный этим новым ударом до полного отчаяния, чуть не до сумасшествия, Карл де Моор на скорую руку, за десятую часть стоимости, распродал все свое имущество и погнался за Яном ван Дорном, считая его настоящим убийцей Лауренса и поклявшись жестоко отомстить ему за сына.

«Око за око, зуб за зуб! – постоянно твердил он. – Отныне это цель моей жизни!.. У ван Дорна есть дети, есть любимый сын. Я погублю сначала его, потом и других… Пусть умрет тогда от отчаяния его жена, как умерла моя… Пусть и он узнает горе отца!»

Месть вовсе не была свойственна Карлу де Моору. Не в его характере было действовать из-за угла и устраивать западни. Но смерть сына и жены ожесточила его до неузнаваемости и внушила ему уверенность, что он обязан отомстить за них, обязан воздать должным за должное. Эта уверенность не покидала его ни на минуту.

Он нашел Яна ван Дорна в самый момент приготовлений к переселению и присоединился к его каравану.

Мы видели, что ему удалось войти в доверие к боерам, в особенности же к ван Дорну, но видели также и то, что, не будь его, они не лишились бы всего своего стада. Цеце успели заразить своим ядом лишь часть животных, нетронутые же этим насекомым животные были отравлены уже Моором. По его же милости погибли и бараны. Он отлично видел, что они едят ядовитое растение, и не только не помешал им вдоволь насытиться, но еще радовался, глядя, как жадно они набросились на пищу. Это было началом его мести.

Гильди, лошадь Пита, осталась цела только благодаря тому, что Моор определил ей роль в плане, придуманном для погибели старшего сына бааза.

Он намеревался в одну из ночей, посреди пустыни, угнать лошадь, на которую должны были нагрузить необходимую в дороге провизию и подарки для вождя тебелов, Мозелекатсэ, предварительно отобрав незаметно у Пита и его спутников оружие. Оставшись посреди карру без провизии, без проводника и без оружия, Пит и его спутники неминуемо должны были погибнуть. Только чудо могло спасти их.

Что касается каравана, то Карл де Моор позаботился и о нем. Он посеял уже между слугами боеров семена возмущения и надеялся, что оно вспыхнет, когда убедятся, что сын бааза не возвратится с ожидаемой помощью.

План этот был так хорошо задуман, что в скором времени все семейство Яна ван Дорна смело можно будет вычеркнуть из списка живых. Что с ним вместе погибало еще много ни в чем не повинных людей, – это было уже дело случая. Карл де Моор, не будучи от природы злодеем, хотя и задумался было над этим, но потом махнул рукой и решил, что войны без жертв не бывает.

Он заранее торжествовал победу, вполне уверенный, что уже начинает достигать заветной цели. Однако, по мере приближения к этой цели, в душе у него невольно возникал вопрос: справедливо ли он обвиняет ван Дорна в смерти своего сына? Неужели в самом деле этот справедливый, добросовестный и заботливый человек мог равнодушно смотреть, как убивали его беззащитного сына, и не подать ему помощи? Это просто невероятно! Так мог бы поступить только дикарь или злейший враг. Ни тем, ни другим ван Дорн не был. Сколько Моор ни наблюдал за ним, он не находил в нем ни одной несимпатичной черты. Можно предположить только одно, что он с тех пор совершенно изменился: смягчился и стал человечнее. Это немудрено: мало ли как люди меняются под влиянием известных обстоятельств!.. Ведь вот он, Моор, тоже изменился до неузнаваемости, хотя совершенно в другую сторону…

Успокоенный этим, Карл де Моор решил не поддаваться слабости и не отступать ни на шаг от своей цели. Но когда госпожа ван Дорн протянула ему руку и высказала свое доверие, он вновь чуть не изменил себе: ему стало прямо совестно той отвратительной, предательской роли, которую он разыгрывал перед нею. Он едва решился коснуться ее руки и, не будучи в состоянии скрыть своего волнения, поспешил уйти от матери человека, которого собирался погубить.

Ему захотелось наедине с самим собою еще раз проверить свои чувства к ван Дорну и справедливость мести ему. Он пошел к реке и не заметил там Пита. Молодой человек неподвижно сидел на берегу реки, погруженный в какие-то, очевидно, невеселые думы.

Было уже поздно, вся окрестность озарялась полною луною, величаво плывшею по темно-синему небу.

– Это вы, господин де Моор?! – воскликнул Пит, увидав приближавшуюся высокую мрачную фигуру своего тайного врага. – А я думал, что вы уже давно спите… Признаюсь, я никак не ожидал встретить вас здесь в такую пору. Прогуливаться ночью одному и глядеть на луну – простительно только таким молокососам, как я, а вы ведь, право, кажется, не способны на такую сентиментальность.

Напускной веселый тон молодого человека, так резко противоречивший мрачным мыслям Моора, невольно заставил его вздрогнуть и прийти в себя.

Не замечая этого, Пит фамильярно взял под руку своего будущего спутника и продолжил:

– Говоря откровенно, я очень рад, что встретил вас. Мне хотелось бы немножко поговорить с вами относительно нашего путешествия. По правде сказать, мы отправляемся в экспедицию довольно опасную, так что можем, пожалуй, и не вернуться из нее. Я даже предчувствую кое-что.

Карл де Моор снова вздрогнул и пристально посмотрел на молодого человека. «Что это он: догадывается и выпытывает у меня или говорит так, безо всякой задней мысли?» – мелькнуло у него в голове.

– Почему явилось у вас такое дурное предчувствие? – спросил он суровым, почти угрожающим тоном. – Я не знал, что вы верите разным…

– О, вы напрасно думаете, что я способен верить предчувствиям и подобному вздору! – поспешно перебил Пит. – У меня раньше никогда не бывало никаких предчувствий. Вы ведь видели, как я старался уверить мать и сестер в том, что бояться особенно нечего, но в душе я отлично сознаю всю рискованность нашего предприятия. Я ведь уже не ребенок и кое-что смыслю. Обсудив все, я нашел нужным просить Гендрика и Андрэ, чтобы они, в свою очередь, отправились в сопровождении Смуца к Мозелекатсэ, если мы не вернемся через пятнадцать дней. В последнем случае нас следует считать погибшими и не успевшими ничего сделать. Пусть тогда хотя они постараются добиться успеха. Но эта предосторожность вовсе, конечно, не мешает мне надеяться на счастливый исход нашего дела… Теперь вот что, дорогой господин де Моор. Мы долго будем вместе. Вы, вероятно, найдете, что я немного… жизнерадостен и болтлив для вас. Ради Бога, не сердитесь на меня. Постараюсь не слишком надоедать вам, но если иногда… ведь не молчать же всю дорогу?.. Итак, если иногда мне захочется обратиться к вам с каким-нибудь вопросом или попросить вашего совета… вы так опытны… то вы позволите мне… Повторяю, не буду очень досаждать вам и приложу все старания, чтобы заслужить ваше расположение. Но, Господи, отчего вы так дрожите?.. Что с вами?.. Вам, может быть, холодно?

Моор, действительно, дрожал как в лихорадке. Слова, а главное искренний и доверчивый тон молодого человека сильно взволновали его и чуть было не заставили отказаться от всех его планов. Но вспомнив свою клятву на могиле умершей жены, он страшным усилием воли превозмог свое волнение и, вырвав свою руку из-под руки Пита, глухо пробормотал:

– Да, действительно, здесь немного… свежо. Но ничего… не беспокойтесь… Оставьте меня…

– Вот вы уже и рассердились, – сказал Пит, глядя на этого странного человека, – а я, право, не хотел сердить вас… Я сейчас уйду, позвольте мне только сказать вам еще несколько слов. Я давно хотел поговорить об этом с вами, дорогой господин де Моор. Во время нашего первого движения сюда я часто наблюдал за вами, и мне кажется, что вы, несмотря на вашу… суровую наружность, обладаете очень хорошим и добрым сердцем. То же самое говорит и отец, а он знает людей. Но, по всей вероятности, вас гнетет какое-нибудь тайное горе и кладет на ваше лицо такую мрачную тень. Как бы мне хотелось рассеять вашу печаль, чтобы и вы могли радостнее смотреть на мир Божий… Неужели вам уже недоступны радость и веселье? Неужели вам легче таить в себе ваше горе? Расскажите его нам, и мы употребим все усилия, чтобы утешить вас, и, если можно, облегчить вам ваше несчастие. Вы знаете, как мы все уважаем вас, и как нам тяжело смотреть на вас…

Но Карл де Моор уже пришел в себя. Слова Пита напомнили ему о его несчастии и данной им страшной клятве. Жажда мести снова овладела всем его существом. Повелительным движением руки он остановил словоизлияния молодого человека и сказал резким и более обычного суровым тоном:

– Я вам очень благодарен за ваши добрые намерения, но прошу не вмешиваться в мои дела. Я терпеть не могу этого. Предоставьте мне заботиться о себе лично. Что же касается моей наружности, то мне решительно все равно, – нравится она кому или нет. Каким я кажусь, таким навсегда останусь. Изменить меня никто и ничто не в силах. Запомните это раз навсегда и более никогда не приставайте ко мне с неуместными вопросами. Я вам разрешаю обращаться ко мне только по делу. Поняли?

Пит хотел что-то возразить, но вдруг послышался шум со стороны реки, – как будто гребли веслами.

– Лодка? – с изумлением прошептал Пит. – Не может быть! Откуда могла взяться лодка?

– Вероятно, плывут дикари, – заметил Моор. – Кроме дикарей, некому быть, а со здешними дикарями не всегда удобно иметь дело. Я их хорошо, слишком хорошо знаю. Вот мы сейчас увидим.

Он спрятался за дерево и осмотрел захваченный с собою роер. Пит последовал за ним.

Вскоре они увидели пирогу, в которой сидел какой-то человек, вся одежда которого состояла из одной рубашки.

Карл де Моор приложил к плечу ружье и прицелился.

– Ради Бога, что вы хотите делать?! – быстро прошептал Пит. – Ведь он один и не только не может нанести нам вреда, а, напротив, мы еще можем получить от него пользу. Окликнем его и спросим, не знает ли он, где теперь находится Мозелекатсэ.

Карл де Моор пожал плечами и злобно проговорил:

– Чтобы я стал щадить дикарей – никогда! Разве они пощадили…

Он не договорил и нажал на курок; но в это мгновение Пит подтолкнул его под локоть, и пуля пролетела далеко в сторону.

– Как вы смели это сделать?! – сверкнув глазами, прошипел Моор. – Почем вы знаете, что он один? Может быть, он послан разведчиком и за ним целое полчище этих исчадий ада!

Возмущенный Пит хотел было ответить так же резко, но человек, плывший в пироге, вдруг закричал на самом чистом голландском языке:

– Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте!.. Я христианин… Если вы тоже христиане, то, во имя всего, что для вас свято, спасите меня… Я бежал от дикарей.

Услыхав этот голос, Карл де Моор задрожал как осиновый лист. Он был потрясен до такой степени, что вынужден был опереться о дерево, чтобы не упасть.

– Господи, что это с вами? – удивленно спросил Пит, подхватывая его под руку.

– О, Боже мой!.. Боже мой!.. – шептал Моор. – Пит… если этот голос… не обманывает меня, то я… буду вашим должником… на всю жизнь… буду вечно молиться за вас… Но нет… это… невозможно!

Между тем, беглец подвел свою пирогу к берегу и одним прыжком выскочил из нее. Очутившись на земле, он в недоумении остановился, не решаясь, очевидно, подойти к деревьям, где он видел людей, которые только что стреляли в него и ничего не ответили на его слова. Он стоял прямо под лучами луны, так что совершенно ясно можно было разглядеть его благородные черты лица и стройную гибкую фигуру, едва прикрытую рубищем. Это был молодой белый человек, одних лет с Питом или немного постарше.

Вглядевшись пристальнее в лицо незнакомца, Моор испустил раздирающий душу крик. Отбросив далеко в сторону ружье, он ухватился за Пита, все время стоявшего в полнейшем недоумении, и прерывающимся голосом произнес:

– Это он… он… Лауренс!..

– Отец!.. Дорогой отец! – в свою очередь воскликнул незнакомец, услыхав слова Моора.

Но Карл де Моор все еще не решался верить действительности. Сын, которого он считал мертвым и оплакивал уже пять лет, сын, за которого он собирался мстить ни в чем не повинным людям, – этот самый сын жив и простирает к нему объятия!

Несчастный отец широко открытыми глазами глядел на дорогое ему лицо, но не в состоянии был сдвинуться с места.

Пит опомнился первый. Подойдя к незнакомцу, он спросил его:

– Да скажите, ради Бога, кто вы?

– Я – Лауренс де Моор, – ответил незнакомец. – Неужели пятилетний плен у бушменов так изменил меня, что отец не может сразу узнать своего сына?.. Отец, дорогой, милый отец! Это я, твой Лауренс!

С этими словами он подбежал к отцу и бросился ему на грудь.

Карл де Моор уже пришел в себя. Прижав к груди сына, он потом нежно отстранил его и, обратившись к Питу, притянул его к себе, крепко обнял и глубоко взволнованным голосом произнес:

– Без вашего вмешательства, благородный и великодушный юноша, я сделался бы убийцей своего собственного сына!

– От души благодарю вас и я, – проговорил Лауренс, протягивая Питу руку. – Но позвольте мне узнать имя моего спасителя…

– Ван Дорн, – отвечал Пит, горячо пожимая руку молодого человека.

– Ван Дорн?.. Вы родственник Яна ван Дорна?

– Я его сын.

– А! – воскликнул Лауренс. – И я не мог догадаться! Ваш отец вполне достоин иметь такого сына. Я не знаю более честного человека и преданнейшего друга. Все мои несчастья и начались с того дня, когда я имел глупость покинуть тот отряд охотников, которым он командовал.

Если бы молодые люди взглянули в эту минуту на Карла де Моора, они ужаснулись бы страшной бледности, покрывшей его лицо при последних словах сына. Но им было не до того: они были слишком увлечены своим знакомством, вскоре перешедшим в самую искреннюю дружбу.

– Но по какому странному случаю мы встретились здесь, в этой пустыне? – продолжал Лауренс. – Если я очутился здесь, то это очень просто. Но как попали сюда вы, да еще с моим отцом, – этого я никак не могу понять.

В коротких словах Пит объяснил причину переселения боеров и добавил:

– Судьба жестоко преследует нас. В настоящее время мы дошли до того, что не имеем возможности двинуться далее. Не знаю, что сталось бы с нами, если бы вашему отцу не пришла в голову счастливая мысль просить помощи у Мозелекатсэ, вождя племени тебелов. Завтра утром мы с вашим отцом отправляемся в путь. Вы, конечно, не откажетесь сопровождать нас?

– Конечно. Но я бы не советовал предпринимать этого путешествия именно теперь, – заметил Лауренс. – В настоящую минуту тебелы ведут войну с бушменами, у которых я был в плену. Только благодаря этому я и спасся. Пользуясь тем, что надзор за мною был ослаблен, я бежал. Несколько дней я скрывался в лесу, питаясь кореньями, потом напал на эту реку, случайно нашел у берега пирогу и вот в ней добрался сюда.

– А куда же ты направлялся? – спросил окончательно пришедший в себя Карл де Моор и внимательно вслушивавшийся в слова сына.

– У меня был хорошо обдуманный план, – ответил Лауренс. – Я уверен, что эта река впадает в реку Лимпопо. Устье этой реки образует небольшую бухту и даже порт, где есть люди. Они наверное не оставили бы меня без помощи. Вот туда-то я и рассчитывал пробраться.

– Ваш план превосходен! – вскричал Пит. – Отчего бы и нам всем не воспользоваться им? Если, как вы говорите, от тебелов нам теперь трудно ожидать помощи, то нам лучше всего воспользоваться вашим планом. Нам и в голову не приходила эта мысль. Нужно будет сообщить ее отцу.

– Да, это, действительно, будет гораздо лучше, – подтвердил и Карл де Моор.

Все трое направились к лагерю, продолжая обсуждать подробности передвижения всей колонии по реке до порта Лимпопо.

Когда отец и сын вошли в хижину первого, они снова бросились друг другу в объятия и принялись рассказывать все пережитое ими во время разлуки.

Через некоторое время явился Пит с большим свертком в руках и сказал с обычной ему задушевностью:

– Простите за мое непрошеное вмешательство в вашу беседу, но я не мог удержаться, чтобы не поспешить передать вам искренние поздравления всех наших, обрадованных вашей встречей. Все с нетерпением ждут утра, чтобы познакомиться с Лауренсом. Кстати, я вот принес кое-что для него от моей матери. Узнав, что он одет уж слишком… по-дикарски, она посылает часть моего гардероба и просит вас, Лауренс, носить это, пока мать и сестра не сошьют вам нового платья… Пожалуйста, извините, если что не так. До свидания, до завтра!

Желая избежать благодарности, молодой боер сунул в руки Лауренса сверток и поспешно убежал, но Лауренс бросился за ним и молча крепко обнял.

Когда Лауренс возвратился назад в хижину, то был очень удивлен, увидев своего отца на коленях, горько плачущего перед свертком, принесенным Питом.