Текст книги "Гвен Винн. Роман реки Уай"

Глава шестьдесят третья
Странное признание святого отца

– Он уехал – сдался! Радуйтесь, мадам!

Так говорит отец Роже в гостиной Ллангоррен Корта; здесь же сидит миссис Мердок.

– Кто, Грегори? (Присутствуй здесь ее супруг, было бы «Pere»; но они наедине). Кто уехал? И почему я должна радоваться?

– Le Capitaine!

– Ха! – восклицает она, показывая, что получила ответ на свой вопрос.

– Вы уверены? Новость кажется слишком хорошей, чтобы быть правдой.

– Тем не менее это правда; он уехал. Другое дело, вернется ли. Будем надеяться, что не вернется.

– Надеюсь от всего сердца.

– Да, мадам, как и я сам. Этой chien de chasse (Охотничья собака, фр. – Прим. перев.) нам следовало опасаться больше всей остальной своры. И сейчас следует опасаться. Разве он подумал, что след слишком остыл, и решил отказаться от охоты. Надеюсь, я способствовал этому, устроив небольшой камнепад. Как удачно, что я тогда его заметил; и как хитро придумал, чтобы сбить его с толку. Не правда ли, cherie?

– Превосходно! Все превосходно с начала до конца! Вы удивительно проявили себя, Грегори Роже!

– Надеюсь, я достоин Олимпии Рено?

– Безусловно!

– Merci! Пока все идет хорошо, и ваш раб считает, что трудился не зря. Но нужно еще многое сделать, прежде чем мы приведем наш корабль в безопасную гавань. И сделать быстро. Мне не терпится сбросить эту сутану – слишком долго я в ней прячусь – и начать по-настоящему наслаждаться жизнью. Но есть еще одна, более важная причина для поспешности: нас окружают рифы, на которые наш корабль может наскочить ежедневно, ежечасно. Видите ли, капитан Райкрофт был не единственным таким рифом.

– Ришар , le bracconier, вы о нем говорите?

– Нет, нет, нет! Его нам можно не опасаться. Я вам говорил, его уста запечатаны веревкой, одетой на шею; и при малейшем намеке я эту веревку затяну. Мне большие опасения внушает мсье, votre mari (Ваш супруг, фр. – Прим. перев.).

– Почему?

– По многим причинам, но прежде всего из-за его языка. Невозможно предвидеть, о чем проболтается пьяный; а мсье Мердок почти не бывает трезвым. Предположим, он проговорится, скажет что-нибудь о… ну, мне не нужно уточнять, о чем. Нас по-прежнему многие подозревают, и, как огонь, поднесенный к хворосту, начнут расходиться слухи.

– C’est vrai (Верно, фр. – Прим. перев.)!

– К счастью, у мадмуазель нет близких родственников мужского пола, и никто особенно не интересуется ее судьбой, кроме жениха и второго влюбленного, этого отвергнутого деревенщины, сына Шенстона. Его можно не принимать в расчет. Если даже он что-нибудь подозревает, у него не хватит ума разгадать загадку и доказать что-нибудь; а что касается гусара, будем надеяться, что он отчаялся и уехал туда, откуда явился. Хорошо также, что у него нет друзей или близких знакомых в графстве Херефорд. Будь по-другому, мы бы не избавились от него так легко.

– И вы считаете, что он уехал навсегда?

– Да; по крайней мере так кажется. Вторично вернувшись в гостиницу – на этот раз в спешке, – он привез с собой мало багажа. И все, что имел, увез с собой. Так я узнал от одного служащего гостиницы, который разделяет нашу веру. На вокзале сказали, что он взял билет до Лондона. Конечно, это ничего не значит. Он может направляться куда угодно, в любое место земного шара, если почувствует склонность в данных обстоятельствах. И я был бы рад, если бы он так поступил.

Он меньше радовался бы, если бы узнал, что на самом деле произошло на вокзале. Покупая билет, капитан Райкрофт спросил, может ли от быть виписан до Булони. К тому же отец Роже не знал, что до Лондона куплены два билета: первого класса для самого капитана и второго – для лодочника Уингейта. Они путешествуют вместе, хотя и в разных вагонах, что соответствует их различному положению в жизни.

Ничего об этом не зная, поддельный священник – как он сам только что признался – радуется при мысли о том, что еще одна вражеская фигура в игре, которую он так искусно ведет, исчезла с шахматной доски. Вскоре все они будут сняты: ферзь, ладьи, кони и слоны. Остается один король, но он уже шатается: ибо Льюин Мердок вот-вот сопьется до смерти. Именно его называет священник королем…

– Он подписал завещание?

– Qui.

– Когда?

– Сегодня утром, перед уходом. Завещание написал юрист, его клерк был свидетелем…

– Все это я знаю, – прерывает ее священник, – потому что сам послал их. Позвольте мне взглянуть на документ. Надеюсь, он у вас?

– У меня в руках, – отвечает он, порывшись в ящике и протягивая ему сложенный листок пергамента. – Le voila!

Она расправляет перед ним листок, не для того, чтобы он его прочел, а только взглянуть на подписи и убедиться, что они поставлены верно. В завещании он знает каждое слово, потому что сам его продиктовал. В документе, подписанном Льюином Мердоком, говорится, что хозяин поместья в случае своей смерти все поместье Ллангоррен Корт – он его единственный владелец, и у него нет никаких родственников, которые могли бы претендовать на наследство, – оставляет своей супруге Олимпии, урожденной Рено; затем ее детям, если таковые появятся; а если не будет и их, то Грегори Роже, священнику римской католической церкви; в случае же его смерти, предшествующей смерти других наследников, упомянутых в завещании, поместье переходит во владение монастыря… в Булони, Франция.

– За эту последнюю статью, Грегори, вам должны быть благодарны монашки из Булони; вернее, настоятельница, леди Превосходство или как там ее называют.

– Она будет благодарна, – отвечает священник с сухой усмешкой, – если получит наследство. К несчастью для нее, переход имущества маловероятен; к тому же оно пройдет через столько рук, что мало что останется для нее. Нет! – неожиданно восклицает он, меняя насмешливый тон на серьезный. – Если мы не предпримем никаких шагов, вскоре в Ллангоррене не остнется ничего ни для кого – даже для вас, мадам. Под пальцами мсье, когда он держит в них карты, состояние тает, как снег на солнечной стороне холма. И даже в этот момент оно скользит вниз, падает – лавиной!

– Mon Dieu! – восклицает женщина встревоженно; она вполне понимает опасность, представленную в таком образном виде.

– Я не удивлюсь, если сегодня он станет беднее на тысячу фунтов, – продолжает священник. – Когда я уходил с переправы, он был в «Уэльской арфе», как мне сказали, бросал соверены на стойку бара с криком: «Орел или решка, кто выиграл?» Можете быть уверены, не он. Несомненно, сейчас он за игорным столом, окруженный шулерами, которые в последнее время слетаются к нему; он все время ставит крупные суммы на каждую карту и теряет «гроши, пенянзы, финансы», как называют их профессионалы. Если мы это не прекратим, вам останется меньше, чем стоимость этого листа бумаги. Comprenez-vous, cherie? (Понимаете, дорогая? Фр. – Прим. перев.).

– Parfaitement! (Вполне). На как это прекратить? Я понятия не имею. А вам что приходит в голову, Грегори?

Задавая этот вопрос, бывшая куртизанка наклоняется над столом и смотрит прямо в лицо фальшивому священнику. Он понимает суть ее вопроса, видит по тону и манере, в какой он задан, – оба свидетельствуют, что речь идет о большем, чем содержится в словах. Однако он не отвечает прямо. Даже между этими двумя дьяволами с человеческой внешностью, при всем их взаимопонимании, при том, что им нечего скрываться друг от друга, существует какое-то интуитивное нежелание прямо говорить о том, что у обоих на уме. Ибо на уме у них убийство – убийство Льюина Мердока!

– Le pauvre homme! (Несчастный человек, фр. – Прим. перев.) – восклицает священник, с сочувственным видом, который в этих обстоятельствах кажется смехотворным. – Коньяк убивает его – не дюймами, а милями; не думаю, чтобы он долго продержался. Это вопрос недель, может быть, только дней. Благодаря школе, которую прошел, я обладаю некоторыми медицинскими познаниями и могу это предсказать.

Радостное выражение мелькает на лице женщины – выражение почти демоническое: ведь это жена слышит о близкой смерти мужа!

– Вы думаете, только дни ? – спрашивает она оживленно, словно действительно заботится о здоровье мужа. Но тон ее выдает, так же как и голодный взгляд, с которым она ожидает ответа. И то и другие говорит, что она ждет подтверждения. И получает него.

– Да, только дни! – говорит священник, повторяя ее слова, как эхо. – Но в таком деле и дни важны, даже часы. Кто знает? В пьяном приступе он может поставить на кон все поместье. Другие так поступали, джентльмены гораздо значительней его, с титулами перед именами. Они сейчас богаты, а через час становятся нищими. Помню не один такой случай.

– Ах! Я тоже.

– Англичане решают такие проблемы, приставляя пистолет к виску и простреливая себе мозги. Правда, мсье особенно нечего простреливать; но не это нас интересует – меня так же, как и вас. Я рисковал всем: репутацией, о которой меньше всего забочусь, если дело удастся привести к благополучному завершению; но если не удастся, тогда… ну, мне нет необходимости говорить вам. Если станет известно, что мы сделали, нам придется изнутри знакомиться с английской тюрьмой. Мсье, который так безрассудно разбрасывает деньги, должен быть остановлен, или он нас всех погубит. Мы должны предпринять необходимые шаги, и быстро.

– Vraiment (Правильно, фр. – Прим. перев.)! Я снова спрашиваю вас – вы что-нибудь придумали, Грегори?

Он отвечает не сразу, но, казалось, задумывается и не решается дать ответ. А когда дает, то делает это в вопросительной форме. Вопрос его как будто не связан с тем, о чем говорилось раньше.

– Вас удивит, если сегодня вечером ваш супруг не вернется домой?

– Конечно, нет! Ни в малейшей степени! Почему меня должно это удивлять? Не впервые проведет он ночь без меня – так бывало десятки, сотни раз. Да, он много ночей провел в этой самой «Уэльской арфе».

– Несомненно, к вашей великой досаде, если вы не начали ревновать?

Она начинает смеяться, смех ее звучит жеманно и бессердечно, как когда-то в саду Мабилль. Перестав смеяться, она серьезно говорит:

– Было время, когда он мог заставить меня ревновать; могу в этом сознаться; но не сейчас, вы ведь знаете, Грегори. Сейчас он меня раздражает, я только радуюсь при мысли, что больше никогда его не увижу. Le brute ivrogne (Пьяное животное! Фр. – Прим. перев.)!

На это чудовищное заявление Роже лаконично отвечает:

– Может, и не увидите. – И, приблизив губы к ее уху, еле слышно добавляет: – Если все пройдет, как запланировано, не увидите!

Она не вздрагивает и больше ни о чем не спрашивает. Знает, что он составил план, который избавит ее от мужа, к которому она совершенно равнодушна, больше того, он стал для нее помехой. А судя по прошлому, она вполне может рассчитывать на планы Роже. Они всегда исполняются.

Глава шестьдесят четвертая
Необычный законоучитель

По Уаю между Ллангоррен Кортом и переправой Рага вверх по течению движется лодка. В ней два человека – не Вивиан Райкрофт и Джек Уингейт, а Грегори Роже и Ричард Демпси.

Бывший браконьер за веслами – вдобавок к своей новой должности он управляет скифом, который сменил в поместье «Гвендолин». Сегодня утром он отвез хозяина на переправу Рага и оставил его там; вечером он должен будет отвезти его домой.

Эти два места находятся на противоположных берегах реки, и их соединяет кружная дорога, которая плохо подходит для колесных экипажей; поскольку Льюин Мердок к тому же плохой всадник, он предпочитает водный путь и часто, как и сегодня, им пользуется.

Это тот самый день, в который состоялся зловещий разговор отца Роже с мадам, зная, что лодка должна вернуться на переправу, священник занимает в ней место. Дело не в том, что он не любит ходить или вынужден так передвигаться: теперь к его услугам лошадь, и он часто совершает поездки верхом. Но в этот день он оставляет лошадь в конюшне и идет в Ллангоррен пешком, зная, что будет возможность вернуться на скифе.

Не желание удобств заставляет его так поступить. Грегори Роже хочет завершить тот зловещий план, о котором разговаривал тет-а-тет с той, кого называет «cherie».

Хотя он потребовал лодку и гребца, который известен ему не только своим умением грести, священник тем не менее молчит. Бывший браконьер привык к его манерам и видит, что тот задумал что-то необычное и что ему самому предстоит оказать какую-то услугу или принести жертву. Это совем не дичь и не рыба. Теперь он замается делами поважнее и ожидает, что услугу от него тоже потребуют серьезную. Однако у него нет ни малейшего представления, в чем она будет заключаться, хотя ему уже задали несколько вступительных вопросов. Первый из них таков:

– Вы не боитесь воды, Дик?

– Не очень, ваше преподобие. А зачем мне ее бояться?

– Ну, вы так не привыкли мыть лицо – я прав в своих догадках: вы его моете раз в недель? – что мой вопрос вполне объясним.

– О, отец Роже! Это было в прошлом, когда я жил один и мыться было не для кого. Теперь я в респектабельном обществе и умываюсь ежедневно.

– Рад слышать об улучшении ваших привычек и что они соответствуют вашему повышению. Но мой вопрос не имеет отношения к вашим омовениям – а скорее к умению плавать. Если не ошибаюсь, вы плаваете, как рыба?

– Нет, не как рыба. Это невозможно.

– Ну, тогда как выдра?

– Что-то подобное, если угодно, – со смехом отвечает Коракл.

– Вероятно, очень похоже. Но неважно. Не будем спорить о ваших способностях пловца. Я полагаю, вы сумееет добраться до любого берега этой реки, если скиф перевернется, а вы в нем сидите?

– Боже, отец Роже! Для меня это ничего не значит! Я доплыл бы до берега, если бы до него были мили!

– А можете в таком виде, как сейчас, в одежде, в обуви и со всем остальным?

– Не только смогу, но и смогу перенести какую-нибудь тяжесть.

– Подходит, – отвечает спрашивающий, очевидно, удовлетворенный; потом снова погружается в молчание; Дику остается только гадать, зачем его об этом расспрашивали.

Но молчание длится недолго. Через одну-две минуты, словно очнувшись от задумчивости, отец Роже снова спрашивает:

– А перевернется ли скиф, если я встану на борт – я имею в виду надавлю всем своим весом?

– Конечно, ваше преподобие, хоть вы и немного весите, перевернется, как лохань.

– Перевернется вверх дном, как ваш старый коракл?

– Ну, не так быстро, как коракл. Но все равно поплывет вверх дном. Хотя большая лодка, к тому же неуклюжая, тоже переворачивается легко, даже если на борт встанет нетяжелый человек.

– Тем более тяжелый, такой, как вы?

– Я и пытаться не стану, ваше преподобие: ведь со мной в лодке вы.

– А если бы был кто-нибудь другой – и если бы это было вам выгодно?

Коракл вздрагивает, услышав этот вопрос, который делает понятней предшествующие расспросы, удивлявшие браконьера. Он видит, куда правит этот священник.

– Попытался ли бы я, ваше преподобие? Ну, как вы говорите, все зависит от выгоды. Я не возражаю против небольшого купания, если могу при этом заработать. Много раз в морозные ночи я чуть не замерзал, ловя лосося, чтобы продать его за полцены. Если бы мне показали честный способ заработать, я бы не стал ждать, пока лодка перевернется, а просто прыгнул бы за борт.

– Тогда можете попробовать, мсье Дик. Но чтобы заработать честные деньги, переворачивание лодки может стать обязательным условием.

– Пусть будет так, ваше преподобие. Я готов выполнить, если вы меня попросите. Может быть, – продолжает он вопросительным тоном, – кто-нибудь еще может вместе со мной окунуться в воду?

– Да, может, – отвечает священник, переходя к делу. – Вернее должен, – продолжает он, – потому что если он этого не сделает, очень вероятно, что все мы пойдем ко дну, и скоро.

Коракл ни о чем не спрашивает. Он почти догадывается, о ком идет речь, и уверен, что долго гадать ему не придется.

Вскоре он получает новый материал для размышлений, потому что священник замечает:

– Несомненно, mon ancien bracconier (Мой бывший браконьер, фр. – Прим. перев.), вы должны быть благодарны шансу, который так изменил обстоятельства вашей жизни. Но, возможно, вы не вполне удовлетворены и желаете чего-то большего. И вы бы это получили, если бы не человек, который упрямо против этого возражает.

– Могу я узнать, кто это, отец Роже?

– Можете и узнаете. Не называя имен, это тот, кого вы повезете в лодке назад в Ллангоррен.

– Я так и думал. И если не ошибаюсь, он тот, кому не мешало бы искупаться, по мнению вашего преподобия?

– Да, ему это пошло бы на пользу. Это может излечить его от дурных привычек – пьянства, картежной игры и тому подобного. Если он не излечится от них, и немедленно, скоро в Ллангоррене не останется ни акра земли и ни пенса в его кошельке. Ему придется вернуться к нищенству и в Глингог; а вы мсье Коракл, вместо того чтобы быть хранителем дичи и иметь в перпективе другие более приятные возможности, должны будуте вернуться к браконьерству, ночной ловле рыбы и тому подобному. Вы этого хотите?

– Будь я проклят, если хочу! И сделаю все, чтобы этого не было! Только, ваше преподобие, покажите мне путь.

– Есть только один путь, о котором я могу подумать.

– И каков он, отец Роже?

– Да просто встаньте на борт лодки и переверните ее вверх дном.

– Сделаю. Когда и где?

– Когда будете возвращаться назад. Место можете выбрать сами – выберите удобное и безопасное. Только смотрите не утоните сами!

– Не беспокойтесь. Нет воды, в которой мог бы утонуть Дик Демпси!

– Конечно, – шутливо соглашается священник, – думаю, что нет. Если вам суждено умереть от удушья, то не в воде; средство удушения будет другим – более соответствующим той жизни, которую вы вели. Это пенька! Ха-ха-ха!

Коракл тоже смеется, но с гримасой волка, воющего на луну. Луна, освещающая его лицо, показывает, что грубая шутка ему не понравилась. Но, вспоминая, как высвободил предательскую доску на мостике, ведущем в Аберганн, он молча глотает ее. Постепенно у него тоже появляются возможности сказать свое слово о делах в Ллангоррен Корте, и живущие там должны будут его выслушать, или их, как филистимлян Газы, притащат за уши.

Но бывший браконьер пока не готов выступать в роли Самсона; и как ни раздражет его шутка священника, он вынужден проглотить свое раздражение и никак его не показать.

Да и нет у него времени на разговоры – не в скифе. Вперди показался уже причал переправы Рага; отец Роже обменивается с Кораклом несколькими словами шепотом и выходит.

А говорит он следующее:

– Сто фунтов, Дик, если сделаете. Вдвое больше, если проделаете все искусно!

Глава шестьдесят пятая
Почти “извращенец”

Майор Магон стоит у одного из передних окон своего дома в ожидании обеда, когда видит фиакр, подъезжающий к его двери, а в экипаже – лицо своего друга.

Он не задерживается, чтобы позвонить в колокольчик, а с истинно ирландской импульсивностью бежит, сам открывая дверь.

– Капитан Райкрофт! – восклицает он, хватая приехавшего за руку и помогая ему выйти из экипажа. – Рад снова видеть вас в Булони. – И тут он замечает молодого человека, который соскакивает с высокого сидения, на котором сидел рядом с кучером. – Часть вашего багажа?

– Да, майор, мой старый уайский лодочник Джек Уингейт, о котором я вам рассказывал. И если вам будет удобно приютить нас на день-два…

– Не говорите об удобствах и забудьте о времени. Чем дольше вы со мной останетесь, тем большее удовольствие мне доставите. Ваша старая комната вас ждет; и Муртаг приготовит койку для вашего лодочника. Мурт! –Это к своему слуге, тоже бывшему военному и тоже ирландцу, который появился, услышав шум. – Позаботься о вещах капитана Райкрофта и о мистере Уингейте. Присмотри, чтобы все было благополучно размещено. А теперь, старина, идемте в дом. Они обо всем позаботятся. Вы как раз вовремя, чтобы пообедать со мной. Я уже собирался садиться есть in solus (Один, лат. – Прим. перев.), оплакивая свое одиночество. Ну, никогда не знаешь, когда тебя ждет удача. Но вам не повезло. Если не ошибаюсь, обед у меня сегодня не из лучших. Но я знаю, что вы не гурман; и это меня утешает. Идемте!

Они вошли в дом, предоставив старому солдату расплачиваться с кучером, заносить багаж и продемонстрировать перед Уингейтом достоинства кухни.

Вскоре после того как капитан Райкрофт умылся – необходимость после морского путешествия, пусть и короткого, – хозяин провел его в столовую.

Они садятся за стол, и майор спрашивает:

– Что вас так задержало, Вивиан? Вы обещали вернуться самое позднее через неделю. Но прошло несколько месяцев! Отчаявшись вас увидеть, я уже собирался подать объявление : «Невостребованный багаж будет продан для возмещения издержек!» Ха-ха!

Райкрофт подхватывает его смех, но так слабо, что друг его видит: облако не исчезло; напротив, оно еще темней, чем раньше.

Надеясь как-нибудь рассеять его, майор своим низким голосом с сильным ирландским акцентом говорит:

– Вы как раз вовремя, чтобы спасти свое имущество от молотка аукциониста. И раз вы оказались здесь, я намерен вас удержать. Поэтому, старина, готовьтесь к неограниченному пребыванию в Булони. Вы ведь согласны?

– Вы очень добры, майор; однако это зависит…

– От чего?

– От того, как я исполню свое поручение.

– О! На этот раз у вас есть поручение? Какое-то дело?

– Да.

– Ну, поскольку раньше у вас никакого дела не было, это дает мне надежду на то, что и другие ваши дела решены, и теперь вы сыграете роль не стремительной кометы, а неподвижной звезды. Но, говоря серьезно, Райкрофт: вы говорите о деле; могу я узнать о его характере.

– Не только можете, но и должны. Нет, даже больше, майор: я прошу вас о помощи.

– Каким бы ни было это дело, можете на меня рассчитывать: от «расшибалочки» до убийства. Только скажите, чем я вам могу помочь.

– Ну, майор, прежде всего я прошу вас помочь в получении необходимых сведений.

– Сведений? Они относятся к молодой леди, которую вы потеряли? Которая исчезла из дома? Она найдена?

– Да, ее нашли – утонувшей!

– Утонувший? Да смилостивится над нами господь!

– Да, майор. Гвендолин Винн больше не живет в доме, в котором выросла. Теперь у нее вечный дом – небо!

Серьезный тон и выражение боли на лице капитана изгоняют из головы слушателя всякие мысли о веселье. Момент слишком священный для смеха; в разговоре двух друзей, собратьев по оружию, наступает пауза; они обмениваются лишь вежливыми замечаниями, когда хозяин приглашает гостя отведать то или иное блюдо.

Майор больше не расспрашивает, предоставляя гостю продолжать разговор.

Райкрофт наконец начинает снова говорить и рассказывает все, что произошло с тех пор, как они в последний раз сидели вместе за столом.

Он сообщает только факты, сохранив при себе свои предположения. Но Магон, сам сделав их, говорит вопросительно:

– Итак, у вас возникло подозрение, что здесь то, что обычно называют грязной игрой?

– Больше чем подозрение. Я в этом уверен.

– Дьявольщина! Но кого вы подозреваете?

– Того, кто сейчас владеет поместьем, – ее двоюродного брата мистера Льюина Мердока. Хотя у меня есть основания полагать, что в этом замешаны и другие; один из них француз. Я приехал в Булонь в основном для того, чтобы расспросить о нем.

– Француз. Вы знаете, как его зовут?

– Да. Во всяком случае знаю имя, под которым он выступает по ту сторону пролива. Помните тот вечер, когда мы проходили мимо заднего входа в монастырь, в котором учится ваша сестра? Мы видели там экипаж – наемную карету.

– Конечно, помню.

– И как я сказал, что человек, только что вышедший из кареты, напоминает священника, которого я видел день-два назад?

– И это помню. Я еще пошутил, что вы не можете отличить одну овцу от другой в стаде, если все они одного цвета – черного. Что-то в этом роде я сказал. Но каковы ваши предположения?

– Не предположения, а убеждение, что в тот раз я видел своего херефордширского священника. С тех пор я видел его несколько раз, хорошо присмотрелся и уверен, что это был он.

– Вы не сказали мне его имени.

– Роже – отец Роже. Так он называет себя на Уае.

– Допустим, мы его опознаем. Что следует из этого?

– Многое следует, вернее, зависит от опознания.

– Объясните, Райкрофт. Я буду терпеливо слушать.

Райкрофт объясняет; он рассказывает вторую главу – о делах иезуита на Уае, насколько они ему известны; историю любви и утраты Джека Уингейта, так странно напоминающую его собственную; шаги, предпринятые лодочником впоследствии; короче, все, что, по его мнению, связано с темой.

– Действительно странная история, – соглашается майор, выслушав до конца. – Но неужели ваш лодочник верит, что священник воскресил его мертвую возлюбленную и привез сюда, чтобы отдать в монастырь?

– Да, верит; и не без оснований. Мертвую или живую, священник или кто-то из его сообщников извлекли девушку из гроба и из могилы.

– Это была бы замечательная история, если она правдива; я имею в виду не похищение тела, а воскрешение. Там, где вмешиваются иезуиты, все возможно. Как подумаешь, что они умеют заставлять статуи ходить, а картины – проливать слезы. О, да. Эти ультрамонтанисты-католики на все способны.

– Но к чему им все эти хлопоты, связанные с бедной девушкой, дочерью мелкого херефордширского фермера? – спрашивает Райкорфт. – Самое большое ее приданое – сотня фунтов. Вот что меня удивляет!

– Не нужно удивляться, – лаконично замечает майор. – У иезуитов есть другие мотивы для заключения таких пташек в монастыри, кроме денег. Девушка хорошенькая? – спрашивает он после недолгого размышления.

– Ну, сам я ее никогда не видел. Но по описанию Джека, она была красавица – подобна ангелу. Правда, на свидетельство влюбленного нельзя положиться, но я и от других слышал, что мисс Морган была настоящей сельской красавицей.

– Правда? Это может все объяснить. Я знаю, что большинство монашенок хорошенькие; иезуиты таких предпочитают; вероятно, чтобы легче обращать других. Знаю, что они не прочь и мою сестру уговорить. Клянусь небом! Да я скорее увижу ее в гробу!

За этим заявлением майора настпает молчание; немного остынув, он продолжает:

– Итак, вы приехали, чтобы расспросить о монастыре и о… как звали девушку? Да, Морган!

– Не только о монастыре, хотя все это связано. Я приехал, чтобы узнать побольше о священнике, каков его характер, что у него в прошлом. И если возможно, узнать кое-что о прошлой жизни мистера Льюина Мердока и его француженки жены; для этого мне, вероятно, придется отправиться в Париж, если не дальше. Подводя итоги, скажу, что я намерен разгадать эту тайну, распутать все до последней нити. Я уже кое-какие нити распутал и кое-чего добился. Но мне нужна помощь. Как одинокий охотник, потерявший след, я нуждаюсь в совете товарища – и в помощи тоже. Вы будете со мной, майор?

– До самой смерти, мой дорогой мальчик! Я хотел сказать – до последнего шиллинга в кошельке. Но в этом вы не нуждаетесь. Поэтому скажу: до последнего моего вздоха!

– В благодарность вы получите мой последний вздох.

– Я в этом уверен. А теперь немного вина, чтобы согреться перед работой. Эй, Мурт! Принеси вина!

Муртаг послушался, убрав при этом со стола остатки обеда.

Как только готов пунш, майор вовзращается к теме, говоря:

– Теперь займемся подробностями. Какой шаг вы хотите сделать первым?

– Прежде всего нужно узнать, кто такой отец Роже. На этом берегу – кто он на том, я знаю. Если мы установим его связи с монастырем, это поможет нам открыть не один замок.

– Ну, я думаю, это сделать будет нетрудно. Моя сестренка Кейт пользуется милостью леди настоятельницы, которая надеется превратить ее в монашку. Теперь я это знаю! Как только обучение кончится, она покинет семинарию и переселится в место почище и с лучшей моральной атмосферой. Видите ли, старина, сам я не очень религиозен и не опасаюсь стать «извращенцем». Моей сестре оставили наследство при условии обучения в монастыре. Иначе она никогда не получила бы на это моего согласия. И никогда больше не ступит в него после окончания школы. Но деньги есть деньги; и хотя наследство небольшое, мы не можем его потерять. Понимаете?

– Вполне. И вы думаете, она сможет получить нужные сведения и не скомпрометировать себя?

– Абсолютно уверен. Кейт не простушка, хотя по возрасту она еще ребенок. Я ей дам инструкции, и она справится. В конце концов это может оказаться нетрудно. В этих монастырях тайны только для внешнего мира; внутри все известно и монашкам и послушницам. Сплетни – главное их занятие в жизни. Если было такое происшествие , о котором вы говорите, новая птичка в клетке, особенно англичанка, я уверен, все об этом узнают – за стенами, конечно. И Кейт сумеет уловить ветерок и передать его нам. Так что, Вивиан, старина, пейте свой пунш и сохраняйте хладнокровие. Думаю, что через несколько дней или даже часов вы будете знать, есль ли у некоего священника привычка посещать этот монастырь; и если есть, мы узнаем все относящееся к этому достойному джентльмену.

Кейт Магон оказалась вполне достойной оценки, данной ее братом.

На третий день она сообщила, что какое-то время назад – точное время оставалось неизвестным – в монастырь была доставлена английская девушка; доставил ее священник по имени Роже. Девушка –кандидатка в монашество, добровольно, конечно. Она примет постриг, как только закончится ее послушничество. Мисс Магон не видела новую послушницу – только слышала, что она красавица: ее красота наделала шуму даже в монастыре. Никому из пансионерок не разрешалось видеть ее или говорить с ней. Они знают только, что она блондинка, с золотистыми волсами, волосы роскошные, и что называют ее «Soeur Marie».

– Сестра Мари! – восклицает Джек Уингейт, когда Райкрофт пересказывает ему эти сведения, одновременно переводя «Souer Marie». – Это Мэри Морган, моя Мэри! Клянусь милостью неба, – добавляет он, размахивая в воздухе руками, – она выйдет их монастыря, или я умру у его ворот!