Книга: Радуга тяготения - Томас Пинчон

Если вкратце, то сюжет романа протекает в период с конца 1944 года по конец 1945 года в Европе (большей частью), где один из главных героев, Эния Ленитроп, пытается найти ракету V-2/А2, созданную нацистами, с серийным номером 00000.

Вас будут пугать сложным текстом, сценами секса/некрофилии/педофилии, матом, математическими выкладками по теории ракетостроения, огромным количеством персонажей и проч. и проч. Не думайте об этом тексте в таком русле. Однако вам точно не стоит читать произведение, если вас пугают нецензурная брань и описание сцен секса, а в текстах вам сложно разглядеть метафоры (говоря другими словами, когда в описании говна, вы видите только говно) и любое предложение свыше 500 знаков для вас уже непостижимая задача.

Очень часто рецензенты упоминают для сравнения с этим текстом "Улисса" Джойса. Хотя для меня сравнение не вполне корректное по ряду причин. Если, текст "Улисса" может быть сложен для понимания, так как был создан в начале 20-го века, то для него существует объемный комментарий. А текст "Радуги" намного ближе к нам, и более того вполне понимаем, если немного озадачится темой и копнуть Википедию на предмет Фау-2, Нордхаузена, Пенемюнде и т.п. Скажу честно, "Улисс" чтение заметно скучнее и уж точно не веселее.

В романе есть сюжет и есть действующие лица, несмотря на то, что некоторые в упор их не видят. И пусть та же Википедия говорит о том, что персонажей более 400, тем не менее, запомнить вам понадобиться значительно меньше. А если вы читаете электронную версию, то всегда сможете по поиску найти того или иного персонажа, чтобы вспомнить о ком идет речь (лично у меня таких персонажей было не более трёх). Большая часть сюжета, как я уже отмечал выше, вращается вокруг Ленитропа и Фау-2.

Сцен секса совсем не так уж и много в романе и все они в рамках приличия (ну почти). Скажем так, что в ряде романов постмодернистов, того же постсоветского пространства, секс и его описания встречаются гораздо чаще и менее прилично-лакированного (вспомнить хотя бы Берроуза или Сорокина).

Отдельно следует упомянуть перевод романа на русский язык. Переводчик полностью отказался от дополнительных комментариев. которые бы пролили свет для непосвященного читателя, поставив его в одинаковые условия с англоязычным читателем современности. Возможно такой подход имеет место быть и мне в той или иной степени он даже импонировал. Что меня действительно покоробило, так это употребление к месту или не к месту бранных выражений. К сожалению, я не говорю бегло на английском, чтобы иметь возможность прочитать этот роман в оригинале, но сравнивая те или иные места с русским переводом, могу точно сказать, что подчас использование жаргонизмов было совершенно неоправданно.

Я бы не стал рекомендовать к прочтению этот роман в рамках различных марафонов (насколько понимаю, что кто-то читал его именно так). Так как для того, чтобы понять это произведение, действительно следует приложить усилия, уметь читать между строк, хотеть не продираться сквозь текст, но получать от него удовольствие. Не соглашусь и с тем, что в текст романа словно попала бомба и вам приходится его по кусочкам его собирать. Или с тем, что среди потоков сознания героев, вы теряете суть и смысл, а потом вдруг приходит осознание от того, что вы прочитали. Еще раз повторюсь, что текст далеко не такой сложный для тех, кто подкован в литературе. И, конечно же, он может оказаться непосильным и испортить впечатление, если на тропу постмодернизма вы вступаете с такого романа.

Как говорится, имеющий уши да слышит. И пусть истинное сияние радуги окажется для вас не полукругом. как для древних, а истинным кольцом.

Конечно, где-то в недрах данного условного пространства находится некий манускрипт (или два, если считать священную книгу Павловцев), о чем в «Радуге тяготения» идет речь прямым текстом. Однако назвать его центром не получается, ведь ризоматичная структура «Радуги» подчиняется принципам гетерерогенности и временной нелинейности, о которой Пинчон пишет, как об одном из главных достижений художественного творчества. Однако наличие этой литературезированной территории по-видимому является залогом того, что нечто под названием «Радуга тяготения» спорадически предстает в виде традиционных выразительных средств, имеющих целью описать некие качества определенных объектов. Пинчон действительно очень хорош в детализации, ему блестяще удаются сцены динамики, например погони на самолетах, или путешествия за гашишом. Он гениален в своих парадоксальных метафорах, метких, изощренных и плотски ощутимых описаниях пертурбаций внутреннего мира героев.

Набоков как-то сказал, что лучше читателей только перечитыватели. В отношении Пинчона (вот они, следы посещений лекций мастера!) это, пожалуй, справедливо. Первые двести-триста страниц приходится бесконечно возвращаться назад, уточняя о ком тут идет речь, где и при каких обстоятельствах он раньше появлялся и проч и проч… Кроме того, некоторые фрагменты книги построены то-ли по принципу репрезентации бреда, то ли онейрических переживаний, то ли автоматического письма. Иногда возникает ощущение, что текст сгенерирован компьютерами на основе некого шаблона, впрочем, оказавшегося не по силам, в конце концов, слетевшей с катушек машине, и потому представшем перед познающим в так скажем, экстравагантном виде. Ближе к концу автор поясняет, что спорадическая нечитабельность книги это дань определенному механизму бессвязности, "системе бреда" которая, оказывается, является очень значительной в клиническом случае под названием «Радуга тяготения». Кроме того, автор намекает, что те, кто прилежно возвращались назад и перечитывали все-таки дураки, потому что на территории книги, в этой Зоне, где мертвые это тоже живые, действует некий вселенский принцип, дробящий и дублирующий человеческие сущности.

«Это радуга, а они ее дети» То есть, один и тот же человек появляется в разных местах в разных ситуациях, будто во множественных вселенных. Как мне кажется, именно к этому итоговому впечатлению ведут упомянутые принцип бессвязности, сновидчества, симметрии и ассиметрии, Пуассаново распределение, инверсия звукового раздражителя, а также, конечно, знаменитые перверсии, а также такие казусы как гигантский осьминог, смена цвета кожи, поединок с гигантским аденоидом, слежка за ангелами, государство собак, геноцид дронтов, похождения бессмертной умной лампочки итд итп

«Радуга тяготения» - это книга, в которую попала бомба. И именно после этого инцидента она приняла тот вид, который ей приличествовал. Этот огромный текст, содержащий в себе объемнейшие метафоры и фундаментальные идеи, раздробленные, расчлененные, выставленные напоказ, преследует цель. Какую? Например, «мегаломанский генеральный план половой любви с каждым индивидуальным представителем народа в мире».

Очевидно, что Томас Пинчон породил свою радугу, размышляя о закате Европы, о конце истории, о том, что нас ждет после столь гигантской катастрофы, как гибель цивилизации. Разумеется, никаких прямых ответов книга не дает, хоть порой, она поворачивается к зрителю надгробием автора и на нем мы читаем, например: «Неужели послевоенье станет всего лишь «событиями», заново создаваемыми из мига в миг? Без звеньев? Это что, конец истории?».

При этом Пинчон, конечно, далек от банальных инсинуаций в духе «после аушвица жить нельзя». Для этого он слишком обдолбан и при этом трезв, полагая что истинная война это триумф рынков. Ракета неминуемо упадет, взрыв должен произойти. При этом ракета – это само воплощение западноевропейского логоса. Его создание – величайший подвиг и величайшее преступление. Это творение обречено на смерть, а вместе с ним погибнут и его создатели. Будет ли это считаться самоубийством? Хотелось бы конечно, ведь самоубийство «в едином акте объединяет все девиации», а что, в конце концов, может быть веселее.

Более всего эта книга похожа на «V» того же автора: чередующиеся эпизоды с разными персонажами, скачки во времени, чудаковатые герои, лихое сюжетное макраме, убойный юмор и эпически-энциклопедические масштабы.

Вторая Мировая, затем альтернативная пост-военная история, а в фокусе — простые и не очень люди: никаких баталий да беллетризаций школьной макулатуры. Пинчону интересны не склоки государств, а отдельные — трогательные и смешные — судьбы, кои, даже вспыхнув на полстраницы, продолжат пламенеть в сердце читателя, ибо «Радугу тяготения» создал настоящий писатель, чья пара фраз способна раскрыть, казалось бы, невыразимый внутренний мир.

Книга заставит хохотать и заливаться слезами, причём здешние беды — это не грустные смерти, не требующие от автора усилий, а искусно найденные трагедии в деталях: прыщ на спине, сжигаемая кукла, потерянный домашний питомец и т.д.

Название «Радуга тяготения» отсылает к инверсионной дуге — следу, оставляемому в небе ракетой «Фау-2», с коей произведение начинается и ей же завершается. Это боевое орудие важно в повествовании, метафорах, символике книги. Тут вам и фаллос, и мандала, и рассуждения о предопределенности.

Вопреки заявлениям «знатоков», в романе есть главный герой с центральной сюжетной линией — это американский лейтенант Эния Ленитроп, скрывающийся от могущественных преследователей в некой Зоне на территории Европы, где водятся те ещё маргиналы, потрёпанные войной. Он всё больше увязает в местном безумии, но пути назад нет, ибо всю прежнюю жизнь, как выяснилось, контролировали извне. И здесь возникает важная для Пинчона тема свободы, впрочем, не единственная, их там — десятки.

Часто в творчестве этого автора и рецензиях на него всплывает «паранойя». В книге её мусолят тоже нарочито много, но вряд ли персонажей, исходя из реалий романа, справедливо обвинять в бредовых идеях. Кое-где — да, а чаще — это вполне трезвая оценка ситуации, когда за ширмой происходящего есть некие Они, кои, признаться, не особо-то концы в воду: бояться же некого.

Ещё самозваные «специалисты» любят рассусоливать и причитать, какая «Радуга тяготения» тяжёлая да непонятная для чтения, мол, смотрю в книгу — вижу фигу. Это чушь. Роман — не из простых, бывает, приходится вернуться на десять страниц назад, чтобы прочесть заново, а потом — ещё раз. Причина тому — ёмкость текста. Пинчон, как настоящий писатель, знает цену и вес слова, а потому лишних не ставит. Пропустили одно — не поймёте всё, что будет дальше, — читайте, друзья, недоумевайте, ведь мы, между делом, из прямого повествования перескочили в воспоминания героя, но вы, невнимательные, это проворонили, так то.

Напоминает «Улисса»: 1) непонятная фраза, 2) три страницы текста, 3) ключ к сложному моменту в начале. Читая внимательно и запоминая факты, легко сопоставлять трудные места и находить их верные интерпретации. А вот пробегать глазами — мухлёж, к чему тогда вообще браться за книгу, для галочки? Пинчон даже мягче Джойса: не требует от аудитории знакомства с историей Ирландии, биографией автора, картой Дублина и т.д. Зато обойма технических знаний неподъёмна ни для одной души, взявшейся за книгу: если «апикального Бога» можно расшифровать, заглянув в биологический справочник, то в пространных анализах узкопрофильных вопросов придётся плыть, но такие эпизоды не в критичном количестве.

Поэтому заявления «Я понял 5% книги» — это признание лени и глупости, хотя 100% недостижимы. Вряд ли сам Пинчон помнит, что и зачем вложил в текст. Ближе к концу он постарался нагнать мути, намеренно усложнить роман. Всё явно не так безнадёжно для расшифровки, как в случае невнятного «Плюса» Макэлроя, где бред собачий; а с Джойсом сравнивать некорректно: всё же у нас есть богатейшие путеводители от Хоружия и Набокова по «Улиссу», да и по «Поминкам по Финнегану» Андрей Рене постарался перевести максимум информации. А вот материалов по «Радуге тяготения» на русском нет, американцам проще — у них целая вики-энциклопедия.

«Радуга тяготения» вышла у нас в двух вариантах: в лаконичном сером оформлении «Большой книги» и белой иллюстрированной обложке «Интеллектуального бестселлера», с более приятной бумагой, причём книга толще страниц на 150. Тексты одинаковы.

Перевод от Макса Немцова потрясающ. Чего стоят хотя бы оригинальные манеры речи: «это ж сума спятить», «этим шишкам хотца подлюк», «знашь, я ж када суда приперся, совсем детка был». Русский текст стильно отполирован, лишён избыточности, динамичен за счёт правильно выбранных коротких слов. Титаническая работа позволяет наслаждаться прекрасным творением, превосходящим язык почти любого русского автора — хоть классика, хоть современного.

В отечественных изданиях присутствует спорная запятая и одно странное согласование, но это шикарный результат для книги в 900 страниц, в стране, где в печать всё выходит с ошибками, а издательство «Просвещение», выпускающее «Котов-воителей», вообще после первого тиража просит 12-летних девочек присылать на форум список найденных опечаток.

Кстати, о детях. «Радуга тяготения» — не для ханжей: сцены педофилии, копрофилии, зоофилии и т.д. с азартом расписаны автором. Пинчону повезло творить в годы, когда в работы художников не лезли толерасты да цензоры, и писал он, как и полагается это делать, о чём душа просила, без купюр, компромиссов, реверансов общественному мнению. «Есть в жизни — значит, есть в книге», почему нет? Негры названы неграми, а то и нигерами, чернокожего мальчугана окучивает взрослый белый дядька — задор в этом всём невероятный. Тут нет стремления начерпать в текст ушаты грязи, напротив, всё к месту, с юмором и бесспорным мастерством.

Оргий не так уж и много для такого объёма, но все они — ярчайшие эпизоды. Один из них можно смело назвать самой лучшей сексуальной сценой в литературе. Куда там «Эммануэль» с перепихоном в самолёте или «Горькой луне» с её гастрономическими какашечными изысками. Пинчон ловит самую верную грань между физиологией и эмоциями, создавая возвышенную художественную порнографию. Есть миф, что он учился у Набокова. И, если подумать, тут немало общего с «Адой», а на «Лолиту» даже отсылки встречаются.

Эквивалент «Радуге тяготения» за пределами творчества Пинчона найти невозможно. Получилось масштабнее Барта, веселее Джойса, сложнее Павича, динамичнее Пруста и т.д., но это не значит, что бесспорно лучше. В чём-то один автор сильнее, в чём-то другой. Скажем, по стилю очень-очень-очень близко к Набокову, однако козырные тузы прозы всё равно у Владимира Владимировича, кстати, не осилившего сию книгу (Cheking In with Vladimir Nabokov, Esquire. 1975. Vol. 84. № 1. P. 131). А если сравнить с Переком, то француз, кажется, побогаче на словарный запас, зато не способен строить из специальных терминов метафоры, как реализовано в этом произведении.

Любимая смысловая единица в романе — абзац со страницу, включающий красивый стиль, армаду запятых, отсылки к мифологии, биологии, культуре, непроницаемую мутотень, нечто важное для сюжета, пару ассоциаций, тропы, упоминание двух-трёх персонажей, о коих читатель забыл, и т.д.

Из-за густоты населения романа, его невозможно удерживать в голове при первом чтении. Лучший выход — конспект и наличие электронной версии для быстрого поиска. Но даже это не обеспечит полное понимание содержания. Ряд сцен, фраз и фактов — намеренные мистификации, к коим нет ключа, — скажем, выражение Киргизский Свет или бессмысленные песенки (хотя таковые не все). С этим можно смириться и идти не по смыслу текста, а по ассоциациям, получая уже свою «Радугу тяготения». Кое-где сложность по уровню подскочит до знаменитой главы о перерождении языка из «Улисса», но, увы, в случае «Радуги тяготения» однозначной интерпретации нет.

Роман очень кинематографичен, причём исполнен этот фильм в духе сегодняшних захватывающих лент, будто книга написана сейчас и направлена в 70-е на машине времени, но попутно, по просчёту Шурика, посетила древнюю Москву, где сорвала с катушек Ивана Грозного.

В «Радуге тяготения» действительного много всего крышесносного: гигантский Аденоид, говорящая собака, мальчик, меняющий цвет кожи, дуэль на тортах, заплыв в канализацию, супергерои и много чего ещё — не предугадать. Автор наслаждается тем, что создаёт, и азарт заражает читателя. Синусоида тем скачет от порнографии и сальных шуток до богословия, проблем экологии, эсхатологии и тьмы философских вопросов. Выходит это гладко, хотя неподготовленный ум явно упрекнул бы Пинчона за калейдоскопичность. Но это от зашоренности, нужна мощная работа мысли, чтобы «вытягивать» такие тексты.

Ближе к концу Пинчон делится подсказками, упоминая таро, каббалу и приводя некоторые факты о книге, способные дать дополнительную плоскость прочтённому. Но потребуется заново пропустить через себя весь текст, ведь эта книга из тех, что предназначены для многократного перечитывания.

Привлекательность романа — в том, что здесь каждый найдёт что-то для себя. Обязательно в душу западёт красивая сцена, что-то романтическое, горькое или героическое. Живописные пейзажи, особые состояния души, потоки авторской мысли никого не оставят равнодушным, а ведь в этом одна из главных задач литературы.

Любопытное наблюдение: многие события из текста загадочным образом проецируются в реальность: возникают цепочки удивительных совпадений, отчего произведение приобретает дополнительный ореол мистики.

«Радуга тяготения» — это та редкая книга, которую справедливо назвать шедевром. Она имеет все шансы попасть если не на вершину, то в первые три позиции любимых произведений думающего читателя. С ней однозначно стоит познакомиться, хотя начинать лучше с другого романа Томаса Пинчона — «V».

Мне также интересно авторское видение проблемы человека и общества, но об этом написано уже очень много, и почему-то обязательно в терминах "паранойя", "параноидальный", "страх Системы", "Они" и т.п. Эта интерпретация успевает навязнуть на зубах, хотя совершенно необязательно рассматривать текст через эти линзы. Пинчон много пишет о случайности и оставленности, заброшенности в мир человека ли, группы ли людей. И все эти люди, безусловно, страдают - в книге среди огромного количества персонажей нет ни одного человека счастливого. Может быть, это и есть основная тема - страдание и одиночество... перед долгим огненным жертвоприношением в радужном ритуале, сияющим выходом из запутанности. Но ракета как культ уже проанализирована, а жаль, это очень плодотворная линия интерпретации текста. А ведь рецензия должна содержать что-то новое, да?

Касательно таинственного деления текста на квадраты, отсылок к Таро и многого другого - здорово, если у вас много свободного времени, и вы можете целыми днями лазить по ПинчонВики и искать отсылки, метафоры, разные интерпретации и собирать мнения. Возможно, текст и является американской матрёшкой, Ветхим Заветом киберпанка, криптографическим посланием 70-ых и т.д. - тогда он опередил время, растянул ткань будущего на лезвиях предсказаний. И за автора, удостоенного многих наград и высоких отзывов, можно только порадоваться.

Отдельной похвалы заслуживают описание научных и технических организаций, яркие образы учёных, а также умеренная насыщенность авторского языка терминами естественных и гуманитарных наук. Доктор Стрелман, конечно, прекрасен. Пусть психология представлена в романе только психоанализом и павловским (или околобихевиористским) учением об условных рефлексах, всё равно читается с радостью узнавания. Иногда бывают интересные мысленные ходы: так, сопоставление языка химии и естественных языков было для меня неочевидным и приятно удивило.

Должен сказать, что меня нисколько не смутили маргинальные сцены, которые Пинчон часто даёт впроброс, набрасывает штрихами. Господь, после оранжевой серии и изданий Kolonna Publications морщиться от сцен с Бьянкой и с Готтфридом? Конечно, если вы не чувствуете в себе готовности воспринимать грани человеческой сексуальности, за книгу лучше не браться. Секс - органическая часть жизни персонажей, пусть иногда и кажется, что его разнообразие выведено несколько принудительно, с целью показать ещё один спектр, ещё одну радугу. Но лично мне Пинчона было легче читать, чем Уильяма Берроуза. А главное - интереснее.

Память отсеивает, к слову, большую часть мелких персонажей, эдакий людской сор. К слову, вот Стивен Эриксон также применяет приём забрасывания читателя именами. Но на выходе получается нечто неудобоваримое и, увы, скучное. А к Лени Энтропии (который Тайрон Слотроп в оригинале) привыкаешь быстро, наверное, потому что потерянный солдат на бессмысленной войне - это привычный и уютный сюжет Селина, Гашека, Войновича и др. И из-за этого привыкания к нему постоянно хочется вернуться, этой сюжетной линии ждёшь с нетерпением. Однако эта часть спектра радуги и появляется поздно, и уходит незадолго до её конца. О чем с сожалением и докладываю.

Вообще должен сказать, что конец очень хорош. Для меня важно, как автор завершает гештальт работы, и плохой конец может испортить всё впечатление от книги, оставить неприятное послевкусие. Боялся, что Пинчон не сможет вытянуть партию, возьмёт не ту ноту, провалит этот экзамен самому себе. И боялся совершенно напрасно, как оказалось.

Я узнал о книге ещё в школе, и много лет хотел её прочесть. Прежде всего, из-за прекрасного названия. Уже в одном нём для меня сконцентрировано множество смыслов. Эта тяготение человека к сиянию, к переливающемуся свету. Это само земное притяжение, создающее радугу. Это радуга пяти нулей, параболический столб пара, огромное и невероятное протяжение полета ракеты и звук, накрывающий море огня...

Спасибо, дорогой Томас.

8 из 10

Как рассказать о «Радуге тяготения» так, чтобы не утонуть в зыбучих песках банальности? Не ради читающих этот текст, нет, я не настолько тщеславен. Ради самого себя, ради меня который читал и перечитывал, думал, складывал все умещенное в эту книгу и то, что набросано на полях: случайные аналогии, уместные цитаты и просто пометки, которые уже сам почти не могу разобрать. Как обобщить и вербализировать тот опыт, через который я прошел, пока читал «Радугу тяготения»?

Пусть книга будет городом, чтение — прогулкой, а все, что последует дальше — случайными мыслями, которые приходят в голову во время таких прогулок. Просто немного погуляю на полях страниц «Радуги тяготения» и вернусь домой.

Эния Ленитроп

Бедняга Ленитроп исчезает, рассеивается. Личная плотность прямо пропорциональна временной пропускной способности. Прошлое и будущее перетягивают его личность как канат, каждый в свою сторону, из-за чего Эния совсем тончает в области Сейчас. В конце концов, у Ленитропа не оказывается своего мира, да и самого себя. На то он и человек, всегда уже разбитый Шалтай-Болтай, которого нельзя собрать обратно с помощью какого-угодно концептуального и философского аппарата.

Сперва Ленитроп, потом Шлакобери, затем Ракетмэн и этот дурацкий костюм свиньи... а потом лишь фрагменты. Как бы он ни сопротивлялся этому, но он так и не смог найти заветное третье, что-то за пределами отсутствия или наличия стояка, нуля и единицы. Условный рефлекс продолжает угасать, переходит в невидимое угасание, выход за пределы нуля. Так и Эния соскальзывает за пределы страниц, сбегает из книги где номинально был главным героем. Все еще не могу понять, хорошо это или плохо. Скорее ни так ни эдак, ничего с привкусом трагедии. Обычный человек, в общем-то.

Паранойя

Ent-Zauberung – уничтожение магии в мире, по Максу Веберу так называется процесс, который привел человечество от политеизма к секуляризму. Немецкое Zauber того же корня, что и староанглийское teafor, так называли красную краску, именно ей чертили магические руны.

Пройдя три стадии политеизма, монотеизма и атеизма цивилизация вытравила из себя все мифы. Из полного мифами и легендами мира, где во всякой мелочи обитал не Дьявол, а Протеус, она перешла к единственному мифу — Богу — а потом и его пустила под нож. Нож этот был в руке у науки, которая и лишила человечество его последнего великого мифа. Религиозный идеал закончился материалистической цивилизацией, со всей её отвратительностью. Что же дальше? Возможно миру нужен новый великий миф, который разобьет эту цивилизацию, вернет обратно в объятия протеического взгляда на мир. Новая ось вращения. И эта ось — Ракета.

Однако полнота мира мифами во многом диктовала и чувство зависимости. Человек подчинен, как он считал, богам, звездам, картам Таро. Следуя мотивам Карла Юнга можно предположить, что эта же зависимость осталась, только место звезд сменили общественные и политические силы. Но в действительности страшно не это. Не так уж страшен детерминизм, кальвинистская предопределенность судьбы (которая в итоге превращается в мещанство и бюргерство), сколько чувство, что сам человек, его мысли и чувства, в самых интимных и сокровенных его проявлениях, не более чем продукты воздействия тех самых звезд или диалектического материализма. Назовем это страх паранойей.

Ты — не ты, а просто решенное кем-то уравнение, где заранее известны x, y и z. И вся наша так называемая история — просто фарс. Нет никакой исторической памяти, большая часть военной хроники — постановочная и недалеко ушла в своем правдоподобии от «Бесславных ублюдков» Тарантино.

Что появилось раньше, фильм о Шварцкоммандо или сами Шварцкоммандо? Был Ласло Ябоп или нет? Есть в истории смысл или это просто сказка, придуманная чтобы продать как можно больше красителей, изобрести иприт и обвалить марку, чтобы выплатить контрибуцию за копейки? (Сперва хотелось кратко пересказать «ИГ Фарбениндустри» Сэсюли, но вряд ли у меня получится достаточно кратко и внятно. Зачем пересказывать, если можно прочитать целиком?)

Комедийные увертки, вроде сцены с погоней как в старых фильмах, дурашливые песенки и гэги уровня братьев Маркс. Все это в «Радуге» навязчиво указывает на условность происходящего. И это обман. Потому что именно так будет выглядеть наша так называемая история и историческая память — как набор сценок из фильмов, которые можно снять как угодно, смонтировать как угодно и выразить ими что угодно. Разумеется, выразить то, что нужно Им. Как там было у Воннегута?

«Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки Синатры и Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху».

Память — социальный конструкт, история — социальный конструкт, да и ты сам точно такая же игрушка собери-сам с кусочками рефлексов, инстинктов и сменным головами под маркой «Идеология». Еда, любовь, право на жизнь и временную свободу покупаются отдельно. Наслаждайся.

Существует отчуждение, как одно из многих лиц энтропии. Некоторые из форм этого отчуждения принято обозначать как «нормальные», а остальные — нездоровые и безумные. Нормальность определяется просто — человек действует так же, как и все остальные. В этом заинтересовано государство, общество, Они. Все высоко ценят такого нормального человека, тщательно обученного быть нормальным, потерявшего самого себя. Как мам и пап настраивают умирать через рак или инфаркт, аварии или уходить на Войну. Чтобы дети разделили участь Гензеля и Гретель, остались одни в лесу. Им скажут, будто мам и пап забрали, но родители уходят сами, связанные круговой порукой. Так и проходит образование в обществе контроля, школа смерти закончена с отличием.

Точка зрения и объективность

Объективность. Её не существует. Синтаксис и лексика — уже политическое решение, которые определяют и ограничивают то, как будут переживаться факты исследования. И во многом они и создают изучаемые факты.

Научная атеистическая цивилизация этими политическими выборами ставит на одну плоскость человека и вещь. Человек способен переживать мир, а вещи только как-то ведут себя в мире. Событие вещи не переживается, событие личности всегда содержит переживание. Сциентизм в человеке, как следствие выбора соответствующего словаря, превращает личность в вещь, хотя это не заложено в самом естественно-научном методе. Таким ведь был идеал в науке по Павлову — истинное механическое объяснение.

Разволшебствленный человек обращается в вещь, как мамы и папы, вернувшиеся с войны аморфными кусками мяса. Паранойя — это парадокс, когда переживание заключается в том, что ты не способен переживать. Потому что ты просто вещь, игрушка для экспериментов Ласло Ябопа. Статистическая ошибка, как лампочка Байрон, которая отказывается перегорать тогда, когда положено.

В этом кроется удивительная притягательность (не)обратимости, нарушения причинно-следственных связей, которые так же могут быть просто инструментом контроля. Агенту Ли в «Мягкой машине» было достаточно нарезать пленку с командами и пустить её в другой последовательности, чтобы обрушить цивилизацию майя, призвать убивать жрецов.

Ракета

Ракета... Это религия. Ракета — дзэнская стрела, с которой следует слиться, а не навязывать ей свою волю. Топливо и окислитель как мужское и женское начало, совершают алхимический брак в камере сгорания. Ракета — это мандала. Великий Запуск вторит Древу Жизни, а скрытый в глубине Ракеты Готтфрид выражает одновременно маскулинное и феминное. Жертва в знак рождения новой Оси земли.

Оружие, которое атеистическая цивилизация направила против самой себя. Самоубийство безбожия. Ракета — это и бог и немезида, сотворенные человеческими руками, тот бог которого мы смогли придумать и создать. Сложное науко-магически-каббалистическое нечто, конечная попытка заставить мир вращаться иначе, гностический бунт и поражение. Перед ракетой все равны, нет никаких шансов что она упадет в одной место с наименьшей вероятностью, чем в другое. Максимально справедливо, смерть в своем пуассоновом распределении абсолютно анархична. Некро-анархизм.

«Но Ракете много чем надлежит быть, надлежит отвечать ряду различных очертаний в грезах тех, кто ее касается — в бою, в тоннеле, на бумаге, — ей надлежит пережить ереси, блистая и не опровергаясь… а еретики найдутся: Гностики, порывом ветра и огня занесенные в тронные камеры Ракеты… Каббалисты, которые изучают Ракету, словно Тору, буква за буквой, — заклепки, форкамеру и латунную форсунку, присвоили текст ее, дабы переставлять слова и складывать в новые откровения, что разворачиваются бесконечно… Манихейцы, которые видят две Ракеты, добрую и злую, священной идиолалией хором вещают об Изначальных Близнецах (кое-кто утверждает, будто их зовут Энциан и Бликеро), о доброй Ракете, что унесет нас к звездам, о злой Ракете, уготованной для самоубийства Мира, о вечной борьбе этих двух».

Система

Рональд Лэйнг в «Политике переживания» писал:

Нет ничего, что бы не было создано алхимией системы.

Социальная реальность — призраки ушедших в небытие богов и нашей собственной человеческой природы. Мы повинуемся и защищаем сущности, которые существуют только потому что мы без конца возрождаем их, изобретаем заново. Всегда есть Они. Всё, что мы стремимся назвать реальностью — общественная галлюцинация. Человеческое место в мире полнится демонами и разделенными галлюцинациями, поскольку каждый верит, что все остальные верят в эти галлюцинации.

«Нет больше нужды страдать пассивно от «внешних сил» — слушаться любого ветра. Как будто… Рынку долее не нужно управляться Незримой Дланью, ибо он может создавать себя — собственную логику, импульс, стиль — изнутри. Поместить хозяина внутрь — значит подтвердить то, что уже произошло де-факто: вы отказались от Бога. Но обрели иллюзию грандиознее и вредоноснее. Иллюзию хозяйского контроля. «А» может делать «Б». Однако это ложно. Совершенно. Никто не способен делать. Все только случается, «А» и «Б» нереальны, это имена частей, которым должно быть неразделимыми…».

Странно, ведь любая группа, не важно как её назвать, Мы или Они, не является организмом или гиперорганизмом. Такая группа не обладает собственными органами или сознанием. Однако, люди на протяжении веков проливают кровь и умирают ради этих бестелесных. Мы — это Германия, Партия — это Германия, Гитлер — это Партия, Гитлер — это Германия». В таких тесных и удушающих объятиях преданности, зачастую взаимной, любая свобода берется в долг. Простейший способ избежать возвращения долга — это дезертирство (если опять вспомнить Воннегута и «Бойню № 5»).

«Они нам лгали. Они не в силах уберечь нас от умирания, и потому Они лгут нам о смерти. Всеобщая система лжи. Чем Они одаривали нас в обмен на доверие, на любовь — Они ведь прямо так и говорили, «любовь», — которой мы якобы Им обязаны? Могут Они уберечь нас хотя бы от простуды? от вшей, от одиночества? хоть от чего-нибудь? До Ракеты мы верили, потому что хотели верить. Но Ракета способна с небес пронзить любую точку. Укрыться негде. Больше нельзя Им верить. Если мы еще в здравом уме и любим истину».

Противоположение - ( Не)Обратимость - Превращение

«Вообразите ракету, чье приближение слышишь только после взрыва. Реверсирование! Аккуратно вырезанный кусочек времени… несколько фугов кинопленки, прокрученные наоборот… взрыв ракеты, павшей быстрее звука, — и оттуда прорастает рев ее падения, догоняет то, что уже смерть и горение… призрак в небесах… Павлова зачаровывали «понятия противоположения». Допустим, у нас имеется кластер клеток где-нибудь в коре головного мозга. Помогают отличать наслаждение от боли, свет от тьмы, господство от подчинения… Но если неким образом — моря их голодом, травмируя, шокируя, кастрируя, столкнув в одну из переходных фаз, за пределы их бодрствующих «я», вне фазы уравнительной и парадоксальной, — вы подорвете это представление о противоположении, — вот вам уже пациент-параноик, которому быть бы господином, а он себя полагает рабом… которому быть бы любимым, а его мучает равнодушие мира».

Война

В войнах двадцатого века погибло более ста миллионов человек. Судя по всему, к смерти и разрушению человечество тянет так же, как к любви и счастью. Возможно, это связано со страхом, страхом жизни и любви таким же сильным, как и страхом смерти.

Война стремится возвести границы между людьми, делить любую общность дальше и дальше, хотя пропаганда будет вещать о совместной работе и единстве. Как в наступлении, так и в защите. Строго определяя место каждого она убивает любую возможность свободы, создавая из общества механизм из множества частей, каждая из которых имеет заранее определенный срок службы и чаще всего, искусственно уменьшенный. Это же Война.

Да и сама Война никакая не самостоятельная сущность, а её написание с большой буквы — идеологическая уловка. За войной всегда стоит что-то, и это купля-продажа. Концерн ИГ Фарбен, который опутывает мир сетью своих представительств. Война — самый выгодный бизнес и потому истинная сущность её — купля и продажа. В том числе, в оборот вступают не только материалы, но и люди. Фигура и фон

В «Радуге тяготения» нет того, что называется главной мыслью. Есть просто идеи, размышления, иногда намеренно дурацкие, но чаще исключительно умные. Это сложное и запутанное путешествие через города, где часто говорят на непонятном языке и встречаешь людей, которые рассуждают о том, в чем ты полный профан. Но ничто из этого не ущемляет ценности путешествия.

Книга - это карта, поверх которой воображение рисует территорию, по которой проходит читатель, формирует историю путешествия, складывает что-то из черных буковок на бумаге, проживая это и создавая в конце какой-то смысл и какую-то ценность. В этом и заключается пресловутая сложность Пинчона - его просто-напросто много и выделять две-три фигуры смысла, линии сюжета из этого многообразия нелегко. Сложность вырастает не из сопротивления текста, а из воображаемого или реального Другого, которому предстоит рассказывать об этой книге.

Это как если взять один миг за окном, например, за секунду до падения ракеты и исследовать его целиком. Проникнуть в каждый дом, что виден из окна, каждого человека, который спешит укрыться хоть где-то. Но не выходить за пределы этого мига. Возможно, потому что после этого мига ничего не будет. Ничего не продолжится. Дезинтеграция. Гибель мира. Пусть одного маленького мира, экосистемы в пределах поражения ракеты.

Все герои «Радуги» имеют свою картину мира. Они разбегаются или, наоборот, сплетаются друг с другом как диаграммы Венна. Герои пытаются упорядочить свою картину мира паранойей в страхе что никакого замысла нет, что мир и история лишены смысла. И что лучше/хуже: ужасный замысел или ужас без замысла, просто как свойство мира? Каждого из героев мы застаем в поиске этого порядка, в попытках удержать расползающуюся реальность. Момент неопределенности. Как Зона может быть как основой для нового миропорядка, так и такой же псевдо-утопией из «Арбузного сахара», которая рушится и возвращается обратно к власти энтропии.

Всё же мир кончится взрывом, а не всхлипом, только на этот раз никто не услышит раздающийся в небе вой. У Кобо Абэ в «Человеке-ящике» есть размышление о зависимости людей от новостей. Суть в том, что все они ожидают услышать величайшую новость, новость о том, что конец света наступил. А раз они смогли это услышать, значит они пережили гибель мира. Вой ракеты именно такой новостной выпуск, который застали те, кто смог пережить падение. И мы все ждем его.

НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ДОБАВЛЕНИЕ: ПИНЧОН И БЕРРОУЗ

"Для «свободы от тирании государства» просто не остается места, поскольку городские жители зависят от государства, которое обеспечивает их пищей, энергией, водой, транспортом и порядком. Ваше право жить там, где вы хотите, в обществе, выбранном вам, по законам, с которыми вы согласны, погибло в восемнадцатом веке вместе с капитаном Миссьоном. Воскресить его смогут только чудо или катастрофа."

Это фрагмент из предисловия к «Городам Красной Ночи» Уильяма Берроуза. И это один из моментов, где взгляды Пинчона и Берроуза пересекаются, чтобы потом разойтись в разных направлениях. Но утопия Миссьона невероятно напоминает Зону в «Радуге», а размышления о связи между сексом, властью и смертью у обоих писателей практически идеинтичные. Секс тесно связан со Структурой, как утверждает один из героев «Радуги тяготения». Секс отбирает у Структуры ресурсы подчинения и господства, поэтому сексуальность строго регулируется, дабы сохранить власть.

Вспоминаю я о Берроузе просто потому что его читал больше и дольше, чем Пинчона. Они идут параллельно друг с другом, иногда все же пересекаясь. Из общего у них некоторые части культурного фона, фрагменты личной философии и интеллектуальный радикализм. Берроуз ломает нарратив перемешивая разные отрывки, склеивая их в неочевидном порядке своей знаменитой cut-up. Пинчон стирает грань между реальностью, сном, галлюцинацией и повествовательными инстанциями. Хотя и то и то есть нелинейное повествование, в случае с Берроузом сложно составить маленькие обрезки в единую картину. Он и не хочет чтобы их собирали, а Пинчон размывает границы, делает их прозрачными, так что они исчезают и элементы повествования перетекают друг в друга.

«Чем чаще вы будете прокручивать записи и резать их на части тем меньшей властью они будут обладать развейте предварительные записи в воздухе в разреженном воздухе…».

Берроуз дискретный, сэмплированный. Это именно что нарезки и связь между ними сложно разглядеть, они предельно неочевидны, потому что призваны подорвать привычное вербальное мышление. Пинчон - аналоговый, непрерывный, текст перетекает из одного состояния в другое. Но обе эти техники направлены на обострение восприятия происходящего, размывая фигуру, не разделяя, не фокусируясь на чем-то, а показывая всё. Потому что важно всё от звука падения ракеты до галлюцинаций о падении в туалет. Право выделять фигуру из фона Пинчон предоставляет нам. Это большая щедрость и уважение к читателю.