Текст книги "В шаге от рая. Правдивая история путешествия тибетского ламы в Страну Бессмертия"

Будучи посвященным во многие тантрические учения, он знал, как управлять силами тонкого мира: божествами и демонами. Он умел снимать проклятия, предсказывать будущее и даже вызывать или прекращать дождь. Миряне приходили к нему за советом, ламы желали учиться у него.

Кунсанг объяснил мне, что Цо Пема было местом паломничества не только для тибетских буддистов, но и для людей, исповедовавших эту религию и живших в высокогорных долинах Химачал-Прадеша – в Чамбе, Лахуле и Спити, которые расположены на границе Ладакха и тибетского плато. Чтобы попасть в эти долины, нужно преодолеть опасные перевалы, большую часть года заваленные снегом. Это одно из самых труднодоступных мест Индии, в прямом смысле отрезанное от остального мира, – а в те времена и подавно. Постепенно на Цо Пема стали приходить посланцы из высокогорных деревень – одна глуше другой – и обращаться к Тулшуку Лингпе с просьбой возглавить их монастыри. Отказавшись от многих предложений, в конце концов он согласился отправиться в деревню, находившуюся в долине Панги, что в округе Чамба, – там он стал настоятелем своего первого монастыря.

– Мои родители прожили в долине Панги пятнадцать лет, – закончил Кунсанг, – там родилась моя сестра Камала, да и я тоже. Это первое место, которое я помню.

Окно за спиной Кунсанга задрожало. Удары огромных капель по стеклу звучали так, словно кто-то стучит костяшками пальцев по оконной раме. В окно глухо врезалось облако, и оно распахнулось. Кунсанг, сидевший до этого со скрещенными ногами, вскочил и захлопнул его.

Затем он сел обратно, вытер руки старым полотенцем и налил чая из металлического чайника. Пар от горячего напитка поднимался в воздух и растворялся в тумане, который теперь наполнял комнату.

– В такую погоду сложно представить себе, какой пейзаж окружал меня, когда я был ребенком, – сказал он. – Ничего похожего на всю эту зелень, укутанную облаками. В долине, где мы жили, было непросто найти хоть какое-то растение – лишь каменные пустоши, валуны и отвесные скалы, вздымающиеся вверх, к ледникам и горным пикам, покрытым снегом. Река Чинаб, бравшая исток в высокогорных ледниках Спити, с ревом неслась по долине, вздымаясь пеной на порогах. В горах над деревней бродили снежные барсы, высматривая голубых баранов, или бхаралов.

Панги была одним из самых отдаленных районов индийских Гималаев. Попасть туда можно было либо пешком, либо верхом на лошади. Местность эта достаточно обширная и находится на высоте более 3000 метров, так что зимы там суровые. Там совсем мало селений, да и те на протяжении длинной зимы совершенно отрезаны друг от друга, не говоря уже об остальном мире. Уклад жизни в долине не менялся столетиями. Вне зависимости от того, кто управлял этой территорией – местные царьки, британцы или чиновники независимой Индии, по-настоящему всем в долине Панги во времена юности Кунсанга заправляли лавины, многометровые сугробы и каменистые пустоши, засеянные ячменем.

– И для меня, – сказал он, – этот пейзаж всегда будет пропитан волшебством моего отца, с его познаниями в древней тантре и мистицизме. В современном мире этих вещей больше не осталось.

Неожиданно порыв ветра вновь распахнул окно, задув в комнату ливень и вернув меня обратно в реальность. За окном виднелось нагромождение крыш оживленного дарджилингского рынка, затянутых туманом. На город опустились сумерки.

Когда Кунсанг рассказывал свои истории, я часто ощущал, словно действительно переношусь на склон горы или плато, которые он описывал. День за днем я обувал свои резиновые сапоги, пробирался в потемках по коридору, раскрывал зонт и под проливным дождем спускался по широким каменным ступеням к аллее, сплошь покрытой зеленым мхом, выросшим за сезон дождей, вливаясь в поток суетливых зонтиков, медленно ползущий по узким улочкам. И каждый раз мне казалось, будто я возвращаюсь из далекого путешествия.

Меня не покидало чувство, что я движусь одновременно по двум мирам.

Глава 4
Позади сердца будды Сострадания

Однажды Кунсанг сказал мне:

– Моего отца окружали не только последователи, но и те, кто считал его безумцем.

Тулшук значит «сумасшедший», но это слово также означает «непостоянный», «переменчивый». Поэтому человек с «тулшукской» натурой постоянно меняет свое мнение – с утра говорит одно, днем – нечто совершенно другое, а вечером противоречит всему тому, что сказал за день. Не выпив ни капли алкоголя, ведет себя как пьяный, а когда напивается, выглядит трезвым. Оставаясь ламой, имеет любовниц, но с ними ведет себя как лама. Будучи святым, поступает непочтительно по отношению к окружающим, однако при этом не теряет святости.

Однажды, когда Тулшук Лингпа был в Панги, его позвал к себе джинда – то есть благодетель – из деревни Трилокнатх, также известной как Каршапапа. Она знаменита своим храмом, в котором хранится статуя Ченрезига, будды Сострадания, имеющая большую историческую ценность.

Деревня находилась вверх по реке Чинаб, в одном конном переходе от монастыря Тулшука Лингпы. Ламы зарабатывают на жизнь проведением пудж, религиозных ритуалов – зачастую у людей дома. Это был богатый джинда, и пуджа должна была длиться не один день. Тулшук Лингпа собрал большую делегацию, взяв своих послушников и лам, которые примкнули к нему и поселились в его монастыре в Панги.

Во время подобных домашних пудж лам угощали не только хорошей едой, но и выпивкой. Курение сигарет буддийским монахам строго запрещено, а вот к бутылке прикладываются многие. За Тулшуком Лингпой закрепилась слава человека, способного выпить больше всех, но при этом остаться в сознании.

– Однажды послушники моего отца решили устроить ему проверку, – рассказывал Кунсанг. – Они влили в него столько выпивки, что любой другой уже отключился бы. Затем усадили его на пол, сунули в руку перо, а на колени положили листок бумаги. Хотя отец толком ничего перед собой не видел, он стал по памяти записывать слова важного писания, выводя буквы тибетского алфавита ровно и изящно. Каждый раз, когда его рука соскальзывала с бумаги, а перо вываливалось из пальцев, ученики возвращали перо на место и подносили руку туда, где отец прервался. Но он даже не замечал этого и продолжал писать. К всеобщему удивлению, в том числе и моему, он не пропустил ни единой буквы или значка. Все строки на листе были написаны идеально ровно.

Кунсанг очень часто упоминал отцовское пьянство и сопутствующее ему безумие. Хотя я ни разу не видел, чтобы Кунсанг прикасался к алкоголю, подвиги отца по части выпивки были для него неиссякаемым источником шуток.

– Намдрол и Сукшен, два ближайших ученика Тулшука Лингпы, были с ним в доме джинды в Трилокнатхе, – продолжал Кунсанг свою историю. – В ту ночь джинда угощал их мясом и выпивкой, и Тулшук Лингпа порядочно набрался. В какой-то момент он отозвал Намдрола и Сукшена в сторонку.

«Сегодня ночью нам предстоит важное дело, – сказал он им. – На самом деле важное, но о нем никто не должен знать. Встать придется затемно, так что сейчас вам необходимо поспать». Он достал бутылку из запасов джинды и так напоил своих учеников, что они свернулись калачиком в ближайшем углу и заснули мертвым сном.

В два часа ночи, когда все еще спали, Тулшук Лингпа встал с кровати. Он попробовал разбудить учеников, но в их крови было слишком много алкоголя, поэтому они даже не пошевельнулись. Как он ни старался, он не мог растолкать ни того, ни другого.

Произнеся эти слова, Кунсанг вскочил с кровати и повалился на пол. Он свернулся калачиком, изображая пьяных учеников своего отца, только притвориться спящим у него не получалось, потому что он трясся от смеха. Свой рассказ он продолжил из этого положения, для наглядности колошматя себе по голове.

– Отец сжал кулаки и стал наносить удары своим ученикам, стуча в их головы как в закрытые двери. Их черепа звенели как пустые кокосы.

«Вот так», – сказал он и принялся таким же манером долбить по своей черепушке. Этот прием сработал, и уже через пару секунд ученики приняли сидячее положение. Тулшук Лингпа прижал к своим губам палец в знак секретности их миссии, ради которой вынужден был столь грубо их разбудить.

Кунсанг очень любил рассказывать эту историю. Я видел его лежащим на полу, молотящим себя кулаком по голове и корчащимся от смеха раз десять, если не больше. Он кривлялся, шутил, а потом становился невероятно серьезным, переходя от одной стадии к другой за считаные секунды.

Кунсанг вскочил на ноги – и вот он уже сидит на кровати в своей обычной позе и продолжает рассказ:

– Стараясь не разбудить деревенских собак, они прокрались к храму. Вокруг тибетских буддийских храмов и святых мест есть тропинки, по которым верующие совершают обход – всегда по часовой стрелке, – повторяя мантры. Этот ритуал называется кора и является важной частью как повседневной жизни буддистов, так и духовной. Вслед за Тулшуком Лингпой ученики совершили кору вокруг древнего храма, поминутно спотыкаясь в ночной тьме. Тулшук Лингпа все время разглядывал стену храма. Они обошли его один раз, затем второй. На третий раз Тулшук Лингпа остановился у задней стены и стал осматривать ее.

«Я пьян, – сказал он своим ученикам. – Так что вам придется мне помочь. Прошлой ночью ко мне во сне явилась дакини. Она сказала, что я должен искать позади сердца Ченрезига».

Что означали таинственные слова дакини и как выполнить ее указание, мог понять только его «тулшукский» ум. В этом и заключалась его безумная гениальность.

«Как вы думаете, где находится сердце Ченрезига?» – спросил он у послушников. Тулшук Лингпа имел в виду будду Сострадания, статуя которого находилась внутри храма, на алтаре, расположенном по ту сторону каменной стены, у которой они стояли.

Намдрол сказал: «Ну, учитывая, что статуя стоит в центре алтаря и она очень большая, сердце должно быть где-то здесь», – и указал на середину стены.

Сукшен сказал: «Нет, я думаю, статуя немного побольше. Сердце находится где-то здесь», – и показал чуть-чуть повыше.

«Вы оба ошибаетесь, – сказал Тулшук Лингпа, поднимая камень с земли. – Сердце находится здесь, – и он нацарапал круг на сухой глиняной стене. – Принесите молоток или что-нибудь, чем мы можем разбить стену!»

«Но, учитель! – воскликнул Сукшен. – Это же чужой храм! Мы не можем просто взять и разбить стену!»

«Принесите мне что-нибудь, чем я разобью стену!»

«Но, учитель, где мы сейчас найдем молоток? На дворе глубокая ночь».

Пока Сукшен спорил с Тулшуком Лингпой, Намдрол понял, что надо делать. Он пробыл подле Тулшука Лингпы немного дольше и знал, что, если тертон просит тебя о чем-то, надо выполнять. Не стоит задавать вопросы – даже если в его словах нет никакой логики, даже если они кажутся абсолютно неразумными. Он обошел храм и нашел толстый металлический прут, который использовали как засов для дверей храма.

Когда он вернулся, Тулшук Лингпа приказал ему разбить стену, что он и сделал. Намдрол нанес удар сокрушительной силы в центр круга, который Тулшук Лингпа нацарапал камнем, и на землю выпал большой кусок стены. Намдрол со звоном выронил железный прут, потрясенный тем, какой урон причинил одним единственным ударом. Сукшен стал оглядываться по сторонам в надежде, что никто не заметил совершенный ими акт вандализма.

Тулшук Лингпа смотрел в образовавшуюся дыру так, будто этот разлом был не в глиняной стене, а в самой ткани реальности. Его взгляд вновь стал таким же живым и бесстрашным, как тогда в тибетской пещере, когда он еще ребенком достал свою пурбу. Он засунул в отверстие руку и вытащил оттуда маленький клочок пожелтевшей бумаги, скрученный в трубочку. Он был размером с кончик мизинца.

«Терма!» – воскликнули Намдрол и Сукшен.

Тулшук Лингпа развернул бумажку – на ней были несколько «букв» из алфавита, который мог понять только тертон.

«Теперь мне нужно кое-что сделать, – сказал Тулшук Лингпа. – А вы заделайте дыру. У вас есть время до рассвета. Никто не должен узнать о том, что здесь произошло», – сказав это, Тулшук Лингпа ушел.

Намдрол и Сукшен смешали немного земли с водой из ручья неподалеку и получившейся смесью заделали дыру. Затем разгладили поверхность стены и присыпали ее пылью, чтобы никто не заметил следы их работы. Когда солнце окрасило небо в розовый цвет, они повалились на землю и заснули прямо на заднем дворе храма, где их и нашли жители деревни, совершавшие утреннюю кору.

В ту ночь мой отец не сомкнул глаз. Даже когда наступил день, он не погасил свет в комнате, потому что едва ли заметил рассвет, все его внимание поглотили загадочные буквы не ведомого никому, кроме него, языка. Ему потребовалось несколько дней, чтобы записать то, что было сказано в том крошечном древнем свитке. Итогом его работы стали два печа, то есть писания, – по триста страниц каждое. Они были получены непосредственно от Ченрезига, обладающего великим и лучезарным сердцем. В них говорилось о прекращении страданий.

– Что произошло с этой книгой? – спросил я. – У вас сохранилась копия?

– Нет, у меня ее нет, – ответил Кунсанг. – Оригинальный текст, написанный моим отцом, был очень неразборчивым. Поэтому он отдал Намдролу первый том, чтобы тот переписал его на правильном тибетском языке. Когда Намдрол закончил с ней, отец передал ему второй. Но прошел месяц или два, а Намдрол все переписывал его, и как-то отец не выдержал и очень разозлился – я это хорошо помню.

Хотя я тогда был ребенком, мне все равно стало любопытно, что произошло. Я отправился к Намдролу и застал его сидящим со скрещенными ногами на подушке. Перед ним стоял низкий столик, и он был занят переписыванием текста. Со всей детской непосредственностью я спросил, над чем он работает. «Мне запрещено об этом говорить, – ответил он. – Но, поскольку ты сын учителя, тебе я расскажу. Это очень важное терма, которое нашел твой отец», – и он поведал эту историю.

Он не объяснил, почему переписывание второго тома заняло так много времени, но в конце концов правда всплыла на поверхность. После того как Намдрол начал работу над второй книгой, к нему пришли несколько лам родом из Кама, живших в Дхарамсале, у которых водились деньги. Они хотели заполучить терма, найденное моим отцом. Ламы сказали Намдролу: «Тулшук Лингпа так много времени провел здесь, наверняка он нашел какое-нибудь терма. Расскажи нам о нем». Намдрол ответил: «Я слышал, что он открыл какое-то терма в Тибете, но больше ничего не знаю – меня там не было». «Брось, – сказали они. – Тулшук Лингпа – великий тертон, он обязательно должен был найти здесь терма. Покажи нам, что у тебя есть!»

Только когда они дали понять, что готовы подкрепить свою просьбу деньгами, Намдрол рассказал им про терма, которое отец достал из стены храма, но показать его отказался.

Ламы не отставали. «Намдрол, ну же, пожалуйста…» – твердили они. Но он не хотел предавать своего учителя и раскрывать секретный текст. Но, когда ламы предложили ему 35 000 рупий – в то время это было целое состояние, он не смог отказаться. Он согласился не только показать им терма Ченрезига, но и сделать его копию. Именно из-за того, что он делал не одну копию, а две, работа заняла так много времени. Когда он вернул отцу оригинал и готовую копию, то попытался снова получить у него первый том, но отец отказал. Поэтому ламы-камцы так никогда и не увидели первую книгу.

– Что случилось с теми копиями, которые Намдрол отдал Тулшуку Лингпе?

– Они находятся в его монастыре в Лахуле, – сказал Кунсанг.

– А оригиналы, написанные самим Тулшуком Лингпой?

– Оригиналы были помещены внутрь статуи Ченрезига, которую установили в ступе (мемориале с реликвиями) высоко в заснеженных горах Лахула, где они и покоятся по сей день.

Зазвонил телефон. Кунсанг поднял трубку, это оказалась родственница его жены из Сиккима, он отвлекся на разговор с ней. А у меня образовалось немного времени поразмыслить над услышанной историей. Когда он повесил трубку и накрыл ее вышитой салфеткой, я задал ему вопрос. Я понимал, что тема весьма щекотливая, но просто не мог не спросить. Я тщательно подбирал слова.

– Терма, которое ваш отец нашел в стене храма, было спрятано там Падмасамбхавой в VIII веке, верно?

– Да, – сказал Кунсанг. – Уму непостижимо, просто безумие!

– Монастырь в Трилокнатхе, безусловно, очень старый, – не сдавался я. – Но не настолько же. Буддизм не сразу проник в такие отдаленные области, как Лахул. Читатели моей книги, особенно на Западе, наверняка зададутся вопросом, как терма, спрятанное Падмасамбхавой в VIII веке, могло оказаться в стене храма, который был построен значительно позже, спустя много лет после смерти Падмасамбхавы.

– Монастырь в Трилокнатхе невероятно древний, – сказал он неожиданно серьезным голосом, которого я раньше от него не слышал. Он внимательно посмотрел мне в глаза, словно засомневался, можно ли мне доверять.

– Но что мне отвечать читателям?..

По его взгляду и интонации было ясно, что он понимает, к чему я веду, и его собственный ответ не удовлетворяет его. Гипотетическим западным читателям было нужно то, в чем он совершенно не нуждался, – внешняя мера истины, способная выдержать проверку логикой.

– Существует сто восемь тертонов, – отрывисто произнес Кунсанг. – Все они обладают теми же силами, что и Падмасамбхава. Один из них, должно быть, поместил терма в стену.

Словно желая положить конец этому разговору и провозгласить превосходство сумасшествия над разумом, Кунсанг спрыгнул с кровати, повалился на пол и принялся колотить себя кулаком по голове с такой силой, что она зазвенела как пустой кокос.

Глава 5
О вторжениях и инкарнациях

Каждый вечер, когда я приходил к Кунсангу со своим диктофоном, блокнотом и ручкой, он хитро улыбался, а затем с хохотом говорил: «И что же случилось дальше?» Но его вопрос был абсолютно риторическим. Было видно, что свои истории он готовил заранее. Рассказы Кунсанга не всегда шли в хронологической последовательности, но все повествование пронизывала нить, которая, зачастую нарушая законы логики, связывала события друг с другом, объединяя их в цельную историю. Поскольку все эти рассказы из жизни Тулшука Лингпы так или иначе вели к тому моменту, когда он решил отправиться в Страну Бессмертия, казалось, что они были специально придуманы, чтобы расшатать фундамент рационального сознания.

Кунсанг говорил, что со временем Тулшук Лингпа в Панги стал больше, чем главой монастыря. Из-за его положения к нему обращались за советом или с просьбами предсказать будущее, излечить от болезни, избавить от одержимости духами, узнать имя новорожденного или обучить рисованию и письму. Но помимо этого люди со всех концов долины стали просить его выступить в роли судьи во всевозможных конфликтах и спорах. Они излагали ему суть проблемы и просили вынести решение. В нем видели человека, умеющего проникать в таинственные, скрытые земли, где обитали духи, и получать от них наставления. Поэтому его решения воспринимались как ответы оракула и не подвергались сомнениям.

Как мне сказала Пензом, младшая сестра Кунсанга, живущая в Катманду: «В воинской табели о рангах высшее звание носит генерал. Аналогично самыми высокопоставленными ламами у нас считаются лингпы».

Однажды Тулшуку Лингпе пришлось взять на себя еще одну роль. К ним в деревню на взмыленном коне примчался человек из Клаатха, селения ниже по течению реки Чинаб, где она по узким каньонам втекает в Кашмир, местность там была еще более суровая и безлюдная.

– Мусульмане перешли границу! – объявил он, спрыгнув с коня. – Они прошли через перевал Сач. Мы должны собрать армию, пойти в Клаатх и прогнать их. Если мы не остановим их, они придут в Панги. Нужно хотя бы по одному мужчины от каждого дома. – Он рассказал все это нескольким жителям деревни, и они все вместе отправились к Тулшуку Лингпе.

Когда возникает необходимость сражаться с врагом, лингпам доступны иные пути – не только открытая схватка с оружием в руках. В традиции ньингма (самой древней в тибетском буддизме), к которой принадлежал Тулшук Лингпа, больше внимания уделяют Падмасамбхаве, утвердившему буддизм в этих местах, чем самому Будде. Падмасамбхава был колдуном и шаманом. Когда он пришел в Тибет, то стал обращать людей в свою религию не через проповеди, подарки, оружие, кресты, писания или страшные рассказы о внешнем аде. В первую очередь он атаковал мир духов посредством церемоний.

В древней религии бон, которую Падмасамбхава стремился вытеснить из Тибета, существуют добрые и злые духи, обладающие телом и бестелесные. Существуют миры, недоступные обычному зрению. Жрецы бон путешествуют между мирами, общаются с духами, просят у них заступничества и сражаются в битвах, происходящих в мирах, которые многие посчитают пустыми фантазиями. Падмасамбхава напоминает скорее шамана, нежели последователя Будды в нашем привычном представлении.

Для христиан примером является Иисус Христос, цель любого верующего – уподобиться Христу. Буддисты южной школы стремятся походить на Будду, практикуя медитации по его наставлениям и ведя простую жизнь без излишеств. В традиции ньингма, древнейшей ветви тибетского буддизма, таким примером для подражания является Падмасамбхава. Ламы этой школы ведут себя как шаманы, через ритуалы входя в контакт с тайными мирами. Они также ведут войну, сражаясь со злыми духами, стоящими за теми событиями, которые мы видим в нашей реальности.

Следуя своей традиции, Тулшук Лингпа нанес первый удар по мусульманским захватчикам посредством ритуалов. Он призвал своих духов, чтобы они разбили вражеских духов. Но это не сработало. Со стороны Клаатха продолжали приходить слухи о том, что новые мусульмане прибывают через перевал Сач. Наконец Тулшук Лингпа сказал:

– Я совершил ритуалы, но они не сработали. Теперь у нас не осталось выбора. Если мусульмане действительно хотят драки, то мы должны пойти и сразиться с ними!

Человек из Клаатха все это время ждал именно этих слов.

– Правильно! – сказал он. – Нам нужно по меньшей мере по одному мужчины от каждого дома!

– Нет, нам не нужно столько людей, – сказал Тулшук Лингпа. – Мы должны нанести удар, но справимся и без армии. Хватит и пяти-шести человек.

– Но как? – вскричали остальные. – Они же превосходят нас числом! А у нас даже нет оружия!

– Оружие нам не понадобится! – сказал Тулшук Лингпа. – Возьмите топоры и пилы для резки сучьев. Этого будет достаточно.

Они посчитали его сумасшедшим, и их можно понять – он предлагал выступить против целой армии вооруженных до зубов мусульман лишь с топорами и пилами. Но они пошли за ним, готовые вшестером выгнать захватчиков со своей земли.

Тропинка тянулась по каменистому дну долины вдоль берега реки. Когда долина сузилась до ущелья, в котором река и тропинка оказались зажаты двумя отвесными скалами, Тулшук Лингпа стал карабкаться наверх, где над узким проходом нависал крутой утес. Там он приказал остальным рубить старые деревья с толстыми стволами. Они обрубили сучки и распилили стволы на длинные бревна. С помощью шестов они подкатили к обрыву огромные валуны. Бревна же разложили рядом, чтобы столкнуть их вместе с камнями на захватчиков, как только те появятся на тропе.

Они разбили лагерь на вершине утеса и ждали. Но мусульмане так и не появились.

Прошло три дня, и Тулшук Лингпа сказал остальным:

– Я возвращаюсь на тропу. Найду захватчиков и заманю их сюда. Когда я свистну вот так, – и он просвистел как птица, встречающаяся только в Тибете, – сталкивайте камни и бревна вниз!

Сказав это, Тулшук Лингпа пошел вниз по долине. За сутки пути он не встретил никого, кроме местных жителей. Он вернулся к остальным, позвал их спуститься к реке и сказал:

– Должно быть, они засели в Клаатхе. Мы отправимся туда и выкурим их из деревни.

– Но, учитель, – сказали его спутники, – нас всего шестеро. Они перережут нас!

Тулшуку Лингпе страх был неведом. И, словно это была проверка их веры в него, люди отправились за ним через скалистую долину в Клаатх без какого-либо оружия. Когда они пришли туда – пять испуганных мужчин и их генерал в белой мантии, то не увидели там ни одной живой души. Деревня казалась заброшенной. Все дома были крепко заперты и выглядели нежилыми. Но вдруг они услышали плач ребенка и поняли, что все жители Клаатха прятались в своих хижинах, дрожа от страха, поскольку не знали, как защититься от мусульман. В каждой семье боялись, что враги укрылись в соседнем доме или в деревенском магазинчике, двери которого также были наглухо заперты.

Тулшук Лингпа обошел всю деревню и постучался в каждую дверь. Если ему не открывали, он вышибал дверь ударом ноги. Он взял камень и стал сбивать замки с домов тех, кто не подчинился его приказу. Таким образом вся деревня узнала, что мусульмане ушли и ее жители теперь свободны. Единственной дверью, которую Тулшуку Лингпе не удалось открыть, была дверь местного органа власти – она оказалась слишком крепкой. Чиновники, засевшие там, согласились высунуть свои носы наружу, только когда все население деревни собралось перед зданием мэрии и принялось бурно праздновать освобождение от мусульманского вторжения. Увидев, что народ собрался вокруг Тулшука Лингпы, чиновники спросили, кто это.

– Это наш гуру из Панги, остановивший войну! Это наш гуру, наш генерал!

Люди надели на шею Тулшуку Лингпе гирлянды из диких цветов. Чиновники организовали парад и промаршировали по деревенскому рынку со «спасителем» во главе, чтобы все жители Клаатха знали, что теперь они свободны. Когда парад закончился, народ обратился к Тулшуку Лингпе с просьбой остаться в их селении на несколько дней.

– Мы опасаемся, что мусульмане приходили сюда только на разведку, – сказали они. – Мы боимся, что они вернутся и их будет куда больше.

– Мы пришли сюда сражаться! – воскликнул Тулшук Лингпа, обращаясь к толпе. – Теперь, когда сражение закончилось, мы будем совершать ритуалы!

Три дня он проводил пуджи, в которых участвовали все жители деревни. Мусульмане больше не появлялись.

Принято считать, что Падмасамбхава поместил в неизменяемую за время перерождений область сознания своих избранных учеников знание об определенных терма, а также о том, где и как их отыскать. Так что естественным образом возникает вопрос: инкарнацией какого ученика Падмасамбхавы был Тулшук Лингпа?

Я задавал этот вопрос многим людям, знавшим Тулшука Лингпу, и все они уверенно высказывали свою точку зрения на этот счет, однако их мнения расходились – они по-разному смотрели даже на самые базовые вещи вроде того, сколько вообще учеников было у Падмасамбхавы, сколько из них стали тертонами и сколько вошли в элиту, называемую лингпами.

Ригзин Докхампа, старший исследователь Института тибетологии в Намгьяле, неподалеку от Гангтока, с которым я много беседовал о разных аспектах учения и который был учеником Тулшука Лингпы, рассказал мне, что лингп было всего двадцать пять, а Тулшук Лингпа был инкарнацией одного из них, носившего имя Ланг Палгьи Сенге. Когда я упомянул об этом в разговоре с Кунсангом, он, не задумываясь, заявил, что Ригзин Докхампа ошибается и инкарнацией Ланга Палгьи Сенге, вероятнее всего, был Дордже Дечен Лингпа. Еще он сказал, что Падмасамбхава предсказывал, что беюл Демошонг будет способен открыть именно Ланг Палгьи Сенге. Распространенно мнение, что общее число беюлов составляет двадцать один. Но Кунсанг сказал мне, что их всего восемь и что Дуджом Ринпоче, коренной гуру[9]9
  Своего рода духовный наставник в буддизме, человек, который формирует духовные взгляды.


[Закрыть] Тулшука Лингпы, должен был открыть Пемако. Пемако – это беюл, расположенный к востоку от Бутана, где река Цангпо, протекающая через весь Тибет, пересекает несколько ущелий, а затем превращается в Брахмапутру.

– Дуджом не смог открыть Пемако, – сообщил мне Кунсанг, – лишь потому, что он был слишком осторожным ламой. Он не был сумасшедшим, как мой отец. Он был его полной противоположностью.

Как я понял, выяснение количества таких вещей, как потаенные страны или ученики полумифических существ, не самое благодарное занятие. С тем же успехом можно пытаться узнать, сколько ангелов могут станцевать на булавочной головке.

Однажды Кунсанг сказал мне:

– Всего было восемь эманаций Падмасамбхавы, и последней был Ньима Одсер. Он говорил: «После меня будут сто восемь тертонов». Дуджом был одним из ста восьми. Сказано, что в конце времен, когда разразится Великая Война, Дуджом переродится в теле царя Шамбалы и встанет во главе сражения, которое возвестит о начале великой эпохи мира и спокойствия.

В другой раз, когда Кунсанг пытался объяснить мне характер своего отца и значение слова «тулшук», он сказал:

– Мой отец был как восьмая эманация Падмасамбхавы, гуру Ньима Одсер. Ньима Одсер был кем-то вроде садху, странствующего святого, никогда не задерживающегося на одном месте. У него был переменчивый характер. Он был безумным йогом, как и мой отец. И, подобно моему отцу, он много пил.

Рассказывают, что однажды Ньима Одсер ехал на коне по бескрайним просторам Тибетского нагорья и заметил вдалеке черный войлочный шатер кочевого торговца, организовавшего своего рода питейное заведение.

Ньима Одсер подъехал к шатру, слез с коня и решил выпить чанга – густого, маслянистого просяного пива молочного цвета, широко распространенного в Тибете. Когда он выпил уже достаточно, хозяин заведения начал волноваться: этот странный лама с тигриным взором, прискакавший из диких и пустынных мест, напился до неприличия и наверняка не захочет платить по счету.

Ньима Одсер потребовал налить ему еще чанга.

– Пока не заплатишь за уже выпитое, ничего не получишь, – ответил хозяин.

Солнце было еще высоко, но уже начинало клониться к горизонту, который в Тибете кажется невероятно далеким, ведь Тибетское нагорье – крыша мира.

– Налей мне чанга и не вздумай останавливаться, – сказал Ньима Одсер. – И клянусь Буддой и всеми бодхисаттвами, что, когда сядет солнце, я расплачусь с тобой.

После такой клятвы от ламы хозяину ничего не оставалось, как согласиться. Но торговец не знал, что Ньима Одсер был эманацией Падмасамбхавы и мог управлять почти всем в этом мире, в том числе и солнцем. Собственно, его имя переводится как «золотой луч солнца». Также торговец не знал, что денег у Ньимы Одсера нет. Он налил ламе еще одну большую чашку чанга. Лама выпил ее, заказал еще одну, а пока хозяин наливал ее, произнес заклинание и совершил небольшой обряд.

День тянулся бессчетное количество часов, и торговец был вынужден подливать чанг ламе, который пьянел все сильнее. Бедняга и не подозревал, что Ньима Одсер с помощью заклинания остановил движение солнца, чтобы оттянуть момент расплаты.

В тот день ночь так и не наступила. Не наступила она и на следующий день. Начали сохнуть поля. Солнце выжгло все посевы. Хозяину пивнушки стало казаться, что вся влага Тибета исчезла в глотке его гостя.