Текст книги "Шарм"

Глава 49
Месть – это блюдо, которое подают сладким

– Хадсон –

Грейс опять краснеет, ее щеки заливает розовый румянец, который за последний год начал мне нравиться – помимо моей воли. Не только потому, что это означает, что вся эта ее роскошная кровь течет сейчас немного ближе к поверхности ее кожи – хотя это деталь довольно приятная.

Ее румянец нравится мне еще и потому, что, когда он покрывает ее щеки, она сияет.

Не то чтобы мне было не плевать, сияет она или нет. Я просто говорю, что когда она сияет, то выглядит хорошо.

– Итак, вернемся к хозяйству, сельскому хозяйству, – строго говорит она, но тут ее рука тянется к горлу и пальцы поглаживают то самое местечко, на которое я не мог не пялиться. И я понимаю, что она сама не своя – хотя и старается не подать виду.

Вот и хорошо. Ночью я не спал, поскольку она то и дело залезала на меня, сколько бы раз я осторожно ни отталкивал ее. Ну и почему страдать должен я один?

– Я не понимаю, почему ты так смотришь на меня, – отзываюсь я, произнося слова с самым великосветским акцентом. – Я же из Лондона.

– Да, я знаю, что ты из Лондона. Все знают, что ты из Лондона. Я просто хочу сказать, что ты можешь собрать немного овощей, не так ли?

– Само собой. – Я делаю паузу, чтобы она расслабилась. Затем спрашиваю: – А что такое овощ?

– Что такое… – На секунду у нее делается совершенно растерянный вид, затем румянец становится еще гуще, и она начинает лопотать: – Боже! Прости, прости! Я совсем забыла, что ты никогда ни с кем не общался. Даже в Кэтмире ты всегда держался особняком, так что ты, вероятно, не знаешь, что человеческие существа едят овощи. Когда мы находились в твоей берлоге, я в основном ела фрукты, так что ты, наверное, не замечал. Это такие зеленые штуки, окруженные листьями… Хотя здесь они, вероятно, не зеленые, а фиолетовые. Я не знаю. Но и в том, и в другом случае…

Да, зря я отколол эту штуку. Теперь я стою как дурак и не понимаю, как это произошло – только что я пудрил ей мозги, и вдруг на тебе – превратился в объект ее жалости. А это жесть.

Она может злиться на меня сколько угодно, но я однозначно не желаю, чтобы она меня жалела.

Я вскидываю руку, чтобы остановить ее монолог об овощах, который, как мне кажется, продолжается уже целую вечность, хотя на самом дле она, вероятно, произносит его всего пару минут. Правда, и пара минут – это слишком долго для лирических излияний обо всякой ерунде, растущей на земле, но, с другой стороны, я же всего лишь вампир. Так что мало ли.

Вот только мне совсем не хочется, чтобы она смотрела на меня так, как сейчас. Как будто ей меня жаль. Ну уж нет, благодарю покорно.

– Ради бога, Грейс, прекрати. Я знаю, что такое эти чертовы овощи. – Когда на ее лице отражается скепсис, я начинаю их перечислять: – Листовой салат. Цветная капуста. Горох…

– Вообще-то горох – это растение из семейства бобовых…

Она замолкает, увидев, что я смотрю на нее, будто спрашивая: «Ты это серьезно?»

– Означает ли это, что ты не любишь семейство бобовых? – спрашивает она, невинно округлив глаза.

Вот черт. Я угодил в ее ловушку. Я общаюсь с ней уже достаточно долго, чтобы понимать, когда она прикалывается – во всяком случае, в большинстве случаев. Однако время от времени ей удается обвести меня вокруг пальца, и, судя по тому, как широко раскрыты сейчас ее глаза – я подметил, что количество лапши, которую она вешает мне на уши, коррелирует с тем, насколько широко она открывает глаза, – она дурила меня с самого начала.

Потому что после ночи, полной обнимашек, я, разумеется, стал чертовски легковерен. И неудивительно, ведь я до сих пор помню, как хорошо мне было, когда она прижималась ко мне. Как приятно просыпаться в тепле, а не в одиночестве, рядом с той, которая пахнет и касается тебя так сладко, как это делает Грейс.

Если уж это не делает тебя самым легковерным ослом на планете, то я просто не знаю, что еще может произвести такой эффект.

Но хотя я и попался на ее удочку, это вовсе не значит, что ей обязательно это знать. А потому я смотрю ей прямо в глаза и беру ее на понт:

– Вообще-то я бы с удовольствием послушал, как ты рассказываешь о растениях семейства бобовых. Собственно говоря…

Я осекаюсь, поскольку воздух вдруг разрывает душераздирающий вой. От такого замирает сердце, по спине начинают бегать мурашки и хочется сжаться от страха.

– Это еще что за… – Грейс замолкает, наши взгляды встречаются, и мы понимаем, в чем тут дело.

– Дымка, – одновременно произносим мы оба.

Грейс мешкает, начав мыть вазу из-под фруктов, а я беру пару бутылок воды и направляюсь прямиком к крыльцу. Нельзя допустить, чтобы какое-то существо издавало такие горестные звуки, как эта бедняжка.

Как только я открываю дверь, Дымка с размаху врезается меня, так что мне приходится выбросить руку назад и упереться в стену, чтобы не потерять равновесие. Затем она начинает крутиться вокруг моих ног и между ними, будто кошка. Кошка, состоящая из двадцати килограммов крепких мышц и употребляющая допинг.

Слава богу, ее плач прекратился, но, когда я наклоняюсь, чтобы погладить ее, она вдруг издает истошный вопль.

– Извини! – Я тут же отдергиваю руку. – Ты не хочешь, чтобы я тебя гладил? Я не буду, если ты…

Она подпрыгивает, и ее голова врезается в мою ладонь.

– Я не понимаю, что это значит, – говорю я ей.

Дымка вопит опять и запрыгивает на мою протянутую руку.

– Она хочет, чтобы ты погладил ее, глупый, – говорит мне Грейс, выйдя на крыльцо.

– Я попытался это сделать, но она вдруг издала такой жалобный звук. – И все же я осторожно кладу руку на ее… макушку – или что это такое – и пытаюсь еще раз.

Теперь ее вопль звучит намного радостнее, чем в предыдущий раз.

– Вот видишь? – Грейс смеется. – Я же тебе говорила – она хочет именно этого. – Она протягивает руку, чтобы тоже погладить Дымку.

Но как только пальцы Грейс касаются тени, Дымка шипит, как змея, бьет ее по руке. Грейс тут же отпрыгивает назад, за пределы зоны ее досягаемости, но мы оба смотрим на эту милую маленькую тень с недоумением.

– Что это было? – спрашивает Грейс.

– Не знаю. – Я удивленно пожимаю плечами. А затем, повернувшись к Дымке, спрашиваю: – Ты хочешь, чтобы я опустил тебя на землю?

В ответ Дымка прижимается к моей груди и обвивается вокруг моей талии, как пояс – а вернее, как корсет, поскольку она начинает меня сжимать.

– Хорошо, – говорю я и немного неловко глажу ее. – Тебе не обязательно слезать.

Она испускает тихий вздох, как будто все в ее мирке сейчас хорошо.

– Почему бы тебе не попытаться погладить ее опять? – предлагаю я Грейс. – Возможно, в тот раз она просто чувствовала себя неуверенно, сидя на моей руке.

– Возможно, – с сомнением в голосе отвечает Грейс. Но, когда она пытается погладить умбру снова, маленькое создание сразу же бросается в атаку – шипит, дерется и вопит, как берсерк на поле битвы.

– Хорошо, ладно! – Грейс поднимает руки вверх в знак капитуляции. – Обещаю, я больше не буду тебя трогать.

В ответ Дымка мяукает и опять прижимается ко мне.

Мы с Грейс переглядываемся, закатив глаза, но я не могу удержаться от улыбки. За всю мою жизнь никто не отдавал мне предпочтение перед другими. Никто никогда не показывал, что я нравлюсь ему больше, чем кто-то другой. Это приятное чувство, и пока мы спускаемся по ступенькам крыльца, я ловлю себя на том, что глажу Дымку и говорю ей ласковые слова.

В ответ она оставляет мою талию и кладет один из своих уголков мне на плечо, как маленький ребенок кладет голову на плечо мамы или папы.

– По-моему, это существо влюбилось в тебя, – тихо бормочет Грейс.

– Не ревнуй, – подкалываю я ее с улыбкой. – Я уверен, что скоро ты тоже найдешь себе друга.

– Я так и знала, что это сделает тебя несносным. – Она поднимает глаза к небу. – Одна из теней выказывает тебе предпочтение, и ты сразу начинаешь считать себя неотразимым.

– Я всегда знал, что я неотразим, – говорю я. – Ты злишься просто потому, что Дымка лучше разбирается в людях, чем ты.

– Ага, так оно и есть. – Ее тон сочится сарказмом. – Как же ты догадался?

– Я проницателен и догадлив, – отвечаю я, почесывая одну из круглых выпуклостей на голове Дымки, немного похожих на уши. Должно быть, именно этого ей и хотелось, поскольку она издает тонкий заливистый гортанный звук. Будь она кошкой, я бы сказал, что она мурлычет, но поскольку она не кошка, я считаю, что больше всего этот звук напоминает йодль – тирольское горловое пение.

Быстро взглянув на Грейс, я вижу, что она вздрагивает от этого звука, но поскольку у меня шок уже прошел, я нахожу этот йодль до странности умиротворяющим. Приятно обнаружить, что я дружу правильно.

К тому же за годы, проведенные при Дворе Вампиров, я видел – и слышал – вещи и почуднее, причем намного. Так что это просто безобидный пустяк.

По обоюдному молчаливому согласию мы направляемся к амбару, надеясь найти там Мароли или Арнста, чтобы спросить, чем мы можем им помочь, но на полпути из высоких зарослей какого-то растения, через которые мы пробирались вчера, выскакивает Тиола.

– Пошли! – кричит она, отчаянно размахивая рукой. – Скорее, не то вы все пропустите.

Больше она ничего не говорит, а просто ныряет в заросли и пускается бежать.

Мы с Грейс переглядываемся и бросаемся следом.

Глава 50
Лебеди – это круто

– Грейс –

Я бегу по полю так быстро, как только могу, петляя между рядами посадок и пытаясь не потерять из виду Хадсона и Тиолу.

Они оба движутся быстро – очень быстро, – так что мне приходится выкладываться по полной. Не затем, чтобы не отстать – этот поезд уже ушел, – а просто чтобы оставаться достаточно близко и видеть их спины.

И это еще обычный бег, а не перенос – я понимаю это, когда мы делаем еще один поворот, мчась между рядами посадок. Хадсон несется за девочкой, которая бегает со сверхчеловеческой – но не вампирской – скоростью, и время от времени оглядывается на меня.

Я увеличиваю скорость, заворачиваю за угол и наконец – слава богу – выбегаю из зарослей на большую поляну.

Она находится на берегу озера, и я вижу, как Хадсон и Тиола наконец останавливаются примерно в трехстах ярдах от меня. Поросшая полевыми цветами разных оттенков фиолетового, лилового и сиреневого и высокой, по колено, фиолетовой травой, эта поляна походит на иллюстрацию из «Алисы в Стране чудес». Не только потому, что все здесь окрашено в странные цвета, но и потому, что все немного… искажено.

Деревья на краях поляны высокие и толстые, но кажутся перевернутыми, поскольку их ветви расходятся веером по земле, а длинные фиолетовые стволы устремлены в небо. Лежащие возле озера валуны похожи на закругленные пирамиды – внизу они массивные, широкие, а кверху сужаются. Даже ручей, бегущий неподалеку и впадающий в озеро, течет не как у нас – не вниз по склону холма, а вверх.

Это чудно, ужас как чудно, и в то же время красиво, хотя эта красота и необычна. Мне это нравится, и, судя по лицу Хадсона, который поворачивается, чтобы посмотреть на меня, ему это тоже по душе.

– На что мы собираемся смотреть? – спрашиваю я, подбежав к берегу озера, где стоят он и Тиола.

Но едва эти слова срываются с моих губ, я вижу ответ. Озеро полно лебедей, самых красивых из тех, которых я когда-либо видела. Их тут около двух сотен, от бледно-лимонных до ярко-золотых, и они плавают по поверхности прозрачного фиолетового озера.

– Мы едва не пропустили это, – шепчет Тиола так тихо, что я едва могу расслышать ее.

– Едва не пропустили что? – тихо спрашиваю я, подойдя к Хадсону.

Но как только я оказываюсь рядом с ним, Дымка возмущенно шипит. Раздраженная ее слишком уж хозяйским поведением – тем более что я не имею никаких видов, ни романтических, ни каких-либо иных, на ее нового любимца, – я шиплю в ответ, причем делаю это вдвое громче.

Хадсон смеется, и его смех пугает лебедей. И они одновременно взлетают.

– Вот это! – верещит Тиола, захлопав в ладоши, поскольку теперь не надо опасаться всполошить этих птиц. – Мы едва не пропустили это зрелище.

Сперва я не понимаю, о чем она говорит. Потому что да, эти лебеди взлетели, но…

– Оо!

Они вдруг все как один поворачивают и летят, пока не образуют два идеальных концентрических круга, которые одновременно начинают вращаться. Я насчитываю семь оборотов, – с каждым разом они все ближе подлетают к воде. Затем они снова взмывают ввысь и образуют в небе безупречный клин, улетающий прочь.

– Это было… – начинает Хадсон, но замолкает, словно не может подобрать слов, и я его понимаю. Потому что я тоже не могу подобрать слов. Впервые в жизни мне становится понятно, почему стаю лебедей иногда называют балетом. Настоящее «Лебединое озеро».

– Я же говорила, что вам это понравится, – самодовольно заключает Тиола.

– Ты права, – соглашается Хадсон и, протянув руку, ерошит ее волосы: – Спасибо, что ты показала нам это зрелище.

Дымка, все еще сидящая у него на груди, хнычет, когда он проделывает этот жест, и он гладит и ее тоже. Затем она снова начинает издавать свои странные звуки, которые, по-моему, похожи на царапанье ногтями по стеклу.

– Кстати, ты не знаешь, где сейчас твои родители? – спрашиваю я. – Мы надеялись, что они скажут нам, с чем мы могли бы помочь им на ферме.

– Вы хотите помочь? – В голосе Тиолы звучит такой скепсис, что я не могу удержаться от смеха.

– Я понимаю, вид у нас не самый многообещающий, – отвечаю я, быстро обняв рукой ее плечи, – но ведь наверняка есть какие-то задания, которые даже нам не запороть?

– Конечно, – соглашает Тиола, но видно, что чувствует она себя так же неуверенно, как я сама, когда иду рядом с Хадсоном, который держит Дымку. Может, все обойдется, а может, эта маленькая тень вырвет из моей задницы кусок мяса. И то и другое одинаково вероятно.

– Мама сейчас в огороде, – сообщает Тиола. – А папа в доильном хлеву. Куда вы хотите пойти?

– В огород, – отвечаю я.

– В доильный хлев, – одновременно со мной говорит Хадсон.

– Ты думаешь, что сможешь доить? – спрашиваю я. – В самом деле?

– В мире творятся и более странные дела. К тому же человеческие существа занимаются этим регулярно. Вряд ли это так уж трудно.

– Некоторые человеческие существа и правда занимаются этим регулярно, – поправляю его я. – Но большинство таких, как я, стараются держаться от этого как можно дальше.

– Доить – здорово, – прерывает наше препирательство Тиола. – Хадсон, я отведу тебя туда, а по дороге мы сможем показать Грейс мамин огород.

Когда мы направляемся в сторону построек слева от дома – к счастью, намного медленнее, чем когда мы двигались к озеру, – я спрашиваю Тиолу:

– Когда ты говоришь об огороде, ты имеешь в виду выращивание чего-то отличного от того, что растет на полях?

– О да. Однозначно. Мама выращивает там около ста растений. Именно так она нас, в основном, и кормит.

– Это так замечательно. Мне не терпится увидеть его. – Я не любитель копаться в земле, но в Сан-Диего помогала маме выращивать и собирать травы для ее чаев. И мне будет приятно поработать руками, собирая овощи, которые уже вечером окажутся на столе.

Впрочем, настоящая причина, по которой мне хочется поработать в огороде – по которой мне хочется занять себя хоть чем-то, – это стремление сделать так, чтобы у меня не было времени думать о том, что это конец. Это место, эти люди, даже эта Королева Теней, которая, вероятно, прикончит нас, если найдет… это и есть моя новая жизнь. Навсегда.

Мне известно, что Мароли попросила свою подругу узнать о барьере все, что только можно, но в глубине души я и так знаю правду. Мы никогда не вернемся домой.

Меня не удивляет, когда от этой мысли я начинаю задыхаться, чувствую стеснение в груди – это на меня начинает наваливаться паническая атака. Я искоса смотрю на Хадсона, гадая, может ли он почувствовать мою нарастающую панику. Я привыкла к тому, что он находится в моей голове и знает все мои мысли и чувства – и точно знает, как меня успокоить.

Но, похоже, сейчас даже не подозревает о моей внутренней борьбе.

Он широко улыбается, слушая, как Тиола тараторит о прелестях доения неких животных под названием таго. Правой рукой он рассеянно почесывает Дымку за… ухом?.. а левой прижимает ее к груди, как малое дитя. Перед моим внутренним взором вдруг предстает более взрослый Хадсон, гуляющий со своими собственными детьми. В его ярко-синих глазах светится счастье, оно разглаживает складки вокруг его рта, и я сглатываю.

Он смеется над чем-то из того, что говорит Тиола, бросает на меня заговорщицкий взгляд – и подмигивает. Я понятия не имею, что именно она сказала, но Хадсон мне подмигнул.

К тому времени как Тиола оставляет меня в огороде вместе с ее матерью, я испытываю одновременно раздражение и облегчение (хотя такое сочетание и иррационально) от того, что на какое-то время он окажется далеко. Как он смеет так радоваться тому, что мы заперты в этом фиолетовом мире?

Да, я знаю, что у него была дерьмовая жизнь. Я знаю, что, скорее всего, ему кажется, что для него все это окажется куда лучшим будущим, чем то, которое было у него дома. Я это понимаю.

Но это вовсе не значит, что меня не раздражает, что он воспринял весть о невозможности вернуться домой легко, когда мне самой так страшно, что я едва не лишаюсь чувств. И я держусь за свой гнев и испускаю такой вздох, которого, пожалуй, еще никогда у себя не замечала.

Похоже, Хадсон расслышал его, поскольку он оборачивается и бросает на меня вопросительный взгляд. Я картинно закатываю глаза, показывая, что я не настроена обсуждать свое раздражение, и он понимает этот намек – поскольку пожимает плечами и продолжает идти дальше вместе с Тиолой.

– Надеюсь, что это таго описает его, – чуть слышно бормочу я, затем округляю глаза, наконец увидев огород Мароли.

Глава 51
Не такой уж дикий сад

– Грейс –

Тиола не преувеличила, сказав, что ее мать выращивает много разных растений.

Этот огород огромный – так огромный, что его можно было бы принять за еще одно поле с посевами, если бы не тот факт, что здесь растет много всего. В одной его части видно сплетение лиан, с которых свисают большие фрукты – как круглые, так и почти квадратные. И все они, разумеется, окрашены в фиолетовые тона.

Интересно, где тут растут те плоды, один из которых я за завтраком приняла за что-то вроде арбуза, думаю я, идя по той части огорода, где из земли растут только листья, затем перехожу туда, где гигантские листья окружают стебли по меньшей мере в два фута высотой.

– Грейс! – Мароли, стоящая на коленях, машет мне рукой с противоположного конца огорода.

Я подбегаю к ней трусцой.

– Я подумала, что надо узнать, не нужна ли тебе помощь. Скажи, что я могу сделать?

– О, это совсем необязательно. По вторникам я провожу все утро в огороде, удобряя почву и выпалывая сорняки.

– Я умею полоть сорняки, – говорю я ей. – Это была моя обязанность в огороде мамы, где она выращивала травы.

– Хорошо, если ты настаиваешь. – Она улыбается мне. – Спасибо.

Я встаю рядом с ней на колени и начинаю с корнем вырывать из земли сорняки.

– Мы живем так далеко от цивилизации, что я не могу делать закупки регулярно, – замечает Мароли. – Так что наш огород – это не роскошь, а необходимость, поэтому-то я и выращиваю здесь столько всего.

– А где расположен ближайший город? – спрашиваю я, взглянув на темные скалистые горы, нависающие над всем. – Мы с Хадсоном не видели ничего, кроме вашей фермы.

– Это потому, что по эту сторону гор наша ферма единственная на много миль. – Мароли вырывает из земли несколько толстых сорняков с огромными шипами с таким видом, будто это пустяк, и добавляет их к растущей горке рядом с нами.

Я смотрю на ее руки, ожидая, что в результате прополки они окажутся исцарапанными, испачканными кровью, но нет, они остаются такими же гладкими и безупречными, как и тогда, когда она подавала нам ужин.

Как же это возможно? Стебли этих сорняков сплошь усеяны шипами, и она не могла их избежать. Что же это значит? Что ее кожа отличается от человеческой? Что ее не так легко проткнуть?

Эта догадка кажется невероятной, тем более что ее кожа выглядит так же, как моя. Но, когда она вырывает еще несколько таких же шипастых сорняков – опять нисколько не поранившись, – я решаю, что, видимо, так и есть.

Чтобы проверить свою гипотезу, я протягиваю руку к такому же колючему сорняку. И тут же, чертыхнувшись, отдергиваю ее, поскольку шипы немедля ранят меня до крови.

– О, тебе надо быть поосторожнее! – восклицает Мароли, когда я сую пораненный палец в рот. – Они укололи тебя?

– Немножко, – отвечаю я. – Это из-за моей невнимательности.

– Тебе лучше полоть вон ту часть огорода, – говорит она, показав кивком туда, где растет что-то, напоминающее салат. – Те сорняки немного менее агрессивны.

Я перехожу в ту часть огорода, и оказывается, что Мароли не ошиблась. Весь следующий час я ползаю вдоль грядок, выдергивая каждый сорняк, который вижу.

Мароли делает то же самое, и к середине утра мы освобождаем от сорняков весь огород.

– А теперь начнется самое интересное, – говорит она мне, когда мы относим сорняки в ближайший контейнер для компоста.

– Сбор овощей? – спрашиваю я.

– Точно. Сбор овощей и фруктов – это одно из моих самых любимых занятий на ферме. Какое-то время это вообще была единственная вещь, которая мне здесь нравилась.

– Значит, ты не всегда жила здесь? – Мы идем от контейнера обратно к грядкам, и я с восхищением наблюдаю, как Мароли выдергивает из земли несколько экземпляров фиолетового овоща, похожего на спаржу.

– Я? – Она смеется: – Господи, нет. Эта ферма принадлежала семье Арнста на протяжении многих поколений, а я занимаюсь фермерским трудом всего лишь лет двенадцать. Мы познакомились в университете и полюбили друг друга, но я понятия не имела, во что ввязываюсь, когда решила последовать за ним сюда.

Теперь уже она устремляет взгляд на горы. Но если я смотрела на них с недоверием, то в ее глазах читается задумчивая грусть.

– А откуда ты? – спрашиваю я. Нет, мне не известно, какие в Мире Теней есть города и чем они отличаются друг от друга, но надо же с чего-то начать.

– О, я из одного небольшого городка в пятидесяти милях к востоку от гор, того самого, где вам, на наш взгляд, следует искать убежища, – отвечает она, секунду помолчав. – Он называется Адари.

– Ты скучаешь по нему? – спрашиваю я, когда мы отходим от грядки, где растет нечто похожее на спаржу, и срезаем несколько крупных овощей странной формы – кажется, с чего-то вроде плети. Видимо, это здешний аналог цукини, думаю я, складывая их в корзину, которую дала мне Мароли. А может, это нечто совершенно другое?

– Да, скучаю. И очень сильно. Но Арнст любит эту ферму, и Тиола тоже. – Она коротко смеется: – Ну и я сама – большую часть времени, хотя рабочий день длится здесь убийственно долго.

– Да, я много раз слышала, что работа на ферме требует огромной самоотдачи.

Я оглядываю корзины с овощами, которые мы уже собрали, оглядываю ту огромную часть огорода, где нам еще предстоит работать, и думаю о том, смогла бы я жить на ферме или нет. Думаю, мне еще придется размышлять о таких вещах и о том, на что будет похожа моя жизнь в Норомаре.

Я прикусываю губу. Я всегда хотела стать морским биологом, а в Мире Теней наверняка есть множество интересных форм морской жизни. Но мои плечи тут же поникают, когда я вспоминаю, что здешняя королева, вероятно, прикончит нас, если найдет. Я пока мало что знаю об этом месте, но я уверена – о путешествии к морю речи не идет.

– Да, работа на фермах тяжела, однозначно тяжела, – соглашается она, выдернув меня из размышлений. – Но расскажи мне что-нибудь о себе, Грейс.

– О, мне особо не о чем рассказывать. Мои родители погибли полтора года назад. – Я целую вечность не произносила этого вслух, и это опять как удар под дых. Отчасти потому, что мне кажется невозможным, что их нет уже так давно, а отчасти потому, что мне их не хватает. Очень не хватает.

Общаясь с Мароли, Арнстом и Тиолой, занимаясь вместе с ними тем, чем обычно занимаются в семьях, я вспоминаю все это особенно ясно. Трудно не думать о маме, когда я нахожусь здесь с Мароли. И о моем отце, когда я наблюдаю, как Арнст подкалывает Тиолу. Я уже очень давно не наблюдала вблизи семейную жизнь, и это тяжело – тяжелее, чем я ожидала.

Но опять-таки, я нахожусь сейчас в другом мире. В Мире Теней. Так что стоит ли удивляться тому, что знакомыми мне кажутся здесь только люди? А все остальное словно пришло с другой планеты, из другой галактики, из другой вселенной.

– Мне жаль это слышать, – тихо говорит Мароли.

– Мне тоже. – Я улыбаюсь, чтобы смягчить свои слова. А затем рассказываю ей о дяде Финне, Мэйси и старшей школе Кэтмир.

– Там ты и познакомилась с Хадсоном? – спрашивает она. – В этом самом Кэтмире?

– Да, вроде того. – Не знаю почему, но я не хочу, чтобы эти люди узнали, что происходило с Хадсоном в нашем мире. Ведь если кто-то и заслужил начать все с чистого листа, то это он.

– И он не имеет ничего против того, что ты обладаешь такой магической силой? – Она наклоняется к одной из четырехугольных дынь и ножницами срезает ее с плети.

– Магической силой? – повторяю я. – О нет. Я не такая, как все остальные ученики нашей школы. Я обыкновенный человек, а не сверхъестественное существо. И никакой магической силы у меня нет.

Мароли замирает, так и не срезав дыню, и поворачивается ко мне.

Я ожидаю, что она скажет что-нибудь вроде «это неважно» или «ну, в любом случае магическая сила слишком переоценена». Ведь именно это я говорила себе, когда пыталась понять, как парень вроде Джексона мог захотеть начать отношения с такой девушкой, как я.

Но ничего такого она не говорит, не пытается преуменьшить значение магической силы. Вместо этого она щурит свои прекрасные фиалковые глаза, будто пытаясь заглянуть в самую глубину моего естества, и спрашивает:

– А ты в этом уверена?

– Уверена в чем? – в недоумении спрашиваю я.

– В том, что у тебя нет магической силы. Потому что я хорошо умею распознавать магическую силу, и, даже стоя от тебя на расстоянии, я ясно чувствую, что у тебя ее очень много.