Текст книги "Ошибка просветления"

Но здесь нет продолжения, нет надстройки; всплывает что-то другое. Мысли приходят и уходят; они повторяются – это так смешно.

Не то чтобы я наблюдал за этим, как кто-то, желающий повеселиться. Чаще всего ты даже не знаешь, что они там. Они там не могут оставаться; они движутся. Когда ты признаешь, что есть проблема, прекрасно, она не может там долго оставаться; ее выталкивает следующая мысль. Тебе ничего не приходится делать; еще до того, как ты осознал, что происходит, ее уже нет. Когда ты пытаешься посмотреть на нее, ее нет; то, на что ты смотришь, полностью отличается от того, что там было раньше. Это не проблемы; они становятся проблемами, только когда ты сидишь в углу, пытаясь медитировать и контролировать все свои мысли. Мысли бьют ключом внутри тебя. Как ты можешь контролировать это? У тебя нет контроля над этим. Ты не можешь контролировать это. Все это тщетное занятие. Тебе ничего не нужно делать.

Этот человек – не скала; на него воздействует все, что здесь происходит. И он не беспокоится о том, чтобы создать броню. Религиозный человек возвел вокруг себя броню. Здесь же совокупный процесс прекратился: единственное действие – физическое; только на этом уровне. Чувства скачут, как дикие лошади – их никто не контролирует – они бегут туда, сюда, куда угодно, как того требует ситуация. Это действие есть движение жизни, настоящее движение жизни, и у него нет направления. Если ты признаешь эту беспомощность, проблема решена – вот почему я говорю, что для тебя нет свободы действия. Я говорю не о фаталистической философии; но о предотвращении вмешательства прошлого в настоящее и окрашивания его.

Все эти разговоры об урдхварате (сублимации сексуальной энергии) – ахинея. Я делаю такие экспрессивные заявления, потому что я с этим раньше экспериментировал и знаю, что это такое.

Консервируя сексуальную энергию, ты себя никоим образом не улучшишь. Это слишком глупо и абсурдно. Почему они придали этому такое значение? Воздержание, трезвенность, безбрачие – все это не поможет поместить тебя в это состояние (смеется), в этой ситуации. Ты можешь сегодня заниматься сексом, а завтра с тобой случится это – и оно может случиться даже посредством секса. Если там есть момент, когда нет никого, кто испытывал бы что-то, это момент, когда оно может случиться. Это не обязательно должна быть лекция религиозного деятеля; падение листа, мычание коровы, ржание лошади, или что угодно, может сработать – потому что, если ты ничего не переводишь, оно об этом позаботится.

Нет такой вещи, как сублимация, ничего там не поднимается; оно только выходит наружу – но эти святые ни за что этого не признают. Будь они достаточно честны, они бы знали, что говорят. Ну, вот так.

К сожалению, секс отделяют от других видов деятельности. Почему? – меня это всегда удивляло. Он един; его нельзя отделить. Почему его поставили на другой уровень? Именно это и создало проблему, не только здесь, но и в западных странах. Христианство их тоже разделило, возможно, по причинам безопасности или собственности, но сейчас у нас есть способы освободиться от этих вещей – в те времена это было не так легко.

В: Есть замечательный термин, «невротический разрыв».

У. Г.: Религия ответственна за это – она все это создала. Сомнения по поводу наших действий – вот настоящая моральная проблема. У нас сейчас должны быть новые моральные кодексы поведения – это необходимо, иначе мы не сможем функционировать. В этом сейчас трудность. Люди, по крайней мере на Западе, нащупывают новые правила. Старые правила поведения устарели, это анахронизмы, им конец. Кого волнует секс? Секс теперь настолько прост, и все о нем говорят. Одно из самых эпохальных открытий нашего времени – это противозачаточные таблетки – они все изменили.

Могу я задать тебе вопрос? Что такое нормальный человек, по-твоему? Есть ли такой? Вы, конечно, разделили людей, и у вас есть определенные психологические или философские нормы… Или здоровый человек? Что такое здоровье? Я иногда задаюсь вопросом, кто нормальный человек? И у меня нет ответа.

В: «Норма» устанавливается в каждом обществе. Обычный человек хочет быть всегда с другими, а не один, и поэтому он как-то приспосабливается – у меня есть только такое определение.

У. Г.: Даже такой человек – «необычный» человек, как противоположность твоему «обычному» человеку – должен жить здесь, в этом обществе; он не может сбежать и жить в пещере, медитируя. Он не в конфликте с этим обществом; он принимает реальность мира, хотя он так нереален, и функционирует в мире, принимая реальность, принятую всеми. Это очень важно: я не могу сидеть в пещере и медитировать на Брахмана и повторять себе «Я Брахман»; это – единственная реальность для такого человека, и другой реальности нет. «Абсолютная реальность» – это вздор и чепуха, ее не существует, это миф; единственная реальность здесь. Какая еще есть реальность? Пока ты чувствуешь чувствами общества, ты часть общества. Поскольку у тебя нет своих собственных мыслей, своих переживаний, или своих чувств, ты не можешь убежать из этого общества. Ты не отделен от общества; ты и есть это общество. В том, что я говорю, нет социального или религиозного содержания.

В: Могу я вернуть вам этот вопрос? Что такое, по-вашему, нормальный человек?

У. Г.: Для меня нет такого понятия, как нормальный человек. Когда я смотрю на так называемых душевнобольных, я сомневаюсь, они ли больны, или те, кто их лечит. Я на днях рассказывал анекдот. Один парень в психушке говорит: «Я Иисус Христос». Его друг, сосед по палате, говорит: «Я знаю, что ты не он». «Откуда, черт возьми, ты знаешь?» – говорит первый парень. Другой отвечает: «Я Вечный Отец. Я тебя создал. Я бы тебя узнал». (смех) Так же и здесь, когда я вижу всех этих людей, которые сидят тут и говорят: «Ахам Брахмасми» (я есть Брахман). Что за чушь? Но я ничего не имею против.

В: Вы бы не задали такой вопрос о себе: «Нормальный ли я?»

У. Г.: Нет, я не спрашиваю. Иногда единственное, что я читаю, – это журнал «Таймс» – видишь, я читаю всю эту ерунду. Почему я его читаю? Я живу в этом мире, и я бы хотел знать, что происходит в этом мире. Почему бы нет? Все остальные книги говорят мне, как улучшить себя, как изменить себя, как быть там-то, как быть тем-то. Я не хочу быть чем-то другим, кем я не являюсь, поэтому меня не интересуют все эти книги. Некоторые люди спрашивают, почему я читаю криминальное чтиво. Потому что там много действия. Если я иду смотреть фильм, я смотрю фильмы про ковбоев. Понимаете, там много действия. Если я смотрю телевизор, я смотрю только рекламу.

В: На вас влияет то, что вы смотрите?

У. Г.: Это также влияет на тебя каким-то образом – ты часть этого мира – он влияет на тебя. Ты не вовлечен, но ты затронут. Есть разница между тем, чтобы вовлекаться и позволять себе быть затронутым. Все окна открыты: не важно, то или это, может прийти что угодно.

У нас очень странные идеи в религиозной сфере – истязать это тело, спать на гвоздях, контролировать, отказываться от каких-то вещей – всевозможные странности. Зачем? Зачем отказываться от чего-то? Я не знаю. Какая разница между человеком, идущим в бар за кружкой пива, и человеком, идущим в храм и повторяющим имя Рамы? Я не вижу большой разницы. Возможно, здесь это антисоциально; на Западе это не считается антисоциальным; здесь мы считаем так. Это все виды побега, ухода от реальности. Я не против побега, но, убегаешь ты по той улице или по этой, побег остается побегом. Ты бежишь от самого себя.

То, что ты делаешь или не делаешь, не играет никакой роли. Твоя практика святости, твоя практика добродетели – это ценно для общества, но не имеет никакого отношения к этому.

В: Конечно, мы живем в обществе; но что касается этого – просветления, реализации или как вы это называете…

У. Г.: Как бы ты это ни назвал – это твое слово.

В:.… оно никак с этим не связано?

У. Г.: Оно абсолютно никак с этим не связано. Я даже иногда дохожу до того, что говорю, будто это возможно для насильника, убийцы, для вора, для каторжника, для шулера – это может случиться! Чтобы выделить это; не то чтобы я…

В: Но это случалось?

У. Г.: Это может случиться, да. Я не знаю, может быть. Это никак не связано: моральные правила поведения не имеют какого бы то ни было отношения к этому. Не то чтобы такой человек был аморален – он не может быть аморален – для него это невозможно, понимаешь, невозможно.

В: Его поведение автоматически подстраивается под моральный кодекс, превалирующий в обществе?

У. Г.: Его поведение, вероятно, до какой-то степени попадает в рамки морального и религиозного кодекса. Но он представляет собой опасность. То, что я говорю, является угрозой тебе, каким ты себя знаешь и ощущаешь. Это угроза для тебя.

В: Каким образом?

У. Г.: Ты не можешь принять это. Как ты можешь это принять?

В: Но если это приходит автоматически, как может идти речь о вас как опасности? Вы не можете никому предложить способ достижения этого.

У. Г.: Именно по этой причине я говорю, что эта индивидуальность не может быть полезна обществу. Она – редкая птица, редкое растение – поместите ее в клетку, в музей, и смотрите на нее – она нечто другое, понимаете.

В: Но никогда не опасная?

У. Г.: Тем более, понимаешь, потому что она не вписывается в эти рамки.

В: Люди говорят, что выживание человечества будет под угрозой уже в течение века.

У. Г.: Ты веришь в это? Этот (вид) прожил много столетий, и он найдет какой-нибудь способ выжить. Я считаю так: мы научимся жить вместе не из любви, не из чувства всеобщего братства, не из-за всего этого, но из страха уничтожения себя. Ты никого не можешь ранить, не поранив себя – не психологически, а физически, – только осознав это, мы научимся жить вместе. Пока каждый ищет своей собственной безопасности, всеобщей безопасности быть не может. Мы говорим о «разрядке» в международном отношении, но она должна распространиться до уровня индивидуальных отношений. Только тогда это возможно; не этими разговорами о «всеобщем братстве», «единстве жизни», «единой жизни» – вся эта ерунда не помогла и не поможет. Только страх заставит нас жить вместе в мире, нравится нам это или нет. Ты можешь взять револьвер и заставить самого сильного в мире человека танцевать для тебя – это факт. Это каким-то образом выживет; вы не позволите всему взлететь на воздух. Только сумасброд, безумец может взять себе в голову, что пришло время всем нам взорваться.

Человек выживал столетиями, и теперь мы все вдруг заговорили о «ценностях» и подобной ерунде. Для чего? Это не помогло жить в гармонии и мире. Мы создали эту моральную проблему, видишь ли. У растений и животных нет никакой религиозной проблемы; человек создал эту религиозную проблему.

Понимаешь, у этого нет абсолютно никакого социального содержания, и я не могу думать ни о каком коллективном действии. Так что этот индивид подобен чему-то, выброшенному Природой, и не важно, признает ли это кто-то или нет. Этот человек не может быть ничем полезен этому обществу. Когда они подумают, что я угроза для их существования, они естественно ликвидируют меня. Я не против. Если общество ликвидирует меня, то, что здесь останется, мне не важно. Во мне нет миссионерского рвения и никакого желания спасать человечество. Кто дал мне полномочия спасать человечество? Человеческий род существовал столетиями, и он будет продолжаться. Я не участвую в «святом бизнесе»; я пою свою собственную песню. Если кто-то приходит, я говорю; если никто не приходит, я иду на прогулку или смотрю на птиц, смотрю на деревья – столько всего происходит. Но я не выхожу, чтобы выступать с трибуны, – я не создан для этого. Я простой человек – я не хочу излишне усложнять вещи. Понимаешь, моя позиция очень простая. Я всегда к вашим услугам. У меня нет личной жизни, которую я могу назвать своей собственной. Кто угодно может прийти ко мне в любое время. Я вижу их и говорю: «Доброе утро, что я могу для вас сделать?» – это все, что я могу сделать; мне нечего дать; это все.

Знание – это не что-то мистическое или таинственное. Ты знаешь, что счастлив, и у тебя есть теории о работе вентилятора, света – это знание, о котором мы говорим. Ты представляешь другое знание, «духовное знание», но – духовное знание, чувственное знание – какая разница? Мы даем им названия. Фантазии о Боге принимаются, но фантазии о сексе называются «чувственными», «физическими». Нет разницы между ними; одна социально приемлема, другая нет. Ты ограничиваешь знание до определенной сферы опыта, и тогда оно становится «чувственным», а другое становится «духовным»? Для меня все чувственно.

Знание, которое важно для живого организма, – все это необходимо. Но все эти предположения о Боге, Истине, Реальности не имеют для меня никакого значения – все это культурные ценности; они не имеют никакого отношения к выживанию живого организма; все это социально, деспотически установленные, религиозные ценности. Все наши вкусы – культивированные. Влечения и антипатии все культивированы; нет такой вещи, как абсолютная мораль. Под «моралью» я имею в виду сомнения по поводу ваших действий до и после. Это все социально.

Для чего хорош хороший человек в этом мире? Он хорош для общества, не так ли? Эти правила поведения необходимы для гладкого управления обществом. Эти религиозные деятели создали полицейских внутри вас. Определенные действия считаются «хорошими», а другие «плохими», либо до, либо после того, как вы их совершили, – это никак не помогло тебе; именно мышление создало эту проблему. Проблема человека по сути своей в моральной дилемме, сомнениях по поводу своих действий до и после – это стало неврологической, а не религиозной проблемой – все твое тело вовлечено в это. Даже Бог стал неврологической проблемой: «Бог» – это перевернутое написание «собаки»/«собака наоборот»[3]3
  В англ. яз. God – dog. – Прим. пер.


[Закрыть], но все ваше существо реагирует на слово «Бог». Все ваши верования – они не просто психологические; они неврологические.

Ты не знаешь, что хорошо; ты знаешь лишь, что хорошо для тебя. Это все, что тебя интересует, это факт. Все крутится вокруг этого. Все ваше искусство и здравый смысл крутится вокруг этого. Я не говорю цинично. Это факт. Ничего тут такого нет. Я ничего не говорю против этого. Ситуации меняются, но это то, что ведет тебя через все ситуации. Я не говорю, что это неправильно, понимаешь. Если это не так, что-то должно быть неправильно с тобой. Пока ты действуешь в сфере того, что называют «парой противоположностей», хорошего и плохого, ты всегда будешь выбирать, в каждой ситуации, вот и все – ты не можешь не делать этого.

«Моральный человек» – трусишка. «Моральный человек» – это напуганный человек, малодушный человек – вот почему он соблюдает мораль и осуждает других. А его праведное негодование! Моральный человек (если такой существует) никогда не будет рассуждать о морали или осуждать кого-то. Никогда!

Человек всегда эгоистичен и будет оставаться эгоистичным, пока он практикует бескорыстие как добродетель. Я не хочу говорить о бескорыстии – у него нет никакой основы. Ты говоришь: «Завтра я буду бескорыстным человеком. Завтра я буду прекрасным человеком» – но пока не пришел завтрашний день (или послезавтра, или следующая жизнь), ты будешь оставаться эгоистичным. Что вы имеете в виду под словом «бескорыстие»? Вы всем говорите быть бескорыстными. Какой в этом смысл? Я никогда никому не говорил: «Не будь эгоистичен». Будь эгоистичен, оставайся эгоистичным! – вот мое послание. Желание просветления – эгоистично. Когда богач раздает милостыню – это тоже эгоистично: его будут помнить как великодушного человека; вы поставите его статую.

Основные удовольствия, которым вы предаетесь, я совсем не против них. Что бы вы ни делали, я совсем не против этого. Оттого, что вы думаете, что есть нечто более интересное, чем то, что вы делаете, есть это беспокойство – потому что у вас есть «идеальный способ» делать что-то, «совершенный способ» делать что-то. Почему так происходит?

В: Нам хочется чувствовать, что мы с пользой прожили свою жизнь.

У. Г.: А в конце жизни ты скажешь себе, что растратил свою жизнь. Вы ничего не делаете, чтобы измениться; вы изобрели «следующую жизнь». Ваше недовольство очень искусственно. Если бы вас действительно интересовало человечество, вы бы делали что-то, чтобы измениться.

Как только вопрос «Как жить?» оставлен, жизнь сама по себе становится самой важной вещью. Ты должен быть свободен от бремени культуры. Конечно, ты не можешь просто выбросить культуру – например, принимать утреннюю ванну и все такое. Но это так просто – я тоже принимаю ванну – что в этом такого религиозного? Ты думаешь, что есть нечто более интересное, нежели то, чем ты занимаешься.

Вам всегда говорили, что вы должны практиковать отсутствие желаний. Ты практиковал отсутствие желаний тридцать или сорок лет, но желания до сих пор есть. То есть что-то где-то должно быть не так. Ничто не может быть неправильно с желанием; что-то должно быть неправильно с тем, кто сказал тебе практиковать отсутствие желаний. Это (желание) – реальность; то (отсутствие желаний) – фальшь – оно искажает тебя. Желание есть. Желание как таковое не может быть неправильным, не может быть неверным, потому что оно есть. Гнев как таковой не может быть неверным, потому что он есть. Ты говоришь о некой энергии, которую эти люди определили как Бог или бог знает что. Разве ты не видишь, что само мышление превратило это в проблему? Гнев есть энергия, желание есть энергия – вся энергия, которую ты хочешь, уже действует. На кой черт ты хочешь энергию? Ты разрушаешь эту энергию мышлением. Именно мышление и только оно создало проблему. Без мышления проблемы нет. Я хочу сказать, что путем мышления ты не можешь решить проблему; мышление может лишь создавать проблемы.

Ты надеешься, что сможешь разрешить проблему желания путем мышления, из-за модели святого, который, как ты думаешь, поставил под контроль или уничтожил желание. Если у этого человека нет желания, как ты себе представляешь, то он труп. Не верь этому человеку! Такой человек выстраивает некую организацию и живет в роскоши, за которую платите вы. Вы обеспечиваете его. Он делает это ради своего заработка. В мире всегда найдется дурак, который попадется на его удочку. Время от времени он позволяет тебе кланяться ему. Ты удивишься, если будешь жить с ним. Ты испытаешь шок всей твоей жизни, если увидишь его там. Вот почему все они отстраненные – они боятся, что ты как-нибудь поймаешь их. Богач всегда боится, что ты украдешь его деньги. Так же и религиозный человек – он никогда, никогда не подпустит тебя близко. Увидеть его намного труднее, чем увидеть президента твоей страны – это намного проще, чем увидеть святого человека. Он не тот, кем представляется.

Но те люди, которые «сделали это», – они живут среди людей – их всегда можно увидеть.

В: В чем смысл, цель жизни?

У. Г.: Ты спрашиваешь меня: «Есть ли у чего-нибудь какая-нибудь цель?» Посмотри, тебе было дано множество смыслов и целей. Почему ты все еще ищешь смысл жизни, цель жизни? Каждый говорит о смысле жизни и цели жизни – каждый. Ответы давали спасители, святые и мудрецы человечества – в Индии их тысячи, и все-таки сегодня ты все еще задаешь тот же самый вопрос: «Есть ли у жизни какая-нибудь цель или смысл?» Ты либо не удовлетворен, либо не заинтересован по-настоящему в том, чтобы выяснить это самому. Я предполагаю, что ты не заинтересован, потому что это пугающая штука. Это очень пугающая штука. Существует ли истина? Ты когда-либо задавал себе этот вопрос? Кто-либо сказал истину?

В: Истин так много.

У. Г.: Лжецы, шарлатаны, щеголи и обманщики все те, кто утверждает, что они искали и рассказали истину! Ладно, ты хочешь выяснить для себя, что такое истина. Ты можешь выяснить это? Можешь ты схватить истину, удержать ее и сказать: «Это истина»? Принимаешь ты или отрицаешь, все равно: это зависит от твоих личных предубеждений и пристрастий. Так что если ты хочешь сам выяснить истину, какой бы она ни была, ты не в том положении, чтобы принимать или отрицать. Ты предполагаешь, что есть такая вещь, как истина, ты предполагаешь, что есть такая вещь, как реальность (абсолютная или иная) – именно это предположение создает проблему, страдание, для тебя.

Смотри, я хочу ощутить Бога, истину, реальность или что там еще, так что я должен понимать природу структуры переживаний внутри меня, прежде чем иметь дело со всем этим. Я должен посмотреть на инструмент, который я использую. Ты пытаешься схватить нечто, чего нельзя схватить в понятиях твоей системы переживаний, так что этой структуры переживаний быть не должно, чтобы другое могло войти. Что это такое, ты никогда не будешь знать. Ты никогда не будешь знать истину, потому что это движение. Это движение! Ты не можешь схватить это, не можешь удержать это, не можешь выразить это. Нас интересует не логически установленное предположение. Это должно быть твое открытие. Какой толк в моем опыте? У нас записаны тысячи и тысячи опытов – они не помогли тебе. Надежда заставляет тебя продолжать двигаться – «Если я буду следовать этому еще десять, пятнадцать лет, может быть, тогда однажды я…» – потому что надежда и есть структура.

В: И вот он тратит всю жизнь и в конце концов обнаруживает, что он ничего не обнаружил.

У. Г.: Ничего. Это и есть открытие. Так называемая самореализация – это обнаружение самим собой и для себя, что нет никакой самости, которую нужно обнаруживать. Это будет большой шок – «Какого черта я растратил всю свою жизнь?» Это шок, потому что он разрушит каждый нерв. Каждую клетку, даже клетки мозга костей. Говорю тебе, это будет нелегко, тебе не принесут это на золотом блюдечке с голубой каемочкой. Ты должен совершенно утратить иллюзии, тогда истина начинает проявлять себя по-своему. Я обнаружил, что бесполезно пытаться открыть истину. Поиск истины, как я обнаружил, абсурден, потому что это нечто, чего ты не можешь схватить, удержать или выразить.

В: Можете вы описать и передать свое состояние?

У. Г.: Понимаешь, как только я пытаюсь передать что-либо, оно исчезает; это всего лишь его тень; не оно само.

В: Это непередаваемый опыт?

У. Г.: Нет, его нельзя испытать. Ты не можешь передать то, чего ты не можешь испытать. Я не хочу употреблять эти слова, потому что «невыразимый» и «непередаваемый» подразумевает, что есть нечто, чего нельзя передать, чего нельзя выразить. Там нет ничего. Я не хочу говорить, что там ничего нет, потому что ты меня поймаешь – ты назовешь это «пустотой», «вакуумом» и тому подобными словами. (смех)

Я могу лишь так сказать об этом: что бы это ни было, его нельзя испытать – если там что-то есть, я не знаю – у меня нет способа знать все это. Если говорить вашими ведантическими терминами, неизвестного вообще не существует. То, что ты знаешь о называемом «неизвестным», уже не неизвестное. Я действительно не знаю, есть ли неизвестное. Что бы ты ни знал о неизвестном, что бы ты ни испытывал из того, что ты называешь неизвестным, это не неизвестное, потому что оно стало частью твоего знания.

Чего ты хочешь? Скажи мне, что это? Смотри, ты не можешь просить того, чего ты не знаешь, а ты ничего не знаешь об этом – сейчас или потом, – даже если предположить на минуту, что ты просветленный, у тебя нет никакого способа что-либо знать об этом. Это никогда не сможет стать частью твоего знания.

Здесь появилось понимание, что больше невозможно что-либо испытывать. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь. Индивидуума, изоляции, разъединенности (назовите это как угодно) больше нет. То, что отделяет тебя, изолирует тебя, это твоя мысль – она создает границы, создает барьеры. А как только границы исчезают, оно безгранично, беспредельно. Не то чтобы ты мог испытать безграничность и бесконечность твоего сознания; содержание твоего сознания настолько велико, что ты ничего не можешь о нем сказать. Вот почему я использую слова «Это состояние незнания». Ты на самом деле не знаешь. Но как ты знаешь, что ты не знаешь? Не то чтобы ты говорил себе, что ты не знаешь; но в отношении к обычному состоянию сознания у тебя нет никакого способа знать это – ни у кого нет. С твоей стороны нет даже и попытки что-либо понять.

Ты не накапливаешь опыты. Если ты хочешь испытать одну вещь, вся серия тайн тут как тут, стучится в твою дверь. Это вовсе не опыт. Тебя интересует получение опыта абсолютной реальности, истины, Бога и бог знает чего; но тебе бесполезно пытаться испытать то, чего ты испытать не можешь. Это не означает, что оно по ту сторону структуры переживаний – «Это нечто, чего я не могу описать, чего я не могу…» – понимаешь, не вся эта ерунда; структура переживаний заканчивается. Если ты не распознаешь то, на что ты смотришь – этот цветок как цветок, эту розу как розу, – это означает, что тебя там нет. Что ты такое? Ты не что иное, как пучок всех этих опытов, знания, которое у тебя есть относительно них.

Я вижу, и я не знаю, на что я смотрю. Мои сенсорные восприятия действуют на своей пиковой мощности, но все-таки ничто внутри меня не говорит: «Это зеленое. Это коричневое. У тебя белые волосы. Ты носишь очки…» Знание, которое у меня есть о вещах, остается на заднем плане, оно не действует. Так что «Я пробужден? Я сплю?» – у меня нет никакого способа знать это самому. Вот почему я говорю, что в этом сознании полностью отсутствует любое разделение на состояния бодрствования, сновидения и глубокого сна. Это можно назвать «турия» (используя ваш санскритский термин) – не трансцендирование этих вещей, а абсолютное отсутствие этого деления.

В: В вашем мире нет снов?

У. Г.: В некотором смысле вся жизнь подобна грандиозному сну. Я смотрю на тебя, но на самом деле я ничего не знаю о тебе – это сон, мир сна – в нем нет никакой реальности. Когда структура переживаний не манипулирует сознанием (или как вам угодно это назвать), тогда вся жизнь становится грандиозным сном с точки зрения опыта; не с этой точки зрения здесь; но с твоей точки зрения. Понимаешь, ты придаешь реальность вещам – не только объектам, но также чувствам и переживаниям – и думаешь, что они реальны. Когда ты не переводишь их в понятия твоего накопленного знания, они не являются вещами; ты на самом деле не знаешь, что это такое.

В: Итак, это состояние незнания похоже на жизнь во сне?

У. Г.: Для тебя. В отношении реальности, которую ты придаешь вещам, ты бы назвал это состояние незнания «сном». Я действительно даже не знаю, жив я или мертв.

Здесь больше нет такой вещи, как реальность, не говоря уже об абсолютной реальности. Я функционирую в мире, как будто я принимаю реальность всего так, как вы принимаете его. Например (я всегда это спрашиваю), возможно ли для тебя испытать трехмерное пространство, в котором ты функционируешь? Нет. У тебя должно быть знание – длина столько-то футов, ширина и высота столько-то футов. Как ты можешь испытать трехмерное пространство, кроме как посредством знания? Так что даже это нельзя испытать – не говоря уже о четвертом измерении – мы действительно не знаем о нем. И я могу сказать, что стены для меня не существуют, в том смысле, что нет непосредственного опыта стены вон там. Это не означает, что я не стукнусь о стену, когда пойду в том направлении. Это как течение воды: когда она встречает препятствие, есть действие – они либо переливается через него, либо идет в обход. И это действие возможно только тогда, когда знание, которое есть на заднем плане, включается в работу – тогда происходит действие. Но здесь и сейчас, когда я начинаю идти в том направлении, нет и речи о препятствии или чем-то другом там.

Видишь ли, если я употребляю слово «материя», то не в том смысле, в каком его используют ученые. (трогает ковер) Есть контакт. Умный человек спрашивает: «Откуда ты знаешь, что есть контакт?» Этот контакт есть осознание, ты можешь сказать. Но в тот момент, когда ты говоришь, что он твердый, ты придал ему твердость; а иначе, твердый он или мягкий? Можешь ты непосредственно это испытать? Я не знаю, язык вводит в заблуждение. Если я использую слово «непосредственно», ты думаешь, что есть непосредственный способ испытать что-либо. Итак, когда я употребляю слово «непосредственно», я имею в виду, что ты вообще ничего не можешь испытать. Когда я говорю о «панорамном зрении», это не значит, что я могу испытать это панорамное зрение; я хочу сказать, что ты не можешь этого. Не пытайся испытать то, о чем я говорю. Я не могу испытать этого, ты не можешь испытать, никто не может. Тогда почему мы говорим об этом? Потому что ты там, а я здесь.

В: Если только вам не надо успеть на поезд или что-то типа того, вы живете в настоящем моменте?

У. Г.: Обманчиво было бы называть это «жить от момента к моменту». Ты никогда не можешь уловить это – жить от момента к моменту – это никогда не может стать частью твоего сознательного существования, а тем более твоего сознательного мышления.

Смотри, в структуре «тебя» нет никакого настоящего; все, что есть, – в прошлом, которое пытается спроецировать себя в будущее. Ты можешь думать о прошлом, настоящем и будущем, но нет ни будущего, ни настоящего; есть только прошлое. Если есть настоящее, ты никогда не сможешь испытать это настоящее, потому что ты испытываешь только твое знание о настоящем, а это знание является прошлым. Так что какой смысл пытаться испытать тот момент, который ты называешь «сейчас»? Ты никогда не сможешь испытать «сейчас». Оно никогда не сможет стать частью твоего сознательного существования, и ты никогда не сможешь выразить его. «Сейчас» не существует, пока тебя это волнует, кроме как концепция. Я не рассуждаю о «сейчас».

Как ты можешь ожидать опыта чего-то запредельного, если ты не можешь испытать такую простую вещь, как вон ту скамейку, которой ты пользуешься всю свою жизнь? Ты не можешь испытать даже такой простой вещи, как скамейка. То, что ты испытываешь, – это только знание, которое у тебя есть относительно нее, и знание, как всегда, пришло из какого-то внешнего источника – оно чье-то еще, а не твое. Если ты испытываешь чей-то еще опыт, он не твой. Кто-то еще придет и заберет его: более убедительный человек приходит и говорит: «Так испытывать неправильно; есть другой способ» и т. д.

Насколько я понимаю, для этого нет подготовки, нет садханы, нет медитации. Можешь сорок лет стоять на голове; ничего не произойдет; возможно, ты испытаешь то, что можешь испытать, все, что тебе захочется. Мысль – это нечто удивительное: ты можешь что-то создать, твердый предмет, и поместить его вон там, трогать его, ощущать его, разговаривать с ним – ты думаешь, что это нечто экстраординарное. Тебе придется пройти через все эти опыты.