Текст книги "Чародей"

– Таита, любимец царей и богов, я хочу, чтобы ты построил для меня лабиринты Амона-Ра.

– Мой господин, я никогда не строил лабиринты для того, кто не восседал на троне фараонов – или не был бы предназначен для этого в будущем.

– Очень может быть, что именно такой человек просит тебя сейчас об этом, – сказал вельможа Наджа многозначительно.

«Великий Гор предает его мне, – подумал Таита. – Теперь он в моих руках!»

– Я склоняюсь перед желанием регента фараона.

– Ты построишь лабиринты сегодня же? Мне в высшей степени не терпится узнать желания богов. – На красивом лице Наджи проступили возбуждение и алчность.

– В лабиринты так просто не войти, – уклонился маг. – Они чреваты серьезной опасностью не только для меня, но и для того, кто попросил божественного откровения. Чтобы подготовить путешествие в будущее, мне необходимо время.

– Сколько это займет? – Разочарование вельможи было очевидным.

Таита положил на лоб ладонь, изображая глубокую задумчивость. «Пусть пока понюхает наживку, – думал он. – Тем вернее заглотит крючок».

Наконец евнух поднял взгляд:

– Это случится в первый день праздника быка Аписа.

На следующее утро, когда фараон Сети вышел из большого шатра, никто не узнал бы в нем вонючего и пыльного оборванца, прибывшего накануне в оазис Босс.

С царственным гневом, повергшим в ужас свиту, пресек он попытки цирюльников подстричь его. Вместо этого темные кудри вымыли и расчесали, так что они блестели в ранних лучах зари. На волосах лежал урей, золотой венец с изображением Нехбет, богини в облике коршуна, и Наджи, кобры. На лбу эти фигуры переплетались, глаза их были сделаны из красного и синего стекла. На подбородке красовалась фальшивая борода – символ царского сана. Искусные мастера накрасили лицо фараона, подчеркнув его красоту, и собравшаяся перед шатром толпа в восхищении и благоговении опустилась на землю. На пальцы мальчику положили накладные ногти из чеканного золота, золотыми были и сандалии. На груди висело одно из величайших сокровищ египетской короны: медальон Тамоса со сделанным из драгоценных камней изображением Гора-Сокола. Нефер шествовал необычно чинным для юноши шагом, держа над сердцем скрещенные плеть и посох. Вид у него был очень торжественный, пока боковым зрением он не приметил в первых рядах Таиту; повернувшись к старику, мальчик закатил глаза и скорчил проказливую мину.

В шаге позади, окутанный облаком благовоний, ступал вельможа Наджа в красоте своих самоцветов и в величии власти. На бедре у него висел голубой меч, в правой руке была зажата соколиная печать.

Далее шли царевны, неся на головах золотые перья богини Исиды, а пальцы на их руках и ногах были унизаны золотыми кольцами. Девочек не отягощали, как вчера, длинные жесткие юбки; на них были платья от шеи до лодыжек, но из ткани такой тонкой и воздушной, что лучи утреннего солнца проходили сквозь них, как через полосу речного тумана. У Мерикары фигурка была худой, с мальчишеской грудью. Стан Хезерет уже приобрел чувственную полноту, груди ее распирали полупрозрачную ткань, а внизу живота угнездился темный треугольник созревшей женственности.

Фараон взошел на церемониальную повозку и занял место на высоком троне. Наджа расположился по левую руку от него, а царевны сели в ногах.

Впереди шествовали общества жрецов от каждого из пятидесяти фиванских храмов. Они играли на лирах, били в барабаны, потрясали систрами, дули в рога, распевали и читали молитвы, обращенные к богам.

Сразу за ними шли телохранители Асмора, а далее тянулся отряд колесниц Хилтона, все они были отполированы и украшены флажками и цветами. Лошадей начистили так, что их шкуры блестели, как драгоценный металл, в гривы им заплели ленты. Царскую повозку влекли безукоризненно белые быки, массивные хребты которых украсили букетами из лилий и водяных гиацинтов. Копыта и длинные рога животных были покрыты листовым золотом.

Правили упряжкой обнаженные рабы-нубийцы. С голов и туловищ негров были удалены все волоски до единого, что подчеркивало размер их гениталий. С головы до пят они были густо умащены, так что тела их блестели на солнце, черные, как глаз Сета, составляя резкий контраст с белизной бычьих шкур. Нубийцы подгоняли упряжку, и быки ступали, вздымая пыль. Замыкала процессию тысяча воинов стражи Фат, распевающих хвалебный гимн. Население Фив распахнуло навстречу процессии главные ворота. Люди стояли на стенах и на целую милю заполнили обочины дороги, размахивая пальмовыми ветвями, пучками соломы и цветами.

Стены, башни и здания Фив были построены из обожженного на солнце глинобитного кирпича – каменные глыбы шли исключительно на возведение гробниц и храмов. Дождя, способного разрушить такие постройки, в долине Нила почти не бывает. Теперь все они были заново побелены и украшены небесно-голубыми знаменами дома Тамоса. Миновав ворота, процессия вкупе с танцующими, поющими и плачущими от радости подданными заполонила узкие улочки настолько, что царский экипаж полз как черепаха. У каждого храма он останавливался, фараон величаво сходил на землю и приносил жертву богу, обитающему внутри.

День уже клонился к вечеру, когда процессия достигла пристани. Оттуда царской барке предстояло переправить фараона и его приближенных на западный берег, к дворцу Мемнона. Едва царская свита оказалась на борту, две сотни гребцов на тесно составленных скамьях налегли на весла. Повинуясь задаваемому барабаном ритму, весла поднимались и опускались, мокрые и сверкающие, как крылья гигантской цапли.

В последних лучах солнца барка, в окружении гребных и парусных судов и лодок, пересекла реку. Но даже когда она причалила к берегу, обязанности царя на этот день не были закончены. Другая повозка повезла мальчика через толпу к погребальному храму его отца, фараона Тамоса.

Уже стемнело, когда шествие втянулось на подъездную дорогу, освещаемую кострами по обе стороны. Народ весь день подкреплялся вином и пивом, выделенным царской казной, поэтому стоял оглушающий рев, когда фараон спешился у храма Тамоса и стал подниматься по лестнице. Ряды гранитных изваяний изображали его отца и покровителя оного, бога Гора, во всех ста его священных обличьях: мальчика Гарпократа с косичкой на боку и пальцем во рту, сосущего грудь Исиды или сидящего на бутоне лотоса; в образе человека с головой сокола или крылатого солнечного диска. Благодаря этим изображениям фигуры царя и бога сливались воедино.

Вельможа Наджа и жрецы ввели юного фараона через высокие ворота в Зал скорби – священное место, где на бальзамировочной плите из черного диорита возлежала мумия Тамоса. В отдельной усыпальнице в боковой стене, под охраной темной статуи Анубиса, бога кладбищ, стояли сосуды-канопы из покрытого перламутром алебастра, в которых хранились сердце, легкие и внутренности царя.

Во второй усыпальнице, в противоположной стене, стоял готовый принять царственное тело покрытый золотом саркофаг. Золотой портрет фараона на крышке гроба был так точен, что сердце у Нефера дрогнуло от боли, а на глаза навернулись слезы. Он загнал их обратно и последовал за жрецами к центру зала, где лежал труп отца.

Вельможа Наджа занял место напротив него, с дальней стороны диоритовой плиты, а верховный жрец расположился у головы покойного царя. Когда к церемонии отверзания уст все было готово, два жреца сняли укрывающий тело льняной покров, и Нефер, глянув на отца, невольно содрогнулся.

Все те недели, пока Нефер и Таита были в пустыне, бальзамировщики провели за работой. Сначала они завели через ноздри серебряную ложку на длинной ручке и, не повредив головы, вычерпали мягкое вещество мозга. Затем удалили быстро портящиеся глазные яблоки и заполнили глазницы и полость черепа натриевыми солями и ароматическими травами. После этого тело фараона погрузили в ванну из густого соляного раствора, оставив на поверхности голову, и вымачивали так целый месяц, ежедневно меняя жидкость. Содержащиеся в ткани жиры растворились, а кожа отслоилась. Не пострадали только кожа и волосы на голове.

Когда тело извлекли наконец из соленой ванны, его положили на диоритовую плиту и обтерли с применением масла и растительных настоек. Пустую полость живота заполнили льняными тампонами, вымоченными в смоле и воске. Рану в груди аккуратно зашили, а сверху прикрыли золотыми амулетами и драгоценными камнями. Извлекли бальзамировщики и обломок убившей фараона зазубренной стрелы. После обследования государственным советом стрелу уложили в золотую шкатулку. Ей полагалось покоиться в гробнице вместе с убитым в качестве могущественного оберега против любого зла, ожидающего царя на пути в подземный мир.

В оставшиеся сорок дней труп сушили под горячим ветром пустыни, врывающимся в зал через открытые двери.

Когда он высох, подобно полену, пришло время его запеленать. Льняные бинты накладывались в сложном порядке, под исполняемые хором жрецов гимны богам. Под каждый слой укладывались драгоценные талисманы и амулеты, после чего его покрывали смолой: при высыхании она придавала ткани крепость и блеск металла.

Непокрытой осталась только голова. За неделю до отверзания уст четверо самых искусных мастеров при помощи красок и воска восстановили черты лица правителя, придав им прижизненную красоту.

Изъятые глаза заместили искусственными – из горного хрусталя и обсидиана. Белки были полупрозрачными, радужная оболочка и зрачок имели точно такой цвет, как у фараона. Стеклянные очи буквально светились жизнью и умом, и Нефер благоговейно воззрился на них, ожидая, что вот-вот ресницы дрогнут и глаза отца расширятся, узрев сына. Губы были выровнены и подкрашены так, будто в любой миг могли улыбнуться, а кожа лица казалась бархатистой и теплой, как если бы под ней по-прежнему пульсировала кровь. Волосы были вымыты и уложены темными волнами, которые Нефер так хорошо помнил.

Вельможа Наджа, верховный жрец и хор начали петь молитву против повторной смерти, но Нефер не мог оторвать взгляд от отцовского лица.

 
Не зеркало он, но отражение.
Музыка он, а не лира.
Камень он, а не резец,
И он будет жить вечно!
 

Верховный жрец подошел к Неферу и вложил ему в руку золотую ложку. Мальчик знал ритуал, но не мог сдержать дрожи, когда приложил ложку к губам отца и произнес:

– Я отверзаю уста твои, чтобы ты снова обрел дар речи.

Затем он коснулся ложкой носа покойного:

– Я отверзаю ноздри твои, чтобы ты снова мог дышать.

Затем настал черед чудесных глаз.

– Я отверзаю очи твои, дабы ты снова мог узреть славу этого мира и славу мира грядущего.

Когда ритуал был исполнен, царь и приближенные выждали, пока бальзамировщики обернут голову и покроют пелену ароматическими смолами. Затем мастера возложили на укутанное лицо золотую маску, и оно снова засияло жизнью. Вопреки обычаю и устоям, для фараона Тамоса были сделаны только одна маска и только один саркофаг – его родитель был погребен, покрытый семью масками и в семи саркофагах, каждый новый больше и роскошнее предыдущего.

Весь остаток ночи Нефер провел рядом с золотым саркофагом; он молился и жег благовония, прося богов принять его отца к себе и дать ему место в своем кругу. На рассвете царевич вышел вместе со жрецами на террасу храма, где его ждал сокольничий отца. На его защищенной перчаткой руке сидел сокол.

– Нефертем! – прошептал Нефер имя птицы. – Цвет Лотоса.

Он принял от сокольничего величавого хищника и воздел повыше, чтобы все собравшиеся под террасой могли ясно его видеть. На правой лапе сокола, на золотой цепочке, висела золотая табличка с выгравированным на ней символом хозяина.

– Это богоптица фараона Тамоса-Мамоса. Это дух моего отца. – Мальчик помедлил, собираясь с силами, потому как готов был расплакаться. – Я отпускаю богоптицу отца на свободу.

Царевич снял с головы Нефертема кожаный колпачок. Свирепые глаза заморгали на свету, хищник распушил перья. Нефер развязал узелок на лапе, и сокол расправил крылья.

– Лети, божественный дух! – крикнул Нефер. – Взлети высоко ради меня и моего родителя!

Он подбросил птицу, та подхватила ветер и взмыла ввысь. Два круга описал сокол у них над головами, а затем, издав пронзительный и наводящий жуть крик, устремился к противоположному берегу Нила.

– Богоптица летит на запад! – провозгласил верховный жрец.

Все стоявшие на ступенях храма знали: это в высшей степени неблагоприятное предзнаменование.

Нефер так устал душой и телом, что, наблюдая за полетом сокола, пошатнулся. Таита поддержал его, не дав упасть, и увел прочь.

В опочивальне Нефера во дворце Мемнона Таита приготовил снадобье и подал ученику, склонившись над постелью. Мальчик отпил большой глоток, потом отстранил кубок.

– Почему у моего отца всего один маленький гроб, тогда как дед, как ты рассказывал, был погребен в семи тяжелых золотых саркофагах и потребовалась упряжка из двадцати сильных волов, чтобы тащить повозку?

– Твой дед удостоился самых богатых похорон в истории нашей страны и унес с собой в подземный мир великое множество сокровищ, – согласился Таита. – Но эти семь гробов потребовали тридцать лакхов чистого золота и почти разорили народ.

Нефер задумчиво посмотрел в кубок, затем допил снадобье.

– Мой отец заслуживал пышных похорон, потому что был великим человеком.

– Твой дед очень много думал о своей загробной жизни, – терпеливо пояснил старик. – А твоего родителя больше заботили благополучие его людей и процветание Египта.

Нефер поразмыслил немного, потом вздохнул, откинулся на сделанный из овчины матрас и закрыл глаза. Потом открыл их снова.

– Я горжусь моим отцом, – просто сказал он.

Таита положил ему ладонь на лоб, благословляя, и прошептал:

– А я знаю, что в один прекрасный день у твоего отца появится повод гордиться тобой.

И без переданного царским соколом дурного предзнаменования Таита мог известить о наступлении самого сурового и судьбоносного периода во всей истории Египта. Оставив Нефера в опочивальне и направившись в пустыню, он видел, как звезды будто остановились на своем пути, и чувствовал, что древние боги покинули их, оставив наедине с судьбой в этот страшный час.

– Великий Гор, нам так нужна сейчас твоя мудрость, – взмолился старик. – Ты держишь Та-Мери, эту дорогую нам страну, в своих ладонях. Не дай ей выскользнуть меж твоих пальцев и расколоться, подобно куску хрусталя. Не поворачивайся к нам спиной теперь, когда мы погибаем. Помоги мне, могучий сокол. Наставь меня. Проясни для меня желания твои, дабы я мог следовать божественной воле.

Не переставая молиться, маг взобрался на холмы, обрамляющие край великой пустыни. Стук его длинного посоха о камни спугнул желтого шакала, и тот бросился удирать по залитому лунным светом склону. Убедившись, что за ним не следят, Таита повернул и, прибавив шагу, двинулся вдоль реки.

– Тебе прекрасно известно, что мы стоим на острие меча и колеблемся между войной и погибелью. Фараон Тамос сражен, и нет воина, способного повести нас за собой. На севере Апепи и его гиксосы окрепли настолько, что сделались почти непобедимыми. Они собирают силы против нас, и нам не выстоять. Двойную корону царств подточил червь предательства, ей не пережить новой тирании. Открой мои очи, могучий бог, и укажи путь, как одолеть нам орды наступающих с севера гиксосов и как противостоять смертельной отраве в нашей крови.

Весь остаток дня Таита шел по каменистым холмам и укромным местам, молясь и прося богов открыть верную дорогу. Поздно вечером он повернул назад к реке и достиг конечной цели своего обхода. Он мог бы попасть сюда без труда при помощи фелуки, но тогда слишком много глаз видело бы его уход, а ему требовалось побыть в пустыне одному.

В глубокой тьме, когда большинство людей уже спали, он пришел к стоящему на берегу реки храму Беса. В нише над воротами горел, скворча, факел. Он освещал стерегущее вход изваяние бога Беса. Бес был уродливый карлик, покровитель пьянства и веселья. Из его растянутых в усмешке губ свешивался язык. В неверном свете факела Таите показалось, что, когда он проходил мимо, бог одарил его пьяной ухмылкой.

Служитель храма встретил мага и проводил в каменную каморку в глубине святилища, где на столе стояли кувшин с козьим молоком, блюдо с хлебом из дурры и медом в сотах. Здесь знали, что чародей неравнодушен к меду, собранному пчелами с цветков мимозы.

– Три человека уже ожидают твоего прибытия, мой господин, – сказал молодой жрец.

– Сначала проводи ко мне Бастета, – распорядился Таита.

Бастет, главный писец при номархе Мемфиса, служил для Таиты одним из самых ценных осведомителей. Человек небогатый, Бастет был отягощен двумя хорошенькими, но дорого обходившимися женами и выводком ребятишек. Таита спас его детей, когда страну опустошила лихорадка «желтых цветов». Хотя сам писец плохо разбирался в политике, но сидел близко к ее средоточию и не впустую использовал тонкий слух и поразительную память. Он многое поведал Таите о событиях в номе, произошедших со дня восхождения нового регента, и с искренней благодарностью принял плату.

– Твое благословение было бы достаточной наградой, могущественный маг.

– Детей благословением не покормишь, – ответил Таита, отпуская его.

Следующим был Об, верховный жрец храма великого Гора в Фивах. Своим назначением он был обязан Таите, похлопотавшему за него перед фараоном Тамосом. Большая часть столичной знати посещала храм Гора, чтобы принести жертвы и помолиться, и все исповедовались верховному жрецу. Третьим осведомителем Таиты был Нолрон, секретарь при совете северной армии. Его тоже оскопили, и общее увечье сблизило их с Таитой.

Со дней своей юности, едва начав управлять государственными делами из тени трона, Таита понял, какую важность для принятия решений имеют безупречно точные данные разведки. Весь остаток ночи и большую часть следующего дня маг слушал донесения своих агентов и расспрашивал их. Когда пришел срок возвращаться во дворец Мемнона, маг был прекрасно осведомлен обо всех значимых событиях, а также обо всех важных подводных течениях и политических завихрениях, образовавшихся за время, которое он провел в глуши Гебель-Нагары.

Вечером Таита направился во дворец – прямой дорогой вдоль берега реки. Возвращающиеся с полей крестьяне узнавали его, приветствовали жестом, обозначающим пожелание удачи и долголетия, и просили: «Помолись за нас Гору, маг», потому как знали его как адепта Гора. Многие подносили мелкие дары, а один пахарь предложил разделить с ним ужин из лепешек, хрустящей жареной саранчи и парного, только из-под вымени, козьего молока.

С наступлением ночи Таита поблагодарил гостеприимного пахаря, пожелал всего доброго и оставил сидеть у костра. Маг поспешил в ночь, опасаясь опоздать к церемонии царского пробуждения. Уже светало, когда он добрался до дворца и, наскоро помывшись и переодевшись, заторопился в царскую опочивальню. У дверей его остановили двое стражников, скрестив копья у него на пути.

Таита был ошеломлен. Прежде такого никогда не случалось. Он был наставником царевича, его тринадцать лет назад назначил на эту должность фараон Тамос. Евнух сердито поглядел на старшину. Тот потупил глаза, но запрета не отменил.

– Я не хочу обидеть тебя, великий маг. Просто на этот счет есть особые распоряжения начальника стражи, вельможи Асмора, а также управляющего дворцом. Ни одна особа, кроме одобренных регентом, не допускается к государю.

Старшина стоял на своем, поэтому Таита оставил его и устремился на террасу, где Наджа вкушал завтрак в окружении доверенных любимцев и прихлебателей.

– Господин Наджа, тебе ведь прекрасно известно, что отец фараона лично назначил меня его опекуном и наставником. Мне было дано право входить к мальчику в любое время дня и ночи.

– То было много лет назад, дорогой маг, – ласково ответил Наджа, приняв у стоящего позади стула слуги очищенную виноградину и отправляя ее в рот. – Тогда это было оправданно, но фараон Сети уже не ребенок. Ему больше не нужна нянька.

Оскорбление было брошено вскользь, но оттого ранило не менее сильно.

– Я его регент, – продолжил вельможа. – В будущем ему предстоит обращаться за советом и наставлением ко мне.

– Я признаю твое право и твой долг перед царем, но отстранять меня от Нефера – бессмысленно и жестоко, – возразил Таита.

Однако Наджа надменным жестом велел ему замолчать.

– Безопасность фараона превыше всего, – заявил он и поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен.

Телохранители сплотились вокруг него, заставив Таиту податься назад.

Чародей смотрел, как свита Наджи удаляется по крытому переходу к палате совета. Он не пошел следом, но свернул в сторону и сел на стенку одного из рыбных прудиков, обдумывая положение дел. Наджа сделал Нефера пленником в собственном дворце. Когда придет время, мальчик останется один в окружении врагов. Таита искал какие-то способы защитить его. Снова обдумывал он идею устроить мальчику побег из Египта. Он переведет Нефера через пустыню и поместит под защиту чужеземного монарха до тех пор, пока мальчик не вырастет и не возмужает настолько, чтобы потребовать трон, принадлежащий ему по праву рождения. Впрочем, маг не сомневался, что Наджа перекрыл не только двери в царскую опочивальню, но все подходящие для бегства пути из Фив и Египта.

Ответ не приходил, и после часа тяжких раздумий Таита встал. Стражи у дверей зала совета расступились перед ним, старик спустился по проходу и занял привычное место на первой скамье.

Нефер восседал на помосте рядом с регентом. На нем была облегченная корона Верхнего Египта, хеджер, а выглядел он бледным и осунувшимся. Таита забеспокоился, не подвергается ли мальчик уже сейчас действию медленного яда, но не обнаружил вокруг него смертной ауры. Он сосредоточился на том, чтобы передать воспитаннику заряд силы и бодрости, но Нефер холодно посмотрел на него, осуждая за опоздание на ритуал царского пробуждения.

Таита сосредоточился на делах совета. Обсуждались последние известия с северной границы, где после осады, длившейся последние три года, царь Апепи вновь занял Абнуб. Этот несчастный город уже восьмой раз переходил из рук в руки за время, прошедшее с первого гиксосского вторжения в правление фараона Мамоса, отца Тамоса.

Не срази Тамоса гиксосская стрела, его смелый прорыв мог бы предотвратить эту потерю. Вместо того чтобы готовиться отражать нападение гиксосов на Фивы, войска Египта теснили бы сейчас врага в направлении вражеской столицы, Авариса.

Таита обнаружил, что совет совершенно не понимает опасности. Все искали, на кого свалить недавнее поражение, тогда как любому глупцу было ясно, что главной его причиной стала безвременная гибель фараона. Она лишила армию головы и сердца. Апепи же не замедлил воспользоваться смертью соперника.

Прислушиваясь к ожесточенным спорам, Таита все сильнее убеждался, что эта война является гнойным нарывом на теле Египта. Расстроенный, он встал и потихоньку вышел из зала совета. Там ему делать было нечего. Советники препирались из-за того, кого надлежит назначить главой северной армии на смену погибшему фараону.

– Теперь, когда царя нет, ни один из наших военачальников не сравнится с Апепи: ни Асмор, ни Терон, ни сам Наджа, – пробормотал Таита себе под нос, удаляясь прочь. – Шестьдесят лет войны обескровили нашу землю. Нам нужно время, чтобы восстановить силы, чтобы выдвинуть из наших рядов нового великого полководца.

Он подумал про Нефера, но знал, что пройдут еще годы, прежде чем парень возьмет на себя дело, которое судьба, как это вынес Таита из изучения лабиринтов Амона-Ра, предназначила для него. «Я должен выиграть для него время и оберегать до тех пор, пока он не будет готов», – решил маг.

Его путь лежал на женскую половину дворца. Будучи евнухом, он имел право проходить через ворота, закрытые для других мужчин. Минуло три дня с тех пор, как царевны узнали о скором своем бракосочетании, и Таита понимал, что ему давно следовало навестить их. Девочки наверняка смущены и расстроены и нуждаются в его утешении и совете.

Мерикара первая заметила его во внутреннем дворе. Она вскочила с места, где жрица Исиды наставляла ее, как обращаться с глиняной табличкой и кистью для письма, и устремилась к старику на своих длинных ногах, размахивая свисающей набок косичкой.

– Ах, Таита! Где же ты был? Я искала тебя все эти дни!

Посмотрев на нее, маг понял, что царевна плакала: глаза у нее были красные, а вокруг век образовались темные круги. Теперь девочка разрыдалась снова, худенькие плечи ее затряслись. Таита подхватил ее, прижал к себе, и она немного успокоилась.

– В чем дело, моя обезьянка? Что так огорчило тебя?

– Вельможа Наджа хочет отвести меня в потайное место и сотворить со мной жуткие вещи. Собирается засунуть в меня какую-то большую и острую штуку, от которой мне будет больно и кровь пойдет.

– Кто тебе такое сказал? – Таите с трудом удалось сдержать гнев.

– Магара и Саак. – Мерикара всхлипнула. – Ах, Таита! Ты ведь можешь помешать ему делать со мной эти ужасные вещи? Ну пожалуйста, прошу тебя!

Следовало догадаться, что это две рабыни-нубийки нагнали на девочку такой страх. Обычно они рассказывали про африканских чудищ и нетопырей, но теперь нашли чем еще помучить жертву. Таита угрюмо дал себе зарок наказать обеих ведьм и принялся развеивать страхи царевны. Для этого ему требовались весь присущий ему такт и чуткость, потому как Мерикара была сильно напугана.

Он увлек ее в беседку в тихом углу сада и сел, девочка же забралась ему на колени и прижалась щекой к груди.

Ее страхи были, разумеется, лишены оснований. Даже после свадьбы Наджа нарушил бы законы природные и человеческие, а также обычай, если бы возвел Мерикару на ложе прежде, чем та встретит первую красную луну, а до этого времени оставались еще годы. С трудом успокоив малышку, маг проводил ее в царские конюшни – полюбоваться родившимся только поутру жеребенком.

Когда царевна снова начала улыбаться и щебетать, Таита отвел ее назад в зенану и устроил ради ее развлечения несколько мелких чудес. Для начала взял кувшин с водой из Нила и превратил ее во вкуснейший шербет, просто опустив в нее палец. Когда они вместе покончили с угощением, он подбросил в воздух камешек, и тот обернулся живой птичкой, вспорхнувшей на верхнюю ветку смоковницы. Птаха залилась трелями, а девочка с радостным визгом пустилась в пляс.

Оставив Мерикару, Таита разыскал двух рабынь, Магару и Саак, и задал им такую головомойку, что те прижались друг к дружке и жалобно заскулили. Зная, что зачинщицей всех подобных проказ выступает Магара, чародей извлек у нее из уха живого скорпиона и поднес его к самому ее лицу, отчего нубийка так перепугалась, что моча струйками потекла у нее по ногам.

Покончив с этим делом, старик отправился искать Хезерет. Как он и ожидал, царевна сидела на берегу реки с лирой в руках. Поглядев на него с печальной улыбкой, она продолжала перебирать струны. Таита сел рядом, на зеленом обрыве под стелющимися ветвями ивы. Мелодия, которую наигрывала девушка, была любимой песней ее бабушки. Таита сам научил ее ей, и теперь Хезерет запела:

 
Сердце раненой куропаткой бежит,
Когда лицо возлюбленного пред взором моим стоит,
А на щеках зари румянец сияет,
Когда, как солнце, улыбка его блистает.
 

Голос у нее был чистый и сильный, и старик ощутил, как глаза у него защипало от слез. Он как будто снова слышит пение Лостры. Старик присоединился к Хезерет. Вопреки преклонному возрасту, голос у него сохранил звучность и крепость. Гребцы проплывающей мимо лодки положили весла и, пока течение несло суденышко мимо места, где сидели двое, жадно внимали песне.

Допев, Хезерет отложила лиру и повернулась к магу:

– Милый Таита, я так рада, что ты пришел.

– Прости, что заставил тебя ждать, луна ночей моих.

Она улыбнулась, услышав это любимое с детской поры обращение, так как в ее душе всегда имелась возвышенная струнка.

– Какую услугу могу я оказать тебе? – спросил старик.

– Пойди к вельможе Надже и передай, что я приношу ему самые искренние свои сожаления, но не могу выйти за него замуж.

Это было так похоже на ее бабушку в таком же возрасте. Лостра тоже любила давать ему невыполнимые поручения, выказывая при этом полную уверенность, что в его силах их исполнить. Хезерет подняла на старика огромные зеленые очи:

– Видишь ли, я уже пообещала Мерену, что стану его женой.

Мерен был внуком Крата и близким приятелем царевича Нефера.

Таита замечал, что мальчик не сводит с Хезерет нежного взора, но не подозревал, что та разделяет его чувства. На миг ему стало любопытно, как далеко зашла между ними страсть, но он выбросил мысль из головы.

– Я уже много раз говорил тебе, Хезерет, что ты не такая, как другие девочки. Ты царевна. Твой брак не может быть забавой юности. Это событие, имеющее серьезные политические последствия.

– Ты не понимаешь, Таита, – возразил Хезерет мягко, но с той ноткой тихого упрямства, которой он так страшился. – Я люблю Мерена. Я полюбила его, еще когда была маленькой девочкой. И хочу выйти за него, а не за вельможу Наджу.

– Не в моих силах отменить решение регента, – попытался объяснить старик, но царевна только тряхнула головой и улыбнулась:

– Ты ведь такой мудрый, Таита. Ты что-нибудь придумаешь. Тебе всегда это удается.

Эти слова Хезерет едва не разорвали сердце мага.

– Вельможа Таита, я отказываюсь обсуждать вопросы твоего допуска к фараону или моего грядущего бракосочетания с царевнами. И в том и другом случае мое решение неизменно.

Подчеркивая, что тема закрыта, Наджа целиком погрузился в свиток на столике перед ним. Повисло молчание – за это время стая диких гусей, поднявшаяся из болота на восточном берегу, успела пересечь широкий Нил и, тяжело махая крыльями, пролетела над дворцовым садом, в котором сидели собеседники. Наконец Таита оторвал глаза от неба и встал. Когда он поклонился регенту и собрался уйти, Наджа посмотрел на него:

– Я тебя еще не отпускал.

– Мой господин, мне показалось, что я больше тебе не нужен.

– Напротив, очень даже нужен. – Наджа строго посмотрел на Таиту и жестом велел снова сесть. – Ты злоупотребляешь моим добрым расположением и милостью. Мне известно, что ты строил лабиринты для фараона Тамоса всякий раз, стоило ему попросить. Почему же ты не спешишь сделать это для меня? Как регент страны, я не потерплю дальнейшей отсрочки. Я прошу тебя не ради своей выгоды, но ради выживания всего нашего народа в этой войне на севере. Мне необходимы путеводные указания богов. И только ты способен помочь мне.

Наджа встал так резко, что опрокинул столик, разметав по керамическим плиткам папирусные свитки, кисти и баночки с чернилами.

– Я приказываю тебе властью соколиной печати! – вскричал он, не обращая внимания на устроенный беспорядок. И коснулся висящего на правой руке амулета. – Я велю тебе построить для меня лабиринты Амона-Ра.