Текст книги "Пылающий берег"

Она слегка наклонила голову к плечу.

– Анна! – Ее лицо оживилось.

– Что такое?

– Ты слышишь? – Сантэн резко отвернулась от зеркала. – Это он. Это Майкл! Он возвращается ко мне!

Она подбежала к окну и, не в силах сдержаться, запрыгала на месте, пританцовывая, как маленькая девочка перед витриной магазина игрушек.

– Прислушайся! Он летит в эту сторону!

Сантэн могла узнать звук мотора самолета Майкла, ведь она так часто в него вслушивалась.

– Я его не вижу. – Анна уже стояла рядом и, прищурившись, всматривалась вверх, в клочковатые облака.

– Он, должно быть, очень низко летит, – предположила Сантэн. – Да! Да! Вон там прямо над лесом!

– Теперь вижу. Он направляется к аэродрому в том саду?

– Нет, не при таком ветре. Думаю, он летит прямо сюда.

– Но это действительно он? Ты уверена?

– Конечно, я уверена, ты разве не видишь цвет? Mon petit jaune![23]23
  Мой маленький желтый! (фр.)


[Закрыть]

Остальные тоже это услышали. Под окном раздались голоса, с десяток свадебных гостей вышли через французские окна гостиной на террасу. Их возглавляли Шон Кортни в парадном мундире британского генерала и граф в синем с золотом мундире полковника пехоты Наполеона Третьего. Все держали в руках бокалы, голоса звучали громко, подогретые спиртным и прекрасным настроением.

– Точно, это Майкл! – воскликнул кто-то. – Могу поспорить, он нам покажет класс! Промчится над самой крышей особняка, вот увидите!

– Это должен быть круг победы, учитывая, что его ждет!

Сантэн поймала себя на том, что смеется вместе со всеми, и захлопала в ладоши, наблюдая за приближением желтой машины… но вдруг ее руки застыли на мгновение…

– Анна, – промолвила она. – Что-то не так.

Самолет был уже достаточно близко, чтобы они могли заметить, как неровно он летит: одно крыло упало, машина клевала носом над деревьями, затем резко выравнивалась, потом заваливалась в другую сторону…

– Эй, что это с ним?

Тон голосов на террасе изменился.

– Боже мой, да у него нелады… похоже…

SE5a начал вилять в воздухе, бессмысленно повернул вправо… и теперь все увидели разбитый фюзеляж и рваные крылья. Самолет походил на тушу рыбы, на которую налетела целая стая акул.

– Да его жутко обстреляли! – закричал один из пилотов.

– Да, он сильно пострадал.

SE5a снова развернулся, так резко, что его нос чуть не задел деревья.

– Он пытается совершить вынужденную посадку!

Несколько пилотов перепрыгнули через ограждение террасы и побежали на лужайку, отчаянно подавая знаки искалеченному самолету.

– Сюда, Майкл!

– Держи нос выше, парень!

– Слишком медленно! – кричал еще кто-то. – Ты теряешь скорость! Открой дроссель! Подстегни его!

Они выкрикивали бесполезные советы, а самолет тяжело летел к открытым лужайкам.

– Майкл… – выдохнула Сантэн, с силой дергая кружева и даже не чувствуя, что они рвутся. – Лети ко мне, Майкл!..

Перед самолетом оставался последний ряд деревьев, древних красных буков, только что начинавших выпускать новую листву на узловатых ветвях. Они охраняли дальнюю от особняка часть лужайки.

Желтый SE5a снизился за ними, его мотор работал с перебоями.

– Подними его, Майкл!

– Дай топлива, черт побери!

Все кричали, и Сантэн добавила к шуму свою мольбу:

– Пожалуйста, Майкл, пролети над деревьями! Я тебя жду, милый!

Мотор «вайпер» снова взревел во всю мощь, и они увидели, как самолет подпрыгнул, словно большой желтый фазан, взлетающий из укрытия.

– Он справится!..

Нос самолета теперь задрался слишком высоко, все это видели, машина как будто решила перепрыгнуть через острые голые ветви, а те тянулись к ней, как когти монстра… а потом желтый нос снова упал.

– Сделал! – воскликнул кто-то.

Но одно из шасси задело тяжелую изогнутую ветку, и SE5a сделал в воздухе сальто, а потом рухнул вниз.

Он врезался в мягкую землю в дальнем конце лужайки, упав на нос, и вращающийся пропеллер взорвался облаком белых обломков, а потом затрещала вся деревянная рама фюзеляжа, и машина развалилась, осела, как бабочка, ее яркие желтые крылья сложились вокруг смятого туловища… и Сантэн увидела Майкла.

Он весь был залит кровью, она стекала по лицу, голова его была запрокинута, он наполовину свисал на ремнях из открытой кабины…

Офицеры, товарищи Майкла, уже бежали через лужайку. Сантэн видела, как генерал бросил бокал и тоже спрыгнул с террасы. Он бежал, отчаянно хромая, но догонял молодых людей.

Первый из них был уже почти у разбитого самолета, когда вдруг, словно по волшебству, машину охватило пламенем. Языки огня с гудением взлетали вверх, они были очень светлыми, но их венчали клубы черного дыма; бежавшие мужчины остановились, заколебались и отступили назад, ладонями загораживая лица от жара.

Шон Кортни прорвался между ними и бросился прямо в огонь, не обращая внимания на жгучие волны, – но четверо молодых офицеров прыгнули вслед за ним и, схватив его за руки и за плечи, оттащили назад.

Шон отбивался от них с такой яростью, что еще троим пришлось прийти на помощь, чтобы удержать его. Шон ревел, невнятно выкрикивая что-то, как угодивший в ловушку буйвол, пытаясь добраться сквозь огонь до человека, застрявшего в останках желтого самолета.

А потом он вдруг умолк и ослабел. И если бы стоявшие рядом не поддержали его, он бы рухнул на колени. Руки Шона повисли вдоль боков, но он продолжал смотреть на стену огня.

Много лет назад, во время поездки в Англию, Сантэн с ужасом зачарованно наблюдала, как дети хозяина их гостиницы сжигали фигуру какого-то английского преступника по имени Гай Фокс – на костре, который они сами соорудили в саду. Фигура была сделана тщательно; и когда вокруг нее вспыхнуло пламя, она почернела и начала извиваться и дергаться, совсем как живая. Сантэн после этого несколько недель просыпалась по ночам, обливаясь потом от кошмаров. А теперь, когда она смотрела из верхнего окна их особняка, она услышала, как рядом с ней кто-то закричал. Наверное, Анна, подумала девушка. Это был крик бесконечной боли, и Сантэн заметила, что отзывается на него дрожью, как молодые саженцы отзываются на ветер.

На ее глазах повторялся тот же самый кошмар, что и когда-то. Она не могла отвести взгляда от чернеющей и начавшей съеживаться фигуры, и крик наполнил ее голову, оглушив ее. И только тогда Сантэн осознала, что это не Анна, что кричит она сама. Что эти крики агонии вырываются из глубины ее собственной груди и, словно обладая некоей режущей силой, подобно осколкам разбитого стекла, рвут изнутри ее горло…

Потом Сантэн ощутила, как сильные руки Анны поднимают ее на ноги, уводят от окна. Сантэн сопротивлялась изо всех сил, но Анна была для нее слишком крепкой. Она уложила Сантэн на кровать и начала мягко гладить ее волосы и убаюкивать, тихо напевая, как делала в те времена, когда Сантэн была еще совсем малышкой.

Они похоронили Майкла Кортни в церковном дворе в Морт-Оме, на участке, отведенном для семьи де Тири.

Они похоронили его в тот же вечер, при свете фонарей. Его товарищи-офицеры выкопали могилу, а падре, который должен был поженить их, провел над ним похоронную службу.

– «Я есть воскресение и жизнь, сказал Господь…»

Сантэн стояла рядом с отцом, ее лицо скрывали черные кружева. Анна держала ее другую руку, словно защищая.

Сантэн не плакала. После того как умолк тот крик, не было никаких слез. Как будто ее душа обгорела в том пламени, превратившись в пустыню Сахару.

– «Помни не о грехах и ошибках моей юности…»

Слова звучали глухо, они как будто доносились с другой стороны высокого барьера.

«У Майкла не было грехов, – думала Сантэн. – Он не ошибался… но, да, конечно, он был таким молодым… о боже, таким молодым… Почему он должен был умереть?»

Шон Кортни стоял напротив нее, по другую сторону поспешно приготовленной могилы, а в шаге за его спиной стоял его водитель и слуга, зулус Сангане. Сантэн до сих пор никогда не видела, как плачут черные люди. Слезы Сангане вспыхивали на его бархатной коже, как капли росы, стекающие с лепестков темного цветка.

– «Человек рождается на свет, но жизнь его коротка и полна горестей…»

Сантэн заглянула в глубокую яму, посмотрела на жалкий ящик из грубой древесины, наскоро сколоченный в мастерской эскадрильи, и подумала: «Это не Майкл. Это все не по-настоящему. Это все еще какой-то жуткий кошмар. Скоро я проснусь, и Майкл снова полетит над холмом, а я буду ждать с Нюажем на вершине, чтобы приветствовать его…»

Какой-то резкий, неприятный звук достиг ее слуха. Генерал шагнул вперед, и один из младших офицеров подал ему лопату. Комья земли застучали по крышке гроба, и Сантэн стала смотреть вверх, не желая этого видеть.

– «Ты не там, Майкл, – прошептала она под темной вуалью. – Тебе там не место. Для меня ты всегда будешь живущим в небе. Для меня ты всегда будешь там, в синеве… – А потом добавила: – Au revoir, Майкл, до встречи, дорогой мой. Каждый раз, глядя на небо, я буду думать о тебе».

Сантэн сидела у окна. Когда она накинула на плечи свадебную вуаль, Анна хотела было возразить, но передумала. Она просто села на кровать, и они обе молчали.

Им были слышны голоса мужчин в гостиной внизу. Недавно кто-то играл на пианино, играл очень плохо, но Сантэн все же узнала «Похоронный марш» Шопена, – а остальные тихо напевали и отбивали ритм.

Инстинктом Сантэн понимала, что там происходит, что это ритуал прощания с одним из них, но ее это ничуть не трогало. Потом, немного позже, она услышала, что голоса стали звучать иначе. Мужчины становились все пьянее, и она знала, что это тоже часть ритуала. Затем раздался смех – пьяный смех, за которым слышалась глубокая грусть, – потом снова пение, хриплое и фальшивое, но она по-прежнему ничего не чувствовала. Она просто сидела с сухими глазами при свете свечи и наблюдала за вспышками выстрелов на горизонте, вслушивалась в пение и звуки войны.

– Тебе нужно лечь в постель, дитя, – сказала в какой-то момент Анна, сказала нежно, по-матерински.

Но Сантэн качнула головой, и Анна не стала настаивать. Вместо того она поправила фитиль, положила одеяло на колени Сантэн и ушла вниз, чтобы принести из гостиной тарелку с окороком и холодным пирогом и бокал вина. Но еда и вино остались нетронутыми на столике рядом с Сантэн.

– Ты должна поесть, детка, – прошептала Анна, неохотно нарушая безмолвие девушки.

Сантэн медленно повернула голову в ее сторону.

– Нет, Анна, – сказала она. – Я уже не детка. Эта часть меня сегодня умерла вместе с Майклом. Никогда больше не называй меня так.

– Не буду, обещаю.

Сантэн снова медленно повернулась к окну.

Часы в деревне отбили два, и вскоре после этого они услышали, что офицеры эскадрильи уходят. Некоторые были настолько пьяны, что товарищам пришлось вынести их из дома и бросить в кузов грузовика, как мешки с зерном, а потом грузовик медленно уехал в ночь.

В дверь тихо постучали; Анна встала с кровати и подошла, чтобы ее открыть.

– Она не спит?

– Не спит, – шепнула в ответ Анна.

– Могу я с ней поговорить?

– Входите.

Шон Кортни вошел в спальню и остановился рядом со стулом Сантэн. Девушка почувствовала запах виски, но генерал держался на ногах крепко, как гранитный валун, и голос его звучал ровно; и все же она ощутила, что внутри у него встала некая стена, отгородившая горе.

– Мне пора идти, дорогая, – сказал он на африкаансе.

Сантэн встала, позволив одеялу соскользнуть с коленей, и, все так же со свадебной вуалью на плечах, шагнула к генералу и посмотрела ему в глаза.

– Вы были его отцом, – сказала она.

Самообладание генерала пошатнулось. Он качнулся и оперся рукой о стол, глядя на Сантэн.

– Откуда ты знаешь? – шепотом спросил он.

Теперь Сантэн увидела, как его горе выплеснулось наружу, и наконец позволила своему собственному горю соединиться с ним. Из ее глаз полились слезы, плечи задрожали. Генерал раскрыл ей объятия, и она ринулась в них, и он прижал ее к груди. Оба долго молчали, пока рыдания Сантэн постепенно не утихли. Тогда Шон сказал:

– Я всегда буду думать о тебе как о жене Майкла, как о моей родной дочери. Если я тебе понадоблюсь, не важно, где и когда, ты только дай мне знать.

Она быстро кивнула, моргая, а потом отступила на шаг.

– Ты такая храбрая и сильная, – сказал Шон. – Я это понял при нашей первой встрече. Ты выдержишь.

Он повернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты, а через минуту Сантэн услышала шорох шин «роллса» по гравию, когда зулус повел машину на базу эскадрильи.

На рассвете Сантэн была на холме за особняком. Она сидела на спине Нюажа; и когда эскадрилья вылетела на рассветное патрулирование, девушка приподнялась в седле и помахала пилотам.

Маленький американец, которого Майкл называл Хэнком, летел впереди; он покачал крыльями и махнул ей рукой, Сантэн засмеялась и тоже замахала, при этом по ее щекам катились слезы, которые на холодном утреннем ветру обжигали ей кожу, как ледышки.

Потом они с Анной все утро работали, снова закрывая большую гостиную, накидывая на мебель чехлы, упаковывая сервиз и серебро. Потом они втроем пообедали в кухне холодным паштетом и окороком, оставшимися с вечера. Хотя Сантэн была бледна, а под ее глазами лежали темные, как синяки, круги и хотя она почти не дотронулась до еды и вина, разговаривала она как обычно, обсуждая домашние дела на сегодняшний день. Граф и Анна исподтишка тревожно наблюдали за ней, не зная, как воспринимать ее неестественное спокойствие, и в конце обеда граф уже не в силах был сдерживаться.

– Как ты себя чувствуешь, малышка моя?

– Генерал сказал, что я выдержу, – ответила Сантэн. – И я хочу доказать, что он не ошибся.

Она поднялась из-за стола:

– Я вернусь через час и помогу тебе, Анна.

Девушка взяла охапку роз, которые они вынесли из гостиной, и направилась к конюшне. Сев на Нюажа, она по аллее доехала до дороги, по которой двигалась длинная колонна солдат в хаки, сгибавшихся под тяжестью оружия и вещевых мешков; они окликали ее, когда она проезжала мимо, и она улыбалась и махала им рукой, а они с тоской оглядывались на нее.

Сантэн привязала Нюажа к церковным воротам и, держа розы, обошла поросшую мхом церковь. Темно-зеленые тисы раскинули ветви над участком де Тири, но недавно перекопанная земля была утоптанной и грязной, а могила походила на одну из овощных грядок Анны, только далеко не такую аккуратную и ухоженную.

Сантэн принесла из сарая в дальнем конце церковного кладбища лопату и принялась за дело. Закончив, она уложила на холмик розы и отступила назад. Ее юбка стала грязной, под ногти тоже набилась грязь.

– Ну вот, – удовлетворенно сказала она. – Так намного лучше. А когда я найду каменотеса, я поставлю надгробие, Майкл, и буду приходить каждое утро со свежими цветами.

В тот день она работала вместе с Анной, не отрываясь от дела, не останавливаясь ни на минуту, и сделала перерыв лишь перед сумерками, чтобы умчаться на Нюаже на холм и увидеть самолеты, возвращавшиеся с севера. В тот вечер еще двое из эскадрильи не вернулись, и тяжесть горя, одолевшего Сантэн, когда она возвращалась домой, ощущалась ничуть не легче, чем от смерти Майкла.

После ужина она ушла в свою спальню сразу после того, как они с Анной перемыли посуду. Она понимала, что совершенно вымоталась, и ей хотелось спать, однако горе, которое она весь день держала в узде, навалилось на нее в темноте, и она накрыла голову подушкой, чтобы приглушить его.

Но Анна все равно все слышала, потому что прислушивалась. Она вошла в комнату девушки в чепце с оборками и ночной сорочке, со свечой в руке. Задув свечу, она скользнула под одеяло и обняла Сантэн, утешая и убаюкивая, пока девушка наконец не заснула.

На рассвете Сантэн снова была на холме. Так день за днем и неделя за неделей все повторялось, и Сантэн уже чувствовала себя в ловушке безнадежности от этой рутины отчаяния. Лишь мелкие перемены случались иногда: появилась дюжина новых SE5a, все еще в скучной заводской окраске, и вели их пилоты, маневрировавшие так, что даже Сантэн было ясно: это новички. А количество знакомых ей ярких машин сокращалось с каждым вылетом.

Колонны людей, машин и орудий, двигавшихся по главной дороге под особняком, с каждым днем увеличивались, тревога и напряжение нарастали, заражая даже троих обитателей особняка.

– Теперь в любое мгновение… – то и дело повторял граф. – Это вот-вот начнется. Увидите, я прав.

Однажды утром маленький американец сделал круг над холмом, где стояла Сантэн, и, далеко высунувшись из кабины, что-то бросил. Это был небольшой пакет, к которому привязали длинную яркую ленту в качестве маркера. Пакет упал за гребнем холма, и Сантэн погнала Нюажа вниз по склону; лента зацепилась за терновый куст в самом низу. Сантэн выпутала ее из колючек и когда Хэнк сделал еще круг, подняла пакет, показывая пилоту, что она забрала его, а тот отсалютовал ей и унесся к хребту.

Сантэн открыла пакет, уединившись в своей комнате. В нем лежали крылышки Королевского воздушного флота и медаль в красной кожаной коробочке. Сантэн погладила блестящую шелковую полоску, на которой висел серебряный крест, а потом перевернула его и увидела дату, имя Майкла и его звание, выгравированные на обратной стороне. Третьим предметом был толстый кожаный конверт с фотографией. На ней красовались самолеты эскадрильи, выстроенные полукругом, крыло к крылу, перед ангарами в Бертангле, а на переднем плане стояли группой пилоты, самодовольно улыбавшиеся фотографу. Тот ненормальный шотландец, Эндрю, стоял рядом с Майклом, едва доставая ему до плеча, а Майкл сдвинул фуражку на затылок и сунул руки в карманы. Он выглядел таким бесшабашным и беспечным, что у Сантэн сжалось сердце и она почувствовала, что задыхается.

Девушка вставила снимок в одну рамку с фотографией матери и держала ее на столике у кровати. А медаль и крылышки положила в шкатулку с драгоценностями, вместе с другими своими сокровищами.

Теперь Сантэн каждое утро проводила по часу на церковном кладбище. Она выложила могилу красными кирпичами, которые нашла за сараем.

– Это временно, пока я не нашла каменотеса, Майкл, – объяснила она ему, стоя на коленях.

А потом обобрала ближайший лес и поле, чтобы осыпать могилу дикими цветами.

Вечерами она ставила пластинку с записью «Аиды» и сосредоточенно изучала ту страницу своего атласа, где изображался похожий по очертаниям на конскую голову африканский континент, или читала вслух английские книги, Киплинга и Бернарда Шоу, которые принесла из спальни своей матери, а граф внимательно слушал, время от времени поправляя ее произношение. Никто из них не упоминал о Майкле, но они оба ежеминутно словно ощущали его присутствие: он был частью атласа, английских книг и торжественных аккордов «Аиды».

Когда Сантэн чувствовала, что силы окончательно ее покидают, она обычно целовала отца и уходила в свою комнату. Но как только она задувала свечу, горе снова наваливалось на нее, и через несколько минут открывалась дверь и входила Анна, которая обнимала ее, и все повторялось снова и снова.

А потом эту цепочку размеренных действий прервал граф. Он постучал в дверь спальни Сантэн, разбудив обеих женщин в тот темный, ранний утренний час, когда вся человеческая энергия опускается до нижнего предела.

– Что случилось? – сонно спросила Анна.

– Идемте! – крикнул граф. – Идемте, посмотрите!

Поспешно натянув платья прямо поверх ночных рубашек, они обе поспешили за графом в кухню, а через кухонную дверь – в мощеный двор. Там они остановились, недоуменно всматриваясь в восточную часть неба. Хотя луны не было, горизонт светился странным, неровным оранжевым светом, как будто где-то за ним бог Вулкан открыл дверь божественной кузницы.

– Прислушайтесь! – приказал граф.

Сквозь тихий шум ветра они уловили слабый шум, а земля под их ногами слегка задрожала от силы далекого столкновения.

– Началось, – сказал граф.

Только тогда они поняли, что это массированный огонь перед новым большим наступлением союзников на Западном фронте.

Остаток ночи они провели в кухне; без конца пили черный кофе, то и дело все вместе выбегая во двор, чтобы посмотреть на огненное действо, будто на некий астрономический феномен.

Граф с ликованием объяснял, что именно происходит:

– Они накрывают все сплошным огнем, он сметет все ограждения из колючей проволоки и разрушит окопы врага. Бошей просто сотрут с лица земли! – Он показывал на светящееся небо. – Кто бы мог предвидеть такое!

Тысячи артиллерийских батарей перекрывали огнем сотню ярдов каждая. В течение следующих семи дней и ночей канонада не прекращалась. Тонны металла, падавшие на германские линии, уничтожали окопы и брустверы, вспахивали и перепахивали землю.

Граф горел воинственным духом и патриотическим энтузиазмом:

– Мы видим, как творится история! Мы свидетели одной из величайших битв всех веков…

Но для Сантэн и Анны семь дней и семь ночей показались слишком долгим временем; первое изумление вскоре обернулось апатией и скукой. Они вернулись к повседневной жизни особняка, больше не прислушиваясь к далекой бомбардировке, а ночами спали, не обращая внимания на пиротехнические эффекты и требования графа пойти и посмотреть.

Потом, на седьмое утро, когда они завтракали, все заметили, что интенсивность артиллерийского огня изменилась.

Граф выскочил из-за стола и снова выбежал во двор, не прожевав еще хлеб с сыром, но прихватив с собой чашку с кофе.

– Прислушайтесь! Вы слышите? Начался навесной огонь!

Артиллерийские батареи теперь посылали огонь вперед, создавая подвижный барьер из фугасных снарядов, сквозь который ни одно живое существо не смогло бы двинуться ни вперед, ни назад.

– Наши бравые союзники теперь будут готовы к последнему удару…

В британских окопах люди ждали за брустверами. Каждый был в полной боевой выкладке, их снаряжение весило почти шестьдесят фунтов.

Грохот взрывавшихся снарядов прокатывался над ними, оглушая. Свистки командиров пронеслись по окопам, люди встали и сгрудились у лестниц. А потом, как гигантская стая одетых в хаки леммингов, они вырвались из своих нор и ошеломленно огляделись.

Они очутились на какой-то совершенно другой земле, преобразившейся, опустошенной, так изуродованной огнем, что на ней не осталось ни травинки, ни веточки, ни кустика. Лишь раздробленные пни торчали из мягкой грязной каши цвета фекалий. И этот жуткий ландшафт затягивал желтоватый туман дыма.

– Вперед! – пронеслось вдоль линии.

Снова резко зазвучали свистки, подгоняя людей.

Держа наперевес длинные винтовки «Ли-Энфилд» с блестящими штыками, погружаясь в жидкую землю то по щиколотку, то по колено, падая в оставленные снарядами воронки и снова выбираясь из них, то и дело нарушая и снова выравнивая ряд, люди шли вперед, и их поле зрения ограничивалось сотней шагов из-за клубящегося дыма.

Они даже не могли рассмотреть вражеские окопы, брустверы полностью сровнялись с землей. Над головами продолжали свистеть снаряды, каждые несколько секунд снаряд их собственных пушек падал в плотный ряд наступающих.

– Сомкнуться к центру!

Бреши в их рядах, проделанные снарядами, закрыли другие бесформенные фигуры в хаки.

– Держать строй! Держать строй!

Приказы были почти не слышны в грохоте орудий.

И тут в пустыне перед собой люди сквозь дым увидели блеск металла. Это была низкая железная стена с выступами серой стали, словно гребень на спине крокодила.

Немецкие пулеметчики получили предупреждение за семь дней; и пока британские снаряды падали за их спинами, они вытащили оружие из глубины своих блиндажей на поверхность и установили вдоль разбитых окопов. Каждый пулемет «максим» был снабжен стальным щитом, укрывавшим стрелков от винтовочного огня, а сами пулеметы были установлены в ряд так близко друг к другу, что полностью перекрывали огнем пространство перед собой.

Британская пехота шла по открытому месту, двигаясь прямо на стену пулеметов. Передние ряды закричали, увидев немцев, и бегом бросились вперед, пытаясь достать пулеметчиков штыками.

И налетели на проволоку.

Их заверили, что заграждения из колючей проволоки будут сметены огнем. Но этого не случилось. Фугасные снаряды не причинили им никакого вреда, разве что перепутали проволоку, сделав ее еще более грозной преградой. И пока союзные солдаты барахтались в тисках колючек, немецкие «максимы» открыли по ним огонь.

Пулемет «максим» выпускал пятьсот пуль в минуту. Он обладал репутацией самого надежного и прочного пулемета из всех существующих, а в этот день он добавил к этому еще одну характеристику, проявив себя как самое смертоносное изо всех изобретенных человеком орудий уничтожения. Когда британская пехота медленно появилась из клубов дыма, все еще пытаясь поддерживать строй, плечо к плечу, в четыре шеренги, она превратилась в идеальную мишень для «максимов». Сплошной поток огня обрушился на солдат, выкашивая их, и эта кровавая бойня превзошла все, что видели когда-либо прежде на полях сражений.

Потери наверняка стали бы еще больше, если бы солдаты под этим ливнем не вспомнили о здравом смысле и не нарушили бы строй. Вместо громоздкого тупого наступления они предприняли попытку поползти вперед малыми группами, но их вынудила остановиться и отступить стена пуль.

А потом, когда еще одно грандиозное наступление на Западном фронте было остановлено в самом начале, немцы торжествующе ринулись в контратаку и одним стремительным броском захватили противоположные склоны Морт-Ома.

Сантэн постепенно осознала, что огонь вдали стал слабее, а потом и вовсе наступила странная тишина.

– Что там случилось, папа?

– Британские части захватили артиллерию немцев, – взволнованно пояснил граф. – Я думаю, не сесть ли мне на лошадь и не поехать ли туда… Мне хочется стать свидетелем переломного момента истории…

– Вы не станете совершать идиотских поступков, – резко заявила Анна.

– Ты не понимаешь, женщина! Пока мы здесь стоим и говорим, наши союзники стремительно движутся вперед, поглощая немецкую линию фронта…

– Я понимаю, что корову пора покормить, а подвал – почистить.

– И это в тот момент, когда мимо меня проходит история!

Граф не слишком учтиво капитулировал и, что-то бормоча, спустился в подвал.

Потом орудия заговорили снова, и оконные стекла задребезжали в рамах. Граф выскочил из погреба и вышел во двор.

– Что там происходит, папа?

– Это смертельные судороги немецкой армии, – решил граф. – Агония умирающего гиганта. Но не беспокойся, малышка, британцы скоро блокируют их позиции. Нам нечего бояться.

Гром орудий все нарастал; британцы снова открыли заградительный огонь при виде разрушений, причиненных контратакой германских частей.

– Похоже на прошлое лето…

Сантэн, полная дурных предчувствий, смотрела на четкую линию меловых холмов на горизонте. Они слегка расплывались перед ее глазами, окутанные пороховым дымом.

– Мы должны сделать для них что сможем, – сказала она Анне.

– Мы должны подумать о себе, – возразила Анна. – Мы пока что живы, и мы не можем…

– Анна, мы зря теряем время.

По настоянию Сантэн они сварили четыре больших медных котла супа из репы, сухих бобов и картофеля, приправив его костями окорока. Они израсходовали непомерно большую часть своих запасов муки, чтобы печь все новые и новые буханки хлеба, а потом погрузили все это в небольшую ручную тележку и покатили ее по аллее к главной дороге.

Сантэн отчетливо помнила то, что происходило прошлым летом, но увиденное теперь потрясло ее заново.

Дорога была забита от одной живой изгороди до противоположной, военные потоки текли по ней в обе стороны, сталкиваясь и перемешиваясь, потом снова разделяясь.

Со стороны холмов двигались человеческие обломки, искалеченные и окровавленные; они набились в медленно тащившиеся фургоны полевых госпиталей, в запряженные лошадьми телеги и подводы, или хромали на самодельных костылях, или повисли на плечах более крепких товарищей, или держались за борта переполненных фургонов…

В противоположном направлении шли резервные части – они спешили поддержать тех, кто пытался выстоять перед немецким нападением. Шли они длинными колоннами, уже уставшие от веса снаряжения, и даже не смотрели на жалкие остатки битвы, к которой вскоре должны были присоединиться. Они просто шли, глядя себе под ноги, и останавливались, когда дорога впереди оказывалась перекрытой, стояли с коровьим терпением, а двигались дальше тогда, когда стоявший впереди человек делал шаг.

Слегка опомнившись, Сантэн помогла Анне подтащить тележку к краю дороги, а потом, когда Анна начала черпать суп и наливать его в кружки, девушка протягивала его вместе с толстыми ломтями свежего хлеба измученным и страдающим солдатам, проходившим мимо нее.

Конечно, супа было мало, Сантэн могла накормить разве что одного из сотни. Те, кого она выбирала как самых измученных, залпом проглатывали и суп, и хлеб.

– Благослови вас Господь, мисс, – бормотали они и тащились дальше.

– Ты посмотри в их глаза, Анна, – прошептала Сантэн, подавая Анне кружку, чтобы та снова наполнила ее супом. – Они уже заглянули за край могилы…

– Хватит этих глупых фантазий, – выбранила ее Анна. – У тебя снова начнутся кошмары.

– Ни один кошмар не может быть хуже этого, – тихо ответила Сантэн. – Посмотри на вон того!

Глаза этого солдата были выбиты шрапнелью, пустые глазницы перевязаны окровавленными тряпками. Он шел за другим солдатом, у которого обе раненые руки были привязаны к груди. Слепой держался за его ремень и, спотыкаясь на неровной и скользкой дороге, почти валил поводыря с ног.

Сантэн вывела их из потока и поднесла кружку к губам безрукого солдата.

– Хорошая вы девушка, – прошептал он. – А сигаретка у вас найдется?

– Нет, к сожалению…

Она покачала головой и повернулась, чтобы поправить повязки на глазах второго солдата. Она мельком увидела то, что находилось под ними, и ее желудок судорожно сжался, а руки дрогнули.

– По голосу вы вроде как очень молоденькая и хорошенькая… – Слепой был примерно того же возраста, что и Майкл; и у него тоже были густые темные волосы, только слипшиеся от высохшей крови.

– Да, Фред, она очень хорошенькая! – Товарищ помог слепому снова встать на ноги. – Нам лучше идти дальше, мисс.

– Что там происходит? – спросила Сантэн.

– Чистый ад, вот что.

– А фронт удержат?

– Никто этого не знает, мисс.

Двоих несчастных снова унес медленный поток горестей.

Суп и хлеб вскоре закончились; Сантэн с Анной покатили тележку назад к особняку, чтобы приготовить еще. Помня просьбу раненого солдата, Сантэн совершила налет на буфет в оружейной комнате, где граф держал свои запасы табака; и когда они с Анной вернулись на свой пост в конце аллеи, она уже смогла дать нескольким солдатам небольшое дополнительное утешение.

– Как мало мы можем сделать! – жаловалась она.

– Мы делаем все, на что способны, – напомнила ей Анна. – Нет смысла горевать о невозможном.

Они трудились и после наступления темноты, при неярком желтом свете фонаря «молния», а поток страдающих все не уменьшался, скорее наоборот – он становился плотнее. Бледные опустошенные лица в луче фонаря уже сливались воедино перед уставшими глазами Сантэн, она не различала их, а жалкие слова ободрения, которые она повторяла и повторяла, уже звучали бессмысленно в ее собственных ушах.