Текст книги "Последний пассажир"

Глава 30

Когда мы возвращаемся на палубу, дождь льет как из ведра, а пенящиеся волны заставляют корабль раскачиваться из стороны в сторону. Мы – печальный неряшливый квартет, и каждый из нас воспринимает новости по-своему. Смит что-то бормочет себе под нос, а Дэниел осматривает стены в поисках камер и микрофонов. Фрэнни выглядит затравленной.

– В такую грозу костер не разведешь. – Ее глаза расширяются. – О черт, мы оставили одеяла снаружи!

– Не выражайся, – напоминает Дэниел.

– Это правило только для общения в эфире, не так ли? – возражает она. – Они не могут все время контролировать нашу речь.

Контроль. Нам дали несколько кратких ответов, но мы как будто неосознанно, постепенно, приносим в жертву личную свободу. Четыре изголодавшиеся марионетки, управляемые невидимыми ниточками издалека.

– Я не давал согласия участвовать ни в каком шоу, – произносит Смит позади нас. – Насколько я понимаю, это незаконное лишение свободы. Похищение. Нельзя просто взять и сообщить людям, что их показывают по телевизору. Нельзя просто поставить их перед фактом. В реальной жизни все не так…

Он замолкает.

– Она сказала, что все остальные в безопасности, – напоминаю я. – Все. Это главное. Должно быть, они высадились в Саутгемптоне. Думаю, в наши напитки что-то подмешали. По какой-то причине выбрали нас.

– Им никто не позволял просто выбирать людей. – Смит старается перекричать шум ветра. – Я – суверенный гражданин Соединенных Штатов. У них нет права выбирать. Выбирать должен я. У меня есть конституционные права, дарованные мне Богом, и я отправился в Америку на океанском лайнере в каюте «бриллиантового» класса.

Я до сих пор слышу фортепианную музыку в голове. Воспоминание не отпускает.

– Моя сестра Джемма была помешана на одном реалити-шоу. Она смотрела не только основную программу, но и записи с прослушиваний, чтобы узнать, как продюсеры отбирали участников. Помню, как она объясняла, что им нужна была не просто дюжина самых необычных людей. Их также интересовали тихие, пассивные люди. Продюсеры всегда стремились к идеальному сочетанию уверенности, общительности и намека на внутреннюю тьму.

– Тьму? – переспрашивает Фрэнни.

– Непредсказуемость. Ну, знаешь, что-то спонтанное или необычное.

– Но Адмирал показалась мне милой, – говорит Фрэнни.

– Ты что, совсем спятила, черт возьми?! – возмущается Смит, сплевывая при этом. – Она показалась тебе милой? Мы посреди Атлантики, без еды и электричества, за нами наблюдает маньячка, разговаривающая с экрана телевизора. И она показалась тебе милой?!

У меня болит живот, в нем так пусто. Я нетвердо стою на ногах, поэтому прислоняюсь к стальной стене корабля.

– Мы пока даже не знаем, о чем идет речь, – вмешивается Дэниел. – Думаю, они пригласят пару ведущих. Вышел пилотный эпизод, так ведь она сказала? Им нужна наша реакция, и они ее получат. Но все эти телешоу, по сути, имеют одну и ту же цель. Развлекать сидящих на диване зрителей. Они хотят, чтобы мы развлекали их.

– Я не собираюсь никого развлекать. – Качаю головой, буквально содрогаясь при мысли об этом. – Я лишь пытаюсь помочь нам выбраться отсюда живыми. Я не артистка. Даже близко к этому не подхожу. Я не умею рассказывать анекдоты или подпевать. Я не такая.

Фрэнни, прищурившись, оглядывается по сторонам.

– Камеры повсюду. Нас сразу показывают в прямом эфире? Или только записывают, чтобы успеть вырезать что-то, если мы допустим ошибку?

– Можешь спросить об этом милую леди завтра в шесть вечера, – ехидно замечает Смит.

Дэниел бросается собирать те одеяла, которые еще не промокли насквозь, а потом мы снова встречаемся на лестнице.

При любых других обстоятельствах мы бы никогда не столкнулись, не говоря уже о том, чтобы поговорить друг с другом. Наши пути никогда бы не пересеклись.

– Нам нужно оставаться сухими и найти тепло, – говорит Дэниел, возвращаясь с охапками влажных одеял. – Давайте мыслить здраво. Помогать друг другу.

Лицо Смита искажается гримасой.

– Не мог бы ты действовать не так явно? Играешь на камеру. Вот что ты делаешь, да, Дэнни? Я видел, как ты только что посмотрел на камеру видеонаблюдения и произнес свою реплику. Ты пытаешься произвести впечатление на молодых зрительниц, но мог бы действовать более деликатно. В следующий раз будешь работать без рубашки? Такова твоя стратегия?

Дэниел швыряет в него одеялом с такой силой, что Смит чуть не падает.

– Хватит! – вскрикивает Фрэнни.

– Нам нужно согреться, – напоминаю я. – Снаружи почти мороз, а внутри ненамного лучше. Корабль теряет тепло, которое в нем когда-то было. Предлагаю выбрать четыре соседние каюты и взять с собой столько одеял, сколько сможем найти. Сосредоточьтесь на главном. Как думаете, мы сможем каким-то образом соорудить безопасный камин с дымоходом, выходящим из окна? Использовать металлические воздуховоды? Может, возьмем спасательные одеяла из шлюпок на палубе? Приготовьте дополнительные ведра для сбора воды. – Смит начинает что-то говорить, но я перебиваю его: – Давайте обсудим то, что сказала нам Адмирал, когда будем уверены, что переживем эту ночь.

Глава 31

Океан бушует: волны с белыми гребнями накатывают с такой силой, что поднимают корабль и качают, как игрушку для купания, испытывая на прочность.

Что-то скрипит.

Стулья группами скользят по полу.

В итоге мы принимаем решение, что двое попытаются покормить и выгулять собак, в то время как остальные постараются пробиться в каюты.

– Сегодня я больше не пойду на улицу, – заявляет Смит. – Там холодно и скользко, и я терпеть не могу темноту. Когда небо затянуто такими облаками, как сейчас, я ни черта не вижу. Предлагаю присмотреть за собаками тем, кто помоложе. У них и зрение получше.

Мы с Фрэнни направляемся в питомник, а Дэниел и Смит пытаются выломать двери.

Пока мы поднимаемся по лестнице, цепляясь за перила, везде загорается свет. Не аварийный, а настоящий.

– О, слава Богу! – радуется Фрэнни. – Это значит, есть тепло и вода, верно? Должно быть, они устранили проблему.

– Еда, – говорю я. – Давай спустимся и проверим продуктовые склады.

Мы возвращаемся вниз, обрадованные светом. Он резко поменял наше настроение, развеяв все ужасы темноты. Пятая палуба. Третья палуба. Мы слишком напуганы, чтобы пользоваться лифтами. Не могу даже думать о том, что мы застрянем в лифте между этажами на этом корабле. Выходим на вторую палубу, а водонепроницаемые двери всё еще закрыты.

– Я думала, проблему устранили, – говорит Фрэнни.

У меня урчит в животе.

– Вряд ли вообще были какие-то проблемы. Телевизор ведь работал? Рояль, который играл сам по себе, наверняка был подключен к электричеству. Двигатели работали все это время. Если б Адмирал появилась здесь лично, я бы настояла на нашем немедленном возвращении. Думаю, они специально скрывают от нас еду.

– Но… почему? Зачем кому-то понадобилось это делать?

– Рейтинги? Кто знает. Это безнравственно.

Я замечаю что-то в зеркале. Гравировка выполнена в стиле ар-деко, но стекло словно только что двигалось. Здесь что-то не так. Всматриваюсь, отводя взгляд от двух изможденных женщин в отражении. Поворачиваю голову, сосредоточиваюсь, прикладываю ладони к поверхности зеркала, меняю позу, чтобы оставаться в вертикальном положении, когда корабль поднимается на гребень очередной волны.

– Там кто-нибудь есть? – спрашиваю я.

– Что?

Беру стул, замахиваюсь и швыряю его в зеркало.

Оно разбивается вдребезги.

Камера с несколькими объективами смотрит на нас, поворачиваясь, регулируя диафрагму и фокусируясь на наших лицах.

Глава 32

Зазубренные осколки зеркала разбросаны повсюду вокруг нас. Опускаю взгляд и вижу себя, разбитую на части и многочисленную. Разобранный калейдоскоп.

– Скрытые камеры? – спрашивает Фрэнни, заглядывая в нишу. – Адмирал сказала «видеонаблюдение», но не упомянула об этом. Сколько здесь может быть камер? – Она поворачивается вокруг себя. – А в душевых? А в туалетах? О боже, кажется, меня сейчас стошнит.

Осколки стекла скользят по полу, когда корабль кренится, а затем возвращаются к нам.

Я смотрю в объектив камеры, стискиваю зубы и медленно произношу:

– Сейчас же откройте продовольственные склады. Мне все равно, дадите ли вы нам пайки, да хоть хлеб и воду, но нам нужен доступ, и сегодня же. Шторм усиливается, а Смит все больше слабеет.

Я жду, тяжело дыша, хоть и знаю, что эта камера не сможет ответить на мое пустое требование. Она не способна исполнить мое желание.

Объектив упорно смотрит на меня.

– Откройте двери! – кричу я.

Фрэнни поднимает стул с пола.

– Я разобью ее вдребезги.

– Нет смысла. На каждой палубе, наверное, еще по сотне. Оставь.

Мы удрученно поднимаемся по лестнице. Пока мы спускались, у меня текли слюнки. Свет был ярким, и мы вступили в контакт с другим человеком, каким бы странным ни был этот контакт; я буквально чувствовала на языке вкус еды, которую бы приготовила. Сначала выпила бы пинту воды, чтобы утолить жажду. Две пинты. А потом съела бы что-нибудь сытное, но не требующее много времени на приготовление. Зрелый сыр, соленое французское сливочное масло, диетическое печенье, виноград, желе из айвы, пикантное мясное ассорти и вяленая ветчина. Хрустящие зеленые яблоки. Толстые ломти хлеба с корочкой. Ничего особенного, просто нормальный перекус, а потом, может быть, большой кусок шоколадного торта с помадкой, как тот, что мы подаем в кафе, – наш третий бестселлер после ванильного и лимонного с маком. Но у нас ничего нет. Вместо этого пиршества у нас есть электрическое освещение и полное отсутствие еды.

– Ты подумаешь, что я сумасшедшая… – начинает Фрэнни.

– Не более сумасшедшая, чем я, раз ступила на борт этого корабля.

– Собаки помогают мне держаться на плаву.

Мы проходим через центр корабля. Минуем двухэтажный «Голд Гриль» и поднимаемся к сравнительно небольшому «Платинум Гриль». Я думаю о том, что сказала Фрэнни. Мы идем мимо столов, накрытых льняными скатертями, с надежно прикрепленными к ним бокалами для вина. Просто чудо, что мебель не скользит по комнате. Возможно, дело в ковре или столы очень тяжелые. Может, они прикручены болтами? Здесь сотни пустых стульев. Люстра размером с семейный автомобиль мерцает над нами, покачиваясь, кристаллы мягко позвякивают, двигаясь синхронно с кораблем.

– Просто поднимаюсь к ним и кормлю, – продолжает Фрэнни. – Выпускаю побегать. Поглаживаю и заверяю, что все будет хорошо, хотя сама в этом не уверена. Смотрю в глаза живому существу, которое научилось доверять мне и получать от меня утешение. Мне нужно заботиться о них. Возможно, родители были правы с самого начала: мне следовало стать медсестрой. Не знаю. Но я рада, что собаки на борту.

– Я тоже.

– Кроме одного. – Ее тон становится серьезным. – Я бы хотела, чтобы эта овчарка вернулась домой к своему хозяину. Он пугает других собак и меня.

Поднимаемся на корму, и воздух кажется холоднее, словно мы попали в другое царство, в неизведанное северное море. На корабле горят наружные огни. Значит, риск того, что посреди ночи нас случайно протаранит и потопит контейнеровоз, значительно меньше. Это немного утешает.

Пока я поднимаюсь по внутренней лестнице на самую высокую точку судна, дыхание клубами пара вырывается из груди.

– Прямо сейчас люди, возможно, наблюдают за мной, осуждают меня, обсуждают мое прошлое, – говорит Фрэнни. – Мама и папа могут смотреть, как мы с тобой беседуем. Я на такое не подписывалась. Даже во времена Аристотеля существовало четкое различие между личной и общественной жизнью. Я не сторонник публичности. Это не про меня. В школе я никогда добровольно не участвовала ни в чем, что могло бы привлечь ко мне внимание. Никаких мюзиклов или школьных постановок. Я – фоновый персонаж. Тихоня. Не хочу, чтобы меня обсуждали или анализировали. Я даже мысль о тесном сближении с кем-либо не выношу: во всем этом чувствуется уязвимость, незащищенность, потакание слабостям. Не могу отделаться от ощущения, что это переходит все границы. Что будет дальше? Обнародование медицинских данных и выписок с банковских счетов? Нам нужна конфиденциальность, чтобы нормально жить и чувствовать себя в безопасности. Без права на сокрытие личных данных мы не сможем доверять другим. Это является основой современного общества. Но, честно говоря, услышав, как Адмирал рассказывает о нашем положении, я почувствовала недоверие и облегчение одновременно. Вроде бы это не имеет никакого смысла, но зато хоть что-то стало понятно. – Она качает головой. – Я болтаю без умолку. Из-за нехватки еды несу чушь.

– Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Сначала я подумала, что это какая-то административная ошибка, что не учли всех пассажиров, проигнорировали контрольные списки, выбрали кратчайший путь, а меня – нас – забыли. Потом я не знала, что и думать. По крайней мере, появление Губастой – так я ее называю, не думаю, что она заслуживает звания «Адмирал», – означает, что я не совсем сошла с ума. Почти, но не полностью.

Помещение для собак выглядит относительно чистым. В других местах на корабле можно встретить огороженные изолентой туалетные кабинки, тлеющие костры на палубе, коллекцию кастрюль для сбора осадков, разбитые витрины ювелирных магазинов, стопки распахнутых чемоданов.

Проходим через ворота и попадаем в зону выгула собак. Защитные ограждения здесь тянутся до самого настила, чтобы маленькие собачки случайно не упали с одиннадцатого этажа и не разбились насмерть. Мы идем мимо декоративного фонарного столба с круговым сливом для мочи и направляемся в здание питомника. Большая комната без окон со стульями и столами для груминга.

Фрэнни подходит к двери в помещение, где в больших клетках содержатся двенадцать собак.

Лай и тявканье. Звук царапанья когтей по металлу.

Фрэнни толкает дверь.

Самый крупный пес скалит зубы, шерсть на его спине вздыблена, хвост задран вверх.

Тихим голосом Фрэнни приказывает псу сесть, но тот продолжает рычать на нас, а с его зубов капает слюна.

– Все в порядке, – говорит она мне. – Они все в стальных клетках. Мы можем выпустить остальных, а его не трогать. Просто покормим. Сейчас идет дождь, так что наполним его миску водой.

Настоящий уголок дикой природы. Интересно, видят ли зрители какие-либо параллели между собаками и нашей жалкой четверкой. Тихоня, коварный, агрессивный, вожак.

– Открывай другие клетки, – командует Фрэнни. – Выпускай собак поменьше, но не подходи слишком близко к его дверце. Чем дольше он остается взаперти, тем злее становится. Собакам нужно чувствовать себя частью стаи. Они нуждаются в ласке и физических упражнениях. А он этого лишен.

Глаза запертого пса пустые. Я вижу его клыки, когда он скалится, а его рычание такое же громкое, как шум корабельных двигателей.

Мы выводим на улицу одиннадцать собак. Лабрадор, бульдог с красным ошейником, два боксера. Бордер-колли с блестящей шерстью. Два пуделя, а остальные – терьеры, спаниели и помеси. Все в ошейниках. Фрэнни берет два шерстяных клетчатых одеяла, которые до этого лежали на стульях, и передает одно мне. Я заворачиваюсь в него и выхожу на улицу. Ветер буквально заталкивает меня обратно, а две собаки дрожат – то ли от страха, то ли от холода. Мы следим, чтобы они справили нужду у фонарного столба или искусственного дерева. Затем уводим их обратно, подальше от штормового ветра, и наполняем миски. У каждой собаки – свой корм, который хранится в отдельном шкафчике из нержавеющей стали. Миски повторяют крен судна, и я заворожена движением воды. Собачья еда представляет собой смесь сухого корма и мяса из консервных банок. Чем-то это напоминает мне кафе. Обычно я с удовольствием готовлю за прилавком яичный салат или бутерброды с холодным куриным мясом, наблюдая, как десятки постоянных клиентов получают удовольствие от наших блюд. Читают или болтают, смотрят в свои телефоны, сидят в наушниках или просматривают газету. В хорошо организованном кафе с постоянными и довольными посетителями и запотевшими окнами ощущается что-то безопасное. В этом есть нечто прекрасное.

– Здесь начинает вонять, – говорит Фрэнни. – От кавказской овчарки. Не люблю его, но мне жаль, что он спит в собственных испражнениях. Жаль, что я не могу вывести его на полчаса. Быстрая прогулка по беговой дорожке и игра в мяч.

– Нельзя, – твердо отвечаю я. – В детстве у меня была собака. Его звали Бастер, он был совсем не похож на этого зверя, просто помесь спаниеля, но стал важной частью нашей семьи. Когда мне было лет одиннадцать или около того, мы узнали, что он прокопал себе ход с заднего двора. Наша соседка закричала, мы все это слышали. Она не пострадала, но все оказалось гораздо хуже. У нее была маленькая дочь. Соседка сказала, что старина Бастер укусил ее дочь за ногу. Слава богу, ничего серьезного, только следы зубов. Одна небольшая ранка. Маленькой Эмили понадобился укол от столбняка. Я хочу сказать, что мы не можем допустить, чтобы пес вырвался на свободу. Он агрессивен, и никто из нас не сможет остановить животное такого размера. Если кого-то укусят и в месте укуса возникнет инфекция, мы не сможем воспользоваться корабельными лекарствами.

– Но они все равно нам помогут, – возражает она. – Я имею ввиду телевизионщиков. У них есть обязанность заботиться о нас, Каз, строгий кодекс правил. Мы на их корабле, так что в случае чего они окажут нам неотложную помощь. Разве нет?

Глава 33

Мы желаем собакам спокойной ночи. Один терьер смотрит на меня глубокими карими глазами, вид у него потрясенный. Мы с Питом как-то говорили о том, чтобы завести похожую собаку. Мысль об этом давит на сердце. Пытаюсь успокоить этого маленького песика, но он явно не хочет, чтобы я уходила. Не знаю, может, ветер на улице напугал его. Мы с Фрэнни достаем две черные подстилки из рулона, лежащего рядом с пакетами для сбора собачьих экскрементов и порошком от блох, укрываемся от дождя и выходим на корму.

Порывы ветра теперь буквально сбивают с ног. Флюгер, прикрепленный к одной из дымовых труб, бешено вращается, а корабль взмывает на каждую волну и обрушивается вниз, словно мы катаемся на аттракционе в захудалом парке развлечений.

Мы возвращаемся обратно и вытираем лица полотенцами с монограммами. Хотя коридоры и холлы сухие и защищены от ветра, в них холодно, как в холодильниках.

– Если б у нас не было этих собачьих ковриков… – произносит Фрэнни.

По правде говоря, мой пес Бастер никогда не кусал за ногу дочь соседей. Я сказала это, чтобы убедить Фрэнни не приближаться к кавказской овчарке. Не хочу, чтобы она жалела этого пса. В некоторых обстоятельствах откровенная ложь бывает оправдана. Бастер никогда никого не кусал. В ту ночь я узнала правду и рассказала маме о том, что произошло, только спустя десятилетия, в тихие, оцепенелые дни после папиных похорон. Вопреки моим ожиданиям, она не была сильно шокирована. Они с Джеммой переживали это так же, как и я, только понимали папу лучше меня. Мама – потому что знала его с шестнадцати лет, а Джем – потому что унаследовала больше его склонности к саморазрушению.

В то время папа играл на ставках в букмекерских конторах. Он ходил туда каждый день, придерживаясь суеверных правил насчет того, на каких автоматах и в каком порядке играть, что есть на завтрак, и обязательно надевал носки, в которых сорвал джекпот. Он был одержим лошадьми и борзыми, я до сих пор помню названия ипподромов и победителей. В детстве мне казалось, что они звучат очень экзотично. Эйнтри, Ньюмаркет и Чепстоу. Аскот и Кемптон-парк. Лошади с такими кличками, как Галилео, Кауто Стар и Американский Фараон. В то время папа нечасто посещал казино, но делал ставки на нелегальные бои в местном боксерском зале. Отец бы сделал ставку даже на пол новорожденного. Он ходил из паба в паб и делал ставки на то, сколько орешков арахиса окажется в пакетике. Для него это было равносильно дыханию. Неосознанное действие, которое приходится выполнять ежедневно.

Когда мне было одиннадцать, он продал нашего любимого питомца, собаку, которую мы с Джеммой получили в качестве совместного подарка на день рождения. Бастер всегда был ласков с соседскими детьми. Папа отвел его к черному ходу нашего местного паба «Красный лев» и продал за двадцать фунтов наличными ради футбольной ставки.

Моя сестра до сих пор не знает об этом.

Глава 34

Фрэнни решила еще раз пройтись по центральному лобби. Хочет проверить экран на случай, если Адмирал вернется, – вдруг та смягчится, проявит понимание и ответит на наши дополнительные вопросы. Я сопровождаю ее в этой безнадежной миссии и вижу в ее глазах смесь тоски и страха.

Мы проходим через «Платинум Гриль». Вычурный декор. Между столиками много свободного пространства. Нахожу то место, где мы с Питом ужинали два дня назад, и у меня перехватывает дыхание. Вот на этом самом стуле он сидел. Поглаживаю дерево и провожу рукой по мягкому сиденью. Моя грудь вздымается. Тот раз. Тогда зал был полон, и я воспринимала свою безопасность и неприкосновенность частной жизни как должное. Я бы что угодно отдала за то, чтобы Пит прямо сейчас вошел в этот ресторан и своей улыбкой с ямочками на щеках показал мне, что все позади. Я бы даже обрадовалась возвращению той недалекой супружеской пары. Встретила бы их с распростертыми объятиями.

Расположенный ниже ресторан «Голд Гриль» огромен и пуст. Напоминает съемочную площадку в нерабочее время. Коридоры, которые должны кишеть пассажирами в смокингах, направляющимися со своего первого торжественного ужина в театр на гала-представление «Микадо». Сотни людей, зарождение и разрыв новых дружеских отношений, назревающие романы, флирт, непредсказуемое действие сухого мартини, коктейлей «Гимлет», «Манхэттен» и «Виски сауэр», острые ощущения от прогулки по палубе во время шторма или рюмочки на ночь в чужой каюте. Ничего подобного сейчас нет.

Пустые вестибюли и слабое эхо.

Проходим мимо красивых зеркал, обрамленных дубовыми панелями, и мне приходит на ум, что каждое из них – это пара глаз. Они следят за нами, куда бы мы ни пошли.

– Если б мы обезумели и начали нападать друг на друга с ножами для разделки мяса, как быстро они смогли бы вмешаться? – спрашиваю я. – Я имею в виду, что им потребовалось бы много времени, чтобы добраться до нас на быстроходном катере, так ведь?

Спутница смотрит на меня с открытым ртом.

– Этого не случится, Фрэнни. Просто гипотеза.

– Речь идет о телевидении, – отрывисто отвечает она. – Губастая говорила про «прямой эфир». Поэтому существуют строгие стандарты. Я изучала это на курсах предуниверситетской подготовки. Обязанность заботиться об участниках съемок. Заранее установленные нормы и свод практических правил. Я тут подумала, когда кормила маленького спаниеля, того, что прихрамывает: медиакомпания, которая всем этим занимается, должна рано или поздно предложить нам еду. – Она мило улыбается и кивает. – Им придется нас покормить, Каз.

Мы подходим к двери ресторана.

– Как они могут контролировать наши вопросы? – спрашивает Фрэнни.

– Что ты имеешь в виду?

– Такое ощущение, будто мы снова в школе. Поднимаешь руку, чтобы задать вопрос. Говоришь, только если разрешат. Меня бесит, что Губастая решает, о чем мы можем ее спросить. Когда она заканчивает, экран выключается. Одно дело – не сообщать нам всей информации, и совсем другое – ограничивать нашу возможность задавать вопросы. У меня мурашки по коже от такого оруэлловского надзора. Как будто нас должны видеть, но не слышать.

– Может, нам стоит в разговорах называть ее Адмиралом? Мы же не хотим настроить ее против нас.

Фрэнни выглядит встревоженной.

Выходим в центральное лобби, которое кажется почти обычным, если не считать стопки бесполезных айпадов и телефонов, разбросанных по полу, и четырех стульев, стоящих перед экраном телевизора. Рояль молчит, а ящик из матового пластика так и стоит на том месте, где когда-то была ледяная скульптура.

– Люди обожают своих собак, – хмурится Фрэнни. – Привязываются к ним. Как к членам семьи.

Вспоминаю Бастера. Предательство отца.

– Чего я не могу понять, – продолжает Фрэнни, – так это того, почему все остальные покинули корабль добровольно, но при этом спокойно оставили питомцев здесь? Дэниел был прав с самого начала. Мои родители обожают собак. Их сердца разрываются, когда во время путешествия собак на неделю приходится оставлять в местном питомнике. Мама беспокоится о том, чтобы их правильно кормили, и звонит владельцу питомника, чтобы узнать об их самочувствии. Что-то здесь не сходится. Ни за что собачники не бросят своих питомцев.