Текст книги "История Украины. Южнорусские земли от первых киевских князей до Иосифа Сталина"

А тем временем Стефан Баторий успел оценить воинские качества казаков. Его предшественники уже делали попытки составить реестр тех людей, которых можно было назвать настоящими казаками, то есть тех, кто умел воевать. Были созданы казацкие отряды, а в 1578 г. сформированы первые казацкие полки. Число казаков, внесенных в реестровые списки, составляло около 6 тысяч человек, по крайней мере, это число называли казаки в XVII в. Казацкие полки в годы войны входили в состав польской армии. Однако этот эксперимент имел весьма скромные масштабы из-за хронической нехватки денег в польской казне. Кроме того, польская шляхта осталась очень недовольна тем, что в награду за военную службу «холопы» получали дворянство (эта привилегия должна была принадлежать только «свободным» полякам, считавшим военную службу делом чести).

Помимо нескольких тысяч «реестровых» казаков, которые постепенно заняли привилегированное положение и попали в милость к доверявшему им польскому правительству, остались десятки тысяч казаков, не внесенных в реестры, требовавших себе статуса свободных людей, в чем поляки им отказывали. И эти казаки, составлявшие основную массу украинских поселенцев, нашли защитницу своих прав и выразительницу своих чаяний в Запорожской Сечи, то есть в «расчищенном от леса месте за порогами Днепра».

Весьма характерен тот факт, что первым правительственным документом, в котором упоминается Запорожская Сечь, является указ Сигизмунда Августа о ее роспуске. В годы, последовавшие за Люблинской унией, число запорожских казаков, живших там, где польское правительство не могло их достать, стремительно возросло. «После 1570 г., – пишет Кулиш, – за порогами, на островах в низовьях Днепра, подальше от польской шляхты возникло казацкое братство, где все были равны, где атаман, имевший диктаторские права, одевался точно так же, как и все остальные, где роскошные одежды не признавались только в том случае, если храбрая рука снимала их с какого-нибудь убитого турка или татарина. Это братство, которое жило в бедности, потому что так ему захотелось, основало знаменитую Запорожскую Сечь, где хранились большие запасы оружия и пороха, где молодым казакам прививались рыцарские привычки и куда ни под каким предлогом не допускались женщины. Сечь считалась убежищем и домом всех казаков, и все казацкие войска, где бы они ни были, называли себя запорожцами».

Красочные рассказы иностранцев конца XVI в. дают представление о жизни и обычаях этого братства.

Итальянец Гамбарини в 1584 г. писал: «Некоторые из козаков состоят на службе у короля и живут на островах под властью гетмана, защищая границы от татар. Другие, в большинстве своем, являются работниками, которые зарабатывают себе на жизнь, грабя турецкие и татарские земли и возвращаясь домой с добычей. Если попытаться, то можно собрать около 14 или 15 тысяч человек, которые составят отличное войско из этих парней. Их влечет не столько добыча, сколько слава, и они готовы к любым опасностям. Их вооружение состоит из сабель и ружей, и они никогда не промахиваются. Они великолепные пехотинцы и кавалеристы, и их называют козаками, поскольку они немного похожи на козлов (от русского слова „коза“). Они живут в хижинах, крытых тростником, и едят все, что попадется под руку. Их основную пищу составляет рыба и то, что они забирают у татар. Они никогда не едят хлеба и пьют только чистую воду. Среди них есть люди самых разных национальностей: поляки, немцы, французы, итальянцы и испанцы, которые по разным причинам не могут вернуться к себе на родину. Здесь они нашли себе надежное убежище. Их здесь никто не достанет. Среди них очень сильны идеи товарищества. Если их мало, они живут на небольших островах, но, когда их становится больше, они переселяются на более крупные острова. Леса здесь в изобилии, и они строят из него переносные ограды, так что даже зимой, когда Днепр покрывается льдом, они не боятся, что враги захватят их врасплох. Летом реку нельзя перейти вброд из-за обширных болот, которые тянутся по ее берегам. Никто не может захватить эти острова, и не только захватить, но и найти их, если не знает, как туда пробраться. Козаки также отличные моряки; у них есть разнообразные суда, на которых они ходят грабить турецкое побережье». Сведения Гамбарини основаны на рассказе одного казака, попавшего в плен к туркам и который позже бежал в Италию.

В 1594 г. на Сечь приехал венгерский посол Эрик Лассота, который от имени императора Рудольфа II стал убеждать казаков принять участие в войне с турками. Он встретил здесь посланцев московского царя Федора Иоанновича, который хотел направить энергию казаков против крымских татар. То, что император пожелал вступить в прямые переговоры с Сечью, говорило о ее растущей славе, ведь казаки формально являлись подданными польского короля. Лассота привез с собой подарки императора: 8 тысяч золотых дукатов, рога, тамбурины и имперские штандарты. Его приветствовали артиллерийским салютом.

Лассота отобрал около 6 тысяч человек, годных для регулярных боевых действий. Он видел на островах огромные запасы оружия, стада коней, целые флотилии различных судов. Переговоры затянулись, поскольку казаки обожали торговаться. Когда же было заключено соглашение, затрубили рога, загремели ружейные выстрелы, а ночью устроили фейерверк. Лассота в качестве прощального подарка получил шапку и шубу из чернобурой лисы.

Польская контрреформация и кризис православной церкви

Первая половина XVII в. стала эпохой смут и революций в Европе. Кризис феодальных отношений Средневековья и развитие коммерческого капитализма являлись причиной широкой (часто бессознательной) двухвековой борьбы за власть между либеральной олигархией и имперским самодержавием. Эта борьба, как и всякая другая, не привела к победе одной или другой стороны и в конце концов сменилась новыми формами антагонизма, который вырос в условиях XVIII–XIX вв.

Во Франции начались гугенотские войны, в Германии – Тридцатилетняя война, в Англии – гражданская война, что привело к различным результатам, оказавшим влияние на историю последующих веков.

События, происходившие в Восточной Европе в XVII в., очень сильно повлияли на развитие Западной Европы. Первый период упадка Оттоманской империи (после смерти Мехмеда Соколлу в 1578 г. до совершеннолетия Мюрада IV, около 1630 г.), несомненно, позволил семейству Габсбург установить свою краткосрочную гегемонию в Германии и провести контрреформацию в тех странах, которые в противном случае остались бы или сделались протестантскими. В 1576 г., когда Рудольф II унаследовал владения Габсбургов, «вся Австрия и почти вся Штирия были в основном протестантскими; в Богемии, Силезии и Моравии за господство боролись разные формы христианской веры, а католицизм сохранил свое господство лишь в горах Тироля», как свидетельствует Британская энциклопедия. Венгрия предпочла Габсбургам династию Запольев (турецких протеже), а султан поддерживал трансильванских протестантов. В 1630 г. «когда Турция под властью Мюрада IV (чьи усилия в середине XVII в. были продолжены визирями из семьи Кёпрюлю) снова стала превращаться в агрессивное имперское государство, упрямый и узколобый Фердинанд II, опираясь на военный гений Валленштейна, осуществил контрреформацию в Германии. В ту пору всем казалось, что Австрия подчинит себе Германию и Балтийское море превратится в Австрийское озеро».

В это же самое время славянские народы Восточной Европы вели титаническую борьбу, результаты которой будут столь же далекоидущими, как и результаты Тридцатилетней войны для Германии. Эта борьба продолжалась 64 года – от появления в 1603 г. первого Лжедмитрия в качестве претендента на московский престол до заключения в 1667 г. Андрусовского перемирия между окрепшей Московией и ослабевшей Польшей. В ней было много драматических эпизодов, ибо она началась кровавой гражданской войной в Московии и переросла в титанические усилия поляков по установлению своего господства в Москве и навязыванию русским польского царя. В ходе этой борьбы на Украине разразилось несколько народных восстаний, которые завершились грандиозным Потопом в Польше в 1648 г. Он погубил блестящую культуру Польского государства и позволил России в первые десятилетия XVIII в. превратиться в мировую державу.

Здесь следует кратко рассмотреть влияние русско-польских войн на ход Тридцатилетней войны хотя бы потому, что польская борьба за господство над православными славянами во многих отношениях представляла собой восточный вариант контрреформации. Разгром, который поляки и казаки учинили в Хотине в 1621 г. над султаном Османом II, позволил Фердинанду II в начале Тридцатилетней войны перебросить часть своих войск на этот театр, а политика Сигизмунда II, который придерживался идей католической реакции и предъявлял свои права на шведский престол, в первое десятилетие этой войны позволила империалистам сильно укрепить свои позиции. Однако после Штумдорфского перемирия со шведами (1635) усиливающееся давление казацких восстаний (1636 и 1638) ослабило влияние поляков на германскую и балтийскую политику. В 1648 г. началось ужасное восстание Хмельницкого, как раз в тот момент, когда победу протестантов в Германии увенчал Вестфальский мирный договор. После Андрусовского перемирия Польша перестала быть мировой державой, что подготовило почву сначала для возвышения Швеции, а потом и Бранденбурга – Пруссии как великих балтийских держав.

Борьба поляков с православными славянами Восточной Европы в XVII в. шла по трем основным направлениям.

Во-первых, польские короли стремились подчинить Греческую православную церковь на Украине католической церкви и культуре. Эта борьба имела социальные и политические последствия, но была одновременно и проявлением контрреформации в Польше, получившей мощный импульс от иезуитов, которые появились здесь во времена Стефана Батория, имея первоначальные намерения помочь ему в проведении реформ в системе образования. Именно по совету иезуитов поляки попытались посадить своего ставленника в Кремле.

Во-вторых, борьба между поляками и русскими представляла собой противостояние двух различных национальных групп, связанное с правом обладания всем географическим регионом в пределах речной системы между Балтийским и Черным морями. То, что это было вполне достижимо для поляков, убедительно доказал тот факт, что «менее продвинутые» московиты в XVIII в. сумели справиться с этой задачей. За два столетия до этого Витовт приблизился к установлению литовского владычества над всей речной системой Русской равнины. Стефан Баторий, второй после Генриха IV полководец своего времени, показал, что московскую военную мощь можно легко сокрушить командующим европейского уровня. Владислав IV, второй польский король из династии Ваза, оказался очень талантливым человеком, который пользовался огромной популярностью среди украинских казаков. Он был готов отречься от католической веры ради того, чтобы заполучить русскую корону.

Третьим аспектом борьбы был конфликт между двумя системами управления. Парадоксально, но факт – либеральный или, скорее, антимонархический индивидуализм польской шляхты стал для Польши фатальным как раз в ту пору, когда ее взгляды на жизнь считались современными и помогли протестантизму победить на Западе. Однако склонность к крайностям, одержимость идеалом, вероятно, являются в славянском характере фатальными чертами, а их происхождение нужно искать в самой истории славян. Индивидуализм польской шляхты – это доведенные до абсурда принципы свободы, на которых и должна основываться упорядоченная социальная жизнь. Одержимость шляхты идеями свободы на самом деле являлась выпячиванием своей исключительности, представлявшей собой желание ограничить все блага этой свободы только рамками своего класса. Мало какая страна могла похвастаться такими мудрыми королями, как первые два Сигизмунда, такими царственными паладинами, как Стефан Баторий, Владислав IV и Ян Собеский, такими храбрыми военачальниками, как Ходкевич и Жолкевский, такими государственными мужами, как Ян Замойский. И то, что ни один из них не смог одержать долговременных побед по вине царившей в Польше анархии и склонности к расколу, дает нам право осудить не только саму польскую социальную систему, но и класс, который ее поддерживал, а также глупость нескольких поколений людей, составлявших этот класс. Поэтому мрачный и во многих аспектах неуклюжий и примитивный деспотизм Московского государства не мог не одержать победы над анархическим либерализмом польской шляхты; лишь безжалостное самодержавие могло захватить себе эти обширные равнины, лежавшие между Уралом и Вислой, и подчинить себе миллионы ее жителей. Словом, ученики Эдигея одержали верх над наследниками Витовта.

Реформация, сама родившаяся в Богемии, в Центральной и Восточной Европе, имела гораздо большую силу, чем принято думать. В Австрии, Венгрии, Трансильвании и Польше протестантские силы сохраняли в течение длительного времени довольно сильное влияние. В Польше во времена Гуситских войн ягеллонские князья сочувственно относились к идеям ранней Реформации; крайний индивидуализм польской шляхты помогал сохранять определенную веротерпимость (например, в течение нескольких веков к евреям в Польше относились с заметным уважением). Два Сигизмунда, просвещенные князья эпохи Возрождения, умели поддерживать баланс между многочисленными протестантскими сектами и не отличавшимися особой терпимостью прелатами Римско-католической церкви.

«Волна Реформации, – писал Дубовский, – пришла в Польшу с запада. Первый выдающийся польский поэт Рей сделался к старости кальвинистом; первый выдающийся писатель Оржеховский был священником, который женился и разругался со своим епископом. Одна за другой сессии парламента требовали, чтобы служба в церкви шла на польском языке, чтобы духовенство подчинялось гражданским законам и платило государству налоги, чтобы целибат для священников был отменен, чтобы обе религии имели общие права и была созвана Национальная церковная ассамблея. Сам король (Сигизмунд II) склонялся к поддержке реформаторов и, подобно Генриху VIII, поссорился с папой из-за своего развода. Тем не менее идея о создании Польской национальной церкви, которая могла бы придать этому государству силы, разбилась о рифы неограниченного индивидуализма поляков. Протестантское движение на польской почве сразу же раскололось на несколько сект, и даже гений одного из отцов Реформации, поляка Джона Лески, который прославился в истории фризского и английского протестантизма, не помог привести враждующие группы сектантов к согласию. В то же самое время конфликты с Русской православной церковью, с одной стороны, и лютеранской Пруссией – с другой, объединили польских католиков под знаменами общей веры. Символом окончательной победы католической контрреформации над протестантами в Польше стало принятие королем из рук папского нунция „Сборника указов Трентского собора“ (1564 г.). Вскоре после этого в стране появились иезуиты, этот авангард воинствующего католицизма, а хрупкий союз протестантских сект – Сандомирский указ о согласии (1570 г.) – не смог создать для столь дисциплинированной силы никакой преграды» (Дубовский).

Со времен архиепископа Газарии и Флорентийского собора Римско-католическая церковь не утратила своего интереса к восточным славянам. Иван IV после разгрома русских войск Стефаном Баторием, желая заручиться поддержкой папы римского, даже рассматривал вопрос о массовом обращении московитов в католическую веру.

Воодушевленные успехами контрреформации и поддержкой короля, которого поляки сравнивали с Филиппом II Испанским (без особых, впрочем, оснований), католические иерархи Польши поставили перед собой задачу обратить православное население юго-восточных провинций, попавшее в результате Люблинской унии под власть Польши, в католическую веру. Польские епископы считали себя людьми более высокой культуры и принадлежали к церкви правящего класса; наивные и невежественные православные священники не могли, конечно, сравниться в мудрости и преданности с дисциплинированными солдатами Игнатия Лойолы. Католическая церковь была также и церковью польских землевладельцев, но ни умелая пропаганда, ни мощь всей ее организации не смогли преодолеть упорства недоверчивых украинских крестьян.

В середине XVI в. православная церковь Русско-Литовского великого княжества находилась в совершеннейшем упадке. Она сосредоточила в своих руках крупные богатства, а некоторые монастыри владели обширными землями. Буйные и распущенные дворяне, используя влияние своих семей, приобретали целые епархии и аббатства. Типичным представителем этого класса стал епископ Луцкий Иона Борзобогатый («очень богатый»), который штурмом брал монастыри, пуская в ход артиллерию, и закрывал церкви до тех пор, пока не получал взятку. Не лучшим оказался и его преемник Кирилл Терлецкий, которого судили за убийство, изнасилование и разбой. Константинопольский патриарх отстранил от должности одного из киевских митрополитов за двоеженство. Многие представители высших слоев церкви, хотя и не совершали преступлений, проводили жизнь в кутежах и пьянках. Простые священники полностью зависели от своих помещиков, и если последние были католиками, а паства состояла из одних крестьян, то их положение оставалось очень тяжелым.

В многих случаях господин просто закрывал храмы или монастыри, расположенные на его земле, и забирал себе все их добро. При таких условиях положение сельского духовенства сделалось совершенно невыносимым. Только самые «последние из последних», голодные и невежественные, становились православными священниками, а в народе ходила поговорка, что «православного попа чаще встретишь в таверне, чем в храме».

Греческая православная церковь стала религией холопов, то есть крестьян, и дворяне русского происхождения, принявшие польский образ жизни и католичество, стыдились своей старой веры. Среди дворянства число приверженцев православия с каждым годом уменьшалось. Бывали, конечно, и исключения, но совсем немногочисленные. Православным остался литовский гетман Григорий Ходкевич; верность прежней вере сохранил и знаменитый на всю Польшу князь Константин Острожский. Он был одним из самых выдающихся и активных членов православной церкви и основал единственное в стране православное училище в городе Острог, где в 1580 г. была напечатана Библия на славянском языке. Но даже в древних семьях самой благородной генеалогии, где приверженность православию являлась освященной временем традицией (например, в сильной и богатой семье Вишневецких), в начале XVII в. молодежь начала обращаться в католичество. Иеремия Вишневецкий стал одним из самых непримиримых врагов православия; дочь Константина Острожского превратилась в ярую католичку и разрушила все, что создал отец. Песнь Мелетия Смотрицкого «Плач православной церкви», написанная по случаю смерти старого князя Константина, напоминает один из ирландских плачей XVIII в. о потерянной славе католических англо-кельтских лордов, хотя обилие цветистых восточных метафор лишает песнь очарования, присущего ирландскому произведению: «Где же дом князей острожских, откуда исходил свет древней веры? Где же другие сокровища этой короны, бесценные сапфиры и драгоценные алмазы, и вся слава великих княжеских русских домов?» После этого Мелетий перечислил имена наследников русских князей, которые отринули веру своих отцов, – это князья Вишневецкие, Слуцкие, Сангушко, Чарторыйские, Масальские и многие другие.

Молодое поколение русско-литовской аристократии и шляхты обращалось в католическую веру во время обучения в иезуитских школах, которые открывались по всей Литве, Подолии, Волыни и в западнорусских землях со времен Стефана Батория. Недостойный образ жизни верховных иерархов православной церкви, невежество и моральная деградация простых священников резко контрастировали с пропагандой духовного возрождения и строгой дисциплиной Римско-католической церкви во времена контрреформации. Сравнение было не в пользу православной церкви, и это оказало сильное влияние на умы нового поколения аристократов. Однако иезуитская пропаганда не оказала никакого воздействия на крестьян, казаков и городских ремесленников, поскольку она осуществлялась в школах и печатных изданиях.

Ряд руководителей католической церкви в Польше выдвигал идею союза двух церквей. Целью этого союза было подчинение высшего православного духовенства католической церкви и обращения в римскую веру части священников, которые могли бы повлиять на настроения городских и сельских жителей православных провинций страны. Казалось, что этот план будет успешно осуществлен, поскольку многие православные иерархи рассчитывали разбогатеть, а другие выступали за унию из-за желания исправить нравы своей церкви. Унию планировалось осуществить в умеренной, мягкой форме на основе решений Флорентийского собора 1439 г.; православная церковь должна была сохранить свои восточные обряды, а за священниками сохранялось право вступать в брак. Католиков интересовали не столько различия в догматах, сколько признание верховенства папы православными священниками и их паствой. Епископы, одобрившие унию, получали право заседать в сейме вместе с католическими прелатами, а все православные, признавшие ее, получали равные с католиками права на получение государственных должностей.

Указ об унии двух церквей, который в 1594 г. был представлен на рассмотрение короля Сигизмунда III и папского нунция в Кракове, был подписан четырьмя православными епископами. Киевский митрополит Михаил Рагоза, человек слабого характера, тоже склонялся к принятию унии. На следующий год папа Климент VIII официально признал Новую объединенную церковь и, желая увековечить это событие, приказал отчеканить медали с надписью «Rutenis receptis».

Казалось, что усилия католиков завершились успехом, но последующие события показали, что они рано радовались. Православная шляхта, возглавляемая князем Константином Острожским, выступила с протестами; среди жителей Львова, Вильно и Киева начались волнения, ибо здесь существовали возникшие на добровольной основе организации, называвшиеся братствами (это были союзы православных купцов и ремесленников), которые обладали значительными средствами.

По указу короля дело об объединении церквей передали на рассмотрение церковного собора в Бресте, состоявшегося в конце 1596 г. Но вместо того чтобы прийти к согласию, православные и униаты окончательно разругались. Еле-еле удалось избежать вооруженного конфликта, поскольку дворяне, поддерживавшие обе стороны, явились в Брест со своим войском и артиллерией. Православная церковь разделилась, и вскоре между униатами и приверженцами истинного православия началась непримиримая вражда. В ходе борьбы православная церковь духовно возродилась. В русскоговорящих православных людях пробудилось национальное сознание; появились православные ораторы и борцы за веру, которые обрели материальную поддержку и горожан, и крестьян. В конце концов даже униатская церковь, по словам Дубовского, «превратилась в крепость украинского сепаратизма против Польши», и все это произошло главным образом из-за нелиберальной узколобости иерархов польской церкви, которые даровали украинским прелатам привилегии своего класса и тем самым превратили униатскую веру в церковь простонародья, [борющуюся] против римского католицизма как религии правящего класса. Аристократы, отказавшиеся от восточного христианства, стали в большинстве своем католиками, а не униатами, углубив тем самым социальный и национальный раскол».

Уже в 1590 г. вспыхнуло мощное казацкое восстание против польских властей. Поляк по происхождению, авантюрист Кристофер Косинский убедил запорожцев последовать за ним, но не в набег на земли татар, турок или молдаван, как было принято в ту пору, а в поход против волынской шляхты, чтобы пограбить ее поместья и сжечь ее дома. Самым ужасным было то, что большое число крестьян, которые только назывались казаками, присоединились к Косинскому в его укрепленном лагере в Триполье. В это же время во многих частях Волыни и Подолии и за Днепром вспыхнули крестьянские восстания. Весь 1592 г. украинские крестьяне грабили и жгли барские поместья. На следующий год Косинский снова вторгся в Волынь, но на этот раз испуганные дворяне, православные и католики, взялись за оружие и под Житомиром старый князь Константин Острожский и Александр Вишневецкий разгромили казачье войско, убив 2 тысячи человек и захватив 25 пушек. Косинский был взят в плен, но его отпустили на свободу. Вскоре после этого он погиб, однако никто не знает как.

Восстание Косинского не приняло огромных масштабов и не привлекло внимания королевского двора, в особенности потому, что в нем не принимали участия «реестровые» казаки. Это были беспорядки, которые устроила необычно большая группа недовольных. Тем не менее они показали, что на Украине существуют люди, способные с оружием в руках выйти на борьбу с польскими помещиками.

В 1594 г. разразилась Долгая война, в ходе которой австрийцы, турки, трансильванский князь Сигизмунд Баторий и валашский господарь Михаил Храбрый втянулись в бессистемную, но кровавую четырехстороннюю борьбу. Это привело к новым восстаниям казаков, с более значительным числом участников.

У казаков появился новый лидер – Северин Наливайко, молодой офицер, служивший в войске князя Острожского. Он родился в обеспеченной семье, умел читать и писать и прославился как опытный артиллерист. Резня, которую устроили турецким гарнизонам и поселенцам в Валахии и Молдавии господари этих княжеств, Михаил Храбрый и Аарон Тиран, а также захват Сигизмундом Баторием Рущука, Силистрии и других городов на правом берегу Дуная, стали для казаков сигналом к истреблению турецких гарнизонов в городах Нижнего Днестра. Наливайко прислал в Запорожскую Сечь письмо, призывая казаков присоединиться к нему в Молдавии и начать священную борьбу против турок. Его призыв сделал больше, чем долгие переговоры императорского посла Эрика Лассоты, состоявшиеся ранее в том же году, и не только из Сечи, но из всей Киевской земли несколько тысяч казаков под руководством запорожского гетмана Григория Лободы отправились на Дунай бить турок.

Набеги на Молдавию имели для казаков особую притягательность. Они испытывали сочувствие к православным молдаванам, а частые стычки между соперниками, претендовавшими на троны двух румынских княжеств, давали прекрасную возможность пограбить. В 1577 г. казак Иван Подкова стал фактически господарем Молдавии. Полякам очень не нравилось вмешательство казаков в молдавские дела, поскольку это ухудшало их отношения с Портой, и Стефан Баторий, чтобы умиротворить султана, поспешил казнить Подкову.

Теперь 12 тысяч казаков пересекли реку Прут, разгромили турок у Сусеавы и заняли Яссы; их вмешательство, скорее всего, стало решающим фактором в великой победе Сигизмунда Батория над турками под Мантином и в разгроме Михаилом Храбрым Синан-паши в Бухаресте. Сигизмунд III рассердился, узнав о переговорах императора Рудольфа с Сечью; он опасался, что австрийские интриги поддерживают сопротивление, которое оказывает церковной унии православная аристократия, что в ту пору обсуждалась в Бресте.

Одаренный, но полубезумный император осуществлял сложную политическую игру. Ведя, с одной стороны, войну против турок с целью остановить их продвижение в Центральную Европу, закончившуюся в 1606 г. Цитватёрёкским миром, он пытался натравливать православных магнатов и казаков в Малороссии на католическую польскую династию и использовать блестящую, но ненадежную мощь Михаила Храброго Валашского против Баториев в протестантской Трансильвании. В то же самое время Михаил, ставший на несколько месяцев господином всех румынских земель, надеялся, что совместная угроза, исходившая от Бориса Годунова и украинских казаков, не позволит полякам вторгнуться в Молдавию, а противоречия между Габсбургами и мадьярскими магнатами помогут ему захватить Трансильванию (где в 1599 г. его казацкий телохранитель помог ему победить Шелленберга).

А тем временем поляки приступили к борьбе с казацкими бунтами. В 1596 г. на Брацлавщине вспыхнуло крестьянское восстание. Отряды Наливайко начали опустошать Волынь, сжигая польские и униатские поместья. Они полностью разорили земли одного из главных вдохновителей унии – печально знаменитого негодяя Кирилла Терлецкого, луцкого епископа. Как защитник православия и русскоговорящих крестьян, Наливайко пошел на север и взял города Слуцк, Бобруйск и Могилев, опустошая польские поместья и сжигая на своем пути все униатские церкви. В это же время Лобода и его казаки овладели Восточной Волынью и Киевской областью.

Помещики толпами бежали со своих новых земель на юго-востоке, а по всей стране распространялась паника. Тем временем небольшой польский отряд под командованием прославленного Жолкевского искал встречи с казаками. Наливайко стал отступать на юг, в сторону Умани, а потом повернул на север, надеясь соединиться с Лободой у Белой Церкви. Здесь казаки устроили табор – лагерь из повозок, за которыми они установили множество пушек, и Жолкевский после небольшой стычки вынужден был отступить навстречу приближавшемуся подкреплению.

Однако Наливайко и Лобода не нашли у местного населения той поддержки, какую они имели в Подолии и Волыни. Местные казаки, в основном относившиеся к числу «реестровых», решили не присоединяться к восставшим.

Наливайко и Лобода перешли на левую сторону Днепра и вступили в Переяславскую землю. Жолкевский гнался за ними. Местные крестьяне, опасаясь мести поляков, ушли вместе с казаками в степь, расстроив их боевые порядки и замедлив движение. Около 12 тысяч человек, включая женщин и детей, покинули свои дома, куда им было уже не суждено вернуться.

Жолкевский догнал казаков на реке Солонице, около Лубен, и окружил их лагерь, где разразился голод из-за огромного количества лишних ртов. Между Наливайко и Лободой вспыхнула ссора, в которой Лобода был убит. Запорожцы, желая отомстить за его смерть, согласились сдаться на условиях, предложенных Жолкевским. Они обещали выдать полякам Наливайко и всю его артиллерию, с тем чтобы оставшимся казакам разрешено было идти куда глаза глядят. Однако, получив 20 пушек и гетманский жезл (булаву), поляки набросились на сдавшихся украинцев и устроили резню. Погибло около 4 тысяч казаков и еще больше беглецов, ушедших за ними в степь, включая женщин и детей. Только 1500 казаков добрались до Сечи. Наливайко доставили в Варшаву и подвергли пыткам. Одна украинская легенда гласит, что его зажарили внутри медного быка, а другая утверждает, что его усадили на раскаленного добела железного коня. На самом деле его четвертовали во время заседания сейма в 1597 г.