Текст книги "Невидимая сила"

Реформы наталкивались на политическое сопротивление, и Ельцин начал сбиваться с курса. Когда осенью 1993 г. реакционное руководство Думы поставило под сомнение конституционные основы его президентских полномочий, он, опираясь на преданные ему воинские формирования, применил силу. Ельцин считал, что это единственно правильное решение, но заплатил за разгон Думы слишком высокую цену как политик и человек. Состоявшиеся в конце года новые парламентские выборы усилили влияние партии оголтелых националистов во главе с Владимиром Жириновским, а также возродившейся Коммунистической партии. Одинокий и подавленный, российский президент перестал заниматься текущими вопросами государственного управления. Он много пил, пытаясь заглушить физические страдания и боль от политического поражения.

В декабре 1994 г., накануне визита в Москву вице-президента Эла Гора, я отправил в Вашингтон телеграмму, в которой попытался описать сложную внутриполитическую ситуацию в стране[20]20
  1994 Moscow 35565, December 9, 1994, «Russia on the Eve of the Vice President's Visit.»


[Закрыть]. «Зимой в России трудно оставаться оптимистом, и царящие в обществе настроения почти столь же мрачны, как и само это темное время года», – писал я. Внешняя политика Ельцина нацелена на то, чтобы скрыть слабость страны и вновь заявить о российских прерогативах. «Порождаемая острым сожалением об утраченном статусе сверхдержавы и столь же острым ощущением, что Запад использует слабость России в своих интересах, – продолжал я, – наступательная внешняя политика стала одной из немногих тем, объединяющих русских, уставших от бесконечных споров о внутренней ситуации в стране. Ельцин полон решимости вернуть России статус великой державы и право на отстаивание своих интересов в так называемом ближнем зарубежье, то есть в соседних евразийских государствах – бывших республиках СССР.

Подчеркивая упорное стремление Ельцина и политической элиты страны усилить российское влияние на постсоветском пространстве, я указывал на растущую озабоченность России расширением НАТО. При этом я отмечал, что жесткие публичные высказывания Ельцина на эту тему осенью 1994 г. «служат наглядным свидетельством крайней озабоченности России пренебрежительным отношением к ее интересам в процессе реструктуризации европейских институтов безопасности».

В заключение я писал, что «медовый месяц в отношениях США и новой России, начавшийся сразу после распада Советского Союза, давно закончился». Когда рухнул СССР, Россия ступила на долгий путь переоценки ценностей. Этот путь оказался тернистым и сложным, сопряженным со множеством разочарований, поскольку люди менялись и политический курс колебался. Однако, пока страна шла по этому пути, возможность активного американо-российского сотрудничества после окончания холодной войны сохранялась. По моему мнению, важнее всего было «правильно расставить приоритеты в отношении множества проблем, связанных с нашей российской повесткой дня. Два года назад мы могли решить в своих интересах множество вопросов, всего лишь проявив минимальное уважение к чувствам русских. Теперь такой возможности нет».

Той зимой как-то вечером я зашел в гости к бывшему советскому дипломату, который теперь был на пенсии. Он был вдовцом и жил один в скромной квартире в центре города, погруженный в свои воспоминания. На стенах висели фотографии, сделанные во время его зарубежных командировок времен холодной войны. Мы, не торопясь, распивали бутылку водки, за окном гостиной тихо падал снег, а он рассказывал о своей работе. Этот человек не особенно скучал по советской системе, хорошо понимая, насколько она была неэффективна и бесчеловечна.

– Мы это заслужили, – сказал он. – Мы сбились с пути.

Он говорил, что, возможно, понадобится целое поколение, чтобы Россия вновь обрела уверенность в себе и собралась с силами, но можно не сомневаться, что рано или поздно это произойдет. У русских ни в коем случае не должно создаться впечатление, что американцы воспользовались их слабостью, когда от России отвернулась удача.

– Вспомните, что говорил Черчилль про великодушие победителей, – сказал старый дипломат. – Будьте великодушны, и вы об этом не пожалеете.

Наше посольство призывало к осторожному и взвешенному подходу к вопросу о расширении НАТО. Прежде чем всерьез обсуждать возможность официального принятия в НАТО Польши и других стран Центральной Европы, мы рекомендовали подумать о других формах сотрудничества с бывшими странами – членами Варшавского договора, а также, возможно, о новых «договорных отношениях» между НАТО и Россией. Мы подчеркивали целесообразность включения России в Контактную группу по Боснии, куда входили высокопоставленные европейские и американские дипломаты, занимающиеся урегулированием стихийно разгоравшегося конфликта в бывшей Югославии. Дипломатическое влияние России на Балканах было весьма ограниченным, но систематическое участие в работе Группы удерживало бы ее от соблазна начать вставлять палки в колеса. Кроме того, это была бы разумная инвестиция на будущее, когда стремление России к самоутверждению получит реальную опору. Мы также предлагали пригласить Россию присоединиться к «Большой семерке», куда входили ведущие западные игроки на мировой арене после холодной войны. Образование «Большой восьмерки» и налаживание прочных отношений с членами «Большой семерки» способствовали бы повышению статуса слабой и колеблющейся России и изменению отношения к ней в лучшую сторону.

Президент Клинтон сразу понял, как это важно. В своем выступлении в апреле 1993 г. он заявил: «Если реформы в России будут свернуты, то есть, если она вернется к авторитаризму, распадется и погрузится в хаос, мы столкнемся с серьезной угрозой. Мир не справится с теми же процессами, что и в бывшей Югославии, но в масштабах такой огромной страны, как Россия»[21]21
  William Jefferson Clinton, «Remarks to the American Society of Newspaper Editors,» Annapolis, Maryland, April 1, 1993.


[Закрыть]. Несмотря на различия в возрасте и политической культуре, а также на все перипетии американо-российских отношений 1990-х гг., Клинтона и Ельцина связывали удивительно теплые отношения. Эти президенты были высокого роста и крепкого сложения, оба прошли трудный путь к власти, не имея врожденных привилегий. Обоим выпало править в нелегкое смутное время. Строуб Тэлботт, опытный специалист по России и бывший сосед Клинтона по комнате в студенческом общежитии в Оксфорде, называл президента США «главной опорой России в американском правительстве»[22]22
  Strobe Talbott, The Russia Hand: A Memoir of Presidential Diplomacy (New York: Random House, 2002), 5.


[Закрыть]. Для Клинтона отношения с Россией и ее чудаковатым президентом всегда оставались одним из важнейших приоритетов, а Тэлботт занимался текущими вопросами в этой области в качестве главы вновь созданного Бюро Госдепартамента[23]23
  Видимо, автор имеет в виду Бюро по делам Европы и Евразии. – Прим. пер.


[Закрыть], отвечающего за политику в отношении России и других новых независимых государств – бывших советских республик.

Тэлботт и его российский коллега заместитель министра иностранных дел Георгий Мамедов умели преодолевать бюрократические и политические препоны. При этом оба они отлично понимали, насколько ограничены возможности другой стороны. Совместными усилиями им удалось создать тщательно выверенную архитектуру механизмов сотрудничества между США и Россией, нацеленную на упрочение партнерских отношений между двумя странами на основе если не реального, то хотя бы номинального равноправия. Движущей силой этого механизма была Комиссия «Гор – Черномырдин», возглавляемая вице-президентом Гором и премьер-министром Виктором Черномырдиным. Ее задачей было развитие межправительственных связей между Россией и США на постоянной основе. Первая, инаугурационная, сессия комиссии состоялась в сентябре 1993 г. в Вашингтоне. В дальнейшем заседания проходили дважды в год, попеременно в России и США. Комиссия росла, со временем в ее составе насчитывалось уже восемь различных комитетов, каждый из которых возглавляли сотрудники либо руководители ведомств, соответственно, с американской и российской стороны. Работа комиссии внесла весомый вклад в укрепление сотрудничества между Россией и США по широкому кругу вопросов – от проблем окружающей среды до космоса. Между Гором и Черномырдиным установились тесные рабочие отношения. Они были совершенно разными людьми – молодой амбициозный политик из Теннесси, любитель вдаваться в технические детали, и немолодой аппаратчик, известный весьма оригинальной манерой выражать свои мысли. Тем не менее их неформальные беседы на полях заседаний комиссии часто оказывались очень продуктивными, и Черномырдин постепенно завоевал на Западе репутацию надежного делового партнера – во всяком случае по меркам старой советской школы.

Постсоветский переходный период нанес всем механизмам международного сотрудничества России серьезный и трудновосполнимый ущерб. Интерес к России в мире существенно ослабел, система международных связей разрушилась. Лидеры зарубежных стран демонстрировали все меньше стремления к встречам с российским руководством и не спешили с визитами в Москву. Чем хуже становилось состояние здоровья президента, чем больше падало его политическое влияние и чем меньше внимания уделялось ему и его стране, тем сильнее Ельцин стремился воспользоваться случаем и доказать, что еще способен на решительные действия, на политический шаг, который мог бы объединить Россию. Явным поводом для этого была необходимость восстановления авторитета Москвы в отбившихся от рук российских регионах, и прежде всего в самом строптивом и дерзком из них – Чечне. Это была соблазнительная цель. Учитывая историю чеченского сопротивления России, пробуждающую в русской душе самые неприятные и страшные воспоминания, Чечня, по мнению Ельцина, в тот момент как нельзя лучше подходила для использования политики сильной руки. В 1994 г. напряженность в Чечне и вокруг нее начала нарастать, и наше посольство сообщило в Вашингтон о знаках замаячившей на горизонте опасности. Мы писали: «Ельцину пока никак не удается окончательно договориться с политиками в регионах. Один неверный шаг в Чечне, одном из самых непокорных регионов, – и будет разрушено практически все, что было сделано ранее в этом направлении»[24]24
  1994 Moscow 27483, September 22, 1994, «Yeltsin and Russia on the Eve of the Summit.»


[Закрыть]. Этот неверный шаг не заставил себя ждать.

* * *

Все годы, что я работал в России, меня живо интересовал Северный Кавказ. В разное время я побывал в каждой из пяти автономных республик этого региона, которые в XIX в. постепенно вошли в состав растущей и набирающей мощь Российской империи. Силуэты заснеженных пиков Кавказских гор, вырисовывающиеся на юге, дикая красота природы – ничего подобного я не встречал больше нигде на бескрайних российских просторах. Здесь проживали в основном мусульмане, по большей части бедные. Это был один из немногих регионов России, где численность населения продолжала расти. Как и вообще все горцы, кавказцы не отличались покорностью.

Самым непокорным народом – во всяком случае по мнению русских – были чеченцы. В XIX в. они почти 50 лет упорно боролись за независимость, сражаясь с царской Россией. Во время Второй мировой войны, опасаясь, что чеченцы станут на сторону нацистских захватчиков, Сталин безжалостно депортировал из Чечни практически все население – около 400 000 мужчин, женщин и детей – в Казахстан. Эти люди смогли вернуться на родину только лет через 10 после войны. К старым обидам на Россию, уходящим корнями в историю, добавились новые. Когда Советский Союз распался, а Москве, занятой борьбой за реформы, стало не до регионов, Чечня оказалась предоставленной самой себе. В республике начали назревать сепаратистские настроения. Народ был готов поддержать безудержные амбиции своего первого избранного президента Джохара Дудаева, в недавнем прошлом советского генерал-майора ВВС. Непредсказуемый и заносчивый Дудаев то объявлял республику квазинезависимым государством, то опровергал собственные заявления, называя себя патриотом России. Он вел себя скорее как главарь шайки головорезов, чем как революционер, и правил, манипулируя влиятельными чеченскими кланами и опираясь на многочисленные созданные им преступные группировки.

На самом деле в начале 1990-х гг. в Чечне происходило почти то же самое, что и во многих других регионах России, – разве что масштабы беззакония были более значительными. Вместе с тем по существу Чечня по-прежнему оставалась частью Российской Федерации. Российско-чеченская граница была открыта, из республики свободно текли в Россию нефть и газ, а скудные пенсии чеченским пенсионерам выплачивались из федерального бюджета. Популярность Дудаева в республике вскоре начала падать. Его головорезы были заняты исключительно самообогащением, местные органы власти постепенно атрофировались. Демонстративное неповиновение Дудаева раздражало Ельцина, постоянно напоминая ему о собственной неспособности утвердить свою власть. Столкновение таких одинаково самолюбивых, импульсивных и не склонных к компромиссу лидеров, как Ельцин и Дудаев, не могло не привести к самым трагическим последствиям[25]25
  Tom De Waal, «Chechnya: The Breaking Point,» in Chechnya: From Past to Future, ed. Richard Sakwa (London: Anthem Press, 2005), 187.


[Закрыть]. До обоих доходили оскорбительные заявления другой стороны, оба обвиняли друг друга во всех грехах. Дудаев упирал на то, что русские десятилетиями ущемляли права чеченского народа, а Ельцин эксплуатировал распространенное в народе представление о чеченцах как о заклятых врагах русских.

Усталый и лишенный поддержки народа, Ельцин все больше полагался на свое ближайшее окружение, то есть на консервативно настроенных силовых министров и собутыльников, чье влияние «при дворе» намного превосходило их профессиональную компетентность. Они уверяли Ельцина, что, усмирив Дудаева, он решит сразу три задачи: докажет способность контролировать ситуацию, обойдет с флангов своих противников-националистов и продемонстрирует широкой международной аудитории, что Россия, пережив момент слабости, начала возрождаться. Летом 1994 г., подстрекаемый ближайшими помощниками, Ельцин предпринял ряд серьезных попыток заставить Дудаева отказаться от политики неповиновения.

Все эти усилия провалились самым позорным для России образом. Отстранить Дудаева от власти при помощи чеченской оппозиции не удалось. Предпринятая после этого, в ноябре, неуклюжая попытка вмешаться в ситуацию в Чечне при поддержке российских войск также закончилась неудачей. Чеченцы заплатили военнослужащим, привлеченным для проведения операции, и те в последний момент разбежались. Несколько российских солдат были захвачены в плен, их показали по телевидению, заставив пройтись строем перед камерами. Не исключено, что тогда еще оставался шанс приструнить Дудаева, влияние которого в Чечне все больше ослабевало, и в конце концов добиться приемлемого соглашения между Чечней и Российской Федерацией. Но Ельцин, которого неудачи только раззадорили, решил пойти ва-банк и в начале декабря отдал приказ о полномасштабном военном вторжении в республику. Министр обороны Павел Грачев заверил его, что российская армия легко справится с чеченским сопротивлением. Но он глубоко заблуждался.

Игнорируя рекомендации многих высокопоставленных военных, Грачев послал в Грозный три колонны бронетехники. Подготовка личного состава была плохой, командование – бездарным. В ходе жестоких боев в черте города формированиями Дудаева, которыми командовал Аслан Масхадов, в прошлом полковник Советской армии, были уничтожены сотни российских военнослужащих, остальные обратились в бегство. Получивший отпор разъяренный Грачев пустил в ход бомбардировщики и артиллерию, твердо намереваясь, как он выразился, «не оставить в городе камня на камне». В течение следующих нескольких недель Грозный беспрерывно подвергался бомбовым и артиллерийским ударам. Удары с воздуха в основном наносились с большой высоты, из-за зимних туманов цели просматривались плохо. Результаты были ужасающими – огромные жертвы среди мирного населения, среди которого было много этнических русских. В основном это были пожилые люди, проживавшие в центральных районах города и не имевшие возможности покинуть Чечню.

В канун Нового года была возобновлена наземная операция. К концу февраля 1995 г. бóльшая часть чеченских формирований была вытеснена из города. Грозный лежал в руинах, множество мирных жителей погибло. Само вторжение российских войск в Чечню и жестокость, проявившаяся в ходе военных действий, широко освещались в российских СМИ, тогда еще в основном независимых.

Посол Пикеринг поручил мне разобраться в ситуации в Чечне и представить свои соображения Вашингтону. 11 января 1995 г. я отправил туда телеграмму, озаглавленную «Разбор обломков кораблекрушения: Чечня и будущее России», в которой изложил наши предварительные выводы[26]26
  1995 Moscow 883, January 11, 1995, «Sifting Through the Wreckage: Chechnya and Russia's Future.»


[Закрыть]. «Чеченский кризис… уже продемонстрировал слабость российского государства и роковые недостатки его первого демократически избранного президента», – писал я. Мы пытались понять, каковы будут последствия произошедшего для будущего российских реформ и не приведет ли оно к усилению сепаратистских настроений в других российских республиках. Нас поразила бездарность российских военных. Грубые ошибки, допущенные во время первого наступления на Грозный, продолжал я, «могут привести к тому, что русские, особенно представители элит, поставят под сомнение компетентность Бориса Ельцина и его способность управлять страной», причем даже с большей вероятностью, чем «жертвы среди мирного населения, которые так потрясли либеральную московскую интеллигенцию».

Далее я писал, что в последние месяцы Ельцин и его советники совершили целый ряд серьезных просчетов, постепенно увязая в конфликте. При этом каждое последующее ошибочное стратегическое решение влекло за собой новое, еще более неудачное. «Парадоксально, но факт: именно ослиное упрямство Ельцина, которое раньше помогало ему добиваться выдающихся побед, теперь может привести к поражению», – указывал я. Пытаться вернуть утраченный ореол героизма было уже поздно, но Ельцин (учитывая, что его здоровье было еще не полностью разрушено) все еще мог сохранить достаточно власти, чтобы двигаться вперед. Судя по всему, российский президент еще пользовался поддержкой политических элит в регионах, где чеченский кризис не вызвал такого резонанса, как в столице. События в Чечне стали суровым испытанием на преданность и для военной дисциплины, хотя до открытого неповиновения пока не дошло.

В то же время для российской внешней политики Чечня стала настоящей катастрофой, раной, которую Россия нанесла себе сама и постоянно растравляла. Последствия для России могли быть разные, но все они были одинаково плохи. Стране грозила «международная изоляция; Россия продемонстрировала свою слабость и бывшим советским республикам, в которых хотела укрепить свое влияние, и другим региональным игрокам, внимательно наблюдающим за ситуацией в стране, в том числе Ирану, Китаю и Турции; кроме того, чеченский кризис играет на руку бывшим странам Варшавского договора, стремящимся ускорить процесс расширения НАТО». Позиция Москвы в отношении США и их союзников стала более жесткой. «Представители практически всех политических течений в России уже сильно опасаются, что Запад использует слабость России в своих интересах. Надо полагать, что печальный опыт поражений в Чечне только усилит эти опасения», писал я.

Позиция Вашингтона в отношении Москвы также ужесточилась. Президент Клинтон потерпел сокрушительное поражение на промежуточных выборах в ноябре 1994 г., проиграв вновь набирающим влияние республиканцам, поставившим под сомнение многие его подходы к внешней политике, в том числе на российском направлении. Администрация сначала сочувствовала Ельцину, попавшему в затруднительное положение в Чечне. Вице-президент Гор даже как-то сравнил чеченскую кампанию с Гражданской войной в США, а госсекретарь Кристофер назвал чеченский кризис «внутренним делом России»[27]27
  Interview with Secretary Christopher, MacNeil/Lehrer NewsHour, PBS, November 13, 1994.


[Закрыть]. Пикеринг упорно пытался убедить Вашингтон в ошибочности такого суждения, но позже с некоторым разочарованием заметил, что «вопрос о том, сами ли русские отчасти спровоцировали кризис или нет, почти никого не интересовал»[28]28
  Thomas Pickering, Oral History Interview, Association for Diplomatic Studies and Training, April 18, 2003.


[Закрыть].

Поскольку столкновения в Чечне продолжались и весной 1995 г., позиция администрации наконец изменилась. В конце марта в Женеве Кристофер предупредил об этом министра иностранных дел Андрея Козырева, назвав чеченскую войну «безрассудной авантюрой» и «трагической ошибкой». Одновременно Конгресс настаивал на прекращении или сокращении объемов помощи России, которые достигали почти миллиарда долларов в год. Хотя Белому дому удалось заблокировать это решение, мы, исходя из ситуации в Москве, попытались объяснить, что США не должны «переоценивать значение своей помощи России. Многие российские политики, включая сторонников реформ, не упустят возможности сказать нам: "Забирайте вашу помощь и убирайтесь вон!"»[29]29
  1995 Moscow 5788, February 22, 1995, «Yeltsin and Russia Totter On.»


[Закрыть]

Из-за событий в Чечне авторитет Ельцина, и без того уже подорванный, продолжал ослабевать. В июне 1995 г. дерзкий чеченский командир Шамиль Басаев повел группу повстанцев в соседний Ставропольский край, на юго-востоке граничащий с Чечней. При помощи взяток чеченцы легко просочились через российские командно-пропускные пункты, а когда деньги кончились, Басаев и его боевики захватили больницу в Буденновске, взяв в заложники около 1600 человек. Во время захвата больницы Ельцин летел в Канаду, в Галифакс, на саммит «Большой семерки». Вместо того, чтобы немедленно вернуться в Москву, он поручил урегулировать кризис премьер-министру Черномырдину. Тот вел напряженные переговоры с Басаевым напрямую, по телефону. Премьер-министр согласился с предложениями Басаева и позволил ему и боевикам уйти из Буденновска в Чечню с сотней заложников при условии освобождения последних после завершения операции. Как только Басаев беспрепятственно добрался до горных районов к югу от Грозного, он немедленно освободил пленников, которые обеспечивали ему безопасное отступление. Мы сообщили в Вашингтон, что «некоторые представители российского правительства поначалу считали, что события в Буденновске сыграют им на руку в Галифаксе, так как убедят критиков на Западе в правильности линии поведения Ельцина в Чечне. Но на деле захват заложников обернулся страшным позором, свидетельством отсутствия поддержки ельцинского руководства и его непоследовательности, а также новой демонстрацией слабости России»[30]30
  1995 Moscow 19971, June 26, 1995, «Coping with Uncertainty: Russia on the Eve of the Vice President's Visit.»


[Закрыть].

Кровопролитные столкновения в Чечне то продолжались, то ненадолго затихали до лета 1996 г., когда стороны наконец договорились о прекращении военных действий на более длительный срок. Несколько лет спустя конфликт разгорелся вновь, предоставив Владимиру Путину возможность восстановить престиж российского руководства, но та первая жестокая война, оставившая глубокий след в российской политике, еще много лет будет влиять на отношения России с остальным миром.

* * *

Жестокость и хаос чеченской войны сильнее всего затронули наше посольство в связи с трагической историей Фреда Куни. Я встречался с этим человеком всего один раз, в Москве, когда в конце февраля 1995 г. он приезжал к послу Пикерингу. Это был гигант под два метра ростом. Он носил ковбойские сапоги, говорил негромко, с тягучим техасским выговором, и буквально источал уверенность в себе. В нем был какой-то особый магнетизм. Куни уже получил международное признание как эксперт по гуманитарной помощи. Этот «повелитель бедствий», как его называли, успел поработать в самых опасных регионах планеты, от Биафры до Ирака. Совсем недавно он трудился под бомбами в Сараево, помогая оказавшемуся в осаде местному населению восстанавливать водоснабжение.

Куни рассказал Пикерингу, что совсем недавно вернулся из двухнедельной поездки по Чечне. Эксперт побывал в Грозном и других осажденных городах и поселках, действуя от имени Джорджа Сороса и его фонда. Он нарисовал удручающую картину. Особенно его беспокоило тяжелое положение 30 000 гражданских лиц, главным образом пожилых людей, среди которых было много этнических русских, оказавшихся в эпицентре боев в южной части Грозного. Эти люди жили в сожженных зданиях и бомбоубежищах, многие болели воспалением легких. Чтобы не стать мишенью для российской артиллерии, они не разводили огня и питались в основном сырыми продуктами. Кровопролитные бои продолжались, и гуманитарные конвои не могли добраться до южных районов Грозного. Куни сказал, что люди, оказавшиеся там в ловушке, «мрут как мухи»[31]31
  1995 Moscow 6176, February 24, 1995, «Ambassador's Meeting on Chechnya with Disaster Relief Expert.»


[Закрыть]. Он также проинформировал посла о своих контактах с местными чеченскими командирами и российскими военными и сообщил, что приблизительно через месяц планирует снова отправиться в Чечню. Пикеринг поблагодарил Куни за ценную информацию, а тот, в свою очередь, выразил готовность и дальше держать посла в курсе дела.

Куни вернулся в Чечню 31 марта. Он надеялся добиться разрешения для гуманитарных организаций работать в Грозном, чтобы вывезти оказавшихся в ловушке гражданских лиц в безопасное место и наладить поставки гуманитарной помощи. Эксперта сопровождали двое врачей из Российского Красного Креста, переводчик и водитель-чеченец. Сначала они направились в занятое чеченцами село Бамут к юго-западу от Грозного, где, как считалось, находился штаб Дудаева. Когда Куни и его команда добрались до Бамута, оказалось, что Дудаева там нет. Они собирались двинуться на восток, но, судя по всему, 4 апреля на окраине села Старый Ачхой их задержали, угрожая оружием, представители чеченских спецслужб. Позже в тот же день водитель группы объявился в Ингушетии и передал короткое сообщение от Куни. Эксперт сообщал, что взят под стражу, но у него «все окей» и он надеется скоро вернуться. Это было последнее сообщение от него. Ни от Куни, ни от российских врачей, ни от переводчика больше вестей не было.

В последующие четыре месяца все силы посольства были брошены на поиски Фреда Куни. В конечном счете потребовалось даже личное участие президента Клинтона. Наши усилия, предпринимаемые от его имени, укладывались в рамки одного из важнейших направлений работы американских дипломатов за рубежом. Однако лишь редкие случаи такого рода требовали такой серьезной и напряженной работы, как поиски Куни.

Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем. Ходили слухи, что Куни и его коллеги все еще живы, что их держат где-то плену в суровой воюющей Чечне. Координировать работу посольства по поискам эксперта Пикеринг поручил мне. Мы снова и снова пытались добиться от высокопоставленных российских чиновников какой-либо информации и помощи в розыскных мероприятиях. Те кормили нас обещаниями, но почти ничего не предпринимали. Наши возможности контактов с чеченской стороной были ограничены, но мы упорно работали, чтобы наладить доступ к информации через посредников в правительстве Ингушетии. Той весной и летом сын Куни, его брат, а также несколько сотрудников и руководителей Фонда Сороса провели там немало времени и не раз отважно выезжали в Чечню, пытаясь связаться с лидерами мятежной республики.

Мы открыли в Ингушетии неофициальное представительство, где работали несколько моих коллег, постоянно сменяющих друг друга. В мае президент Клинтон поднял вопрос об исчезновении Куни на встрече с Ельциным, а в июне тот же вопрос поставил вице-президент Гор во время своего визита в Москву. Я ездил на Северный Кавказ дважды, и оба раза подолгу беседовал с президентом Ингушетии Русланом Аушевым. Тот уверял, что и сам он, и его правительство «работают не покладая рук», пытаясь найти Куни[32]32
  1995 Moscow 19896, June 26, 1995, «Ingush and Chechen Views on the Fred Cuny Case.»


[Закрыть]. «Мы вдоль и поперек прочесали Чечню и даже часть территории Грузии, поскольку ходили слухи, что Куни увезли туда, – сказал мне Аушев. – К сожалению, слухи не подтвердились»[33]33
  Там же.


[Закрыть].

Однажды мы получили сообщение, что в больнице контролируемого чеченскими боевиками села Шатой, расположенного на значительном расстоянии от Грозного, к югу, в предгорьях Кавказа, обнаружен труп человека, внешне похожего на Куни. Филип Ремлер, американский дипломат, представитель миротворческой миссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Грозном, вызвался съездить в Шатой и проверить полученную информацию. Белый флаг, развевающийся над лобовым стеклом автомобиля с эмблемой ОБСЕ, не помешал российскому танкисту выпустить по нему несколько снарядов.

В крошечной больнице в селе Шатой Филип обратился за помощью к местному врачу – почти полностью разложившийся труп нужно было изъять, чтобы провести опознание. Сгущались сумерки, и электрические лампочки в импровизированной прозекторской едва мерцали. По спутниковому телефону Филип связался со мной в Москве. Сверяясь с медицинской картой Куни, предоставленной нам его семьей, я описал особые приметы эксперта, включая хирургический металлический штифт в берцовой кости. Филип говорил тихо, в трубке были слышны звуки выстрелов из российских орудий. Он сообщил, что человек, чей труп он сейчас исследовал, был, как и Куни, высокого роста. Следы разложения не позволили обнаружить наличие у покойного других особых примет, но штифта в берцовой кости не было. Это был не Куни.

В августе, после того, как были отработаны все версии исчезновения Куни, команда, занимающаяся поисками, пришла к заключению, что Фред, скорее всего, был убит в начале апреля чеченскими боевиками на западе Чечни, вскоре после его задержания в Старом Ачхое. Члены его семьи выступили на пресс-конференции в Москве и прекратили поиски. Посольство заняло ту же позицию по вопросу о его судьбе Фреда Куни, что и его близкие. В телеграмме, отправленной в Вашингтон, мы, опираясь на информацию из различных источников в Ингушетии и Чечне, полученную в ходе продолжавшихся четыре месяца розыскных мероприятий, написали, что «подозреваем (хотя и не можем доказать), что перед последней поездкой Фреда Куни в Чечню агенты российских спецслужб намеренно распространяли слухи, разжигающие подозрения чеченцев в отношении эксперта»[34]34
  1995 Moscow 26910, August 23, 1995, «Cuny Case.»


[Закрыть].

Мы полагали, что ложная информация «фабриковалась и распространялась» агентами ФСБ – российской преемницы КГБ СССР. По нашему мнению, «ФСБ была осведомлена о предыдущих поездках Куни в Чечню» и его встречах с чеченским полевым командиром Масхадовым. В марте в западных районах Чечни циркулировали слухи, что оба врача из Российского Красного Креста, сопровождавшие Куни, были агентами ФСБ. У этой организации было достаточно причин для развязывания кампании по дезинформации, учитывая эскалацию напряженности в Чечне в те месяцы и желание дискредитировать чеченских боевиков. При этом мы указывали, что кампания по дезинформации «необязательно координировалась из Москвы (не похоже, что работа ФСБ вообще тщательно координировалась – хотя бы потому, что иначе Россия не попала бы в Чечне в такую тяжелую ситуацию)».

После четырех месяцев кропотливого труда мы пришли к очевидному заключению: Куни, судя по всему, стал жертвой двух спецслужб – чеченской и российской. Федералы заманили его в ловушку, а чеченцы нажали на курок.