Текст книги "Заблуждения толпы"

Как повелось с Иоахима, тяжелые времена обильно плодили мистицизм чисел и апокалиптическую арифметику. Английский дипломат Джон Пелл писал в 1655 году: «Некоторые из тех, кто слышал, будто язычество было обречено кануть в безвестность в 395 году, с каковых пор в Римской империи не осталось ни одного языческого храма, легко воспримут ту мысль, что нужно прибавить это число к знаменитому числу 1260; полученный сложением год, 1655-й, должен ознаменовать собою, следовательно, начало апокалиптической эпохи. Другие делают ставку на 1656 год, потому что, складывая годы жизни патриархов из пятой главы книги Бытие, они насчитывают 1656 лет от сотворения мира до потопа и отсюда делают вывод, что пришествие Христа произойдет в следующем году, ибо все должно быть как во дни Ноя. Третьи намерены ждать еще три или четыре года – в надежде, что 1260 лет следует отсчитывать от смерти Феодосия Великого и разделения Римской империи между его сыновьями. Нет нужды удивляться, если найдутся и те, кто через одиннадцать лет с сего дня выкажет фатальную приверженность числу 666 [имеется в виду 1666 год. – Авт.]»¹³⁸.

Пуританин по имени Эсцендинг [60]60
  Тоже «значимое» имя, означающее «Вознесшийся». – Примеч. перев.


[Закрыть] Эванс составил самую, пожалуй, нелепую из числовых схем того времени. Одним из ключевых элементов эсхатологии пятых монархистов выступал «небольшой рог» из библейской книги пророка Даниила [61]61
  Дан 8:9: «От одного из них вышел небольшой рог, который чрезвычайно разросся к югу и к востоку и к прекрасной стране». – Примеч. ред.


[Закрыть], под которым, вероятно, подразумевался Антиох Епифан [62]62
  Сирийский царь из династии Селевкидов, «гонитель евреев», при котором восстали иудеи и начались Маккавейские войны. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Большинство пятых монархистов видело в «небольшом роге» короля Карла I, что чрезвычайно злило Эванса, стойкого сторонника покойного монарха и его архиепископа Уильяма Лода. По мнению Эванса, имя последнего явно указывало на дату апокалипсиса: сумма римских цифр имени архиепископа (VVILLIaM LaVD) равнялась 1667 году [63]63
  Строчное a в имени архиепископа, не имевшее числового аналога в римской нумерации, наделялось, как считал Эванс, нулевой ценностью. Среди множества монарших обязанностей как помазанника Божьего существовала и способность исцелять от золотухи наложением рук; после реставрации Стюартов Карл II вознаградил Эванса за верность тем, что милостиво дотронулся до его изъеденного этой болезнью носа. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Человек совсем иных убеждений, Исаак Ньютон тоже уделял немало времени и сил толкованию апокалиптического Писания (после его кончины все статьи были изданы в томе под общим названием «Размышления о пророчествах Даниила и Откровения Святого Иоанна»), но мудро воздерживался от предсказания даты Второго пришествия¹³⁹.

Быть может, известнее всего оказалось вычисление, проделанное проповедником по имени Генри Арчер, который в 1642 году опубликовал трактат «Личное правление Христа на Земле»: на пятидесяти восьми страницах объяснялось, что растоптанный зверь из видения Даниила символизирует четыре монархии – ассирийскую / вавилонскую, мидийскую / персидскую, греческую и римскую. Грядущая Пятая монархия будет монархией Христовой (отсюда и название пуританского движения). По подсчетам Арчера, Второе пришествие должно произойти либо в 1666-м, либо в 1700 году. Такая схема вполне укладывалась в традицию протестантского богословия; сам Лютер трактовал четвертую монархию из книги Даниила и библейского зверя как олицетворение папства¹⁴⁰.

Многие пятые монархисты активно участвовали в гражданской войне, подвизались в парламенте и оставались заметными фигурами при протекторате Кромвеля. Они воспринимали себя как пассивных зрителей неминуемого возвращения Христа; в ходе гражданской войны среди них более всего отличился Томас Харрисон (Гаррисон), дослужившийся до чина генерал-майора, выказавший немалое мужество и талант военачальника член парламента и сторонник социальных реформ.

Большинство пятых монархистов подобно Харрисону ратовало за изменения посредством законных мер, но незначительное меньшинство, ярким представителем которого являлся неистовый проповедник Кристофер Фик, призывало общественность к насильственной революции, которая приведет к власти милленаристскую теократию «святых», элиту благочестия, то есть их самих¹⁴¹.

Все начиналось хорошо для пятых монархистов, воевавших в «армии нового образца» и подобно опять-таки Харрисону достигших командных постов: в 1648 году Кромвель разогнал парламент Охвостья, но позднее не выказал ни желания, ни охоты принять политические и теологические требования радикальных пуритан. Краткий союз распался. Пятые монархисты достигли пределов своего могущества в недолговечном «голом парламенте» 1653 года. С его роспуском и последующим учреждением диктаторского протектората отношения между Кромвелем и пятыми монархистами неуклонно ухудшались. Кромвель периодически сажал в тюрьму многих пятых монархистов, в том числе Харрисона, но в целом он, как правило, проявлял осторожность в общении с былыми союзниками и никого из них не казнил за милленаристские убеждения. Например, в 1654 году Харрисон, кандидат в новый парламент протектората сразу от восьми различных округов, составил петицию, в которой содержался призыв к восстановлению «состояния полной свободы». Кромвель выступил против, заключил Харрисона под стражу – а затем через несколько дней отпустил, мягко укорив за безрассудство¹⁴².

По словам историка П. Г. Роджерса, Кромвель относился к пятым монархистам «как к непослушным, заблудшим детям, которых наказывают против воли, но которых не держат в заточении ни дня дольше необходимого»¹⁴³.

С реставрацией Карла II в апреле 1660 года удача окончательно отвернулась от «людей пятой монархии». Новый король воспринимал их с предубеждением и намеревался мстить. Особого внимания удостоился Харрисон, который ранее охранял заключенного в тюрьму Карла I, а позже играл заметную роль на суде, приговорившем низвергнутого монарха к смертной казни. Спустя полгода состоялся суд короны над Харрисоном и его соратниками-цареубийцами, среди которых были и другие пятые монархисты. Большинство осудили на смерть, Харрисон пошел на плаху первым, и ему поведали, что его «доставят на телеге к месту казни; там повесят за шею, потом еще живого снимут, извлекут внутренности из тела, далее, на глазах так же живого, сожгут их на костре, после чего отсекут голову, а тело четвертуют и избавятся от него по усмотрению Его величества»¹⁴⁴.

Мемуарист Сэмюел Пипс, который присутствовал и на обезглавливании Карла I, записал 13 октября¹⁴⁵:

«…я отправился на Чаринг-Кросс, на казнь генерал-майора Гаррисона; его должны были повесить и четвертовать; когда толпе продемонстрировали его голову и сердце, он улыбался во весь рот – как и любой бы на его месте. При виде головы казненного толпа издала радостный вопль» [64]64
  Здесь и далее перевод А. Ливерганта. – Примеч. ред.


[Закрыть].

В этом случае король повелел провезти голову и четвертованные останки Харрисона по всему городу. Двумя днями позже Пипс присутствовал на казни другого видного пятого монархиста, Джона Кэрью¹⁴⁶, которого «повесили и четвертовали на Чаринг-Кросс; но его тело, по милости небес, выставлять не стали» [65]65
  В Англии ранее семнадцатого столетия самое суровое наказание предусматривало эмаскуляцию (лишение мужского достоинства) заживо заодно с отсечением конечностей, и эта кара не считалась обязательной для тех, кто покушался на жизнь венценосных особ. Потрошение заживо вычеркнули из списка казней только в 1814 г., но палачи уже в середине восемнадцатого столетия старались смягчить наказание, предварительно удушая осужденных на виселице. Четвертование тоже вышло из употребления на практике, но запретили его официально лишь в 1870 г. – Примеч. автора.


[Закрыть].

На протяжении нескольких лет действовала небольшая группа пятых монархистов во главе с бондарем Томасом Веннером, пребывавшая в убеждении, будто народная поддержка их усилий достаточно велика для того, чтобы спровоцировать Второе пришествие посредством вооруженного восстания. Более рассудительные пуритане вроде Харрисона считали Веннера радикалом, и он оправдал это мнение в апреле 1657 года, когда был раскрыт спланированный им заговор.

Продемонстрировав привычную терпимость, Оливер Кромвель просто заточил Веннера и его соратников в лондонском Тауэре; после смерти Кромвеля его сын Ричард выпустил несостоявшихся заговорщиков на свободу менее чем через два года заключения. После реставрации Карла II и казни Харрисона и других пятых монархистов, причастных к убийству Карла I, группа Веннера решила, что настала пора действовать. В декабре 1660 года один из пьяных сообщников Веннера похвастался некоему человеку по имени Холл, что ему предстоит «славное дельце» (речь шла о Втором пришествии). Когда Холл уточнил, что имеется в виду, ему ответили: «Мы стащим Карла с его трона… ведь править должны святые». Холл незамедлительно сообщил об этой похвальбе властям, затем удостоился чести быть принятым королем, и тот повелел арестовать всех пятерых недавно освобожденных пятых монархистов.

Веннер и его группа приблизительно из пятидесяти соратников сумели избежать ареста и приступили к исполнению своего замысла в ночь на 6 января 1661 года (дату выбирали так, чтобы городская стража напилась на пирушке Двенадцатой ночи [66]66
  В европейской традиции Рождество празднуется двенадцать дней, и Двенадцатую ночь отмечают в последний вечер двенадцатого дня, накануне Богоявления. – Примеч. перев.


[Закрыть]). Заговорщики ворвались в собор Святого Павла, оставив снаружи дозорного, который тут же застрелил случайного прохожего, – тот на вопрос, кому он верен, признался в лояльности короне. Тем самым заговор был раскрыт, прискорбно малочисленные силы Веннера погнали по лондонским улицам «обученные банды», как называли тогда городское ополчение, к которым позже присоединились королевские солдаты. Целых три дня люди Веннера, значительно уступавшие численностью противнику, вели все более отчаянные и жестокие бои в городе.

В дневниковой записи от 10 января Сэмюел Пипс лаконично писал:

«Эти фанатики, которые ускользнули от всех обученных банд на своем пути и обратили в бегство королевскую гвардию, убили почти двадцать человек, дважды прорывались через ворота Сити средь бела дня, когда весь город был при оружии, – причем числом их всего не более 31 человека. А мы верили (потому что видели их едва ли не всюду, и в Сити, и в Хайгейте два или три дня подряд, и в других местах), что их по меньшей мере 500 человек. Нечто почти неслыханное – чтобы столь малочисленная компания осмелилась причинить столько вреда. Они кричали: «Царь Иисус и головы на воротах!» Немногие из них получат пощаду, разве что те, кого уже схватили и оставили в живых; они все ждут, что Иисус спустится с небес и воцарится в мире»¹⁴⁷.

Около половины последователей Веннера погибло в конечном счете в ходе непрерывного сражения, а большую часть остальных позже повесили, хотя самому суровому наказанию корона подвергла только Веннера и его первого помощника – им выпало потрошение заживо, ранее уготованное Харрисону и Кэрью¹⁴⁸.

* * *

На протяжении шестнадцатого и семнадцатого столетий северные европейцы искали спасения от невзгод этого мира в чудесах мира потустороннего, придумывая убедительные нарративы конца света. Применительно к крестьянской войне в Германии апокалиптическая теология Томаса Мюнцера оказалась попросту вовлечена в орбиту исходно светского народного восстания, принесшего катастрофические результаты, а вот «анабаптистское безумие» и восстание пятой монархии уже опирались на религиозные предпосылки – от начала и до самого трагического финала.

С восемнадцатого столетия целые народы принялись искать помощи не у Бога, а у мамоны, что подтверждает вереница финансовых маний, охвативших Европу. На первый взгляд кажется, что религиозные и финансовые мании суть совершенно разные явления, но в их основе лежат одни и те же социально-психологические механизмы: непреодолимая сила нарративов; человеческая склонность воображать схему там, где ее нет и не было; самонадеянное высокомерие и самоуверенность лидеров и последователей; а прежде всего – неизбывное стремление человеческих существ подражать поведению окружающих, пускай последнее противоречит нормам общества или откровенно саморазрушительно.

Глава 3
Краткосрочное богатство

По всей стране умы людей были поглощены одним и тем же предметом. К нему сводилась вся партийная политика. Виги и тори прекратили распри, якобиты бросили строить заговоры. В каждой гостинице, на каждой дороге по всей стране говорили об одном и том же. В Аберистуите и Берике на Твиде, в Бристоле и Сент-Дэвидсе, в Харвиче и Портсмуте, в Честере и Йорке, в Эксетере и Труро – почти на мысе Лендс-Энд – речь шла только об акциях компании Южных морей – только о них!

Уильям Харрисон Эйнсворт, 1868 г.¹⁴⁹

В начале восемнадцатого века Джон Лоу [67]67
  Также встречается написание «Ло». – Примеч. ред.


[Закрыть], блестящий шотландский финансист, оставил после себя мрачный след финансового хаоса, который наверняка покажется подозрительно знакомым всем, кто пережил крах пузыря доткомов в 1990-х годах. Акции интернет-компаний попросту разорили миллионы инвесторов; а Лоу подорвал веру французов в банки, что стало гораздо более серьезным ударом для нации.

Молодой шотландец происходил из почтенной семьи выдающихся эдинбургских ювелиров, этим ремеслом занимались его отец, дядя и три брата. Ко времени его рождения в 1671 году само слово «ювелир» уже маскировало перерождение этой древней профессии в нечто совершенно новое – в занятие банковским делом.

Ближайшие предки Лоу обитали на острове, не имевшем ничего общего с будущей величественной Британией, приверженной свободе торговли. (Вдобавок в ту пору Шотландия все еще сохраняла независимость от Англии.) На заре семнадцатого столетия население будущей Великобритании составляло лишь треть населения Франции – и было меньше, чем до прихода Черной смерти в 1348–1349 годах. Англия эпохи Лоу была слаборазвитой страной, пережила недавно жестокую гражданскую войну, а ее присутствие в открытом море подразумевало пиратство и контрабанду наряду с обычной коммерцией. Международная торговля в больших объемах только-только медленно складывалась благодаря появлению крупных торговых организаций на рубеже 1600 года; самой известной из них была Ост-Индская компания.

Когда корабли из Ост-Индии, груженные золотом и серебром – плодами новоявленной торговли пряностями, прибывали в Лондон, торговцы сталкивались с неожиданной логистической проблемой: в Англии не было банковской системы, то есть отсутствовали способы надежного хранения сокровищ. Ювелиры, чьи средства к существованию опирались на безопасное хранение ценностей, виделись наиболее очевидной альтернативой банкам. В обмен на ценности купцы получали сертификаты. Важно здесь то, что эти бумаги можно было обменять на товары и услуги – иными словами, они функционировали как своеобразная валюта. Кроме того, ювелиры постепенно осознали, что можно выпускать такие бумаги в количествах, превышающих объемы золота и серебра (монет) в их распоряжении.

То есть ювелиры поняли, что могут печатать деньги.

Лишь наиболее глупые и недальновидные среди них выпускали и затем использовали собственные сертификаты; куда чаще эти клочки бумаги выдавались взаймы под высокие проценты. Поскольку преобладающая ставка даже для лучших заемщиков часто превышала 10 процентов в год (особенно когда Англия находилась в состоянии войны), на протяжении десятилетия выдача сертификата была выгоднее прямых расходов – и такое положение сохранялось до тех пор, пока ювелир оставался платежеспособным.

Эта цепочка обязательств имела смысл ровно до того момента, пока большинство держателей сертификатов не решит выкупить их все сразу. Скажем, в сейфе ювелира хранилось 10 000 фунтов стерлингов монетами, а сертификатов выпускалось на сумму 30 000 фунтов стерлингов: треть владельцам монет, две трети – заемщикам. Если вдруг держатели сертификатов на сумму 10 001 фунт стерлингов явятся с требованием золота или серебра – неважно, заемщики это или первоначальные вкладчики, – ювелир может разориться. Хуже того, заподозри держатели сертификатов, что подобное может произойти, растущей очереди в офисе ювелира было бы достаточно для того, чтобы спровоцировать разрушение всего «карточного домика». В нашем примере соотношение сертификатов к монете составляет 3:1; чем оно выше, тем более вероятен крах. Даже самые осторожные ювелиры / банкиры могут разориться; с 1674 по 1688 год случилось четыре задокументированных «краха ювелиров», а с 1677 года по учреждении Банка Англии в 1694 году число лондонских ювелиров / банкиров сократилось с сорока четырех до приблизительно дюжины.

С практической точки зрения ювелиры / банкиры считали вполне безопасным соотношение 2:1, то есть 1 фунт ссуды заемщикам на каждый фунт монеты на депозите. Нельзя недооценивать важность этой системы, поскольку она предвещала рождение эластичной денежной массы, размеры которой возможно изменять в зависимости от потребности заемщиков в получении ссуд и готовности кредиторов предоставлять ссуды. Когда заемщики и кредиторы пребывали в эйфории, денежная масса увеличивалась, а когда их охватывал испуг, масса сокращалась. Современный финансовый термин для увеличения объема бумажной денежной массы – «кредитное плечо», что означает соотношение совокупных бумажных активов с твердыми активами¹⁵⁰.

Кредитные рычаги, предоставляемые банками, суть топливо, питающее современные финансовые мании, а его появление в Европе семнадцатого столетия породило бесчисленные финансовые пузыри. На протяжении следующих четырех столетий финансовые инновации вызвали к жизни головокружительное разнообразие инвестиционных инструментов, причем каждый, в свою очередь, часто оказывался все тем же кредитным плечом в несколько ином обличии и служил искрой, что воспламеняла накатывавшие чередой волны спекулятивных безумств.

Потомок ювелиров, перешедших на английский стиль банковского дела, Джон Лоу фактически жил внутри системы, в которой бумага могла функционировать в качестве денег наряду с редкими монетами. Даже сегодня отвергают саму концепцию бумажных денег, а уж на рубеже семнадцатого века она и вовсе казалась обычному человеку нелепой.

К 1694 году молодой Лоу, утомленный грязным, бедным, застрявшим в Средневековье Эдинбургом, добрался до Лондона, где представлялся «Бо Лоу» [68]68
  Дословно «красавчик»; в XVII–XIX столетиях в Англии и Шотландии нечто вроде почетного титула, который присваивали сами себе прожигатели жизни. В частности, именно так предпочитал зваться записной щеголь Р. Браммел, более известный как «Бо Браммел» (или Бруммель). – Примеч. перев.


[Закрыть], городским повесой и завсегдатаем игорных столов; у него состоялась дуэль с неким Бо Уилсоном – оба проявили интерес к одной молодой особе, и эта дуэль обернулась смертью Уилсона. Задержанный, приговоренный к повешению, затем получивший отсрочку – и вновь приговоренный к повешению, Лоу сбежал. В «Лондон газетт» за начало 1695 года читаем:

«Капитан Джон Лау (так! – Авт.), шотландец, недавний узник королевской тюрьмы, осужденный за убийство, 26 лет, очень высокий, черноволосый и худощавый мужчина, стройный, рост шесть футов, с заметными оспинами на лице и большим носом, говорит на высоком и низком наречии [69]69
  То есть на английском и на шотландском диалекте английского; этот диалект долго считался наречием простолюдинов. – Примеч. перев.


[Закрыть], совершил побег из означенной тюрьмы. Всякий, его узревший и задержавший, дабы он сызнова был доставлен в означенную тюрьму, немедленно получит 50 фунтов стерлингов от маршала [70]70
  От судебного исполнителя. – Примеч. перев.


[Закрыть] королевской скамьи»¹⁵¹.

В конце семнадцатого столетия побеги заключенных происходили куда чаще, нежели сегодня, и друзьям Лоу при вероятном попустительстве короля Вильгельма III удалось, вероятно, организовать этот побег¹⁵². Приведенное выше описание внешности намеренно вводило в заблуждение – нос у Лоу был среднего размера, а кожа чистая.

Первоначально он отправился во Францию, где поразил всех своими математическими способностями и добился известности за игорными столами. Однако было бы несправедливо именовать Лоу игроком, отказывая ему тем самым в иных качествах. Даже сегодня умение считать и полная концентрация необходимы для успеха в покере и блэкджеке (при условии, что крупье не мошенничает). Триста лет назад куда более простые казино вознаграждали бесстрастные расчеты еще щедрее. Эти возможности привлекали к азартным играм внимание ряда блестящих математиков Европы, в первую очередь Абрахама де Муавра, чье «Учение о случае» легло в основу современной статистики¹⁵³. Очевидец навыков Лоу писал:

«Вы спрашиваете у меня новостей о мистере Лоу. Он видится только с другими игроками, проводит время с ними с утра до вечера. Он всегда рад сыграть и каждый день предлагает разные игры. Готов заплатить 10 000 цехинов любому, кто выбросит шесть шестерок подряд, но всякий раз получает по цехину с любого, кто не смог этого сделать»¹⁵⁴.

Шансы выпадения шести шестерок подряд составляют один к 46 656 (или один к 6⁶), и Лоу нисколько не рисковал. (С его точки зрения, вероятность проигрыша по результатам 10 000 бросков составляла 19 процентов.) Кроме того, всякий раз, когда Лоу выпадало «банковать» при игре в карты, это, в зависимости от правил конкретной игры, обыкновенно обеспечивало ему небольшое статистическое преимущество, ведь он тогда оказывался в роли крупье, а не клиента¹⁵⁵.

Когда Лоу уехал во Францию, ему было на что жить: по оценкам историка экономики Антуана Мерфи, его выигрыш составлял сотни тысяч фунтов стерлингов – колоссальное состояние по тем временам¹⁵⁶. Далее он перебрался в Нидерланды, где смог воочию наблюдать за ультрасовременными операциями Амстердамского банка и новой городской биржи. Он также посетил Геную и Венецию, где ознакомился с их проверенной веками банковской системой.

Поскольку французы той эпохи не доверяли правительственным институтам своей страны, национальной банковской системы во Франции практически не существовало. Свободные ливры прятали под матрац или в носок, тем самым лишая экономику столь необходимого капитала¹⁵⁷. Лоу восхищался развитыми финансовыми системами Италии и Нидерландов и стремился распространить их на Францию; приблизительно за десять лет скитаний по континенту он превратился из профессионального игрока в экономиста, пусть даже сам последний термин еще не изобрели.

Лоу интуитивно понимал, что скудная денежная масса, обусловленная дефицитом золота и серебра, душит европейские экономики и что обильная денежная масса способна их стимулировать. Уже знакомый с понятием бумажных денег, выпущенных частным образом, он по своему опыту участия в голландских банковских операциях предполагал, что бумажные деньги, выпущенные центральным банком той или иной страны, могут решить проблему недостаточной денежной базы.

Подозрения Лоу относительно обилия бумажных денег, способных оказаться экономическим тонизирующим средством, можно проиллюстрировать хорошо известной (по крайней мере, среди экономистов) историей кооператива по присмотру за детьми в Вашингтоне, округ Колумбия, три столетия спустя. Такой кооператив предполагает обмен услугами по уходу за детьми. Одна из самых популярных схем включает использование «скрипов»: это клочки бумаги, каждый из которых по стоимости равняется получасу присмотра; паре, желающей потратить три часа на просмотр фильма, понадобится шесть «скрипов».

Успех подобных схем во многом зависит от точного количества «монет», или жетонов, в обращении. В начале 1970-х годов аналогичный кооператив в том же Вашингтоне, округ Колумбия, выпустил мало жетонов, и в результате родители устроили за ними охоту. Многие выражали готовность присматривать за детьми ради получения жетонов, но мало кто рвался их тратить, и поэтому все проводили вне дома гораздо меньше вечеров, чем людям бы хотелось.

Поскольку это Вашингтон, округ Колумбия, многие из упомянутых родителей были юристами и, как обычно делают юристы, они составили общий протокол, которым предусматривалось обязательное расходование жетонов. В экономической сфере, впрочем, юридические решения зачастую терпят неудачу, как произошло и в данном случае, после чего пара супругов-экономистов убедила кооператив печатать и раздавать больше токенов. Утомленные детьми, родители тратили жетоны более свободно и поэтому проводили больше вечеров вне дома¹⁵⁸.

Точно так же семейный и личный опыт ювелира / банкира подсказал Лоу, что экономическая стагнация Европы вызвана нехваткой звонкой монеты, но ситуацию возможно исправить, среди прочих способов, печатанием бумажных денег. Лоу осознал это далеко не первым; уже с момента изобретения эластичного кредита ювелирами / банкирами в начале семнадцатого века некоторые из них пришли к пониманию того, что монетарная экспансия посредством бумажных денег пригодна для стимулирования экономики. За три столетия до того, как Джон Мейнард Кейнс назвал денежную систему золотого стандарта «варварским пережитком», Уильям Поттер, королевский чиновник, заметил в 1650 году, что ограниченное количество монет в обращении означает следующее:

«Пускай ни одна лавка на свете никогда не будет полным-полна товарами, однако мы видим, что торговец не может позволить себе принять новый товар быстрее, чем распродаст уже имеющееся, и отсюда следует, что, если народ ввиду своей крайней нищеты не в состоянии приобретать товары у торговца, тем самым закрывается дверь для коммерции и для последующего обогащения… С другой стороны, можно предположить, что запас денег (или того, что считают таковыми) в народе увеличивается; из этого следует, что (при условии, что деньги не копят, а вкладывают в товары по мере получения) чем больше в руки народа попадает денег, тем шире становятся продажи товаров, то есть наблюдается рост коммерции; этот рост коммерции ведет к возрастанию богатства… Следовательно, увеличение запаса денег, или того, что признается таковым, не подлежащих накоплению, является ключом к богатству»¹⁵⁹.

Банковские системы во Франции и в родной для Лоу Шотландии были гораздо более примитивными, чем те, с которыми Лоу столкнулся в Нидерландах и Италии, и в результате экономика Франции и Шотландии функционировала плохо. Особенно Лоу удручало состояние текстильной промышленности в долине Роны, и он составил план развития для фабрик, пекарен и мельниц, финансируемых за счет выпуска бумажных денег. В конце 1703 года один из его знакомых, французский посланник в Турине, передал предложение Лоу маркизу де Шамильяру, генеральному контролеру [71]71
  Фактически этот чиновник королевской администрации исполнял обязанности министра внутренних дел и министра финансов. – Примеч. перев.


[Закрыть] Франции, но тот вежливо отклонил проект.

На рубеже нового года Лоу вернулся домой, в Шотландию, где положение было еще менее стабильным. Ранее, в 1695 году, парламент Шотландии предоставил монополию на междугородную торговлю страны компании Шотландской торговли с Африкой и Индией, более известной как «Дарьенская компания». Она планировала создать торговый форпост на Панамском перешейке, в Дарьене, чтобы сократить путь товаров из Европы в Азию. Компания отправила две экспедиции на перешеек, первая провалилась из-за скверной организации и снабжения, а вторую уничтожили испанцы.

Форпост в 1699 году перешел к испанцам, и Банку Шотландии пришлось приостановить операции. Эта ситуация сильно обеспокоила Лоу, заставила его внести коррективы в свое экономическое мышление, и плодом размышлений стали два трактата – «Опыт о земельном банке» и «Вопросы денег и торговли». Первый трактат призывал выпускать бумажные деньги под залог земли, второй же, подробный и проницательный труд, на семьдесят лет предвосхитил многие положения «Богатства народов» Адама Смита.

Лоу представлял себе природу денег вполне в современном духе. Он полагал, что настоящие деньги обладают семью основными признаками: это стабильность стоимости, однородность (то есть постоянство обменного курса), простота доставки, одинаковость от места к месту, возможность хранения без потери стоимости, делимость на меньшие или большие количества и наличие свидетельства или доказательства стоимости¹⁶⁰.

По мнению Лоу, земля отвечала всем этим критериям, значит, привязанные к ней по стоимости бумажные деньги окажутся лучше обычной валюты, привязанной к серебру. Сегодня представление о стоимости денег, выраженной в земельных единицах, кажется странным, но в начале восемнадцатого столетия оно было обоснованным. Приблизительно с 1550 года Европу заполонило серебро из богатейших рудников Перу и Мексики, что сказалось на ценности этого металла. Сертификат на конкретный участок земли, напротив, можно было оценить в соответствии с суммой будущего производства зерна, урожая или дохода от животноводства. Кроме того, для серебра доступно ограниченное применение: оно использовалось в качестве денег, в ювелирных изделиях и посуде или в промышленности. Тогда как земля может одновременно обеспечивать бумажные деньги и широко использоваться в сельском хозяйстве¹⁶¹. Лоу писал, что «земля производит все, а серебро есть лишь плод производства. Земля не возрастает и не уменьшается в количестве в отличие от серебра или любого другого плода. Потому земля более надежна по ценности, нежели серебро или любые иные товары»¹⁶².

Лоу постепенно расширял свое определение денег, включая в него помимо земли акции крупных компаний той эпохи, прежде всего Английской и Голландской Ост-Индских компаний и Банка Англии, прибыль которых, по его мнению, также должна быть более стабильной, чем прибыль от серебра. Это было разумное предположение, однако Лоу не смог понять того, что сама его система внесет роковую нестабильность в эти цены.

Предвосхищая Карла Маркса, он постулировал трехступенчатую модель общественного развития. На первом этапе, в отсутствие денег, основной формой обмена выступает натуральный обмен, при котором крупномасштабное производство почти невозможно, так как оно требует изрядных первоначальных денежных затрат. По словам Лоу, «при натуральном обмене мало торговли и мало людей искусства». (Он употреблял слово «торговля» в современном значении ВВП, подразумевая общий объем потребленных товаров и услуг. Сегодня концепция натурального обмена в доденежную эпоху признана ошибочной, поскольку в первобытных обществах, как доказано, обмен совершается посредством оказания услуг и накопления обязательств; такое положение дел еще менее эффективно экономически, чем натуральный обмен.)¹⁶³

На втором этапе экономику подпитывают металлические деньги, но их слишком мало. Хотя теоретически возможно, что при нехватке денег люди будут трудиться за меньшую плату, производство по-прежнему стагнирует: «Следует спросить, что, если страна хорошо управляется, почему она сама не обрабатывает шерсть и прочее сырье, раз уж при скудости денег работники трудятся по низким ставкам? Ответ таков: без денег работу не выполнить; там, где их мало, они едва ли удовлетворяют иные потребности страны, а одну и ту же монету нельзя использовать в разных местах одновременно»¹⁶⁴.

На третьем этапе, когда денег и кредита в достатке, народ благоденствует. В качестве примера Лоу рассматривал Англию, которая всего за десять лет до этого учредила Банк Англии, выпускавший банкноты. Этот банк периодически то увеличивал, то сокращал денежную массу; Лоу отмечал, что «с увеличением запаса денег в Англии возрастал ежегодный прирост [национального дохода], а по мере сокращения запаса уменьшался и годовой прирост»¹⁶⁵.

Главной в теории Лоу, описанной в трактате «Вопросы денег и торговли» на нескольких страницах, была впервые изложена подробно экономическая концепция, известная как модель «кругооборота», которую можно представить в виде двух концентрических кругов: деньги перемещаются от одного владельца к другому по часовой стрелке, а товары и услуги движутся против часовой стрелки.

Лоу описывал изолированный остров, принадлежащий некоему лорду; тот сдает свою землю в аренду тысяче крестьян, которые выращивают зерно и разводят животных, что составляет 100 процентов продукции острова. Промышленные товары нельзя производить на месте, их ввозят извне в обмен на излишки зерна с острова.

Кроме того, на острове проживает еще триста нищих, существующих за счет благотворительности лорда и крестьян. Лоу предлагал исправить это печальное положение дел следующим способом: лорд печатает достаточно денег для строительства фабрик, которые наймут на работу триста нищих, которые за свою зарплату станут покупать еду у крестьян, а лорд сможет повысить арендную плату и так продолжит платить рабочим.