Текст книги "Пирамиды Наполеона"

– А вот этого парня мне удалось спасти от тех самых бандитов, которых он слишком увлеченно преследовал в темноте, – заметил араб.

Мы осознали, что лейтенанта он также доставил нам в качестве трофея и своеобразного назидательного примера.

– Благодарю вас за помощь. – Бонапарт обернулся к освобожденному пленнику. – Раздобудь оружие, солдат, и присоединяйся к своему подразделению. Тебе повезло больше, чем ты заслуживаешь.

Взгляд лейтенанта выразил отчаяние.

– Простите, генерал, мне бы нужно отлежаться. Я потерял много крови…

– Ему не так повезло, как вы думаете, – сказал араб.

– Разве? А на вид он выглядит вполне здоровым.

– Бедуины обычно избивают попавших в плен женщин… и насилуют пленников. Многократно.

Офицеры грубо расхохотались, и один из них увесисто хлопнул шатающегося бедолагу по спине. В их шуточках наряду с жестокостью сквозило сочувствие.

Наполеон поджал губы.

– Может, мне еще пожалеть тебя?

Несчастный парень зарыдал.

– Пожалуйста, я и так опозорен…

– Позорно не пережитое тобой насилие, а то, что ты попался в плен. Займи свое место в наших рядах и уничтожь унизившего тебя врага. Только так ты сможешь смыть с себя позор. А всем остальным я советую поведать эту поучительную историю нашим войскам. Никакого сочувствия этому человеку! Он получил простой урок: нельзя попадаться в плен, – сердито заключил Наполеон и вернулся к наблюдению за ходом сражения.

– А мои деньги, эфенди? – с надеждой спросил араб.

– После захвата города.

Однако араб продолжать чего-то ждать.

– Не беспокойтесь, Черный Принц, ваш кошелек скоро потяжелеет. А когда мы возьмем Каир, ваше вознаграждение увеличится многократно.

– Если мы возьмем его, эфенди. До сих пор битвы выигрывали только мои воины.

Наш командующий невозмутимо воспринял замечание этого пустынного бандита, хотя от своих офицеров не потерпел бы такой дерзости.

– Наш американский союзник как раз собирался исправить это положение, продемонстрировав нам меткость стрельбы пенсильванской винтовки. Не так ли, месье Гейдж? Расскажите нам о ее преимуществах.

Все внимание вновь обратилось на меня. Я уже слышал топот приближающейся египетской армии. Осознавая, что на карту поставлена репутация моей страны, я поднял ружье.

– Всем известно, что недостатком огнестрельного оружия является необходимость его перезарядки после каждого выстрела, отнимающей по меньшей мере двадцать секунд, а то и целую минуту драгоценного времени, – поучительно сказал я. – Промах в лесах Америки означает, что вы потеряете либо вашу добычу, либо жизнь, столкнувшись с индейским томагавком. Поэтому для нас время, необходимое на зарядку винтовки, компенсируется возможностью сразить намеченную жертву с первого же выстрела, что вряд ли осуществимо для обычного мушкета, полет пули которого почти непредсказуем. – Я поднял ружье к плечу. – Итак, этот длинный ствол сделан из легкого металла, что уменьшает вес самой винтовки и отдачу после выстрела. Также в отличие от мушкета в канале ствола имеется винтовой нарез, повышающий меткость стрельбы. Длина ствола увеличивает скорость полета пули и позволяет намного точнее прицелиться.

Прищурившись, я окинул взглядом толпу гонимых крестьян и заметил возглавляющего отряд мамелюков всадника. Я прицелился немного выше его правого плеча, учтя направление морского ветра и траекторию полета пули. Нет в мире идеального огнестрельного оружия – даже из винтовки практически невозможно дважды попасть в одну точку мишени, – но погрешность прицела моего ружья составляла всего два дюйма со ста шагов. Я щелкнул первым спусковым крючком и коснулся второго, реагирующего даже на легкое нажатие, чтобы уменьшить возможные сотрясения. В итоге, дожав второй крючок, я выстрелил, рассчитывая попасть в грудь турку. Винтовка ударила меня в плечо, и, когда слегка рассеялся дым выстрела, я увидел, как этот лихой щеголь свалился со своего жеребца. Раздались приглушенные одобрительные восклицания, и если вы думаете, что меткий выстрел не приносит удовольствия, то не понимаете, что привлекает мужчин в войне. В общем, мне было чем гордиться. Опустив для начала приклад на песок, я оторвал конец бумажного патрона и начал перезаряжать ружье.

– Отличный выстрел, – похвалил Бонапарт.

Мушкеты были настолько неточными, что из-за отдачи ружей пули пролетали над головами противника, если только солдаты не целились ему в ноги. Продуктивной стрельба оказывалась только в том случае, когда плотный ряд пехотинцев стрелял с близкого расстояния.

– Американец? – удивленно произнес араб. – Чего ради он притащился в такую даль? – Бедуин развернул свою лошадь, явно намереваясь покинуть нас. – Не терпится приобщиться к нашим тайнам?

И тогда я вспомнил, где слышал его голос. Точно так же разговаривал мой парижский фонарщик, и он же привел жандармов, когда я обнаружил труп Минетты!

– Постойте! Я вас знаю!

– Я Ахмед бин Садр, и вы, американец, пока еще ничего не знаете.

Больше я не успел вымолвить ни слова, поскольку он умчался во весь опор.

* * *

Подчиняясь громогласным и четким приказам, французская армия быстро выстроилась в каре. Это боевое построение они вскоре станут предпочитать в сражениях с кавалерией мамелюков. Каждая сторона такого квадрата состояла из нескольких рядов солдат, так что выставленные вперед штыки образовывали сплошную стальную изгородь. Для достижения более ровного строя офицеры саблями прочертили на песке ограничивающие линии. Между тем египетское войско, а точнее подгоняемое простонародье, быстро приближалось к нам с завываниями, заглушаемыми барабанной дробью и звуками труб.

– Мену, сформируйте второе каре ближе к дюнам, – приказал Наполеон. – Клебер, поторопите там остальных.

Многие французские подразделения еще тянулись по берегу.

Теснимая вперед разодетыми всадниками, на нас накатывала приливная волна египетских крестьян, вооруженных палками и серпами. Этих мирных поселян явно ужасало предстоящее сражение. Когда они оказались метрах в пятидесяти, первая шеренга французов дала огневой залп.

Я вздрогнул от грохота этой стрельбы, действие которой было сравнимо со взмахом гигантской косы, вмиг срезавшей полосу колосящейся пшеницы. Первый ряд крестьян разорвало на куски, десятки убитых и раненых полегли на землю, а уцелевшие тоже присоединились к ним, испугавшись невиданного ими прежде прицельного залпа. Плотная завеса белого дыма внезапно скрыла каре французов. Мамелюкская конница в смятении остановилась, лошадям не хотелось ступать по ковру мертвых тел, а их всадники осыпали проклятиями обывателей, согнанных на бойню. Когда мамелюкам удалось заставить своих коней внедриться в ряды съежившихся от страха подданных, выстрелила вторая шеренга французов, и на сей раз уже часть мамелюков вывалилась из седел. Первый ряд закончил перезарядку ружей в тот момент, когда залп дала третья шеренга, и несущиеся вперед лошади дико заржали, падая и корчась в смертельных судорогах. После этого ураганного обстрела, остановившего первую атаку египтян, уцелевшие крестьяне вскочили как по команде и бросились бежать, оттесняя назад всадников. Мамелюки плашмя лупили подданных своими кривыми саблями, но им так и не удалось остановить паническое бегство. Часть крестьян, требуя убежища, дубасила в городские ворота, а остальные бросились в другую сторону и скрылись за ближайшими барханами. Тем временем заговорили пушки подошедших к Александрии французских кораблей, мощные удары их снарядов сокрушали городские стены. Древние укрепления начали обваливаться, как песчаные замки.

– Война – это, в сущности, инженерное искусство, – заметил Наполеон. – Порядок побеждает беспорядок.

Он стоял, сцепив за спиной руки, и с орлиной зоркостью охватывал взглядом все происходящее. Благодаря своим выдающимся способностям он держал в уме картину целого сражения, быстро понимая, куда надо направить дополнительные силы для уверенной победы.

– Именно дисциплина придает нам уверенность. А структура не оставляет места хаосу. Вы понимаете, Гейдж, как было бы замечательно, если хотя бы один процент пуль достигал намеченной цели? Вот почему так важны плотные тройные ряды наших каре.

Меня, безусловно, поразила жестокость его военной политики, но не менее сильное впечатление произвела невозмутимость. Таков современный человек, вооруженный научным подходом, наделенный чертовской расчетливостью и склонный к бесстрастным суждениям. Представив на мгновение итог некой ожесточенной целенаправленности, я увидел суровых инженеров, которые будут править будущим. Арифметика победит этику. Идеология обуздает страсть.

– Огонь!

К городским стенам подошли новые отряды французов, и на самом берегу моря выстроилось третье каре, солдаты левой стороны квадрата стояли по щиколотку в воде, омываемые волнами начавшегося прилива. Между каре разместили несколько легких пушек, заряжаемых крупной картечью, способной смести вражескую конницу своими маленькими железными снарядами.

Мамелюки, лишившиеся защиты подневольных крестьян, вновь пошли в атаку. Их конница во всю прыть понеслась вперед, взметая в воздух фонтаны воды и песка, всадники издавали воинственные кличи, их шелковые одежды раздувались, как паруса, а плюмажи и перья покачивались на экзотических тюрбанах. Но их не могла спасти никакая скорость. После очередного залпа французов первый ряд мамелюков сильно поредел, упавшие лошади с диким ржанием молотили копытами. Часть скакавших за ними всадников, сталкиваясь с ранеными соратниками, также повалилась на землю; наиболее ловкие отвернули в сторону или перепрыгнули эти неожиданные препятствия. Однако их кавалерии так и не удастся вновь начать согласованную атаку до следующего залпа французов, накрывшего их огненной волной и разлетающимися, как конфетти, пыжами. Это наступление также будет сорвано. Уцелевшие отчаянные храбрецы, упорно продолжавшие мчаться вперед по трупам своих же товарищей, неизменно наталкивались на стену картечи или снарядов, выпущенных полевыми орудиями. Эту настоящую кровавую бойню обеспечивали упомянутые Бонапартом технические и инженерные достижения, и хотя я попадал в ужасные переделки во время охотничьих походов, свирепость такой массированной ярости потрясла меня до глубины души. Звуки сливались в дикую какофонию, расплавленный металл свистел в воздухе. Взорванные сферическими снарядами тела извергали кровавые фонтаны. Несколько всадников то и дело прорывались к французским рядам, воинственно размахивали копьями или саблями, но им не удавалось заставить лошадей броситься на ощетинившиеся штыками шеренги. Потом офицеры Бонапарта давали команду на очередной залп, после которого все мамелюки падали, прошитые картечью.

В итоге жалкие остатки этой правящей элиты беспорядочно ускакали в пустыню.

– Вперед, на стены! – взревел Наполеон. – Не позволим туркам опомниться и собрать новые силы!

Зазвучали горны, и с ликующими криками многочисленные отряды, выстроившись в колонну, устремились на штурм. Они бежали налегке, но от лестниц или осадной артиллерии сейчас было бы мало проку. После морской бомбардировки стены старого города разваливались, как прогнивший сыр. Часть городских домов уже охватило пламя. Французы подошли на расстояние мушкетного выстрела, и тут завязалась оживленная перестрелка, защитники проявили неожиданную храбрость перед лицом этого бурного натиска. Пули жужжали, как шершни, и несколько европейцев тоже упали, правда, не уравновесив потери защитников города.

Наполеон направился за нападающими, а я пристроился к нему; наш путь проходил мимо безжизненных или стонущих людей, лежавших на зловеще почерневшей от крови земле. Я удивился, заметив, что многие сраженные мамелюки выглядели бледнолицыми по сравнению с подданными, а их обнаженные головы оказались рыжеволосыми или даже белокурыми.

– Белые рабы с Кавказа, – пророкотал великан Дюма. – Говорят, они не брезгуют египтянками, но не хотят заводить от них потомство. Они не пускают инородцев в свой клан и предпочитают однополые или родственные связи любому другому виду осквернения. Для пополнения касты ежегодно с их родных гор привозятся свеженькие восьмилетние красавчики, нежные, как розовые бутоны. Их инициацией служит насилие, а школой – жестокость. К зрелому возрасту они приобретают волчью беспощадность и презрительное отношение ко всем, кроме мамелюков. Верность они хранят исключительно своим беям или вождям клана. Изредка, конечно, они привлекают в свои ряды одаренных негров или арабов, но в основном презирают темнокожее население.

Я заметил, что смуглый цвет кожи самого генерала явно свидетельствует о расовом смешении.

– Я полагаю, что вы, генерал, не потерпите таких предрассудков.

Он хмуро глянул на один из трупов.

– Oui.[31]31
  Да (фр.).


[Закрыть] Важен лишь цвет сердца.

Мы остановились у подножия гигантской колонны, возвышающейся над городскими стенами. Высота этого мощного памятника, установленного в честь римского полководца Помпея, достигала семидесяти пяти футов.[32]32
  Около 23 м.


[Закрыть] Насколько я понимал, камни под нашими ногами хранили следы нескольких цивилизаций: изначально на величественном основании высился древний египетский обелиск, сброшенный ради возведения нового памятного столпа. Местами выщербленный розовый гранит уже изрядно нагрелся. Охрипший от громогласного командования Бонапарт стоял на булыжной мостовой в скудной тени колонны.

– Да, горячая работенка.

И правда, солнце успело подняться удивительно высоко. Сколько же прошло времени?

– Вот, угощайтесь фруктами.

Он с признательностью взглянул на меня, и я подумал, что эта мелкая услуга может поспособствовать зарождению взаимной дружеской симпатии. Лишь позже мне придется узнать, что Наполеон ценил всех своих помощников, был равнодушен к никчемным глупцам и безжалостен к врагам. С детской жадностью он посасывал апельсин, казалось, наслаждаясь моим обществом, и одновременно наблюдал за драматическим развитием событий, то и дело отдавая приказы адъютантам.

– Нет-нет, сейчас важно другое, – говорил он. – Сначала надо захватить вон те ворота!

Возглавляли штурмовые отряды генералы Клебер и Жак Франсуа Мену. Эти полководцы сражались отчаянно, словно верили в собственную неуязвимость для пуль. Не менее поразительной казалась и самоубийственная храбрость защитников, понимавших, что у них нет никаких шансов на победу. Но Бонапарт, как великий балетмейстер, руководящий постановкой балета, уже разыгрывал новое мысленное сражение с оловянными солдатиками. Его мысли витали где-то далеко. Он взглянул на эту одиноко стоявшую, увенчанную коринфской капителью колонну.

– Великая слава всегда завоевывалась на Востоке, – пробормотал он.

Стрельба арабов начала ослабевать. Достигнув подножия пробитых стен, французы, помогая друг другу, перелезли в город. Одни ворота уже открылись изнутри; другие рухнули под натиском коротких секир и мушкетных прикладов. Над крепостной башней взвился трехцветный флаг, и на улицах города запестрели полковые знамена. Сражение почти завершилось, но вскоре приключился любопытный случай, изменивший всю мою жизнь.

Сопротивление было сумбурным и ожесточенным. Израсходовав весь порох, арабы в отчаянии начали швырять камни. Генерал Мену выдержал шесть ударов камней, но седьмой все-таки лишил его сознания, и солдаты унесли командира с поля боя в таком состоянии, от которого он смог оправиться только через пару дней. Голова Клебера пострадала от скользящего пулевого ранения, но он продолжал носиться повсюду с окровавленной повязкой на лбу. Однако в какой-то момент плотина сопротивления вдруг прорвалась, словно весть о безнадежности положения мгновенно облетела всех египтян, и поток европейцев хлынул в город.

Часть горожан в страхе жалась к стенам домов, раздумывая, каких жестокостей можно ждать от христиан. Часть спряталась в мечетях. Многие покинули город, направившись в восточные или южные края, но большинство из этих людей вернулись через пару дней, осознав, что им не прожить в голой и безводной пустыне, да и вообще некуда податься. Горстка отчаянных защитников забаррикадировалась в сторожевой башне и цитадели, но их стрельба вскоре затихла из-за отсутствия пороха. Репрессии французов оказались быстрыми и суровыми. Все вылилось в несколько массовых кровавых расправ.

Вскоре после полудня Наполеон вошел в город с тем же безразличием к стонам раненых, с каким он воспринимал грохот орудий.

– Легкая перестрелка, едва ли достойная упоминания в сводке новостей, – подбодрил он Мену, склонившись к носилкам, на которых несли побитого камнями генерала. – Хотя для парижской публики надо будет расцветить ее живописными подробностями. Гейдж, передайте вашему приятелю Тальма, чтобы заточил свои перья, – хитро подмигнув мне, сказал он.

После террора Бонапарт, наряду с остальными французскими офицерами, вооружился щитом мрачной иронии. Все они гордились своими закаленными в кровопролитиях, твердокаменными сердцами.

Вид современной Александрии разочаровал нас. Неземное величие Востока никак не вязалось с немощеными улочками, орущими и снующими повсюду голопузыми детьми, овцами и курицами, с засиженными мухами базарами и убийственной жарой. Не все повреждения были результатом последнего штурма; многие кварталы, очевидно, давно лежали в руинах, все вокруг выглядело полупустым, призрачной оболочкой былого великолепия. На набережной стояли даже полузатопленные дома, словно город медленно погружался в море. Но лишь мельком взглянув через разломанные двери на затененные интерьеры прекрасных жилищ, мы осознали существование второго, скрытого, более прохладного и полноцветного мира. Там мы обнаружили бьющие фонтаны, тенистые портики, мавританские резные украшения и легкие волны шелковых и полотняных драпировок, струящихся в потоках сухого южного ветра.

По городу еще разносилось эхо случайных выстрелов, когда Наполеон в сопровождении бдительных адъютантов и солдат направился по главной улице к гавани, где уже высились мачты первых французских кораблей. Проходя по богатому торговому кварталу с добротными каменными особняками и зарешеченными окнами, мы услышали странный писк, несравнимо более пронзительный, чем комариный, и над плечом Бонапарта вдруг разлетелся вдребезги кусок штукатурки. Я невольно вздрогнул, поскольку пуля просвистела прямо у моего носа. Фонтан белой пыли осыпал мундир нашего генерала, и он вдруг застыл по стойке смирно, словно рядовой на войсковом параде. Глянув на другую сторону улицы, мы увидели, как теплый ветер относит пороховой дымок от одного из окон. Меткий стрелок, скрытый в чьей-то спальне, едва не прикончил командующего нашей экспедицией.

– Генерал! С вами все в порядке? – воскликнул полковник.

Ответом ему послужила пара почти одновременных выстрелов, свидетельствующих о наличии у снайпера весьма расторопного помощника для перезарядки мушкетов либо вообще о двух снайперах. Стоявший в паре шагов от Наполеона сержант со стоном опустился на землю, получив пулю в бедро, а взрыв следующего куска штукатурки осыпал сзади голенища генеральских сапог.

– О порядке нам лучше поговорить за какой-нибудь колонной, – осеняя себя крестом, проворчал Бонапарт, направив нашу группу под ближайший портик. – Ответьте же на эту свистопляску, черт возьми.

Два солдата наконец разродились выстрелами.

– И быстро прикатите сюда одну из пушек. Нельзя же позволить им целый день стрелять по мне.

Завязалась перестрелка. Несколько гренадеров бросились к дому, ставшему маленькой доблестной крепостью, а остальные побежали назад за полевым орудием. Я тоже выстрелил по зарешеченному окну из своей винтовки, но снайпер выбрал отменное укрытие: ни один из наших выстрелов пока не достиг цели. После томительно долгих десяти минут солдаты прикатили шестифунтовую пушку, и к тому времени мы успели обменяться парой дюжин выстрелов, одним из которых в плечо был ранен молодой капитан. Даже сам Наполеон, позаимствовав чей-то мушкет, сделал выстрел, столь же «успешный», как все предыдущие.

Но вид пушки вызвал у нашего командующего прилив активности. Артиллерийское дело давно стало его излюбленной военной специальностью. В Валенсе артиллерийский полк, в котором служил молодой подпоручик Бонапарт, считался лучшим во Франции. А в Оксонне он работал под руководством профессора Жана Луи Ломбара, который перевел с английского языка трактат «Новые принципы артиллерии». Еще на «Ориенте» давно знакомые с Наполеоном офицеры рассказывали мне, что на первых порах после училища он жил как затворник, ни свет ни заря поднимался и до десяти вечера трудился и корпел над книгами. И вот сейчас, не обращая внимания на продолжающийся обстрел, он навел жерло пушки на цель.

– Точно так же он поступил в битве при Лоди,[33]33
  Лоди – местечко в Италии, где Наполеон в 1796 году одержал победу над австрийцами, после чего вошел в Милан.


[Закрыть] – одобрительно проворчал раненый капитан. – Он сам произвел наводку нескольких пушек, и с тех пор его прозвали le petit caporal – маленьким капралом.

Наполеон сам воспламенил заряд. Пушка громыхнула, подпрыгнув на лафете, и вылетевший снаряд ударил в стену прямо под огнеопасным окном, проломив каменную кладку и разнеся в щепки деревянную решетку.

– Еще разок.

Пушку быстро перезарядили, и генерал навел ее на закрытую дверь дома. После второго выстрела взорванная дверь рухнула внутрь здания. А улицу окутали облака дыма.

– Вперед!

Точно так же, говорят, Наполеон возглавил атаку на Аркольском мосту.[34]34
  По легенде, во время итальянской кампании 1796 года в битве на Аркольском мосту Наполеон со знаменем в руках бросился вперед, несмотря на град пуль, чудом остался жив и привел свое войско к победе.


[Закрыть] Я не отставал от французов, бросившихся в наступление за своим размахивающим саблей генералом. Ворвавшись в дом, мы обстреляли лестницу. По ступеням скатился молодой темнокожий слуга. Перескочив через его тело, наша штурмовая группа устремилась наверх. На втором этаже мы обнаружили помещение, из которого велась стрельба. Через пролом в стене виднелись крыши александрийских домов, и вся комната была усыпана обломками после взрыва. Под грудой штукатурки и разломанных кирпичей лежал какой-то старик с мушкетом в руке, скорее всего, уже мертвый. У стены валялся второй мушкет с раздробленным прикладом. Еще несколько ружей были разнесены вдребезги. Второго человека, вероятно заряжающего, отбросило в угол взрывной волной, и он слегка шевелился под мелкими обломками.

Больше в доме никого не оказалось.

– Да уж, задала жару нам эта парочка стрелков, – заметил Наполеон. – Если бы все александрийцы отличались такой же меткостью, то я все еще загорал бы за городскими стенами.

Я подошел к оглушенному бойцу, интересуясь, кто же помогал снайперу. Убитый старик в общем-то не походил на араба, и в облике его напарника тоже было нечто странное. Я поднял кусок обвалившейся рамы.

– Осторожнее, месье Гейдж, он может быть вооружен, – предостерег Бонапарт. – Позовите лучше наших солдат, пусть сначала прикончат его штыком.

За сегодняшний день я навидался более чем достаточно кровавых смертей и потому предпочел оставить совет без внимания. Опустившись рядом с раненым, я положил его голову себе на колени. Человек застонал, поморщился и открыл затуманенные глаза. С его запекшихся губ слетела хриплая мольба:

– Воды.

Я вздрогнул, услышав тембр его голоса и разглядев изящные черты лица. Я вдруг осознал, что на самом деле скорчившимся на полу воином была женщина, причем покрывавшая ее пороховая пыль не испортила красоты этой юной особы.

А просьбу свою она выразила по-английски.

* * *

Обыскав дом, мы обнаружили на нижнем этаже несколько кувшинов с водой. Я дал девушке напиться, заинтересованный, как и французы, ее историей. Эта обнадеживающая услуга и моя собственная английская речь, видимо, слегка успокоили ее.

– Как вас зовут?

Она жадно выпила воду и прищурилась, глядя на потолок.

– Астиза.

– Почему вы стреляли в нас?

Ее взгляд устремился на меня, и глаза вдруг удивленно расширились, словно я был привидением.

– Я заряжала ружья.

– Для вашего отца?

– Для моего господина. – Она попыталась приподняться. – Он мертв?

– Да.

По выражению лица девушки нельзя было догадаться о ее чувствах. Очевидно, она жила здесь в качестве рабыни или служанки; опечалила ли ее смерть хозяина, или она испытала облегчение, узнав об освобождении от неволи? Казалось, она потрясенно размышляла о своем новом положении. Я заметил у нее на шее странный амулет. Как-то неуместно смотрелась на груди рабыни золотая подвеска, сделанная в виде миндалевидного глаза со зрачком из черного оникса. Выше взор радовал изящный овал лица Астизы, а ниже обнаружились иные привлекательные выпуклости. В общем, она выглядела совершенно очаровательно. Ее взгляд блуждал между мной и телом убитого старика.

– Что она там лопочет? – требовательно спросил по-французски Наполеон.

– По-моему, она рабыня. Говорит, что заряжала мушкеты для своего господина, того мертвеца.

– Откуда египетская рабыня знает английский язык? Может, они английские шпионы?

Я перевел его вопрос девушке.

– Мать господина Омара была египтянкой, а отец – англичанином, – ответила она. – Он вел торговые дела с Англией. В его доме все обычно говорили дома по-английски для улучшения беглости его языка. Я также знаю арабский и греческий.

– Греческий?

– Мою мать продали из Македонии в Каир. Там я и выросла. По происхождению я считаюсь египетской гречанкой и распутницей, – с гордостью заявила она.

Я повернулся к генералу.

– Можно использовать ее в качестве переводчицы, – сказал я по-французски. – Она говорит на арабском, греческом и английском языках.

– Переводчицей для вас, но не для меня. Мне следует поступить с ней, как с вражеским партизаном, – сердито проворчал он, еще не успокоившись после яростного обстрела.

– Она лишь выполняла приказ своего хозяина. В ее жилах течет македонская кровь.

Тут он заинтересовался.

– Македонская? Александр Великий был македонянином; когда-то завоевав Восток, он основал этот самый город.

Женщины были моей слабостью, и увлечение Наполеона создателем той древней греческой империи подсказало мне одну идею.

– Не кажется ли вам, что выживание этой девушки после вашего пушечного выстрела является важным судьбоносным знаком? Много ли македонян живет в этом городе? И вот судьба сталкивает нас с человеком, говорящим на моем родном языке. По-моему, от живой Астизы будет больше пользы, чем от мертвой. Она поможет нам понять тайны Египта.

– Что может быть известно рабыне?

Я пригляделся к девушке. Она с непонимающим видом следила за нашим разговором, но в ее больших и ясных глазах светился живой ум.

– Она явно получила какое-то образование.

Разговоры о судьбе обычно не оставляли его равнодушным.

– Ладно, будем считать, что ей повезло, впрочем, так же как и мне, что именно вы первым подошли к ней. Объясните ей, что я стал ее новым господином, поскольку убил в сражении ее старого хозяина. И скажите, что я, Наполеон, отдаю ее в услужение моему американскому союзнику, то есть вам.