Текст книги "Джон Лоу. Игрок в тени короны"

Глава XIV. Герцог Сен-Симон и Система Лоу

Мармонтель{55}55
  Мармонтель родился в 1723 г. Он был воспитан иезуитами и занимал даже кафедру философии в тулузской иезуитской коллегии. Его первая работа, ода, появилась в 1743 г. Она сблизила его с Вольтером, с которым он оставался в приятельских отношениях до самой смерти (1799). С 1748 г., при содействии Вольтера, он издавал «Литературный наблюдатель». В 1783 г. Мармонтель стал секретарем академии, а затем профессором и сотрудником «Энциклопедии».


[Закрыть] верно заметил о герцоге Сен-Симоне: «Среди всего народа он отличал только знатных, среди знатных – только пэров и среди пэров – только самого себя». Но хотя герцог был горд, как испанский идальго{56}56
  Идальго (от hido – сын и algo – имущество) – испанский дворянин низшего разряда. У идальго было немного прав: они мало отличались от горожан, но заседали в палате пэров. Еще они имели право приставлять к своему имени частицу «дон».


[Закрыть], и слыл великим поборником привилегий своего класса и несколько эгоистичным человеком, у него имелись и немалые достоинства. Сен-Симон выделялся среди испорченного двора регента своей безупречной честностью и незапятнанной нравственностью. В обращении он был очень злобным и насмешливым, чем нажил много врагов. Он был упрям, полон причуд, тяжел на подъем. У него был дар замечательной проницательности и наблюдательности, ему мы обязаны, как всем известно, неподражаемыми «Записками», где нарисованы живыми красками главные лица французского двора того времени. По смерти герцога Бургундского, Сен-Симон примкнул к Орлеану и никогда не нарушал своей верности ему. Тот постоянно советовался с ним и вообще относился с уважением к его мнениям. При установлении регентства Сен-Симон сразу достиг высшей степени благосклонности и мог бы сделаться гувернером юного короля, но отклонил этот пост, заметив Филиппу:

– Могут произойти некоторые недоразумения. Ваше высочество знает о тех клеветах, которые распространяют ваши враги. Они скажут, что вы назначили меня на это место – для этой цели…

Регент пожал плечами и передал должность маршалу Вильруа.

– Вероятно, я прервал какое-нибудь финансовое совещание? – спросил Сен-Симон, кланяясь Ноайлю и Вильруа. – Если так, то я удаляюсь.

– Ни в коем случае! – воскликнул регент. – Да, мы рассуждали о важном плане, представленном на наше рассмотрение шотландским финансистом, сьером Лоу, которого прошу позволения представить вам. Я был бы очень рад узнать ваше мнение об этом плане.

– Мое мнение ничего не будет стоить, – ответил Сен-Симон. – Я полный невежа в финансовых делах и, по правде сказать, питаю к ним отвращение. У вас двое министров, которые вполне могут дать вам совет.

– Но это такой вопрос, который вы сейчас же поймете, герцог, – сказал регент. – И я настаиваю на том, чтобы узнать ваше мнение. Сьер Лоу берется возвратить королевство из бедственного положения к величайшему благоденствию и освободить правительство от всяких денежных затруднений.

– Стало быть, сьер Лоу открыл философский камень? – заметил язвительно Сен-Симон.

– Он открыл чудодейственное слово, обладающее именно таким могуществом, – это кредит. С помощью кредита он берется сделать те благодетельные перемены, о которых я говорил.

– Если это – все, то предложение достаточно понятно, – сказал Сен-Симон. – Восстановите общественный кредит – и все пойдет как по маслу. Но как возможно это сделать?

– В этом-то и весь вопрос, – заметил Ноайль. – Никто не может отрицать, что, если бы возможно было восстановить общественный кредит, то исчезли бы все наши затруднения. Но я не вижу, как исполнится это вожделение посредством учреждения Королевского Банка, предлагаемого сьером Лоу?

– Королевского Банка, да? Вот в чем заключается план! – воскликнул Сен-Симон.

– Сьер Лоу предлагает сделать весь народ большой компанией банкиров, – сказал Вильруа. – Великолепная идея, не правда ли, герцог?

– Весьма великолепная! – отозвался Сен-Симон.

– Не стану утомлять вас, герцог, подробностями моего плана, – заметил Лоу Сен-Симону. – Я намерен представить все доходы государства и всю недвижимую собственность в банковых билетах, – словом, заменить металлическую монету бумажными деньгами. Преимущества такой замены я уже достаточно доказал Его Королевскому Высочеству.

– Этот план совершенно утопичен и едва ли заслуживает рассмотрения, – презрительно заметил Ноайль.

– Гм… Я еще не так уверен в этом, – заявил Сен-Симон. – Я уже говорил о своем невежестве в финансовых делах, и мое мнение может не иметь никакого значения, но мне кажется, раз мы должны испробовать все способы освободиться от тяжелого долга, завещанного государству покойным королем, этот план, каким бы фантастическим он ни казался, все-таки заслуживает рассмотрения.

– Я признаю пользу Королевского Банка, – заметил Ноайль, – хотя меня в ней убедил не план, предлагаемый сьером Лоу. Но время общего упадка и недоверия, подобное теперешнему, неблагоприятно для опыта. В таком банке не ощущается нужды, и если бы его учредили, он не помог бы нам расплатиться с государственными долгами. Мы должны подвигаться вперед медленно, но уверенно: следует сократить все бесполезные расходы, экономить в каждом ведомстве и предпринять более решительные меры против всех подрядчиков, дельцов, откупщиков доходных статей и других господ, которые обогащаются насчет государства. Должно силой вырвать из их пасти недозволенные прибыли.

– Такие меры мало помогут, – заметил Сен-Симон. – Вспомните, что Сюлли{57}57
  Максимилиан де Бетюн, герцог Сюлли (Sully), знаменитый французский министр (1560–1651 г.). Детство свое провел при наваррском дворе, где воспитывался вместе с Генрихом IV. Он был ярым кальвинистом и даже стоял во главе гугенотов, но вместе с Генрихом IV принял католичество и стал главным министром и герцогом. По смерти Генриха он должен был удалиться от дел, но продолжал давать советы министрам Людовика XIII. Это был неподкупно-честный, энергичный и прямодушный человек, заботливо охранявший и финансы государства, и экономическое благосостояние страны.


[Закрыть] сказал, когда произвел небольшой опыт, окончившийся неудачей: «Только маленькие мошенники попадают в сети правосудия – большие плуты ускользают».

– Большие плуты не ускользнут от меня! – воскликнул Ноайль. – Я попрошу Его Королевское Высочество назначить Следственную Комиссию, чтобы просмотреть все притязания кредиторов государства, проверить их счета и уничтожить все документы, обманным образом выданные от имени правительства.

– Я не вижу вреда в таком позволении, – сказал регент. – Оно будет дано.

– Но это только первый шаг, – произнес Ноайль. – Я прошу учредить Судебную Палату, куда будут вызываться все лица, подозреваемые в обогащении путем названных мной позорных способов. Этому суду должна быть предоставлена власть наказывать таких преступников очень суровыми карами и, в чрезвычайных случаях, отбирать у них имущества в казну.

– Прежде чем исполнить это ходатайство, Ваше Высочество должно взвесить следствия таких разорительных тяжб, – заметил Сен-Симон. – Герцог Ноайль, вероятно, сообщит вам, сколько человек будут привлечены к предлагаемому им суду и что произойдет от таких действий.

– По моим расчетам, речь примерно о шести тысячах преступников, с которых мы получим миллиард двести миллионов, – ответил Ноайль.

– И это все! – воскликнул Лоу. – Когда вы получите эту сумму, вы будете именно так же, как и теперь, бессильны расплатиться с государственными долгами, если совсем не считать народной ненависти, которую бесспорно вызовете такими насильственными и разорительными мерами. Единственный плод, который принесет учреждение Судебной Палаты, – это тысячи более или менее верных или ложных доносов.

– Я не закрываю глаз на трудности этого дела, – возразил Ноайль. – Но не отступаю перед ними. Нет другого выбора: или это, или банкротство государства.

– Я ведь предлагаю выход, – сказал Лоу. – С помощью моего Королевского Банка народу будет внушено доверие, восстановлено обращение и в очень непродолжительном времени будет возвращен кредит, и все это без суровых и несправедливых мер.

– Я склоняюсь к мысли, что следует учредить Королевский Банк, – сказал Сен-Симон.

– Я целиком придерживаюсь этого мнения, – прибавил Вильруа.

– Вы получите Следственную Комиссию и Судебную Палату, о которых ходатайствуете, герцог, при условии, что вы согласитесь принять план сьера Лоу, – сказал регент.

– Я не допущу вмешательства, – ответил непреклонно Ноайль. – Ваше Высочество поручили управление финансами мне, и я должен управлять ими так, как сочту лучшим. Не должно существовать никакой неопределенности относительно Королевского Банка, и я принужден просить у Вашего Высочества точного заявления, что эта мера будет отстранена.

– Вы просите очень многого от Его Высочества, герцог, – заметил Сен-Симон.

– Только служебное усердие заставляет меня настаивать, – ответил Ноайль.

– Пусть он идет своей дорогой! – шепнул Дюбуа регенту. – Его планы приведут к собственному падению.

– Я убежден, что банк мог бы осуществиться, герцог, – заметил Филипп. – Но так как вы столь сильно противитесь этому, я откажусь от него. На время, по крайней мере. Что же касается тех мероприятий, которые вы предлагаете для устранения финансовых затруднений, то я не высказываю своего мнения, но вы получите и комиссию, и палату, о которых так просите.

– Вас задержали, но не победили, – шепнул Дюбуа на ухо Джону. – Победа в конце концов останется за вами.

– Я забочусь не о себе, а о регенте, которого мог бы сразу освободить от всех затруднений, если бы мне позволили. План герцога Ноайля только растравит ту язву, которую он хочет исцелить.

– Именно так, и тогда позовут лучшего врача, – сказал Дюбуа.

– Ну, достаточно времени мы уделили делам, – сказал регент, зевая. – Пусть принесут шоколад! А затем я возьму вас в Люксембург, – прибавил он, обращаясь к Лоу.

Аббат Дюбуа позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и тотчас же вошел жантильом-привратник в сопровождении трех рослых слуг в парадных ливреях, принесших шоколад на серебряных подносах. Пока регент и его собеседники прохлаждались, двери в кабинет отворились, и все придворные, собравшиеся в приемной, гурьбой вошли к регенту.

Глава XV. Судебная Палата

Герцог Ноайль начал свои насильственные меры, направленные к уменьшению государственного долга, с перечеканки монеты. Он поднял ценность луидора с 14 ливров до 20, а кроны – с 3 ливров 10 су до 5 ливров. Благодаря этим преступным средствам, он рассчитывал получить прибыль в 200 миллионов. Но удалось выручить лишь немного более четверти этой суммы, так как громадное количество золота ушло из королевства. Следующий его прием относился к обеспечениям общества. Все владельцы государственных бумаг и обязательств, по которым должником являлось правительство, получили приказание представить их в Следственную Комиссию. После тщательного просмотра, эти бумаги были заменены 4-процентными «государственными билетами» (billets d’etat). Но тут уменьшение ценности было столь велико, что бумага, стоившая раньше 100 франков, понизилась до двадцати. Судилище, облеченное чрезвычайными полномочиями для просмотра и наказания мошенничавших подрядчиков и находящихся в подозрении похитителей государственной казны, заняло помещение в бывшем монастыре Великих Августинцев, расположенном на набережной того же имени. Немедленно после открытия этого грозного учреждения, были арестованы некоторые богатые капиталисты и заключены в Бастилию{58}58
  Бастилия – французская крепость для государственных преступников. Собственно, так назывался почти каждый укрепленный замок, снабженный бастионами, выступами, боевыми башнями. Бастилия, или бастида, Св. Антуана в Париже была выстроена в XIV в. и в 1382 г. была перестроена и приняла тот вид, который сохраняла до самого своего разрушения (1789). Парижская Бастилия играла роль политической тюрьмы.


[Закрыть], где должны были сидеть до тех пор, пока не предстанут пред Судебной Палатой. Чтобы предупредить побеги, было запрещено всем смотрителям почтовых станций давать кому-либо лошадей или экипажи. В то же время все «фермеры» получили приказ не отлучаться, под страхом смерти, более чем на одно лье{59}59
  Лье употреблялось прежде во Франции, как мера длины, равная 4452 м.


[Закрыть] от своего местопребывания. Всякий, кто за последние 27 лет получал выгоды, посредственно или непосредственно, от дел, имеющих отношение к государству, обязывался дать точный отчет о своих делах и приобретениях в течение этого времени, и всякое ложное показание влекло за собой осуждение на галеры, помимо конфискации имущества в казну.

В комнате, прилегавшей к большой зале, где происходили заседания суда, были поставлены орудия пытки, и ими часто пользовались во время допросов обвиняемых. Члены Палаты назначили вознаграждение за донос. Слугам позволяли давать показания против своих господ под чужими именами, сыновей побуждали доносить на своих отцов. В награду за предательство слугам назначалась пятая часть отобранного имущества, причем оказывалось покровительство доносчику против его собственных заимодавцев. Члены судилища пошли еще дальше: чтобы привлечь на свою сторону народ, они иногда выдавали часть отобранного имущества жителям того округа, в котором жил осужденный. Ужас и отчаяние охватили всех капиталистов, никто из имевших деньги не мог чувствовать себя в безопасности. Будучи лишены возможности уехать из Парижа, они были почти пленниками в своих собственных великолепных домах. Богатство стало преступлением, несчастные его владельцы не могли стать свободными, даже отдав имущество. Покупка обстановки, картин, товаров или серебряного сервиза, принадлежавшего подозреваемому лицу, являлась преступлением. Из-за этого многие лица были выставлены к позорному столбу на посмеяние черни, которая, ненавидя богатство, радовалась их наказанию, некоторые были повешены. Чем более расширялась работа Судебной Палаты, тем сильнее возрастал вызываемый ею ужас. Деньги скрылись, роскошь исчезла, расходы делались только на необходимые потребности. Иные, с опасностью для жизни, искали спасения в бегстве, другие кончали самоубийством. Очень многие покупали безопасность взятками. Фаворитки регента получали большие суммы денег за покровительство, и придворные начали торговать своим влиянием, предлагая услуги для смягчения наказаний осужденных или для уменьшения пеней.

В то время, когда эта ужасная система ограбления достигла крайнего предела, в большом доме на улице предместья Сен-Мартен жил бывший подрядчик по имени Бернар Лаборд. Недавно еще Лаборда считали богатым. Но благодаря безобразному поведению его сына Рауля, за которого он неоднократно платил долги, обстоятельства подрядчика стали столь стесненными, что он был принужден продать большую часть обстановки, всю посуду и драгоценности, отпустить всех своих слуг, за исключением только верного старого лакея, который отказался покинуть его, и горничной, прислуживавшей его дочери Коломбе. Он по-прежнему продолжал жить в своем большом доме, в предместье Сен-Мартен, хотя большая часть комнат была без мебели и потеряла все свои великолепные украшения. Так как бедность Лаборда была хорошо известна, то он не был вызван в Судебную Палату дать отчет в своих делах, но постоянно опасался такого приглашения: каждое новое грабительское дело, доходившее до его ушей, наполняло его ужасом. Редко выходил он куда-либо из дому, кроме сада, принадлежавшего к его дому, когда-то красиво устроенного, но теперь очень запущенного. Его дочери Коломбе недавно исполнилось восемнадцать лет. Прекрасные черные глаза, светло оливкового цвета кожа, красные, как вишни, губы, очерченные подобно луку Купидона, изящный носик, блестящие темные косы и тонкая, но стройная фигура были ее привлекательными чертами. Нрав девушки был кроток и нежен. Воспитанная в роскоши, она подчинилась перемене, происшедшей в обстоятельствах отца, с покорностью и даже веселостью. Не таков был Лаборд, человек пожилой, вечно сумрачный и унылый.

Несмотря на недостатки своего брата-кутилы, Коломба сохраняла сильную привязанность к нему; и хотя ему был запрещен доступ в дом, она иногда принимала его тайком. И вот однажды ночью, когда она была одна в комнате, служившей ей в счастливые дни спальней и обставленной даже теперь лучше, чем все другие покои в доме, к ней вошел неожиданно брат. Рауль Лаборд был высок, строен и красив, но черты лица его имели двусмысленное выражение. Одежда его была богата и сшита по последней моде. В комнату ввела его горничная сестры, Лизетта. При виде его Коломба, почти вскрикнув, бросилась обнимать его.

– Зачем ты пришел сюда, Рауль? Отец еще не ушел отдыхать и может увидеть тебя.

– Не бойся! Лизетта впустила меня в дом через сад и выпустить отсюда той же дорогой. Мне нужно сказать тебе нечто очень важное, Коломба.

– Можете идти, Лизетта, – сказала Коломба. – Но постойте с наружной стороны, чтобы предупредить нас в случае, если отец придет сюда.

– Слушаю, мадемуазель, но я думаю, что вам не помешают, – сказала, удаляясь, Лизетта.

– Ну, что ты хочешь сказать мне? – спросила Коломба. – Надеюсь, ты не пришел со старой просьбой. У меня нет денег, ни единого ливра.

– Ты отгадала цель моего прихода, дорогая Коломба, – ответил брат льстивым тоном. – Но если у тебя нет денег, у тебя должны быть какие-нибудь бриллианты, какие-нибудь драгоценные вещицы, за которые я могу получить наличные деньги.

– Я уже отдала тебе все мои драгоценные вещи, кроме бриллиантового креста, с которым я не могу расстаться, потому что это подарок моей бедной матери.

– Черт побери! Этот бриллиантовый крест и есть вещь, которая мне нужна. Он стоит сто луидоров. Ну отдай мне его, голубушка! Я в очень стесненных обстоятельствах, честное слово. Если бы наша бедная мать была жива, она пожелала бы, чтобы ты помогла мне таким способом.

– Наша дорогая мать любила тебя до безумия, Рауль, и не могла отказать тебе ни в чем, но и она не согласилась бы на это. Подарок ее священен и никогда не будет брошен на карточный стол.

– Ну одолжи мне его только на сегодняшнюю ночь, завтра получишь обратно. Ювелир Троншен на улице Ришелье одолжит мне под него пятьдесят пистолей, а с этими деньгами я сумею выиграть сто луидоров и тогда выкуплю его обратно. Ну одолжи мне его, милая!

– А если, предположим, ты проиграешь, Рауль? Нет, я решительно не могу. Я не дам тебе креста.

– Очень хорошо, тогда я сделаю что-нибудь отчаянное. Прощай, жестокая сестра!

– О Рауль! – воскликнула она, удерживая его. – Неужели ты никогда не остановишься на своем гибельном пути? Твое безумное поведение и расточительность разорили отца и разбили сердце матери. Я взываю к твоим добрым чувствам, если только у тебя что-нибудь осталось от них. Остерегайся, дорогой брат!

– Ты проповедуешь очень недурно, сестра! – нетерпеливо воскликнул Рауль. – Но твои проповеди нисколько не помогут мне в моем затруднительном положении. Если ты не поможешь мне, то мне должен помочь мой отец. Я не думаю, что он так беден, как притворяется, Коломба. Он мог бы помочь мне, если бы только захотел. Во всяком случае, я попытаюсь.

– Надеюсь, ты против его воли не явишься ему на глаза, Рауль. Ты причинишь ему большую неприятность и ничего не достигнешь этой попыткой. Отец очень беден, и ты сделал его таким.

– Ах, оставь, я решился повидаться с ним.

– Ты не должен, право, ты не должен, Рауль.

В эту минуту Лизетта ворвалась в комнату с возгласом:

– Мадемуазель, ваш отец здесь!

– Рад слышать! – воскликнул Рауль. – Это дает мне удобный случай, которого я ищу.

– Ты не будешь так жесток, ты не станешь тревожить отца? Спрячься, живо, живо!

– Войдите в этот чулан, сударь, – сказала Лизетта, открывая дверцу.

Рауль неохотно повиновался. В это время Лаборд вошел в комнату. Ему было шестьдесят лет, хотя выглядел он на семьдесят. Это был сухой старик с резкими чертами лица с блуждающим взором, выдававшим беспокойный дух. Когда-то высокий и стройный, он теперь так сильно сгорбился, что голова его склонялась на грудь. Вслед за ним вошел старый слуга Дельмас.

– У меня дурные вести для вас, дитя мое! – сказал старик Коломбе. – Сегодня арестовали Морепа и посадили в Бастилию, а моего бедного друга, Кроза, представшего третьего дня перед Палатой, подвергли пыткам, чтобы вынудить у него признание, куда он спрятал свои деньги, и приговорили к позорному столбу. Ах! Мы живем в ужасные времена! Так позорно поступать с честным человеком!

– Вам нет причины опасаться, дорогой отец, – ответила Коломба. – Судебная Палата не тронет вас. Ее добыча должна быть богатой. Нет никого, вероятно, кто бы донес на вас, – нет повода к тому. Повторяю, ваша бедность – ваша защита.

– Ну хорошо, попробую отбросить свои опасения. И без того у меня достаточно горя, Бог о том знает. Всему виной ваш бесстыдный брат, Рауль. Он, говорят, был представлен в Пале-Рояле и стал одним из любимцев регента. Вероятно, распутство есть рекомендация при этом развращенном дворе. Я затрудняюсь подумать о том, какими позорными средствами Рауль пытается соблюсти хоть внешние приличия. Но довольно. Он больше не мой сын, я отверг его навсегда. Рауль, конечно, не посмеет показаться опять мне на глаза, но если бы вы встретили его случайно, то запрещаю вам, безусловно запрещаю, обмениваться с ним хоть одним словом. На всех висельниках регента, от которых вы должны держаться подальше, лежит печать скверны. А теперь, дитя, идите в вашу комнату, мне нужно переговорить еще с Дельмасом о некоторых делах.

Отец поцеловал дочь в лоб, и она удалилась с Лизеттой.

Когда они ушли, Лаборд опустился на стул и, закрыв лицо руками, предался горьким размышлениям. Старый Дельмас печально следил за ним, но не выводил его из задумчивости. Так как все затихло в комнате, Рауль осторожно отворил дверцу чулана и выглянул оттуда. При виде отца и Дельмаса, обращенных к нему спиной, он быстро откинулся назад, но оставил дверцу слегка открытой, так, чтобы ему можно было слышать, что будут говорить.

– Вы, сударь, сегодня удручены, по-видимому, более обыкновенного, – обратился Дельмас к своему господину. – Смею спросить о причине?

– Моя горесть происходить от старой причины – от Судебной Палаты, Дельмас, – ответил Лаборд. – В каком ужасном положены я окажусь, если что-нибудь обнаружится? Но ты никогда не обманешь моего доверия, ты поклялся сдержать тайну. Ты – единственный человек, который знает, что у меня в этом доме спрятаны деньги, но я не боюсь. Однако многочисленные примеры измены и доноса слуг, о которых я недавно слышал…

– Сударь, вы были бы очень несправедливы ко мне, если бы возымели хотя бы малейшее сомнение в моей верности, – заметил Дельмас тоном упрека.

– Прости мне, мой дорогой друг, прости! А ведь одно слово, сказанное тобой, – и не только сто тысяч ливров, которые я спрятал в подвале, будут схвачены злодеями этой проклятой Палаты, но и сам я буду жестоко наказан, может быть, даже повешен.

– Что я слышу? – воскликнул Рауль, осторожно выглядывая. – Сто тысяч ливров спрятаны в подвале!

– Пятая часть скрытой суммы является наградой доносчика, – продолжал Лаборд.

«Боже! Тогда двадцать тысяч ливров будут принадлежать мне», – мысленно высчитал сын.

– Вот какие постыдные приемы этого отвратительного судилища, которое предлагает награду за измену, – продолжал отец. – Если бы мой недостойный сын знал, что у меня есть такое тайное сокровище, он, без сомнения, предал бы меня, чтобы получить часть его.

«Вы судите правильно о вашем недостойном сыне, сударь, – заметил про себя Рауль. – Как только удастся уйти отсюда, тотчас побегу к Фурке сделать донос».

– Скажи мне, Дельмас, как ты думаешь, безопасен ли подвал для хранения денег?

– А где же безопаснее?

– Мы это обсудим. Большинство обнаруженных тайных кладов были закопаны в подвалах или садах, и сыщики прямо отправляются к этим местам. Можно снять настил с пола в главной гостиной или отодвинуть обшивку от стен так, чтобы можно было спрятать сундук и мешки с деньгами.

– По-моему, сундук и мешки в полной безопасности там, где они находятся теперь, под главным камнем.

– Ш-ш… ш-ш… Не упоминай в точности места! – воскликнул Лаборд, беспокойно озираясь. – Нас могут подслушать. Нет, лучше унесу деньги из подвала сегодня ночью. Куда бы спрятать их?

– Ну, сударь, спрячем деньги вот в этом чулане. Завтра мы найдем какое-нибудь место, где бы их можно было скрыть получше.

– Превосходная мысль! – воскликнул Лаборд, вскакивая на ноги. – Пойдем со мной в подвал! – прибавил он, быстро схватил подсвечник и, шатаясь, вышел из комнаты в сопровождении старого слуги.

Когда они удалились, Рауль вышел из чулана.

– Я сделал превосходное открытие! – воскликнул он. – Я всегда подозревал, что у моего отца есть клад, но никогда не воображал, что эта сумма доходит до ста тысяч ливров. Немедленно донесу на него. Однако я собираюсь совершить проклятый поступок, худший, чем ограбление. Пш-ш! Деньги бесполезны для жалких старых скряг, а для меня они кое-что значили бы. А что, если бы я скрылся в доме и унес сундук или один из мешков? Нет! Ведь, если меня схватят, то могут сослать в каторжные работы. Нет! Лучше всего сделать донос от вымышленного имени. Прочь всякие глупые сомнения! Черт побери! Ах, они снова здесь. Нет, это – Коломба.

При этих словах сестра вошла в комнату.

– Я пришла взглянуть на тебя, Рауль, без опасения! – воскликнула она. – Отец и старый Дельмас ушли вниз в подвал. Я хочу, перед тем как ты уйдешь, сказать тебе одно слово.

– Только не задерживай меня теперь, моя милая. Меня могут застать.

– Я собиралась только сказать тебе, что если дашь мне торжественное обещание вернуть мой бриллиантовый крест, я тебе дам его.

– Нет, нет! Я не возьму. Я чувствую, что было несправедливо с моей стороны просить его. Я найду какие-нибудь другие средства достать деньги.

– Без сомнения, честные средства. Так ведь, Рауль? – спросила Коломба, останавливая его.

– Без сомнения, честные средства – торопливо возразил он. – Скажу тебе, Коломба: если будет успех, на что я надеюсь, ты получишь тысячу ливров.

– Но как ты достанешь? Что за новая мысль пришла тебе в голову?

– Мне попался новый план, пока я сидел взаперти в том чулане. Не мешай мне! Я должен немедленно привести его в исполнение.

– Надеюсь, это план, который я могу одобрить, но я очень боюсь совсем другого. Доброй ночи, Рауль! Ты найдешь Лизетту на лестнице.