Текст книги "Джон Лоу. Игрок в тени короны"

Глава ХVIII. Господин д’Аржансон

Покинув Коломбу, Ивлин Харкорт прежде всего направился в дом Джона Лоу на Вандомской площади, но так как попытки его добиться желаемого свидания были безуспешны, то он пошел в отель английского посольства. К несчастью, лорд Стэр уехал в Версаль, так что и с ним нельзя было ничего сделать. Потерпев такую неудачу, Харкорт написал длинное и горячее письмо Джону Лоу, в котором, рассказав все подробности дела Лаборда, молил ходатайствовать перед регентом за этого несчастного человека. Несколько часов спустя Харкорт, к своему удовольствию, получил любезный и сочувственный ответ, где ему назначалось свидание около полудня на следующий день. В точности в назначенный час Харкорт явился на Вандомскую площадь. Под колоннадой подъезда великолепного отеля Джона он нашел роскошный экипаж, запряженный парой коней в богатых попонах. Пока он обращался к высокому швейцару, стоявшему с другими лакеями в передней, явился сам Лоу. Сердечно пожав ему руку, он пригласил его сесть в экипаж и сопровождать его в Пале-Рояль. Харкорт с признательностью принял предложение. Дорогой Лоу сказал ему:

– Я позаботился о бедном Лаборде. По получении вашего письма я немедленно снесся с д’Аржансоном, главным начальником полиции. С его помощью я надеюсь достигнуть желанной цели. У меня есть еще в запасе адвокат, который явится в случае нужды, но не иначе. Не спрашивайте меня, более ничего не могу объяснить.

Затем он перевел разговор на другие вопросы и продолжал весело болтать, пока они не въехали в большой двор Пале-Рояля, наполненный солдатами. Войдя во дворец со своим проводником, Ивлин сопровождал его до передней. Здесь он остался, между тем как Лоу, пользовавшийся теперь привилегией прямого доступа, направился в частный кабинет регента. Когда Ивлин стал оглядывать находившихся вокруг, чтобы найти, с кем можно было бы поговорить, взор его упал на группу знатных молодых людей, игравших в фаро за столом, находившимся в углу залы. Она состояла из Брольи, Бранка, Канильяка и Носе, но с ними был еще пятый, в котором, к своему изумлению и негодованию, он узнал Рауля Лаборда. Почти не веря своим глазам, англичанин направился к столу и тем привлек внимание Рауля. Неожиданное появление Ивлина нарушило спокойствие игрока. Он только что поставил на карту и, плохо метнув, проиграл ставку. Вслед за тем он отошел от стола и, приблизившись к Харкорту, сказал тихо, угрожающим голосом:

– Что вам нужно здесь, сэр?

– Вы скоро узнаете.

– Я должен знать это сию же минуту! – яростно воскликнул Рауль. – Пойдемте со мной в галерею. Здесь не место для препирательств.

– Отказываюсь сопутствовать вам, сэр, – отвечал сурово Ивлин. – У меня здесь дело, и я не уйду отсюда, пока оно не будет кончено. Вернитесь к игре в фаро и забавляйтесь, в то время как отец, которого вы предали и ограбили, мучается в темнице, а ваша сестра, сердце которой вы разбили, предается отчаянию.

– Ни слова более об этом, иначе вы рискуете жизнью! – закричал Рауль.

– Я сказал, идите к вашим друзьям. Я не буду прерывать вас более.

Рауль нерешительно глядел, размышляя о том, как ему поступить, как вдруг лакей, с жезлом в руках, приблизился к ним и, обращаясь к Харкорту, сказал, что его просят в частный кабинет регента. Ивлин поклонился и готовился повиноваться, когда лакей, повернувшись к Раулю, сказал:

– Господин Лаборд, и вас также просят.

– Да? – воскликнул Рауль в беспокойстве. – Зачем я мог понадобиться Его Высочеству? Впрочем я готов сопровождать вас.

Хотя эти приглашения произошли с соблюдением обычного порядка, однако они выглядели несколько неожиданными: молодые люди, сидевшие за игрой в фаро, смеялись при виде Рауля и Харкорта, выходящими из комнаты вслед за лакеем. В кабинете, с регентом, кроме Лоу и аббата Дюбуа, находился высокий, крепкий человек лет шестидесяти, с чрезвычайно суровой и мрачной наружностью. Одежда у него была черного цвета, парик черный как уголь, кожа смуглая, брови черные и густые, глаза черные и проницательные, нос длинный и загнутый крючком. В общем, этот человек казался страшным. Его вид подходил к его должности – это был не кто иной, как главный начальник полиции, Аржансон{62}62
  Аржансоны – известная дворянская семья из Турени. Упоминаемый в романе начальник полиции при регенте Март Рене д’Аржансон, впоследствии маркиз, родился в 1654-м, умер в 1721-м. Он был так ненавистен простому народу, что прах его был вырыт из могилы и подвергнут поруганию. Он широко пользовался тайными приказами и высылал из Парижа множество лиц. Он ввел много улучшений в полицейской части Парижа. В ведении главного начальника полиции (lieutenant general de police) находился надзор за всеми отраслями государственной безопасности. Полиция во Франции получила политическое значение: на нее возложена была обязанность следить за политической благонадежностью. Предпринимались самые деспотические меры ради пустой прихоти или ложного подозрения. Была организована на широких основаниях сыскная полиция; свобода граждан попиралась без стеснений, несмотря даже на сопротивление со стороны судебной власти. Революция 1789 г. упразднила эту должность генерал-лейтенанта полиции.


[Закрыть]. Рауль почувствовал сильное смущение от направленных на него проницательных глаз Аржансона, и Ивлин сделался несколько беспокойным, когда подвергся тому же испытанию. В страшном взоре Аржансона было что-то магнетическое: немногие могли сопротивляться его влиянию. Регент ласково принял приветствие Харкорта, когда молодого человека ввели в кабинет, и едва удостоил внимания глубокий поклон Рауля, из чего последний вывел дурное предзнаменование.

– Господин Рауль Лаборд! Мне рассказали о вашем отце, который был осужден Судебной Палатой за укрывательство денег. Я желаю рассмотреть это дело.

– Очень рад, монсеньер. Я не осмеливался лично ходатайствовать о моем бедном отце пред Вашим Высочеством…

– Ба! – прервал нетерпеливо регент. – Ваш отец мог бы оставаться вечно на каторге, потому что вы не хотели сделать никакого усилия для его освобождения. Не знаете ли вы, кто донес на него?

– Я не думал, что нужно производить розыски об этом, монсеньермонсеньер: я знал, что обвинения делаются под вымышленными именами, – ответил Рауль.

– Под каким именем был сделан донос на старого Лаборда? – спросил регент начальника полиции.

– Под именем Жана-Пьера Шальона, – отвечал Аржансон.

– Имеете ли вы основания верить этому подложному имени?

– Имя это вымышлено, монсеньермонсеньер.

– Знаком ли вам этот человек?

– Я знаю его очень хорошо, – ответил Аржансон, устремляя свой взор на Рауля. – Но, Ваше Высочество, позвольте мне не называть его.

Регент обратился к Ивлину:

– Насколько я понимаю, господин Харкорт, у вас имеются некоторые объяснения относительно этого дела. Если да, то я готов выслушать их.

– Благодарю, Ваше Высочество, за милостивое предложение, но я едва ли сумею воспользоваться им. Я могу только сообщить о дочери несчастного Лаборда, которую случайно встретил вчера, на Рыночной площади, в ужасных обстоятельствах. От нее-то потом я и узнал подробности дела. И если, благодаря этому рассказу, у меня пробудилось сочувствие к ее отцу, то еще в более сильной степени возникло отвращение к бесчеловечному доносчику.

– Осторожней выражайтесь, господин Харкорт! – закричал Рауль. – Под страхом смерти запрещаю говорить дурно о доносителе в Судебную Палату.

– Вот как! Так вы признаете, что вы донесли на вашего отца? – воскликнул Ивлин.

– Ничего я не признаю, а только предостерегаю вас. Господин Аржансон скажет вам, что этот суд побуждает слугу доносить на господина и сына доносить на отца. Разве это не так, сэр? – обратился он к начальнику полиции.

Аржансон кратко ответил в утвердительном смысле.

– Не мое дело выражать свое мнение о необходимости таких приемов для правосудия, – заметил Харкорт. – Но не могу удержаться, чтобы не назвать их противными человеческой природе. Во всяком случае, со своей стороны, я должен выразить отвращение пред поведением сына, который мог предать своего отца.

– Ваше счастье, сэр, что Рауль Лаборд не считает себя таким сыном, – заметил регент. – Иначе вас отдали бы под суд Палаты. Так как вы иностранец, то я прощаю вас, но на будущее время для вас было бы хорошо держать язык за зубами – свобода слова здесь не так велика, как в вашей стране, и как бы ни были похвальны ваши чувства, иногда бывает безрассудно обнаруживать их. Что же касается старого Лаборда, то хотя я, без сомнения, и чувствую жалость к нему, однако не намерен исполнить просьбу об отмене состоявшегося над ним приговора.

– Ваше Высочество не говорили бы так, если бы видели его дочь, Коломбу, и выслушали, что она скажет в его защиту, – заметил Харкорт.

– Не могу сказать, какое действие она могла бы оказать на меня, но в отсутствии ее я непоколебим.

– Тогда следует прибегнуть к красоте, ведь только она и может смягчить вас, – сказал Лоу. – Коломба Лаборд за дверьми и ждет только позволения явиться.

Регент удивленно посмотрел, но не обнаружил неудовольствия при этом известии.

– Уверен, я не вызову неудовольствия Вашего Высочества признанием, что велел привести ее сюда, – сказал Лоу. – Она теперь в передней.

– Пусть войдет! – воскликнул регент.

Лоу вышел в боковую дверь, через соседнюю комнатку, выходящую на особую лестницу, предназначенную для тех, которым позволялось частное свидание с регентом. Вскоре он вернулся, ведя за руку Коломбу. Темное платье из гладкой материи простого фасона прекрасно выделяло ее безупречную фигуру, и хотя на лице оставались следы перенесенных страданий, они нисколько не уменьшали ее чудной красоты. Поднявшись при ее входе, регент ступил шаг по направлению к ней и хотел поднять с колен, так как она упала к его ногам; но девушка не вставала.

– Я хорошо знаю цель вашего посещения, сударыня, – сказал он ласковым, ободряющим голосом. – Вы пришли ко мне просить помилования вашего отца?

– Да, монсеньер: молю, сжальтесь над ним! Я не буду пытаться оправдывать его поведения, он был виновен в укрывательстве своих денег. Но он уже так наказан за это преступление конфискацией в казну его собственности и унижением, которое для него хуже, чем смерть. Пощадите его ради меня, ведь, если жестокий приговор будет весь исполнен, я умру от боли и отчаяния.

– Нет, этого никогда не произойдет, если только я могу помешать! – воскликнул регент мягко и вместе учтиво. – Поезжайте, сударыня! Ваш отец будет освобожден от дальнейшего наказания. Я подпишу указ о немедленном освобождении его самого, а также и его слуги. Я не могу предписать вернуть его собственность, потому что она взята в казну.

– Довольно, довольно, монсеньермонсеньер! Вы даровали мне свободу отца, его жизнь. Это все, чего я прошу. У меня нет слов отблагодарить вас за эту милость. Вы вознесли меня из бездны горя к полному счастью.

– Чтобы не задерживать дела, вы будете посланницей с указом об освобождении вашего отца, – сказал, улыбаясь, регент. – Вот он! – прибавил он, подписывая бумагу и передавая ее Коломбе.

Со взором, выражавшим сердечную благодарность, преклонила она колени и поцеловала руку, грациозно протянутую ей принцем.

– Позволите ли мне, Ваше Высочество, сопровождать мою сестру? – спросил Рауль.

– Ах, нет, нет, нет! – воскликнула, содрогаясь, Коломба. – Ведь это он, который…

Она остановилась.

– Понимаю, что вы хотите сказать, – заметил регент. – Я еще не покончил с вами, сэр, – сказал он Раулю.

Затем, обратившись к Ивлину, Орлеан заметил:

– Если вы так горячо заинтересованы участью Лаборда, господин Харкорт, то вам следовало бы присутствовать при его освобождении. Пойдите с ней!

Ивлин низко поклонился.

Когда Лоу уводил Коломбу к двери, регент шепнул аббату Дюбуа, который не принимал участия в происходящем, хотя с любопытством следил за всем:

– Послушай-ка, Дюбуа, я должен опять увидеть эту девушку. Она необыкновенно красива.

– Исполняю желание Вашего Высочества, – ответил угодливый аббат.

Когда Лоу вернулся, Рауль сделал шаг по направлению к регенту, но тот велел ему знаком отойти назад.

– Чем я прогневил вас, монсеньермонсеньер? – спросил Рауль.

– Какое право вы имеете спрашивать меня, сэр? – высокомерно ответил регент. – Отныне вам запрещается находиться в моем присутствии.

– По крайней мере вы, Ваше Высочество, не откажетесь назвать мою провинность. По мнению Ноайля и чиновников Судебной Палаты, я совершил весьма похвальный поступок.

– Этот плут становится назойливым, – сказал регент, обращаясь к Аржансону. – Разделайтесь с ним!

– Я уже считал своим долгом сообщить Вашему Высочеству, – сказал начальник полиции, – что этот Рауль Лаборд – находящийся в подозрении, плут и завсегдатай картежных домов. У меня очень невыгодные о нем сведения от моих людей.

– Но, мой дорогой Аржансон, обвинения, подобные этим, могут быть направлены с одинаковой правильностью против всех выдающихся лиц, пользующихся наибольшим расположением Его Высочества, – пробормотал Рауль. – Я нисколько не хуже господ Брольи, Носе и всех прочих «висельников».

– Пусть он замолчит и убирается прочь! – нетерпеливо закричал регент.

– Минуточку, монсеньермонсеньер! Я еще не совсем покончил с ним, – сказал Аржансон. – Разве это не верх наглости сравнивать себя с такими высокими и уважаемыми лицами, пользующимися расположением Вашего Высочества? С вашего одобрения, я мог бы арестовать его за некоторые плутовские проделки, за которые, если бы они были доказаны, ему пришлось бы занять место своего отца на каторге.

Видя, что все направлено окончательно против него, Рауль подумал, что лучше всего действовать другим способом и прибегнуть к сострадательности регента.

– Во внимание к вашей прежней милости, я умоляю Ваше Высочество не допустить такого жестокого наказания! – воскликнул он.

– Он не заслуживает сострадания, – заметил регент Аржансону. – Но все-таки не очень жестоко поступите с ним. Высылка из Парижа будет вполне достаточным наказанием.

– Как будет угодно Вашему Высочеству, – ответил начальник полиции. – Слышите, Рауль Лаборд? – прибавил он повелительным голосом, обращаясь к нему. – Вы покинете город в двадцать четыре часа. Если я вас найду в стенах его после этого времени, вы будете немедленно арестованы и заключены в тюрьму.

– Повинуюсь, – ответил со вздохом Рауль. – Главное, о чем я жалею, покидая Париж, это то, что я больше не буду принимать участия в очаровательных ужинах Вашего Высочества, но я буду вспоминать о них всегда с удовольствием.

Он вышел с глубоким поклоном.

– Этот плут умен, – заметил регент начальнику полиции.

– В нем нет ни капли добра, он плохо кончит, – заметил Аржансон.

– Надеюсь, что нет, не то он станет винить меня, – заметил, смеясь, регент.

– Очень вероятно, монсеньермонсеньер, – ответил Аржансон с неприятной усмешкой. – Я предполагаю, что Ваше Высочество не нуждаетесь больше во мне?

Бросив взгляд на Лоу, который свидетельствовал о том, что они поняли друг друга, он сделал поклон и удалился.

Глава XIX. Ноайль и банк Лоу и Компании

– Пошлите за герцогом Ноайлем! – сказал регент аббату Дюбуа.

Когда это приказание было передано курьеру, Его Высочество обратился к Лоу и заметил со смехом:

– Это была ловкая военная хитрость, господин Лоу. Зная о моей слабости, вы воспользовались ею. Если бы вы не привели этой очаровательной девушки с ее обворожительными черными глазками для подкрепления своей просьбы, я остался бы непоколебим.

– Под влиянием каких чувств вы это ни сделали, вы поступили хорошо, – ответил Лоу.

– Герцог Ноайль думает иначе.

– Вот он идет сюда, – заметил Дюбуа, когда курьер доложил о приходе Ноайля. – Теперь время вступить в битву.

– Вашему Высочеству было угодно помиловать лицо, приговоренное Судебной Палатой к каторжным работам, – сказал Ноайль, сначала сделав поклон регенту. – Благоразумно ли это?

– Благоразумно или нет, я поступил так и буду принужден помиловать еще гораздо большее количество людей. Меня осаждают прошениями и жалобами на суровые меры, применяемые вами, которые, я опасаюсь, подорвут власть правительства.

– В этом нет сомнения, – сказал Дюбуа. – Если только не прекратятся эти драмы, может произойти революция. Герцог Ноайль не может отрицать, что его собственная жизнь неоднократно подвергалась опасности.

– Я не боюсь! Меры, которые я начал применять, должны продолжаться, или государство должно объявить себя банкротом.

– Вовсе нет, герцог, – заметил Лоу. – Следует еще попытаться применить мою систему. Я настолько видоизменил мой план, что мне кажется, он будет одобрен вами. Во всяком случае, он не помешает вам в дальнейшем выполнении ваших мер, если вы решились продолжать их, по мере того как моя идея будет способствовать, несомненно, облегчению всеобщей нужды. Я готов, – обратился он к регенту, – с вашего согласия, монсеньермонсеньер, образовать общий банк с капиталом в 6 миллионов, разделенным на 1200 акций по 5000 ливров каждая, выплачиваемым, в четыре срока, на одну четверть звонкою монетой, а на три четверти государственными билетами. Я преследую этим планом двойную цель, во-первых, создание учетного банка, который, взимая небольшие проценты, уменьшит ростовщичество, во-вторых, образование торговых компаний. Так как это учреждение будет частным, то оно будет помогать казне, нисколько не подвергая ее опасности.

– Признаете силу этого доказательства, герцог? – спросил регент Ноайля.

– Не понимаю, почему вы, Ваше Высочество, принимаете такое близкое участие в этом банке? Я не могу думать, что ожидания господина Лоу осуществятся. Но так как это будет частным делом и правительство не будет затронуто, то я даю согласие на этот план.

– С вашей стороны, весьма любезно, что вы соглашаетесь, герцог, – сказал, смеясь, регент. – Я, а также господин Лоу, бесконечно обязаны вам. Будет издан приказ, разрешающий немедленное учреждение банка.

– Вы сделали первый удачный шаг, – шепнул Дюбуа Джону Лоу. – Все остальное придет следом.

– Я почти сожалею о своем разрешении, – проворчал Ноайль. – Но уж поздно брать слово обратно.

– Нужно сделать приготовления для открытия банка при обнародовании указа, – сказал Лоу. – Предлагаю устроить контору в отеле Мэм, на улице Святого Авуана, который я уже приготовил для этой цели: он даст нам много места для тех обширных сделок, которые я имею в виду.

– Я никогда не был в отеле Мэм. Но он был некогда местопребыванием знаменитого коннетабля Анны Монморанси{63}63
  Коннетабль (Connetable) – придворная должность конюшего, шталмейстера, в обязанности которого входило и предводительство королевской конницей. В XIII в. была учреждена высшая должность «коннетабля Франции» – то был главнокомандующий всех войск, первое лицо после короля.
  Герцог Анн де Монморанси (Montmorency) – коннетабль Франции, известный французский полководец XVI в.


[Закрыть] и случайным убежищем Генриха II{64}64
  Генрих II Французский (1547–1559), второй сын Франциска I, был женат на Екатерине Медичи. Сам король был хотя и рыцарем в душе (он умер на турнире), однако человеком слабохарактерным.


[Закрыть], – заметил регент. – Вы мне покажете его, господин Лоу: я сумею судить о его годности для той цели, к которой вы его предназначаете.

– Ваше высочество оказывает мне бесконечную честь, – ответил Лоу с поклоном. – Бесспорно, устройство этого отеля более удобно, чем в английском или амстердамском банках.

– И вы предполагаете соперничать с этими государственными учреждениями? – насмешливо спросил Ноайль.

– Отчего же нет, герцог? Я не вижу оснований, почему Франция должна плестись позади какой-либо другой страны в Европе? Я даже предвижу многое, благодаря чему она сумеет быть впереди всех.

– Вы должны подписаться под таким чувством, герцог, – сказал, смеясь, регент.

– Совершенно верно, монсеньермонсеньер. Я только хотел указать относительно отеля Мэм, что, кажется, он несколько велик для частного банка.

– Это должно зависеть от надобностей самого банка, – возразил регент. – Можно надеяться, что г. Лоу не признает его даже достаточно большим. Во всяком случае, я осмотрю дом и оценю его годность. Я сделаю это сегодня же, после совета. Не следует терять времени при исполнении плана. Вам, герцог, я поручаю изложить его в совете финансов – с вашим одобрением он безусловно будет принят. Письменный патент, утверждающей план, может быть тогда занесен в журнал парламентом. И господин Лоу будет в состоянии начать действия.

Видя, что дальнейшая борьба напрасна, Ноайль подчинился необходимости и обещал повиноваться приказанию его высочества.

– Ваш банк, в сущности, уже устроен, – заметил Дюбуа тихонько Джону.

Несколько дней спустя долго откладываемый план Лоу был приведен в исполнение. Было понятно, что он приятен регенту, который решил оказывать ему необычайное покровительство, и все паи были немедленно разобраны. Сам Лоу поместил все свои деньги в банк. Утвержденный письменным патентом от второго мая 1716 года, банк был открыт в отеле Мэм, на улице Святого Авуана, под названием «Главный Банк Лоу и Компании».

Сначала герцог Ноайль и все бывшие с ним заодно финансисты говорили о плане с издевкой и презрением. Они осмеивали мысль о том, что можно найти кредит, восстановить торговлю, расплатиться с государственным долгом шестью миллионами, причем имея в наличности только четверть этой суммы, а остальные три четверти в не имеющей ценности бумаге, которая может быть разменена лишь с потерей 70–80 %. Эта мысль нелепа: она должна быть отвергнута всяким рассудительным народом. Однако, вопреки этим дурным предсказаниям, успех банка Джона Лоу рос чрезвычайно. Крайняя правильность его действий, исправность и точность платежей, а, главное, обеспечение в том, что все билеты будут уплачены звонкою монетой того же веса и пробы, какой она была в день выпуска, – все это быстро обеспечило дело. По распоряжению регента были посланы приказы по всем конторам государственных сборов в королевстве принимать билеты Главного Банка в уплату долгов: это облегчило обращение бумажек, так что вскоре они стали предпочитаться звонкой монете и цениться на 1 % больше, чем золото. С тех пор всякие подозрения исчезли, уступая место слепому доверию. Спрос на билеты возрос до того, что взыскивалась небольшая премия за их выдачу.

Мало того, предсказания Лоу о благодетельном влиянии его плана вполне оправдались быстрым и решительным улучшением, наступившим в каждой отрасли торговли и промышленности. Доверие было восстановлено. Даже иностранцы стали вкладывать деньги в банк: баланс обмена с Лондоном и Амстердамом поднялся на 4–5 % в пользу Парижа, и этот подъем поддерживался искусными сделками Джона. Купцы возобновили свою торговлю, фабриканты, после долгого перерыва, принялись за производство, потребление приняло прежний размах, ростовщичество действительно остановилось, потому что никто не дал бы процентов свыше платимых банком. Все приняло блестящий и многообещающий вид. Высшего успеха достигли на главном собрании владельцев банковых билетов, когда было объявлено о выдаче дивиденда в 15 % за год. Для Лоу это был поистине день торжества. В большом зале бывшего отеля Мэм собрались все собственники банка, среди которых было несколько высокопоставленных и очень важных лиц. Присутствовал сам регент, восседая на высоком кресле за верхним концом длинного стола. По правую руку от него находился Лоу, который предельно ясно и удовлетворительно излагал счастливое состояние банка, указывая на выгоды, которые он принес торговле и рисуя его блестящую будущность. Его речь была прослушана с заметным вниманием регентом. По ее окончании, когда зала огласилась рукоплесканиями, принц заметил ему:

– Я решил вернуться к нашей первоначальной мысли. Он должен быть Королевским Банком, а вы – главным директором.

Этого только и желал Лоу – он ответил, что готов всякий раз, когда обратятся к нему, исполнять желания Его Высочества.