Текст книги "Воришка Мартин. Бог-скорпион (сборник)"

Румянец служанки, и волосы еще грубее, чем у служанки. Он окинул взглядом уступы скалы.

– Покоя.

Стена, изъеденная кораллами.

Он помотал головой, словно отряхивая мокрые волосы.

– Зачем я здесь?

Вокруг лишь водоросли, скала и море.

Он вскарабкался на утес и пошел к «Красному льву». Там подобрал несколько оставшихся с утра мидий и поднялся по Хай-стрит на Наблюдательный пост. Присев с южной стороны подмигивающего Гнома, ножом вскрыл створки раковин. Он ел медленно, с долгими паузами между глотками. Покончив с последней мидией, откинулся назад и нахмурился.

– Черт возьми!

Мидии ничем не отличались от вчерашних, но явственно отдавали разложением.

– Слишком долго пробыли на солнце.

Но ведь между отливом и приливом они висят на солнце часами!

– Сколько я уже здесь?

Как следует поразмыслив, он сделал на скале три засечки ножом.

– Нельзя упускать ничего, что укрепляет личность. Надо принимать решения и осуществлять их. Я сделал Гному серебряную голову. Я решил не волноваться зря насчет запруды. Сколько отсюда до горизонта, миль пять? Верхушку мачты можно заметить и за десять. Значит, двадцать миль в диаметре, совсем неплохо. Ширина океана здесь около двух тысяч. Одна сотая.

Он опустился на колени и как можно точнее прочертил линию длиной в десять дюймов.

– Теперь отмерим десятую часть дюйма.

Он ткнул ножом в линию примерно в двух дюймах от края и стал вращать черенок, пока острие не оставило белую отметину на сером камне.

Усевшись на корточки, он поглядел на получившуюся схему. Задумался.

– С большого судна меня заметят и за пятнадцать миль.

Он вставил кончик ножа в отметку и немного расширил ее. Подумал, и снова стал скрести, пока размеры отметины не увеличились до диаметра серебряного трехпенсовика. Потом долго тер камень ногой в гетре – метка посерела, будто существовала на скале с момента ее возникновения.

– Меня спасут сегодня.

Солнце слепило, отражаясь от серебряного лица. Он мысленно прочертил лучи от солнца к зеркальной поверхности, отбрасывая их в разные части горизонта. Подошел вплотную и посмотрел в упор, проверяя, отражается ли в фольге его лицо. Солнце ударило в глаза. Он отпрянул и выпрямился.

– Ну и болван же я! Тут же самолеты перегоняют. Наверняка это место используют для сверки курса, да и береговая охрана, она же должна наблюдать за немецкими подлодками!

Сложив ладони козырьком, он медленно повернулся, вглядываясь в небо – густо-синее, ни облачка, ни пятнышка, если не считать солнца. Опустив руки, заходил взад-вперед по вершине скалы.

– День размышлений.

Для кораблей Гном годится – с борта увидят либо силуэт, либо отблеск его головы. А вот с самолета… Гном сольется со скалой, а искорку света могут принять за отблеск кварца. На скале не за что зацепиться взглядом. С высоты в несколько тысяч футов, где они кружат, ничего особо не увидишь, только серое пятно, да и то лишь из-за бурунов вокруг.

Он бросил отчаянный взгляд вверх и вновь посмотрел на море.

Картинка?

Люди мыслят картинками и накладывают их на окружающую природу. С высоты десяти тысяч футов скала кажется камешком. А если камешек полосатый? Он взглянул на расщелины – серые стенки, темные впадины. Камешек и так полосатый.

Он сжал руками голову.

Квадраты. Полосы. Слова. Сигнал «СОС».

– Без одежды нельзя, я замерзну до смерти. К тому же, даже если ее раскидать, она еще меньше заметна, чем птичий помет.

Он взглянул вниз на Хай-стрит.

– Расчистить! И здесь, и там, чтобы везде было ровно. Буквы «С», «О», «С».

Руки бессильно упали.

– Не будь ребенком.

Опустившись на корточки, он стал внимательно рассматривать все, чем располагал. Одежда. Листки бумаги. Резиновый спасательный пояс.

А водоросли?

Воздев к небу руки, он радостно выкрикнул:

– Водоросли!

8

Тонны водорослей колыхались в воде у Панорамного утеса, свиваясь в кольца.

– Человек мыслит картинками.

Водоросли помогут наложить на природный пейзаж искусственный рисунок, вопиющий ко всякому разумному наблюдателю: «Смотри! Тут разум! Тут человек!»

– Лучший знак – это безупречная прямая, проведенная под прямым углом к расщелинам и выложенная достаточно высоко, чтобы возникла тень. Линия должна иметь не менее шага в ширину. Потом я заполню морской травой еще и одну из канав – получится крест. Вся скала станет похожа на пасхальный кулич.

Глядя сверху на Три скалы, он думал, как провести прямую через расщелины хотя бы примерно параллельно Хай-стрит. От «Красного льва» до Гнома – задача не из легких.

Обретя наконец цель, он поспешно спустился по Хай-стрит, бормоча себе под нос:

– Быстрее! Быстрее!

В ушах гудели призрачные моторы, и он то и дело задирал голову – так, что даже оступился и поранился, – и опомнился лишь на Столовом утесе, потянув из воды косматую плеть.

– Не дури. Успокойся. Какой смысл глазеть на небо, пока ничего не сделано, чтобы привлечь внимание. Только идиот станет скакать и размахивать рубашкой, заметив самолет на пятимильной высоте.

Он снова задрал голову и оглядел все небо, но не увидел ничего, кроме солнца и синевы. Задержал дыхание и прислушался. Ровное гудение жизни внутри, снаружи – плеск и бульканье воды. Больше ничего.

Поразмыслив, он вернулся к расщелине. Разделся донага и разложил одежду на солнце, аккуратно укладывая ее вдоль воображаемой линии, по которой должен был проходить вал из водорослей. Вернулся к «Красному льву», бросил взгляд на Три скалы, потом повернулся спиной к морю и стал спускаться с утеса. Вода показалась еще холодней, чем ему запомнилось, даже холоднее пресной воды из запруды. Стиснув зубы, он заставил себя сползти еще дальше – острые камни царапнули колени, открылись затянувшиеся было раны. Он висел по пояс в воде, уцепившись руками за скалу, и стонал. Дна не было, водоросли оплетали ноги и казались еще холоднее воды. В памяти возник безжалостный напор волн в открытом море, вызвав мгновенное ощущение паники. С отчаянным воплем он расцепил пальцы и упал, тут же подхваченный ледяными ладонями. Перед открытыми глазами колыхались водоросли. Голова вынырнула на поверхность, руки мертвой хваткой сжали камень. Дрожь пробирала с головы до ног.

– Смелее!

Под водорослями виднелось что-то белое. Он отпустил руки, ноги ушли в глубину. На дне грудой лежали какие-то камни, непонятные и круглые, – возможно, куски кварца. Он висел в воде вертикально, помогая себе гребками, а ногами шарил по дну. Наконец нащупал опору и встал. Вода была по грудь, вокруг шевелились водоросли. Он набрал в легкие воздуха и ушел под воду. Ухватив целый куст, попробовал оторвать несколько плетей, но крепкие стебли не поддались, и он вынырнул лишь с пригоршней травы. Он попробовал не нырять, а подтягивать стебли к себе и общипывать верхушки. Камни под ногами шевелились и покачивались, сердце колотилось. Собранный урожай он зашвыривал на утес: длинные плети морской травы свисали с краев.

Вдруг возле самых ног водоросли дернулись, что-то царапнуло по ступне. По зарослям прошла волна движения, и все затихло. Он ухватился за скалу и повис, поджав ноги. Волна плеснула о камень.

– Краб. Омар.

Бередя израненные колени, он взобрался на площадку, лег на кучу водорослей и стал ждать, пока сердце перестанет колотиться.

– Ненавижу!

Он подполз к краю, заглянул вниз и увидел среди колыхавшейся травы неподвижную тень с зубчатой драконьей спиной. Казалось, он взглядом вызвал чудище к жизни. Он стоял на коленях и смотрел. По спине бежали мурашки.

– Тварь! Грязная морская тварь!

Подобрав пустую ракушку, он изо всех сил швырнул ее в воду. Омар сжался, словно в кулак, и исчез.

– На этот травяной вал уйдет чертова прорва времени.

Он встряхнулся, приходя в себя, и пошел к Панорамному утесу. Несколько футов стены снизу покрывали водоросли – сплошная масса длинных плетей, похожих на зеленые ремни. Их концы плавали на поверхности воды, делая море похожим на сушу.

– Отлив.

Передвигаясь на корточках вдоль уступа скалы, он тянул толстые стебли к себе, но они не поддавались. Присоски корней впились в камни, и отодрать их было трудней, чем разжать створки мидии. Местами водоросли разрослись в гигантские кусты, ветви которых заканчивались крапчатыми коробочками со студенистой массой. Некоторые имели мечеобразную форму, но с волнистой поверхностью и рифлеными краями. Остальные походили на куски гладкой коричневой кожи, которой хватило бы на ремни и портупеи для всех армий мира. Ниже, под водорослями, скалу покрывали какие-то разноцветные отростки, а на голых участках бугрилась непонятная масса, похожая на сырое тесто. Не обошлось и без «румянца служанки». Из воды поднимались пузырьки, раздавался шорох и плеск.

Цепляясь одной рукой за уступ, он снова потянул к себе пучок травы, потом выругался и поднялся по Хай-стрит на Наблюдательный пост. Постоял, вглядываясь в море и небо, и вдруг спохватился.

– Время уходит!

Сбегав к расщелине, он повесил через плечо нож на ременной петле, подобрал спасательный пояс. Отвинтил колпачок, выпустил воздух и стал спускаться с утеса. Повесив пояс на руку, снова подступился к водорослям, уже с ножом. Прочные и упругие, они были еще и скользкие. Для удачного удара ножа требовался точный расчет и правильно подобранный угол. Срезанные плети он держал на плечах, как охапку хвороста, пропуская между спасательным поясом и тесемками, а сам пояс придерживал зубами. Толстая бурая связка спускалась с плеча и спадала до колен.

Поднявшись к «Красному льву», он сбросил улов. Даже с расстояния нескольких футов куча казалась небольшим пятнышком. Он поволок водоросли поперек расщелин, обозначая требуемую прямую линию.

– Чтобы вал прошел ровно, нужно заполнить каждую канаву вровень с краями.

Всей связки хватило на линию в два дюйма шириной, которая протянулась от «Красного льва» до Наблюдательного поста.

Он вернулся к Панорамному утесу за следующей порцией. Возле «Красного льва» опустился на корточки и хмуро оглядел результаты трудов. Линию было чуть видно. Он снова направился к утесу.

У самой дальней из Трех скал что-то плеснуло. Он резко обернулся – ничего. Никакой пены, лишь еле заметное нарушение рисунка волн.

– Хорошо бы поймать рыбу.

Еще порция водорослей. Коробочки со студенистой массой разрывались от нажатия. Одну он сунул в рот, но вкуса не разобрал. Он носил связку за связкой, но когда свалил все в первую расщелину, до верха оставалось еще больше фута.

Он стоял на краю, глядя вниз, на красные и бурые плети, и внезапно заволновался.

– Сколько еще? Дюжина связок? Два десятка? А линию ведь придется расширять…

Разум способен ясно оценить объем работы и подсчитать, во что она станет.

– Пора отдохнуть.

Он присел возле Гнома. В небе над головой было пусто. Линия водорослей тянулась по скале, словно шлейф.

– Никогда в жизни так не работал. Совсем вымотался.

Он положил голову на колени, обернувшись к серой линии с пятнышком посередине, нацарапанной на скале.

– Не срал с тех пор, как нас подбили.

Сидя неподвижно, он пытался понять, в чем тут дело, и вдруг поднял голову. Солнце клонилось к закату, четко вырисовывая линию горизонта. Приглядевшись, можно было даже различить колебания идеальной кривой, вызванные волнением моря.

Примерно посередине между солнцем и скалой Спасения на волнах виднелась белая точка. Он всмотрелся – чайка, сидящая на воде. Представил, как она поднимается в воздух и летит на восток. Наверное, уже завтра опустится на воду где-нибудь на Гебридах или станет перепархивать следом за плугом на склоне холма в Ирландии. Перед глазами, как живой, возник пахарь в матерчатой кепке, швыряющий комьями земли в незваную гостью.

– Прочь пошла, и все беды с тобой!

Однако птица не раскроет клюв, не ответит, как в старой сказке. Впрочем, даже будь эта чайка не просто летательной машиной, она и тогда не поведала бы об израненном человеке, сидящем на скале посреди океана…

Он встал и принялся ходить взад-вперед, рассматривая мысль со всех сторон.

Может, я никогда не выберусь отсюда.

Слова. Целостность личности.

– Вы все тоже только машины. Влажность, твердость, движение, я знаю про вас все. У вас нет жалости, но нет и разума. Я вас перехитрю! Нужно только вытерпеть. Я подаю воздух в свою печь, развожу свой очаг, я убиваю и ем. И нечего…

Он умолк на мгновение. Чайка подплыла ближе, скрывая рептилью сущность под белым оперением.

– Мне нечего бояться.

Чайку несло приливом. Конечно, прилив бывает и здесь, в самом сердце Атлантики, его гигантская волна охватывает весь мир. Она так обширна, что даже отдельные языки ее, океанские течения, несут воду потоками длиной в десятки тысяч миль. Течение омывает и эту скалу, поднимается, опускается и движется вспять, бессмысленно и вечно. Оно не остановится, даже когда последняя жизнь осыплется с тела земли, как отцветшие лепестки. Скала стоит неподвижно, течение проходит мимо.

Чайка чистила перья и отряхивалась, словно утка в пруду. Он резко отвернулся и спустился к Панорамному утесу. Водоросли, свисавшие со стены, уже наполовину скрылись под водой.

Завтра.

– Я слишком устал. Не стоит переутомляться.

Работы здесь невпроворот, ни минуты покоя.

Мысль о мидиях только отбивала аппетит, и он снова подумал о коробочках с желе, висящих на ветках водорослей. Желудок будто пытался что-то сказать. Мидии желудку не нравились, а от одной мысли о леденцах-анемонах он сразу сжимался, и во рту возникал неприятный привкус.

– Переработал. Да и обгорел, наверное. Надо отдыхать.

Он снова напомнил себе, что сегодня его спасут, но прежней убежденности не почувствовал.

– Надо одеться.

Натянул рубашку и брюки, обошел вокруг Гнома, снова опустился на скалу.

– Хорошо бы вздремнуть, но пока не стемнеет, нельзя. Они подойдут к скалам, посигналят, и если я не объявлюсь, двинутся дальше. Сегодня я не зря потратил время, теперь у меня есть цель. Завтра надо закончить работу. Они могут быть рядом, за горизонтом, стоит только подождать.

Устроившись поудобнее возле Гнома, он стал ждать. Но у времени нет конца, и то, что прежде казалось целью, обернулось серой безнадежностью. Он попытался подключить разум, но там не нашлось ни тепла, ни надежды, одни лишь бескровные рассудочные тени. Губы зашевелились, бормоча:

– Меня спасут. Меня спасут.

Время шло, он давно уже позабыл, о чем думал. Солнце опускалось в воду. Он тяжело поднялся, побрел к канаве с водой и напился. Красная полоса вдоль берега лужи стала шире. Он это заметил.

– Надо что-то придумать с водой.

Эхо послушно подхватило слова.

Он оделся, как для сна, и обернул ноги серым свитером. Между скалой и ногами пролегла мягкая ткань, словно ковер на каменных плитах собора. Дурацкое ощущение, которого не бывало нигде больше, особенно в этих нелепых, якобы средневековых, туфлях почти без подошв – Майкл их придумал. Да и акустика здесь скверная – слышно одно лишь «уа-уа-уа» под высокими цилиндрическими сводами, будто качается невидимый маятник.

– Тебя совсем не слышно, ни слова не пойму. Чуть громче. Давай, старайся… Нет, все равно не слышу…

– Еще раз? Медленнее?

– Только не медленнее! Громче! Ну, на сегодня все, ребятки. Погоди, Крис. Знаешь, Джордж, тут у Криса не выходит…

– Дай ему шанс, старина. Что, Крис, не твое это?

– Я справлюсь, Джордж.

– В другой роли он лучше будет, старина. Крис, ты актерский состав видел? У тебя еще вторая роль, и… Впрочем…

– Но Элен не…

– А при чем тут Элен?

– Она не говорила, что…

– Состав подбираю я.

– Конечно, Пит, старина. Само собой.

– Крис, у тебя роль Пастуха и вторая – один из Смертных грехов. Как думаешь, Джордж, Смертный грех в исполнении Криса?..

– Еще бы, старина, конечно.

– Знаешь, Пит, после всего, что я для тебя сделал, просить меня играть…

– Две роли? У всех у нас по две роли, у меня тоже. Так что, Крис, грех тебя дожидается.

– Какой именно?

– Вот сам и выберешь. Эй, Джордж, как думаешь, лучше ведь, если наш Крис сам выберет грех себе по вкусу?

– Конечно, старина, ясное дело.

– Прю как раз костюмы готовит, сходи взгляни, там, в склепе…

– Но к вечернему спектаклю…

– Давай, Крис, представление продолжается. Джордж, не хочешь взглянуть, что выберет Крис?

– Хе-хе, пожалуй. Да, хочу! Ей-богу, хочу… Пошли, Крис.

– Не знаю, я…

– Вперед, Крис, мы за тобой.

– Знаешь, Джордж, странное ощущение в ногах, когда на каменном полу ковер. Мягкий, дорогой, а под ним будто скала… Вот они, Крис, все перед тобой. Ну как?

– Как скажешь, старина.

– Как насчет Гордыни, Джордж? Тут и маска не нужна, чуть стилизованный грим – и порядок.

– Послушай, Пит, если я играю две роли…

– А Гнев, Джордж?

– А Зависть, Пит?

– Я бы попробовал Праздность, Пит.

– Нет-нет, не Праздность. Может, спросим Элен, Крис? Я всегда прислушиваюсь к советам жены.

– Спокойно, Пит.

– А как насчет Прелюбодеяния?

– Хватит, Пит, прекрати.

– Не сердись, Крис, старина. Просто я немного взвинченный… Дамы и господа, обратите внимание, отличный товар, новехонький, полная гарантия. Есть предложения? Уходит к джентльмену с кудрями и точеным профилем. Продано!..

– Что это, Пит?

– Это ты, дорогой. Один в один! Что скажешь, Джордж?

– Еще бы, старина, конечно.

– Крис, это Алчность. Алчность, это Крис. Прошу любить и жаловать.

– Только ради тебя, Пит.

– Дай-ка я познакомлю вас получше. Вот этот размалеванный ублюдок гребет под себя все, на что только может наложить лапу. Я не о жратве, Крис, это было бы слишком просто. Лучшие роли, лучшие места, деньги, слава, женщины. Он родился на свет с разинутой пастью, расстегнутой ширинкой и руками, протянутыми к чужому добру. Выдающийся экземпляр – и пенни сохранит, и булку захапает. Так ведь, Джордж?

– Пошли, Пит. Пошли, тебе надо прилечь.

– Как думаешь, Мартин, справишься ты с Алчностью?

– Идем, Пит… Он ничего такого не имел в виду, Крис, просто разнервничался. Перевозбудился – да, Пит?

– Все, молчу. Да, конечно. Все.

– Неделю уже не срал.

С неба опускались сумерки, собирая чаек на ночлег. Одна села на серебряную голову – та покачнулась, птица с перепугу обмаралась и отлетела в сторону, хлопая крыльями. Он устроился в расщелине, надул пояс, завязал ремешки и подложил пояс под голову. Руки сунул под мышки. Голова была в вязаном шлеме, но чего-то не хватало, он выполз наружу и сходил к «Красному льву» за зюйдвесткой. Опять стал проталкивать тело внутрь.

– Проклятие! – Он выбрался наружу и оглянулся. – Черт побери, куда я дел плащ?

Карабкаясь по скалам, осмотрел все: «Красного льва», пещеру с водой, Панорамный утес…

– Не мог же он остаться у Гнома, я никогда там…

Повсюду, в расщелинах и на камнях, кучи водорослей, липкие и зловонные – неужели придется все разгребать?

Клеенчатый плащ лежал на вершине скалы, возле Гнома, весь заляпанный белым пометом. Он натянул его поверх бушлата и снова забился в расщелину.

– Вот о чем никто никогда не скажет, даже не подумает. Главное – не опасности, не лишения, а идиотские мелочи, рутина. Целые дни пролетают впустую из-за пустяковых ошибок, которых даже не заметишь, когда занят делом и всегда можешь заскочить в «Красный лев» или к своей цыпочке… Нож! Где нож, будь оно все проклято?

Нож сбился на бок и застрял под левым боком, впиваясь в ребра, как выступ скалы.

– Поразмыслить лучше сейчас, не стоило заниматься этим вместо работы. Если бы я продумал каждый шаг прошлой ночью, то все бы успел за сегодня.

Итак, дела. Во-первых, закончить с водорослями. Потом выбрать место для одежды, чтобы не впадать больше в панику. Лучше складывать прямо здесь, тогда не забуду. Во-вторых… нет, в‐третьих, второй была одежда. Сначала одежду в расщелину, потом водоросли, чтобы довести до конца линию. В-третьих, вода. Здесь не покопаешь, придется собирать: найти канаву ниже залежей помета, но там, куда не долетают соленые брызги…

Он поморщился и подвигал челюстью. В шерстяном шлеме отросшая щетина отчаянно чесалась. Обожженные солнцем плечи и ноги мерзли, кожу покалывало. Выступы камня впивались в бока.

– Скоро пойдет дождь, и воды станет слишком много. Как быть с этой расщелиной? Лишь бы одежда не намокла. Надо устроить навес. Может быть, завтра меня спасут.

Он вспомнил, как утром был уверен, что спасение придет сегодня, и сердце болезненно сжалось, будто кто-то нарушил данное слово. Надо бы постучать по деревяшке, только где ее тут раздобудешь? Даже огрызка карандаша нет. Не найдешь и соли, чтобы бросить через левое плечо. Разве что капельку соленой морской воды.

Пальцы ощупали правую ногу. Старые рубцы тоже, должно быть, обгорели: кожу пекло – не слишком сильно, но ощутимо. Он поморщился, щетина снова царапнула по грубой шерсти.

– В-четвертых, наточить нож и побриться. В-пятых, разобраться с моим запором.

Обгоревшую кожу кольнуло.

– Просто реакция, вот и все. Я прошел сквозь ад – в море и в той проклятой воронке, – а когда выбрался, почувствовал себя на седьмом небе. Теперь, ясное дело, откат. Надо поспать. Успокоиться и сосредоточиться на сне.

Обожженное тело горело, щетина чесалась и колола, выступы камня разжигали свои медленно тлеющие костры. Они были везде, как море вокруг, остались и после того, как сознание изменилось, обернулись светящимися холмами, раздвинулись во всю ширь вселенной. Он то наблюдал их сверху, зависнув в пространстве, то ощущал всем телом, заполняя каждый уголок горящей кострами пещеры.

Он открыл глаза и посмотрел вверх. Потом смежил веки и пробормотал:

– Я сплю.

Глаза раскрылись, но солнце не исчезло. Костры горели бледнее, позволяли отвлечься. Он глядел в дневное небо и пытался припомнить, что такое время и почему оно так внезапно сжимается.

– Я совсем не спал!

Сознание никак не желало выходить из своего убежища и заняться делом. Губы шевельнулись, монотонные слова растаяли в воздухе:

– Сегодня меня спасут.

Он выбрался из расщелины. Утро выдалось теплое, и он, оставшись в свитере и брюках, аккуратно свернул остальную одежду и засунул в щель. Он склонился над лужей с пресной водой – красный ил отпечатался на груди. Пил он долго, а когда оторвался, заметил, что темное пространство между водой и отверстием в крыше стало шире.

– Надо набрать воды.

Лежа неподвижно, он раздумывал, что важнее: заняться резервуаром или закончить вал из водорослей, но вспомнил, как быстро убегает время, если за ним не следить, и вскарабкался на Наблюдательный пост. Мир играл красками. Солнце припекало, густо-синее море весело искрилось. Тени живописных скал отливали пурпуром. Он оглянулся на Хай-стрит и поразился красоте пейзажа. Зажмурил глаза, снова открыл – ничего не изменилось. Скалы и море казались нарисованными. Яркие цветные пятна заполняли все три просвета зрительного окна.

– Я еще сплю. Я заперт внутри своего тела.

Он пошел к «Красному льву» и присел у воды.

– И зачем я все это таскал?

Хмурясь, посмотрел на море.

– Надо раздобыть еды. Впрочем, я не голоден, займусь-ка лучше водорослями.

Он вернулся к ночной расщелине, взял спасательный пояс и нож и отправился к Панорамному утесу. Вблизи все было уже собрано, и по уступам приходилось лезть дальше. Поглядев на один из уступов, он вдруг задумался.

– Сюда я приходил за камнями для Гнома. Вон ту глыбу пытался сдвинуть, но не смог, хоть она и с трещиной.

Нахмурившись, он стал медленно спускаться, пока не завис, держась за край скалы совсем рядом с трещиной. Как и вся поверхность скалы, куда доставала вода, камень был покрыт слоями ракушек и загадочными наростами. Трещина расширилась, а вся глыба сдвинулась и чуть заметно накренилась. В глубине расщелины царила жутковатая темнота.

Он разглядывал отколотую плиту, пока не забыл, зачем полез, и принялся рассматривать всю скалу, медленно ворочая головой из стороны в сторону. Просто камень, торчащий из воды… или нет?

– Откуда, черт побери, я все это помню? Никогда раньше здесь не был.

Скала была знакома – не как судовой приятель, с которым поневоле быстро сходишься, проводя бок о бок нескончаемые часы, а скорее как родственник, что наезжает навестить из года в год, друг детства или нянька, которых знаешь целую вечность. Как холмы, которые излазил на летних каникулах вдоль и поперек, а потом вспоминаешь по ночам зимой, рисуя в воображении привычные очертания…

У Трех скал что-то громко плеснуло. Он кинулся к «Красному льву», но ничего там не увидел.

– Заняться, что ли, рыбной ловлей?

Водоросли, наваленные в канавах, издавали резкий запах. С моря снова послышался плеск, на этот раз удалось заметить расходящиеся круги. Он сжал руками голову, чтобы подумать, но колкая щетина на щеках не давала сосредоточиться.

– Ну и оброс же я. Странно, что волосы продолжают расти, даже когда…

Он вернулся к утесу, подхватил охапку водорослей и уложил в ближайшую щель. Медленно поднялся по Хай-стрит на Наблюдательный пост и сел, уронив руки. Голова свесилась между колен. Монотонный плеск волн под скалой Спасения успокаивал, на краю обрыва стояла чайка, застыв словно на картинке.

Внутри тела росли звуки, заполняя бездонную темноту, как грохот станков – фабричное здание. Голова слегка вздрагивала, отмеряя удары сердца.

Резкий крик заставил его поднять голову. Рядом на вершину скалы опустилась чайка – крылья полураскрыты, голова опущена.

– Что тебе надо?

Пернатое пресмыкающееся сделало пару шажков в сторону и сложило крылья. Клюв нырнул под крыло.

– Эх, посрать бы, сразу полегчало бы.

Он тяжело повернулся и взглянул на Гнома, тот подмигнул серебряным глазом. Четкая линия горизонта казалась совсем близкой, и ему почудилось, что на ней можно различить зубчатые очертания волн.

Как жаль, что здесь нет травы. Он хотел было сходить за курткой и устроить удобное сиденье, но требуемое усилие представилось чрезмерным.

– Внутри все болит, как отбитое. Камни такие твердые… Лучше подумать о воде.

Жидкая стихия, мягкая и податливая.

– Надо укрытие какое-нибудь соорудить, сбор воды наладить.

Силы понемногу возвращались, и он забеспокоился. Хмуро взглянул на треснувшую скалу, столь непонятно и раздражающе знакомую, потом проследил взглядом тонкую полоску водорослей. Кое-где она блестела. Может, как раз блеск и заметят с воздуха?

– Можно собирать воду в плащ. А еще – выбить в стенке канавы водосток.

Он замолчал и откинулся назад, прислонившись к Гному, но вскоре твердый, неровный камень вновь заставил его согнуться.

– Откуда эта тяжесть? – Глаза обратились к небу. – Давит и давит… Агорафобия, или как там ее, в общем, противоположность клаустрофобии. Давление.

Водосбор.

Он встал на ноги и поплелся вниз по Хай-стрит. Подошел к ночному укрытию, потом к соседней расщелине и внимательно ее осмотрел.

– Откуда здесь чаще всего ветер?.. Поверхность водосбора должна смотреть на юго-запад.

Раскрыв нож, он провел по наклонной стенке царапину от самого верха до дна, где была небольшая ямка глубиной с ладонь. Потом сходил к Гному, осторожно извлек белый камушек, похожий на картофелину, и вернулся. На черенке ножа торчал плоский заостренный штырек в четверть дюйма длиной, служивший отверткой. Приставив отвертку к процарапанной черте, он ударил камнем о рукоятку. От скалы отлетела каменная чешуйка. Он принялся колотить дальше, работая как долотом, и довольно быстро продолбил желобок длиною в фут и глубиной примерно в восьмую часть дюйма. Потом нагнулся и принялся за нижний конец линии.

– Начинать надо с самого важного, вдруг дождь пойдет прямо сейчас!

Стук камня эхом отдавался в расщелине, и это было приятно, словно работа шла в помещении.

– Можно растянуть сверху бушлат или плащ, и будет крыша. Проклятая тяжесть здесь не так заметна – еще и потому, что я занят делом.

Руки ныли, но желобок поднимался все выше, и работать становилось удобней. Он попытался прикинуть, когда облегчение от перемены позы перевесит усталость, но понял, что никогда. Опустившись на дно, он уронил руки и прижался лбом к каменной стенке.

– Пойти, что ли, полежать немного… Или подложить бушлат и посидеть наверху, у Гнома.

Он оторвался от скалы и снова взялся за работу. Выдолбленная полоска росла.

Наконец нижняя часть сомкнулась с верхней. Он отступил, внимательно оглядел результат и скривился.

– Черт! Наклон надо сделать побольше.

Над верхней частью пришлось немало потрудиться.

– Пожалуй, еще углублю с краю…

Потому что объем воды… Спохватившись, он стал размышлять вслух:

– Объем воды на каждом отрезке желоба включает всю воду, собравшуюся выше, и пропорционален площади водосбора.

Он ударил еще раз, посыпались чешуйки. Руки уже не слушались, и он уселся на дно канавы, разглядывая свою работу.

– Что ж, займусь инженерным делом всерьез: найду подходящий резервуар и выдолблю целую сеть водостоков. Будет интересно – как замки из песка строить.

Что за император в Древнем Риме провел в город воду с гор?..

– Это мой акведук. Назову его Клавдием!

Он снова принялся долбить, противопоставляя разум бессмысленности скалы.

– Интересно, сколько я уже тут корячусь?

Лежа на спине, он слушал, как она ноет. Клавдий напоминал длинный белесый шрам.

– В твердости этой скалы есть что-то злобное. Обычный камень не бывает таким неподатливым. И еще – знакомым…

Тяжесть снова навалилась. Он решил сопротивляться и сел.

– Нужно было насушить водорослей и настелить на дно. Слишком много дел. Чтобы спастись и выжить, не хватает лишней пары рук. Может, подыскать новую спальню? На открытом месте, здесь достаточно тепло.

Слишком тепло.

– Внутри все ноет, как отбитое. Каждая клеточка, до самых костей. Мое тело будто раздулось, распухло…

Черный шар обратил к небу трехстворчатое окошко. Голос выходил в дверной проем и растворялся, будто пар в жаркий день.

– Я слишком много работаю. Того и гляди, совсем выбьюсь из сил. И все же надо отдать тебе должное, Крис. Не каждый бы…

Внезапно он замолк, потом начал снова:

– Крис… Кристофер. Кристофер Хэдли Мартин…

Слова испарились одно за другим.

Инструмент изучения, средоточие самосознания.

Звуки, исходящие из нижней части лица. Бессмысленные и пустые, как выброшенные консервные банки с отодранными крышками.

– Кристофер! Кристофер!

Он жадно протянул руки, словно хотел ухватить слова прежде, чем они исчезнут. Руки мелькнули перед окошком, вид их почему-то внушал ужас.

– О господи!

Крепко обхватив плечи, он покачивался из стороны в сторону, чуть слышно бормоча:

– Тихо, тихо. Успокойся.