Текст книги "Мишн-Флэтс"

Эпилог

С той ночи у озера прошел чуть ли не целый год.

И весь этот год я прилежно писал свои «мемуары» – мне хотелось все снова пережить и попытаться хотя бы себе объяснить, как и почему произошло то, что произошло. Мне хотелось выговориться. И во всем признаться. Кому я признаюсь – непонятно. Пока что просто бумаге.

Вы спросите меня, мой добрый читатель, которого, быть может, не будет никогда, вы спросите меня: а что было потом, чем закончилась вся эта история?

Вы хотите подробностей, вы хотите правды – правды, только правды и ничего, кроме правды, как выражаются балаболки-юристы. Словом, вы хотите получить ответы. Ладно, извольте.

Тело Мартина Гиттенса обнаружили в бостонской гавани, в заросшем камышом мелководье, которое начинается сразу за Бэттери-Пойнт – помните, там, в крохотном садике на краю суши, мы однажды беседовали с Гиттенсом. В рапорте коронера было отмечено, что в легких погибшего не соленая болотная жижа, а пресная вода. Однако этот факт попросту игнорировали. Никому не хотелось копаться в грязи; быстро распространились слухи о том, каков был Гиттенс на самом деле, что на его совести по меньшей мере три убийства: Фазуло, Траделла и, да-да, Боба Данцигера.

Работники прокуратуры, полицейские, журналисты и те немногие добропорядочные граждане, которые были более или менее в курсе произошедшего, – все пришли в кои-то веки к безмолвному соглашению «не гнать волну» и не вдаваться в подробности того, как утонул полицейский Гиттенс – тройной убийца. Утонул и утонул. Пять строк мелким шрифтом на последней странице. Собаке собачья смерть.

Дело благополучно превратилось в «висяк».

Поскольку оно никого не интересует, то есть надежда, что оно так и останется нераскрытым и со временем будет тихо сброшено в архив.

В первый момент убийство хотели навесить на Харолда Брекстона. Но очень скоро выяснилось, что в ночь убийства он находился за решеткой в полицейском участке города Версаль, штат Мэн.

Разумеется, тщательная проверка могла бы выявить странный факт, что в ту ночь и Брекстон, и шериф Трумэн до самого рассвета находились где угодно, только не в полицейском участке города Версаль, штат Мэн.

Да и мокрый коврик в багажнике «бронко» мог о многом поведать опытному детективу.

Однако тщательности в этом расследовании ни от кого не требовали.

Через пару недель с Брекстона сняли обвинение в убийстве Данцигера; едва очутившись на свободе, он исчез из Бостона. Думаю, навсегда. Керт побожился найти его и под землей и засадить пожизненно «за все хорошее». Но у Керта масса дел, и гоняться за кем-то по всем Штатам он не станет. Так что за плечами Брекстона нет фурии – богини-мстительницы, готовой преследовать его до конца жизни.

Эндрю Лауэри уверенно сидит в прежнем кресле и по-прежнему мечтает стать первым чернокожим мэром Бостона. Думаю, такой, как он, в этом качестве горы своротит!

Что до Джона Келли, то его ночная дубинка – на моем столе, пишу эти слова и вижу ее перед собой. А самого Келли уже нет. Его сбила машина. Пьяный семнадцатилетний парнишка. Отделался условным сроком. Келли похоронили рядом с женой и дочерью, Терезой, которой на веки веков десять лет.

Я сопровождал Кэролайн на похороны. Моросил дождь. Кэролайн была сама не своя от горя. Такой я ее никогда не видел.

В глубине души она не верила, что отец может умереть, что он способен причинить ей такое горе! К ее скорби примешивалась детская обида – как он посмел! Мне это чувство знакомо: в нашей тоске после смерти близкого человека всегда есть эгоистичный элемент. Скорбь от этого меньше не становится.

С Кэролайн я виделся много-много раз. Не знаю, что из этих встреч выйдет. Пока что я оплачиваю сумасшедшие телефонные счета и наматываю тысячи километров по дороге в Бостон и обратно. В настоящий момент мне достаточно время от времени быть у нее в бостонской квартире. Она готовит, я играю во что-нибудь с Чарли. Если есть где-либо что-то похожее на родной мне угол – то он там, в Бостоне.

В один из моих приездов я получил от Кэролайн особенный подарок – полиэтиленовый мешочек со стаканчиком с символикой отеля «Ритц-Карлтон». На нем были отпечатки моих пальцев.

– Уничтожь его, – сказала Кэролайн.

Как, ведь это последняя вещь, которой касалась моя мать.

– Уничтожь его, – несколько раз повторила Кэролайн.

Но я так и не послушался.

Конечно, раскрыть душу перед Кэролайн до конца я не могу. Есть у меня мрачные семейные секреты: что мы, Трумэны, иногда удержу не знаем и что смерть Боба Данцигера и Мартина Гиттенса – наших рук дело. Не хватает у меня духа рассказать ей, что я до сих пор слышу в ушах звук, с которым дубинка опускается на череп Гиттенса, слышу, как он, неслышно крича, захлебывается в воде.

Я понимаю: нельзя остаться с Кэролайн и не рассказать ей все. Но если я ей все расскажу – разве она со мной останется?

Пока что я не готов отказаться от Кэролайн. И потому – молчу.

В августе Кэролайн вместе с Чарли наконец-то приехали в Версаль, и мы сняли дачный домик у озера. Кэролайн полюбила озеро так же страстно, как некогда моя мать. Когда я любуюсь на плавающую Кэролайн, у меня ощущение, будто она здесь на месте, озеро приняло ее. И мне вспоминается моя мать на надувном матраце – молодая, веселая, беременная мной.

Помню, однажды Кэролайн, стоя по пояс в воде и вбирая глазами чудесный вид окрестностей, сказала:

– Здесь замечательно. Все так чисто, так дивно чисто!

– Даже в самом чистом месте нужен прокурор, – заметил я. – Перебирайся к нам.

Она рассмеялась.

– Это все равно что на Марс переселиться!

– Лиха беда начало, – сказал я.

А что стало с моим отцом? Убийство Данцигера по-прежнему лежит у него на душе. Он сумел снова завязать с пьянством, хотя внутреннего покоя обрести уже не смог.

Весной он попросился ко мне в участок – • на любую работу.

– Хочешь, на телефон отвечать буду, или чего переписывать, или просто подменять на скучных ночных дежурствах...

Я ему отказал, лицемерно прибавив, что иметь на совести убийство – еще не конец света, но продолжать при этом работать в полиции...

Конечно, свинские слова. Отец на это ничего не сказал. И в итоге я позволил ему приходить в участок – выполнять мелкие поручения или просто ошиваться без дела, зато среди людей.

Однако через несколько дней он сам перестал приходить. И в июне ни с того ни с сего переселился в соседний с Версалем городок. «Эмиграция» Шерифа озадачила всех жителей Версаля. Долго думали-гадали, что бы это могло значить. Разумеется, Шериф тяжело переживал болезнь и смерть жены; случаются такие безутешные вдовцы. Но можно ли так тосковать, чтоб покинуть родное гнездо?

Естественно, я никому ничего объяснять не стал. Пусть останутся при своем заблуждении. Не знаю, сможет ли отец когда-либо простить себе содеянное и обрести покой. Надеюсь, что и с этой ситуацией он справится, как справился со всеми сложностями, бывшими на его жизненном пути. Мы, Трумэны, крепкие орешки.

Ну и немного про меня.

Я по-прежнему шерифствую в Версале, хотя не уверен, долго ли еще останусь на этой должности. Как ни крути, наш городок заслуживает лучшего блюстителя порядка. А пока я начал выполнять свои обязанности с удвоенным рвением – или, честно говоря, просто со рвением, ибо прежде никакого рвения не было. Я регулярно патрулирую главную улицу городка – иду, жонглируя деревянной дубинкой Келли. Конечно, у меня так хорошо, как у него, все еще не получается. То уроню, то пальцы себе отобью.

Келли когда-то сказал: «Если имеешь правильную повадку, то тебе дубинку в ход пускать не приходится». Хорошая мысль. Мудрая. Да только к жизни никакого отношения не имеет. Я помню, как хрустнул череп Гиттенса под этой дубинкой.

С некоторых пор я не таскаю с собой эту дубинку. Ну ее! Лежит вот на столе. Может, подарю ее Кэролайн и Чарли как реликвию полицейского прошлого их отца и деда.

Вот и все про факты. Так заканчивается история.

Но ведь история никогда не заканчивается, верно? История перетекает в другую историю, и все это – История. Нет ни начала, ни конца, есть только сейчас. Мы катим вперед, оседлав волну...

Ну так, значит, про сейчас.

Сейчас, когда я пишу эти слова, на дворе сентябрь. Летние отдыхающие разъехались по домам. В участке мы теперь работаем вдвоем – Дик Жину и я. С отъездом летней публики Версаль стал прежним тихим городком, где живет несколько сот жителей. Началась золотая осень, а с ней и нашествие любителей осенних лесов. Но их не так уж много, да и возраста они в основном пенсионного. Так что от них никаких хлопот полиции. Словом, тишь и благодать в Версале и вокруг него.

В настоящий момент я сижу в участке совершенно один. Уже почти темно, но я не спешу включать свет. В полумраке мне приятнее.

Как только допишу, пойду купаться на озеро. Я согласен с моей покойной мамой: сентябрь – лучшее время для купания. Вечерами прохладно, однако вода все еще теплая. Воздух и вода одинаковой температуры. Поэтому иногда в темноте утрачиваешь чувство реальности, не различаешь, где воздух, где вода. Паришь словно в невесомости.

По дороге к озеру я пройду мимо того места, где находилось бунгало, в котором лежал труп Данцигера. Домик успели снести. Не потому, что он связан с мрачной страницей в истории Версаля, а просто – нерентабелен. Наверное, построят или другой дом, повместительней, или еще что. Я оставлю одежду в «бронко» и, голый, пойду к воде, медленно войду в озеро и поплыву, поплыву – туда, в самую середину, к самой-самой глубине.