Текст книги "Пташка"

Господи, да я и сам тоже мог бы придумать для себя какую-нибудь шизу. А может, и впрямь прикинуться гориллой, как тот парень в палате напротив? Дело нехитрое: только не забывай время от времени подставлять руку, когда срешь, и кидайся в того, кто заходит. Тогда меня тут запрут и начнут ухаживать не хуже, чем тогда, когда я лежал в госпитале в Меце. Да, это запросто. Может быть, кстати, подобное и есть признак сумасшествия? Впрочем, кому, как не мне, знать, что это не так уж плохо, когда решение за тебя принимает кто-то другой.

Господи, как было бы здорово опять стать футбольным защитником и бежать через все поле, чувствуя, как прилипает грязь к твоим бутсам, и вдыхать запах плесени, исходящий от высоких, до ушей, наплечников, слышать, как отдается в футбольном шлеме твое собственное дыхание. Все просто, знай сбивай с ног любого, на ком футболка другого цвета.

Кому, черт возьми, решать, кто чокнулся по-настоящему? Думаю, у этого Вайса крыша едет не хуже, чем у его плюющегося дауна. Они знают, что Пташка чокнулся, и, наверное, думают, что и я тоже. Надо бы потолковать с пацифистом. Он уже достаточно давно трется среди дуриков и, пожалуй, знает побольше иных докторов. Это правило я усвоил давно: если хочешь знать, где КП, никогда не спрашивай офицера – он, скорее всего, пошлет тебя на почту.

Я даже задумываюсь, не слишком ли подозрителен тот факт, что мы с Птахой многие годы были настолько близки. Ни у кого из моих знакомых не было такого близкого друга. Мы были словно муж и жена или что-то вроде этого. У нас был частный клуб для двоих. С тринадцати до семнадцати лет я провел с Птахой больше времени, чем со всеми остальными, вместе взятыми. Понятно, я бегал за девчонками, а Птаха игрался с птицами, но, по сути, он единственный человек, с которым я был близок. Обычно все утверждали, что мы даже говорим одинаково – я имею в виду тембр голоса, а еще мы всегда отвечали одно и то же, причем одновременно. Мне не хватает Пташки, хотелось бы, чтобы он вернулся, было бы здорово с ним поболтать.

Я сижу между дверями у его палаты и больше часа ничего не говорю. Даже почти не смотрю на него. Это похоже на долгое дежурство, будто я стою на посту. Я ушел в себя, оставшись в реальном мире только наполовину. Не знаю, что навело меня на мысль о том, как мы ловили собак, – может, воспоминание о том, какой это был для нас шок, особенно то, как мы ошивались в полицейском участке и разговаривали с копами. Это была хорошая инъекция жизненного дерьма.

«…Эй, Пташка!»

Он напрягается и прислушивается. Какого черта! Мне что-то не очень хочется говорить с ним об этом. Это не приведет ни к чему хорошему. Это вообще не то, о чем мне хочется поговорить. Пташка подпрыгивает и поворачивается так, чтобы меня видеть. Он наклоняет голову то так, то эдак, смотрит то одним глазом, то другим, как голубь.

«…А ну, кончай с этим, Пташка; хватит этого птичьего дерьма!»

Мы с Пташкой подрядились ловить собак в то лето, когда перешли в школу второй ступени. Собственно, эту работу мы придумали сами. В нашем Верхнем Мерионе никогда не было собачников, а потому там повсюду бегали целые стаи бродячих собак. Особенно где мы жили, в самой бедной части города.

В этих стаях было по десять-двенадцать никому не принадлежащих собак. Родители покупали деткам щенков на Рождество или на день рождения, а когда видели, сколько те едят, выбрасывали их, и собаки сбивались в стаи. Словно в каких-нибудь джунглях. В основном это были шелудивые дворняжки с короткими лапами и длинными хвостами либо с острыми мордами и густым мехом – у всех был одинаково нелепый вид.

Обычно они бродили по округе ранним утром, переворачивая бачки с мусором и раскидывая повсюду отбросы. В дневное время они избегали людей, бродили поодиночке или спали. Иногда они даже возвращались к домам, где жили прежние хозяева, но по ночам то были настоящие волчьи стаи.

Иногда они нападали на ребенка, или какого-нибудь кота, или на бродягу, и тогда газеты поднимали большой шум. Подобное случилось, как раз когда закончился учебный год. Мне пришла идея попытаться справиться с ними при помощи своего револьвера двадцать второго калибра. К тому времени я уже прямо-таки помешался на оружии. Не знаю, воплотилась бы моя затея в жизнь или нет, если бы я не сказал о ней Пташке. Он заявил, что нам следует обратиться в полицию и сказать, что мы хотим поработать летом собачниками. У него тогда уже были канарейки, и для них требовалось много дорогостоящего корма.

И вот, как это ни удивительно, полицейские клюют на такую нашу идею. Комиссар подписывает соответствующие документы, и за какие-то две недели дело решается. Отрезают зад у старого патрульного микроавтобуса, там оборудуют большую клетку, устанавливают над задним бампером деревянную платформу, на которой мы могли бы стоять, с ручками, за которые мы могли бы держаться.

Водителем нашего фургона назначается сержант по имени Джо Сагесса – и вот мы при деле. Джо занимается у них в участке тем, что марает бумагу, и не очень-то счастлив, что ему досталась такая работенка, но коли ты влип, то ничего не попишешь. Где-то в Секейне он держит свору охотничьих собак, так что, похоже, у него можно будет кое о чем справиться в случае чего.

Мы договариваемся с полицией, что нам будут платить доллар в час плюс по доллару за собаку. По тем временам это куча денег. Мой старик едва заколачивает тридцать пять баксов в неделю, работая водопроводчиком.

Когда транспорт готов, нас посылают в Филадельфию на инструктаж. Там нам платят по доллару в час и больше ничего, так что нам вовсе не улыбается ни черта не делать, а только смотреть.

Муниципалитет покупает нам огромные сети, изготовленные специально для ловли собак. У них короткие рукоятки, всего около фута длиной, но сама сеть, похожая на большой сачок, имеет почти четыре фута в диаметре и весит больше тридцати фунтов. По бокам фургона приделаны крюки, на которые мы вешаем сети, когда разъезжаем на задней платформе.

В Филадельфии все собачники сплошь негры. Они истинные профессионалы, а один из них ловит собак уже семь лет. Эти ребята ловят собак не хуже, чем играет в баскетбол команда чемпионов. Это настоящее представление.

У них есть классный, специально оборудованный собачий фургон, и когда захотят, они могут обойти клетку по специальному трапу и сесть позади водителя. Снаружи обычно ездит лишь один из них и, когда видит бродячую собаку, сигналит.

Сперва нас обучают пользоваться сетями. У этих ребят-профи есть отработанные подсечки слева, подсечки справа и приемы набрасывания сети, когда собака прыгает прямо на вас. Последние, по их словам, могут пригодиться, когда пес прыгает, метя вам в глотку. Они только рады нас разыгрывать.

С ними чувствуешь себя, словно среди заядлых охотников, причем на крупного зверя. Они частенько разговаривают о всяких собаках, которых им доводилось поймать, об этаких матерых зверюгах, которых им с трудом удавалось завалить в грузовик, а еще они любят показывать нам шрамы от укусов. Они получают полтора доллара в час, вне зависимости от того, сколько собак поймают. Мы ездим с ними на грузовике целую неделю. В центре Филадельфии дома на улицах стоят, как правило, вплотную друг к дружке, так что у тамошних собаколовов есть целая система: они загоняют собак между рядами домов, как в ловушку. Когда они замечают собаку, один из них спрыгивает, взяв сеть, а фургон едет дальше, к собаке. Потом они высаживают еще одного человека с сетью рядом с собакой, а грузовик едет еще дальше, к другому концу улицы, и разворачивается. Третий, водитель фургона, выходит там, и у него тоже сеть.

Тот, что на середине улицы, рядом с собакой, старается подкрасться незаметно и набросить сеть сверху. Но это получается редко, и собака, как правило, уворачивается. Обычно собаки понимают, что их ловят, и начинают убегать. Тогда настает черед одного из тех, кто стоит в конце улицы. Тот, что на середине, бежит за собакой, чтобы та не останавливалась. Когда та пытается прорваться мимо крайнего, тот пробует поймать ее сетью слева или справа от себя. Если собака отпрыгивает и бежит назад, то ей уже требуется пробежать мимо двух сетей. Это очень похоже на игру в бейсбол, когда нужно перехватить игрока с третьей базы и заставить выбиться из сил. Заканчивается тем, что собака опрометью бросается вперед и, как правило, попадает в сеть.

Потом они громко и долго смеются, заталкивая собаку в фургон. Люди собираются вокруг и ругаются, а если оказывается, что собака кому-то принадлежит, препирательства бывают бурными. У собачников из Филадельфии есть специальный прием, с помощью которого собаку можно поднять, не вытаскивая из сети, и закинуть в клетку. Однажды, рассказали нам ребята, один чудик явился с ножницами для металла и перекусил прутья клетки, чтобы вызволить свою собаку. Рассказывая нам об этом, они смеялись до упаду. Так что, заперев собаку в своем фургоне, они поскорей смываются с той улицы, где ее поймали.

В Филадельфии собаколовы работают уже давно, поэтому на самом деле никаких стай там нет. А вот кого там действительно не хватает, так это кошколовов. Кошки в Филадельфии шныряют повсюду. В той части города птиц не видно вообще.

У собачников уйма подружек. Поймав семь или восемь собак, они по очереди отваливают на час или два, чтобы погостить у своих милашек. Остальные же в это время просто разъезжают по городу. Иногда, если собака так и напрашивается, чтобы ее поймали, они останавливаются и пытаются набросить на нее сеть. Большинство из подружек, которых они навещают, замужем, и когда эти парни возвращаются от них, то хихикают, смеются и всячески бахвалятся, хотя им бывает и самим страшновато. Они постоянно отпускают всевозможные шуточки насчет того, кто больше всех устал. По-настоящему они ловят собак часа три в день. А в остальное время представляют собой, без всякого сомнения, самую старую в Филадельфии фирму по прокату племенных жеребцов, с доставкой на дом и с устоявшейся репутацией.

Они разводят шуры-муры по всему городу. Женщины прямо-таки вывешиваются из окон, подложив на подоконник подушки, когда ждут их. Они окликают нас и просят остановиться. Ребята постоянно спорят, у кого от какой женщины сколько детей. По большей части их разговоры состоят не из слов как таковых, а из улыбок, взглядов и хмыканья. Понятно, такая жизнь выглядит куда заманчивей, чем та, которую ведут наши отцы.

В конце дня мы возвращаемся в приют для потерявшихся животных. Там есть клетки, а также газовая камера для невостребованных. Под последними у них подразумеваются почти все пойманные собаки. Никто не станет платить два доллара за регистрационное свидетельство на собаку, да еще пять долларов штрафа, чтобы получить ее обратно.

Ребята вытаскивают из фургона улов, затем собирают в газовой камере собак с истекшим сроком содержания, закрывают за ними дверь с крутящейся ручкой, похожую на дверь сейфа, пускают газ, затем проходят по освободившимся клеткам и чистят их, чтобы запустить новую партию.

Процедура отравления газом просто завораживает и меня, и Птаху. Через полчаса включаются мощные вытяжные вентиляторы, потом открываются двери, и мертвых собак выволакивают за хвосты. Никто из нас прежде никогда не имел дело с чем-нибудь или с кем-нибудь мертвым. Это действительно тяжело – видеть, как они заходят живыми, прыгают, лают, стараются привлечь внимание, а затем оказываются мертвыми, с открытыми, остекленевшими глазами. Есть там и специальный крематорий для сжигания собак. Их кладут на длинную решетку, которую можно выдвигать, а потом ее задвигают, чтобы собаки сгорали в пламени. Потом убирают газовую камеру, и рабочий день закончен. Собачники смеются и шутят, пока все это делают, но мы-то видим, что подобная работа им тоже не слишком нравится.

В то утро, когда мы в первый раз выезжаем на работу одни, в собственном фургоне, мы не можем поймать ни одной собаки, хотя встречаем их часто. Дома в нашей местности стоят не сплошными рядами, и собаки просачиваются между ними, убегая на соседние улицы. Джо Сагесса, глядя на нас, смеется чуть ли не до колик. Дело в том, что мы, пожалуй, просто могли бы подойти к большинству из этих собак, подманить и завести в клетку.

Но мы оба чувствуем, что это будет обман. Мы должны ловить собак сетью, как настоящие собачники.

Во второй половине дня мы отправляемся на единственную улицу, находящуюся недалеко от того места, где мы живем, на которой дома стоят действительно сплошными рядами. Нам удается поймать там четырех собак, в том числе собаку мистера Колера, оклейщика обоев; он живет от нас через три дома.

В муниципальном совете решили, что собак следует держать в течение сорока восьми часов на псарне у ветеринара, которого все зовут «док» Оуэнз. Док – значит доктор. Мы оставляем собак там, и на этом наша работа в тот день заканчивается.

Когда я прихожу домой, мистер Колер уже в нашей гостиной. Кричит на мать. Я захожу, и он набрасывается на меня. Хочет знать, где его собака. Говорит, если она мертва, он меня обязательно убьет. Называет меня итальянским фашистом. Я выталкиваю его за дверь, на крыльцо, и он слетает вниз по ступеням. Вот бы он на меня накинулся, думаю я. Мне еще не случалось посылать в нокдаун взрослого человека. Он стоит перед домом и кричит, что вызовет полицию. Я ему объясняю, что сам работаю на полицию. И добавляю, что он может забрать собаку, и это будет ему стоить пять долларов, потому что у нее нет регистрационного свидетельства, что собака его нарушает закон и что сам он преступник. Если он не явится за собакой завтра же, я собственноручно перережу горло этому чертову псу. Он снова обзывает меня фашистом. Я называю его говенным жидом и почти готов броситься вслед за ним по улице. Жаль, что у меня нет при себе сети. Мать велит мне войти в дом. Когда я захожу, она говорит, что я должен уйти с этой работы. Я отвечаю, что не уйду, я только начал входить во вкус.

На следующий день мы ловим двенадцать собак. Мы разрабатываем собственную систему. Ловим собак в ковбойском стиле, как бы окружая их. Когда мы замечаем стаю, то не подъезжаем к ней, а преследуем ее по улицам, маневрируя, пока не загоняем в тупик или в такое место, где можно ее окружить.

Мы наблюдаем за ней, стараясь определить, кто в стае вожак. Во всех этих стаях есть одна главная собака. Загоняя стаю, мы присматриваемся, чтобы узнать, какая именно. Вожака легко вычислить, потому что он бежит впереди и остальные смотрят на него, чтобы знать, что делать. Мы стараемся поймать в первую очередь его, а с остальными все уже проще. Делаем это так: один из нас, обычно это я, высаживается прямо перед вожаком. Как тореадор с красным плащом, я стою с опущенной сетью и вызывающе рычу. Так что ему приходится защищать не только свою стаю, но и свою честь. Он скалит зубы и рычит в ответ. Между тем Пташка спрыгивает позади него на расстоянии двадцати или тридцати ярдов и пробирается через всю стаю. К тому времени, когда вожак понимает, что произошло, уже слишком поздно: кто-то из нас его накрывает. После этого с остальной стаей справиться можно легко. Собаки смирно ждут, когда мы подойдем, или даже виляют хвостами, пытаясь завязать дружбу. По большей части собаки вообще жутко трусливы. Мы ловим их сетью или просто заводим в клетку. Считаем, что, взяв вожака, имеем право и на его стаю.

На второй день утром, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, мы успеваем поймать двенадцать собак. Больше в наш фургон не влезает. Ехать до заведения дока Оуэнза полчаса, поэтому Джо Сагесса предлагает где-нибудь перекусить и выпить пива, а затем всхрапнуть за полем для гольфа. Так мы и поступаем. А потом лежим на траве до трех, рассказывая анекдоты, потом едем к доку Оуэнзу и сдаем ему собак. Мистер Колер уже приходил заплатить, чтобы ему отдали его шавку.

Уже вечер, вся клетка загажена донельзя. К счастью, имеется шланг для мытья полицейских машин, и мы пользуемся им, чтобы смыть собачье дерьмо и собачье ссанье, собачью блевотину и собачью шерсть. Джо выделяет нам шкафчики, где можно хранить рабочую одежду. Так что мы принимаем душ в полицейском отделении и храним там свои шмотки.

Мы чувствуем себя так, будто сами служим в полиции. Это потрясающе: иметь возможность потрогать за холодную гладкую рукоятку все эти револьверы тридцать восьмого и сорок пятого калибров. Копы держат их в идеальном порядке. На ремни и портупеи просто любо-дорого посмотреть: они замаслились и пропитались человеческим потом до совершенства и чудесно подогнаны к фигуре хозяина.

В участке вечно играют в карты. Джо нас представляет присутствующим, и те, похоже, не возражают, чтобы мы там посидели. Я начинаю думать, что не возражал бы стать копом. Какой-нибудь молодой парень вроде Джо Сагессы в недалеком будущем сможет уйти в отставку с хорошей пенсией. Пожалуй, кто-то станет тебя ненавидеть, но когда ты понадобишься, тебя всегда позовут на помощь и сразу зауважают. Ну что ж, неплохая мысль, можно записать, чтоб не забыть.

На следующий день все повторяется. К десяти часам утра у нас уже десять собак, включая огромную немецкую овчарку. На этот раз мы сперва заезжаем с ними к доку Оуэнзу, а уж затем отправляемся перекусить и выпить пива, после чего два часа опять валяемся на траве. Этим мы достигаем того, что собаки не сидят у нас все время в клетке, лая, подвывая и загаживая все на свете. Во второй половине дня мы отправляемся за второй партией. Добываем еще восемь собак. Джо нравится ловить собак не меньше, чем нам. Он работает на постоянном окладе, но в тот день мы с Пташкой разделили с ним восемнадцать долларов, вырученные за собак, плюс деньги за восемь часов повременки. Это уже настоящий подкуп.

Доку Оуэнзу наша с ним сделка перестает нравиться, и он дает задний ход. Ему то и дело приходится бегать принимать собак. Его породистые клиенты начинают сходить с ума от такого количества окружающих их вшивых тварей. К тому же со времени поступления к нему первой партии уже прошло сорок восемь часов, и, за исключением мистера Колера, никто не пришел их выкупать. Док заставляет нас забрать их обратно. Джо угрожает высадить их рядом с его домом. Это в двадцати милях отсюда, у поворота на Балтимор, за пределами нашей территории. Утром следующего дня мы ловим одиннадцать собак. Когда приезжаем к доктору Оуэнзу, тот не разрешает нам разгружаться. Джо улыбается, как сумасшедший. Мы привязываем дворняжек чуть ли не ко всем столбам у дока на заднем дворе. Это походит на дог-шоу низшего разряда. Док требует, чтобы мы забрали те двенадцать собак, которых привезли на второй день, а то нам больше не удастся всучить ему ни одной собаки. Так что мы едем в полицейский участок, который находится в здании муниципального совета, и Джо описывает сложившуюся ситуацию здешнему начальству. Капитан Лутц звонит в Филадельфию, и там соглашаются травить собак в газовой камере, но по цене доллар за собаку. Делать нечего, едем туда, доставляем собак, чувствуя себя подлыми ублюдками, а потом возвращаемся. К тому времени снова выезжать уже поздно, так что мы моем клетку и вообще убираемся в фургоне. Затем мы с Птахой всю ночь думаем, за какую бы еще работу нам взяться.

На следующее утро мы ловим десять собак меньше чем за полчаса. Похоже, это становится самой легкой частью нашего бизнеса. Мы подъезжаем к заведению мистера Оуэнза, и он выходит к нам встревоженный. Когда он заглядывает в фургон и видит эту пеструю смесь бродячих собак, в число которых затесался один шпиц с особенно подлым взглядом, он просто взрывается. Джо выскакивает из машины с двумя проводами в руке и улыбкой от уха до уха.

Придуманный Джо метод прост, но ужасен. Он называет свой способ наилучшим и утверждает, что собака совсем не будет мучиться. Он решил убивать собак электрическим током. Вот как он это делает: ставит собаку на мокрое место посреди бетонного пола в подвале доктора Оуэнза. Затем выбривает у собаки на затылке одну проплешину, а другую рядом с хвостом. Потом прицепляет к ним клипсы-крокодилы, которыми пользуются автомобилисты. Последние подсоединены к проводам, которые ведут к обычному штепселю.

Подготовив одну из собак таким образом, он отходит подальше и вставляет штепсель в розетку электрической сети с напряжением двести двадцать вольт. Собака подпрыгивает, вытянув лапы и широко раскрыв глаза, с мольбой о помощи во взгляде, затем приземляется и стоит неподвижно, как игрушечная собачка, а вся ее шерсть топорщится дыбом. Спустя примерно минуту Джо вытаскивает штепсель, и собака падает на пол мешком.

Смотреть на такое жутко, но это всяко не может быть хуже, чем отравление газом. Вся трудность в том, что приходится смотреть на то, что происходит прямо у тебя перед глазами. Мне доводилось несколько раз наблюдать, как автомобили давят котов, но там это было не специально. А то, что я увидел теперь, просто ужасно.

Мы выбираем одну из собак, ловим сетью, собака не имеет представления о том, что происходит, потом разряд – и все, конец. Мы с Пташкой поливаем цементный пол водой после каждой собаки. До нас раньше доходили слухи о нацистских концлагерях, теперь мы устраиваем такой концлагерь для наших собак.

Мы проделываем это с каждой из тех двенадцати шавок. После того как умирают первые несколько, я мысленно решаю уйти с такой работы. Может, кто-то и должен всем этим заниматься, но мне не хочется, чтобы это был я. Мы смотрим с Птахой друг на друга – в темноте подвала он выглядит бледно-зеленым. Я знаю, что мы оба разрываемся между двумя желаниями: то ли убежать прочь, то ли разразиться смехом или слезами. Но я понимаю, что док Оуэнз и Джо за нами наблюдают.

Доктор Оуэнз спрашивает у Джо, что мы собираемся делать с мертвыми собаками. Джо отвечает, что он и об этом подумал. Мы с Пташкой выносим мертвых собак на улицу и загружаем их обратно в фургон. Мертвыми они кажутся гораздо тяжелей, черт бы их побрал. Тяжелых, крупных собак мы тащим за хвост, затем вдвоем поднимаем и закидываем через дверцу. Просто удивительно, какая большая разница между тем, что живое, и тем, что мертвое.

Мы вспрыгиваем на заднюю платформу фургона, и Джо везет нас в соседний городок. Мы с Пташкой стоим так, чтобы забранную металлической сеткой заднюю дверь не было видно. Мы не хотим, чтобы любой мог заглянуть и увидеть кучу мертвых собак, если мы остановимся на красный свет.

Мы едем в городок Хаверфорд, где есть большой мусоросжигатель. Он работает не останавливаясь, и его высокая труба дымит вовсю. Предполагается, что и дым, и запах поднимаются вверх, так что никому не мешают. Мы выгружаем собак и на своих плечах начинаем носить их вверх по винтовой лестнице. Собаки успели остыть и окостенеть.

Наверху есть смотровое отверстие. Джо открывает заслонку, и мы глядим вниз, прямо на горящее пламя. Затем сбрасываем туда собак. Этого зрелища достаточно, чтобы сделать человека религиозным.

Когда мы приносим вторую партию, уже воняет вовсю. Мы сбрасываем их туда же, закрываем заслонку, и Джо говорит: «Ну и дьявольщина, давайте сматывать из этого ада». Уже половина второго, мы едем перекусить и выпить пива, а потом опять едем на задворки поля для гольфа. Первым начинает Пташка, сообщив Джо, что не уверен, сможет ли справляться с этим и дальше. Убивать собак – это уж слишком. Джо начинает рассказывать нам всяческие истории – чего он только не навидался, работая в полиции. Он говорит, что если мы хотим смотать удочки, то, конечно, нам так и следует поступить, но нельзя перейти ручей, не замочив ног, а сделать это на нынешней работе можно не хуже, чем на любой другой. Возможно, нам предстоит стать пушечным мясом, коли начнется война, и будет лучше, если мы привыкнем к подобным зрелищам уже сейчас. И добавляет, что если мы теперь насмотримся, как умирают собаки, и научимся жить с этим, то это впоследствии может действительно спасти нам жизнь. За двадцать лет службы в полиции он насмотрелся всяческого дерьма и понял, что жизнь – вовсе не фунт изюма.

Джо среднего роста, плотный, но не толстый, и выглядит сильным. Волосы у него густые, хотя и коротко подстриженные. Он выглядит настолько мужественно, что даже другие полицейские рядом с ним кажутся мальчишками. У него гортанный голос и густой смех; он много смеется. Мы слушаем его рассказы о том, как все прогнило в нашем городишке, и знаем, что он не врет. Мы с Пташкой впервые начинаем понимать, в каком подлом, дерьмовом мире мы живем. А что всего хуже, так это то, что Джо смеется над самыми гнусными из своих рассказов и ожидает, что мы станем смеяться вместе с ним. Уйти у нас не хватает пороха. Думаю, мы просто не можем допустить, чтобы Джо смеялся и над нами тоже.

Ну, что же дальше? Получается так, что вонь от мусоросжигательной установки вовсе не вся уходит наверх. Между муниципальным советом Верхнего Мериона и муниципальным советом Хаверфорда начинается форменная война. Старину Джо вызывает к себе комиссар и устраивает ему разнос. Однако сводки обо всей нашей операции, связанной с отловом собак, до комиссара доходят противоречивые. Садовники, а также матери, у которых маленькие дети, шлют благодарственные письма, но любители собак готовятся к военным действиям. Они угрожают напустить на нас Американское общество по борьбе с жестоким обращением с животными. Похоже, нам с Пташкой все-таки не придется самим увольняться с этой работы. Операция по отлову собак приостанавливается на три дня. Пташка ужасно рад, потому что у него накопилась уйма работы в его птичнике. Он ловит собак, чтобы получить возможность построить себе птичий вольер, настоящий птичник своей мечты; по той же самой причине он копал под проливным дождем яму, на дне которой ожидал найти клад.

Я захожу к нему, чтобы немного помочь. Этих придурочных канареек у него больше, чем можно себе представить. Пташка приходит в жуткое возбуждение, когда демонстрирует некоторые из своих экспериментов с гирьками, которые он привешивает к птичьим лапкам, и даже раздвигает птицам на крыльях маховые перья, чтобы показать, как мало мускулов нужно птице, чтобы поднять такую тяжелую гирьку. А еще он сделал несколько очень красивых моделей. Он хочет, чтобы я ему помог, когда он превратит одну из них в настоящий махолет, достаточно большой, чтобы ему на ней летать. Он просит, чтобы я помогал при запуске. Я обещаю, что так и сделаю, когда у нас появится больше времени, свободного от ловли собак. У меня у самого появилась идея насчет водолазного колокола, и мне понадобится помощь, когда я буду его испытывать. Мы решаем, что займемся и тем и другим, когда афера с отловом собак накроется.

В следующий понедельник мы опять в нашем фургоне. Джо сообщает, что нашел другое место, где можно избавиться от собак. Пташка предлагает сделать так, чтобы вторая часть дня у нас оставалась свободной, тогда в это время можно будет поехать на Мейн-лайн, где живут одни миллионеры, и выпустить там пойманных собак. Вот была бы потеха, если б удалось. Мы положили бы начало всевозможным новым породам, дворняги стали бы скрещиваться с пекинесами и французскими пуделями.

К полудню мы успеваем наловить полный фургон. Собаки становятся все шикарней, естественный отбор уже вступил в действие. Мы отправляемся с ними к доку Оуэнзу. Продержав предыдущих собак целые пять дней, он готов пиˆсать кипятком. Набрасывается на Джо и ругает его на чем свет стоит. Джо улыбается, покачивает головой и обещает, что сегодня мы всех заберем. Джо нравится, когда доктор Оуэнз сходит с ума от злости.

Какой бы шум ни поднимали защитники собак, дело так и не тронулось с мертвой точки. Так что все собаки, которых мы наловили, по-прежнему сидят в клетках, готовые к смерти. По правде сказать, большинство людей рады избавиться от своих дворняжек.

В тот день мне приходит в голову, что заведение доктора Оуэнза похоже на помесь мясохладобойни с тюрьмой Синг-Синг. В подвале мы навалили мертвых собак в три слоя. От запаха горелого мяса и шерсти прямо тошнит. До живых собак наконец доходит, что с ними должно произойти, и они начинают яростно отбиваться от электрических крокодилов. Одна зверюга, наполовину сеттер, на четверть овчарка и на четверть волк, ведет себя так, что мы не можем защелкнуть на ней зажимы, и доктор Оуэнз вкалывает ей дозу стрихнина. Эффект примерно тот же, что и от электричества.

Некоторые собаки, однако, все равно подходят, вроде как улыбаются нам и виляют хвостами, заискивающе глядят на нас снизу вверх, как будто мы собираемся взять их на поводок и отправиться на прогулку. Некоторые и отправляются – на прогулку прямехонько в никуда. Мне и Пташке время от времени приходится выходить на улицу, чтобы подышать воздухом и унять тошноту.

Когда дело сделано, мы перетаскиваем всех собак в грузовик. Набиваем его битком, укладывая собачьи трупы как можно плотнее, и даже бросаем несколько туш на пол рядом с сиденьем водителя. Уже полчетвертого. Джо заводит мотор, и, минуя Сикейн, мы едем в сельскую местность, подальше от города. Джо не любит говорить о чем-нибудь раньше времени, поэтому мы не задаем вопросов. Кто знает, а вдруг он нашел другую установку для сжигания мусора или собирается выбросить трупы на свалку?

Все дальше и дальше удаляясь от жилья, мы начинаем чувствовать самый ужасный запах из всех, мне известных. Его нельзя описать. Мы сворачиваем на грязный проселок и выруливаем на открытую площадку перед конюшнями. Повсюду видны лошади на привязи, изувеченные немыслимыми болезнями. Вся округа кишит большими синими мухами. Вообще-то вокруг лошадей всегда вьются мухи, но это что-то совсем другое, и этот запах тоже совсем другой. Так лошади не пахнут.

И все-таки это лошади. Лошади, предназначенные на забой. Это бойня для старых кляч. Я оглядываюсь на Пташку и вижу, что он совершенно зеленый. Джо знает всех и везде. Наверное, в этом отчасти и состоит работа копа; может быть, кстати, он покупает здесь мясо для своих собак.

Мы вылезаем из фургона, и нас немедленно облепляют мухи. День стоит жаркий, и они пьют наш пот, а затем принимаются за нашу кровь. У этих жирных мух сверкающие сине-лиловые туловища и темно-красные головы. От этих мерзавок никак не укрыться; они залезают к нам в нос, в глаза, в уши. Джо возвращается и велит нам снова залезть в фургон. Мы объезжаем кругом длинные сараи и останавливаемся позади них. Внутри мы видим нескольких мужчин, стоящих по колено в крови, отрубающих огромные куски конского мяса.

Позади сарая находится нечто похожее на гигантскую мясорубку; ее приводит в действие бензиновый двигатель. Джо вылезает из машины, подходит к нему и дергает за шнур, как запускают лодочный мотор или газонокосилку, и тогда двигатель начинает чихать и пыхтеть, сперва медленно, затем все быстрее, словно чахоточный. Из него вылетают клубы синего дыма.