Текст книги "Мировой кризис"

Армянские притязания были удовлетворены в такой мере, что в новом государстве мусульман оказалось больше, чем армян и греков. В данном случае в интересах справедливости хватили через край. Но армянское государство существовало только на бумаге. Почти год тому назад, в январе 1920 г., турки атаковали французов в Киликии, вытеснили их из Марашского округа и вырезали почти 50 тыс. армян. В мае большевистские отряды заняли и окончательно поработили Эриванскую республику. В сентябре, по взаимному соглашению между большевиками и турками, Эривань была отдана турецким националистам[76]76
  Тут у Черчиля все сознательно перепутано. До декабря 1920 г. в Армении господствовало дашнакское правительство английских креатур. Никакого «соглашения» о передаче Эривани не существовало, по договору между РСФСР и Турцией в 1921 г. была установлена современная граница Армянской ССР. – Ред.


[Закрыть]. Акт этот сопровождался, как и в Киликии, страшной резней армян. Исчезла даже надежда на то, что в Киликии будет создана небольшая автономная армянская провинция под французским протекторатом. В октябре, на основании Ангорского соглашения, Франция решила эвакуировать всю Киликию. В Лозаннском трактате, запечатлевшем окончательный мир между Турцией и великими державами, история тщетно будет искать слово «Армения».

ГЛАВА XIX
ЧАНАК

Греческий солдат. – Молчаливое напряжение. – Британское безразличие, французский антагонизм. – Отсутствующая Америка. – Мольбы Гунариса. – Ллойд-Джордж доведен до изнеможения. – Соглашение с Россией. – Турецкие зверства. – Греческие планы относительно Константинополя. – Решающая битва: Афиум Карагиссар. – Уничтожение греческой армии. – Серьезное положение. – Час расплаты. – Нейтральная зона. – Тревога и отчаяние. – Британский флот. – Телеграмма в доминионы. – Официальное коммюнике от 16 сентября. – Изложение дела. – Телеграмма перехвачена прессой. – Ответ доминионов. – Французы и итальянцы удаляются со сцены. – Военные мероприятия. – Положение в Чанаке. – Стратегическое положение не внушает опасений. – Мой меморандум от 30 сентября. – Альтернатива, стоявшая перед Кемалем. – Мудания. – Окончание кризиса. – Лозаннский трактат.

Поднимается занавес перед последним актом греческой трагедии. Он продолжался почти целый год. Грекам не удалось добраться до Ангоры и раздавить кемалистскую Турцию. Их армии, потерпевшие неудачу на реке Сакарии в сентябре 1921 г., отступили на промежуточные укрепленные позиции, прикрывавшие доступ к Смирнско-Айдинской провинции. Отчаявшиеся в победе, они с упорством оставались здесь несколько месяцев. Греческому солдату, столь часто являвшемуся мишенью невежественных насмешек и пристрастных суждений, следует отдать справедливость: вообразите армию в двести тысяч человек, организованную государством, которое в течение десяти лет находилось в состоянии мобилизации или войны. Эта армия оказалась заброшенной в самый центр Малой Азии; позади нее была нация, раздираемая внутренними распрями; партийные разногласия давали себя чувствовать среди всех классов. Армия находилась вдалеке от родины и была лишена настоящего руководства; она сознавала, что великие европейские державы и Соединенные Штаты бросили ее на произвол судьбы; ей не хватало продовольствия, ее запасы снаряжения уменьшались; у нее не было ни чаю, ни сахару, ни папирос, ни надежд и даже планов, внушенных отчаянием; а перед ней, за ней и вокруг нее все время был готовый к удару враг, – враг упорный, беспощадный и все более и более уверенный в своих силах. Испытания войны тяжелы, но их выдержали армии всех наций. Но эту армию подтачивали долгие страдания, пустая болтовня, отсутствие припасов и безделье. По словам поэта:

 
На Потомаке тихо все сегодня;
Лишь изредка от пули-невидимки
Падет дозорный на посту своем
И скроется стрелок-убийца в чаще.
 

Стоящая на Потомаке армия имела поддержку могучей нации; ее бойцов воодушевляло великое мировое дело, они хорошо питались, хорошо одевались и получали подкрепления. Солдаты знали, для чего они выступили, и были уверены, что достигнут того, к чему стремятся. Но стоявшую в Малой Азии греческую армию все больше и больше охватывало чувство полной изолированности. Она знала, что ее линии сообщения стоят под ударом, что базе ее грозит погибель, что родина разделена на два лагеря и что внешний мир не интересуется ее судьбой. Тем не менее, она сохраняла бодрый воинский дух в течение более чем девяти месяцев.

Одним из лучших доказательств высоких военных качеств Мустафы Кемаля является то, что он умел выжидать и мог заставлять других выжидать вместе с ним. Он видел, что время и мелкие стычки истомят греческую армию и дадут ему возможность пожать плоды победы, в которой он был уверен. В наш быстрый век девять месяцев – долгий срок. Но в течение этих девяти месяцев турки выжидали, а греки терпеливо сносили невзгоды.

Тем временем британское правительство прилагало много усилий к тому, чтобы добиться соглашения с турками и удаления греков из Малой Азии. Но все эти попытки были неудачны и обнаруживали отсутствие коллективной силы и решительности, совершенно недостойное правительства, вожди которого были закалены в самой великой из всех войн. Эту слабость можно объяснить только нервным истощением министров, уставших от войны, расхождениями мнений и растущими внутренними осложнениями. Об этих осложнениях мы будем говорить ниже. В этот период весь Восток казался погруженным в какое-то оцепенение. Казалось, что на Востоке все остановилось. И так как в Великобритании политические настроения обострялись, то широкая публика с чувством успокоения созерцала единственное место в мире, где положение как будто не менялось. Но в течение всего этого времени обанкротившаяся Греция тратила в Малой Азии четверть миллиона фунтов стерлингов в неделю, а в самой Греции венизелисты и монархисты смотрели друг на друга как на смертных врагов. По ту сторону моря медленно таяла и гибла армия, столь же многочисленная, как та, которую Британия когда-то послала на южно-африканскую войну.

Бывают такие случаи, когда единственно благоразумными и гуманными мерами являются решительные действия. Используйте как следует мощь Великобритании, которая все еще значительна. Заставьте Грецию уступить, а Турцию – снисходительно отнестись к врагу. Ударьте их обоих по голове, пока они не покончат дело миром. Таков был мой совет. «Но, – возражали мне, – кто нанесет им удар? У нас нет лишних войск, и мы не можем ввязываться в чужую войну». Но ведь обо всем этом следовало бы подумать ранее. Итак, месяцы летели незаметно, и капля по капле, минута за минутой, уходили часы и дни.

Тем временем пламя партийной политики снова начало весело потрескивать на наших домашних очагах. Либералы говорили: «Скоро придет наша очередь». Представители рабочей партии спрашивали: «Как обстоит дело с безработными?» Консерваторы заявляли: «Нам пора образовать свое собственное правительство». А все вообще говорили: «На Востоке распри, по-видимому, утихают, и во всяком случае они нас не касаются. С нас совершенно достаточно того, что было».

Но французы заняли иную позицию. После того как Венизелос покинул Афины, они сбросили Грецию со счетов. Прошло несколько месяцев, и их посланцы появились в Ангоре. Новая Турция могла многое предложить Франции. Она могла обеспечить Франции мир в Киликии и умерить недовольство сирийцев. Кроме того, она могла предоставить в Анатолии немало важных концессий. Турецкое правительство, прошедшее победным маршем с благословения Франции путь от Ангоры до Константинополя, дало бы Франции много. Франклин Буйон, находчивый, способный действовать, убежденный, пылкий и честолюбивый, был уже в Ангоре. 20 октября 1921 г. он подписал соглашение между Францией и националистской Турцией, предоставлявшее выгоды обеим сторонам. Мустафа Кемаль нуждался в военном снаряжении – Франция имела большие запасы военного снаряжения. Ему не хватало пушек, – но кто же изготовляет лучшие пушки, чем завод Крезо? Что касается аэропланов, то несколько штук во всяком случае были необходимы для всякой современной армии. Было бы жаль, если бы Кемаль не получил их. Политические расхождения и отсутствие хороших личных отношений между руководителями вызвали в это время чрезвычайно большое отчуждение между Францией и Великобританией. Эти дни миновали, и единение возобновилось на новом и более обширном базисе, но о событиях прошлого приходилось все же упомянуть.

Где была в это время Америка? Америка была по ту сторону Атлантического океана. Все внутренние распри, волновавшие британскую политику и британских политиков, повторялись с еще большей силой в Соединенных Штатах. Президентские выборы 1920 г. удалили со сцены Вильсона и демократическую партию, – по крайней мере, на время. Власть находилась теперь в руках их раздраженных и несправедливо обиженных противников. Политика республиканцев заключалась в том, чтобы точно установить, чего хотел или что обещал президент Вильсон, и сделать прямо противоположное. Правительство Соединенных Штатов, которое недавно, по-видимому, было склонно принять на себя мандат над Константинополем и Арменией и приняло на себя обязательство определить границы Армении, – это самое правительство только пожимало плечами, морализировало по поводу ссор и безобразий непросвещенного старого мира и горячо благодарило провидение за то, что американцы вернулись домой и не были теперь связаны с Европой ничем, кроме нескольких полезных воспоминаний.

Быть может, замечания эти покажутся не очень лестными для трех великих держав, по требованию которых греки первоначально заняли Смирну. Было бы, однако, несправедливо обвинять ту или другую из них в слабости, подлости или жестокосердии. В современной истории принимают участие такие могучие силы, отдельные вожди имеют сравнительно такое небольшое значение, так неуверенны в своем положении и так часто меняются, а жизнь общества идет вперед так неудержимо, что большие человеческие общества вряд ли могут проявлять в политике настойчивость и последовательность. В истории бывают такие моменты, когда все велики и благородны, и такие, когда все люди неизмеримо слабы. Король Константин и его премьер-министр Гунарис должны были бы учесть это обстоятельство, прежде чем они разорвали узы взаимных обязательств, связывавшие их с западными державами.

Наша краткая летопись военных событий закончилась описанием неудачи греческой армии в сентябре 1921 г. и ее отступления от реки Сакарии на зимние позиции, расположенные к востоку от линии Эскишер и Афиум Карагиссар. Здесь греки оставались почти целый год. В течение всего этого времени злополучный Гунарис витал между Афинами и Лондоном, прося денег и оружия для продолжения войны, а главным образом – помощи союзников для ее окончания. Он имел дело с лордом Керзоном, который угощал его звучными и корректными речами. Во время всех этих собеседований Гунарис старался главным образом о том, чтобы вручить судьбы измученной Греции в руки одной только Великобритании. Наоборот, главная цель лорда Керзона заключалась в том, чтобы как-нибудь отделаться от этой неприятной ответственности, но в то же самое время убедить Грецию согласиться на посредничество союзников. В общем усилия лорда Керзона увенчались успехом. Гунарис понял, что Англия ничего не сделает для Греции и что он может надеяться только на помощь всех союзников. Но даже и этот шанс был очень невелик, ибо Франция горячо поддерживала турок и перевооружала их армию, а Англия отнюдь не обнаруживала склонности ввязываться в осложнения ради Греции и короля Константина. С одной стороны – крики утопающего, с другой – мудрый совет человека, не желающего броситься в воду для того, чтобы его спасти.

Такая позиция лорда Керзона была вполне понятна, ибо за все время своего руководства министерством иностранных дел он проводил осторожную и бездеятельную политику, не признававшую никаких компромиссов, и не чувствовал себя ни в малейшей мере обязанным подвергнуть риску себя или нас ради греков. Недостатком лорда Керзона, как это выясняет его биограф, было то, что он любил обосновывать то или иное положение, но терял всякий интерес к данному вопросу, как только он устно или письменно разъяснил его. Он понимал бедственное положение Греции и сочувствовал ей, ненавидел турок и боялся их растущей мощи. Он был крайне огорчен тем, что французы не только поспешили отказаться от всех своих обязательств по отношению греков, но и оказали туркам активную поддержку. Но он редко был способен энергично действовать в том или другом направлении. Он лишь в редких случаях активно воздействовал на события. Зато дипломатические переговоры он вел превосходно и составлял ясные и красноречивые официальные бумаги. Он не сказал Гунарису: «Немедленно эвакуируйте Малую Азию, в противном случае британский флот блокирует Пирей». Он не сказал французам: «Проявите в этом вопросе более товарищеское отношение, или мы перестанем поддерживать вас в Европе и отзовем наши отряды из Рейнской области». Его нельзя упрекать за то, что он не принял того или другого из этих решений и вообще ничего не сделал, ибо в этой области он никогда не совершил ни одного хорошего или плохого шага, который бы изменил ход событий.

Но с премьер-министром дело обстояло иначе. Он лично желал успеха грекам и горел желанием дать им возможность выпутаться и был воплощением смелой и находчивой энергии. Удивительно, что, зайдя столь далеко, он не принял в этом вопросе самостоятельного решения, хотя бы и рискуя своей карьерой. Ведь данный вопрос давал ему удобный случай покинуть темнеющую историческую сцену, – случай, которого он так часто и так искренно желал. Силы, поддерживавшие коалицию, быстро разлагались, ответственные лидеры консервативной организации резко выступали против него и бросали ему прямой вызов. Его собственные приверженцы потеряли связь со своей партией, и их политическая жизнь напоминала жизнь цветов, связанных и поставленных в вазу. В жестокие дни войны и следовавший за ней период он отошел от всех партий и от многих своих личных друзей, но он все же был «кормчим, который одолел бурю», и никто не мог отнять у него этой чести. Он все еще был великим Ллойд-Джорджем, наиболее популярным человеком среди всего населения Великобритании. В качестве премьер-министра он имел полную возможность подать в отставку и таким образом ликвидировать созданное им правительство. Он имел бы полную возможность сказать: «Или мы должны вести активную политику по отношению к Греции и Турции, или я ухожу». Но все пережитое истощило его силы, да и, кроме того, повседневные обязанности и административная рутина поглощали все его время. В этот момент он вел в Генуе переговоры с большевиками. Итак, ничего не случилось, и Гунарис, ниспровергший Венизелоса, вернулся ни с чем после своего последнего лондонского визита и должен был пожать то, что посеял.

Черчиль – лорду Керзону

26 апреля 1922 г.

«Как и вас, меня глубоко тревожит генуэзский инцидент[77]77
  В этот момент русско-германское соглашение только что стало известным генуэзской конференции.


[Закрыть]. Я уже давно предвидел, что Германия и Россия могут пойти вместе, и часто говорил об этом в своих публичных речах. Политика, которую я считал наилучшей для того, чтобы предотвратить или хотя бы оттянуть такую дурную комбинацию, заключалась в том, чтобы укрепить доверие Франции и заключить тройственное соглашение между Англией, Францией и Германией в целях взаимной помощи и поддержанием общей безопасности. Таким образом, Германии стало бы ясно, что, идя вместе с Англией и Францией, она обеспечивает себе светлое будущее, и что она потеряет все эти возможности, если пойдет на одностороннюю сделку с Советами. Для проведения этой политики было необходимо предоставить Франции гарантии (помощи на случай вторжения). Я полагал и полагаю до сих пор, что на основе этой гарантии можно настолько укрепить уверенность французов в их будущем, что как Британия, так и Франция смогут наладить хорошие отношения с Германией… Сколь бы ни утопичными казались эти стремления, они все же достаточно просты и являются единственной надежной тактикой, которую мы могли бы проводить не только в течение одного месяца, но и в течение одного года, и не только в течение одного года, но и в течение нескольких лет.

Однако премьер-министр повел совершенно иную политику, при осуществлении которой министерство иностранных дел, по моему мнению, имело очень мало шансов проявить свойственную ему находчивость. Главной целью политики премьер-министра была Москва. Он хотел, чтобы Великобритания находилась в возможно более тесных отношениях с большевиками и являлась в Европе их покровителем и поручителем. В такой политике я не вижу решительно никаких выгод для Великобритании… Что касается торговых преимуществ, то нет ни одного из них, которое бы сулило долгое время приносить нам выгоды. Но, во всяком случае, нас все время вели или, вернее, волокли насильно по этому пути. Благодаря нашей позиции по отношению к России, мы оказались отчужденными от обеих великих демократий, с которыми мы всего сильнее связаны, т. е. от Соединенных штатов и Франции. Благодаря нашей готовности во что бы то ни стало добиться соглашения с большевиками, мы лишились доверия и доброго расположения французов, и потому в настоящее время мы вряд ли сможем удержать Францию от суровых шагов, направленных против Германии. А между тем мы должны были бы собрать все наши силы, чтобы уладить этот наиболее важный инцидент. Я уверен, что если б мы сохранили дружбу и расположение обеих этих стран, мы могли бы оказывать большое влияние на их поведение и определенным образом изменить его. При данных условиях из-за русского вопроса мы пошли почти на полный разрыв с Францией. Мне это кажется чрезвычайно невыгодным. Я опасаюсь, что это приведет к дурным результатам, что Франция и Малая Антанта будут решительно и энергично отстаивать свою позицию, что Германия и Россия объединятся еще теснее, и что мы окажемся в одиноком положении без друзей и без твердой политической линии.

Другого рода недоразумения возникли с Францией из-за Турции. Я вполне согласен с тем, что у нас есть немало оснований жаловаться на французов в этом отношении. Но в то же время навязанная нам по отношению к Турции политика противоречит не только интересам Франции, но и интересам Великобритании. Поддержка, оказываемая нами грекам, и постоянная враждебность к туркам были непостижимы для французов, которые никак не могли понять, какие выгоды может от этого иметь Британия, и поэтому все время приписывали нам всевозможные исключительные мотивы. Это еще более увеличило и без того большие затруднения, осложнявшие отношения между обеими сторонами. Я восхищался усилиями, которые вы прилагали в Париже для того, чтобы исправить положение, почти безнадежно испорченное».

Но возвратимся к нашему рассказу. В дипломатическом мире произошел ряд событий. После каннской конференции в январе 1922 г. пал Бриан, и на его место воцарился Пуанкаре, казавшийся в этот момент лишь взбешенным партийным политиком и мало похожий на того крупного человека, каким он проявил себя впоследствии. Лидер оппозиции, он стал теперь главой правительства и думал только о репарациях, Рейне и Руре. Раз турки могли в данный момент помочь Франции, то тем лучше для них. Если король Константин потерпел поражение, – поделом ему. А если греки должны были страдать за то, что они выбрали королем Константина, то это было их дело. «Ты этого хотел, Жорж Данден». Читатель, конечно, понимает, что все это выражалось чрезвычайно приличным языком, который отнюдь не мог бы заставить покраснеть Лигу наций. Мы стараемся передать только сущность французской политики, изменив ее стиль.

Англия, Франция и Италия неохотно начали переговоры с турками и греками. В техническом смысле война продолжалась, но фактически от конца марта до конца мая (1922 г.) военные действия в Малой Азии приостановились.

Союзническая конференция, состоявшаяся в Париже 22–26 марта, предложила заключить перемирие и в число условий мира включила требование об очищении греками Малой Азии. Греция согласилась на перемирие, но ничего не ответила относительно условий мира. Ангора отказывалась даже от перемирия, если греки предварительно не эвакуируют Малой Азии. Некоторое время дело не двигалось ни в ту, ни в другую сторону. Но в мае запоздалые сообщения о кровавых событиях в Анатолии начали просачиваться в прессу, вначале в виде сообщений петитом. Ежедневно стали появляться известия о резне христианского населения. Европа впервые узнала детали зверств, совершенных турками на Кавказе зимой 1920 г., когда погибло 50 тыс. армян, а равно и подробности о высылках греков из Трапезундского и Самсунского округов осенью 1921 г. В июне 1922 г. жившие в западной Анатолии греки методически истреблялись. Несмотря на старания французов преуменьшить эти ужасы и доказать, что такие же зверства, хотя и в меньших размерах совершили и греки, общественное мнение, поскольку оно существовало, обратилось против турок.

В июле Константин и его премьер-министр Гунарис, доведенные до отчаяния, сделали ловкий ход. Они быстро отозвали две дивизии из Малой Азии, пополнили ими свою фракийскую армию и попросили у союзников разрешения войти в Константинополь. Не было никакого сомнения, что они смогут занять город, и одна уже угроза немало всполошила ангорских турок, когда они узнали о греческом плане. Возможно, что если бы греки с одобрения союзников временно заняли Константинополь, то греческие армии могли бы с почетом и сравнительно небольшими потерями отступить из Малой Азии и могли бы начаться переговоры о мире. Во всяком случае после того, как греческая армия потерпела неудачу на реке Сакарии, престиж королевской семьи и греческих роялистов можно было восстановить только оккупацией Константинополя. Можно было утверждать, что если союзники не желали помогать военным операциям греков, то они не должны были бы и мешать им, а если они, исходя из общих соображений, решили помешать греческой армии, то они во всяком случае должны были бы активно помочь ей вернуться домой. Но и эта попытка оказалась тщетной. Англия, Франция и Италия, угрожая пустить в ход свои войска, запретили грекам войти в Константинополь, и единственным результатом этого чрезвычайно остроумного способа прикрытия греческого отступления из Анатолии явилось лишь ослабление греческой армии на линии фронта. Это был последний ход, сделанный перед катастрофой. Момент, которого так упрямо дожидался Мустафа Кемаль, теперь наступил. Он знал, что греки перебросили две дивизии на фракийский фронт и что эта переброска уравняла греческие и турецкие силы. Стоявшие перед ним греческие отряды великолепно знали, что так или иначе им придется оставить Малую Азию. Благодаря помощи одной великой державы Мустафа Кемаль получил теперь хорошее снаряжение, располагал достаточным количеством оружия и военных материалов и обладал даже некоторым превосходством в области авиации. Задуманные им сложные операции были мастерски выполнены. Угрожая Исмидскому полуострову и Бруссе, он оттеснил греческую армию на север, а кавалерийский набег к востоку от Айдина в долине Меандра вынудил половину другой греческой дивизии отойти к югу. Для генерального сражения у Афиум Карагиссара он сосредоточил в одном месте около 80 тыс. штыков и сабель и 180 орудий. Греки располагали почти 75 тыс. чел. и 350 орудиями. Утром 26 августа три турецких корпуса атаковали греков на 15-мильном фронте к юго-западу от Афиум Карагиссара. На следующий день линия греческих войск была сломлена первым турецким корпусом, и началось общее отступление греческой армии, превратившееся вскоре в разгром. Главные силы греческой армии в бегстве отступили к Смирне. 31 августа бегство это было настолько быстрым, что преследовавшие греков турки потеряли всякий контакт с противником. 2 сентября был взят в плен генерал Трикупис, последний верховный главнокомандующий, и его штаб. Генеральный штаб хотел повести войска в контратаку, но солдаты за ним не пошли, и он попал в руки турецкого кавалерийского эскадрона. Хотя главные силы турецкой армии прошли сто миль в три дня, им не удалось догнать греков, достигших Смирны 9 сентября. Когда турки вошли в город, 40 тыс. греков и большое количество беженцев были уже посажены на суда. Однако туркам досталось 50 тыс. пленных.

Третий греческий корпус отступал к своей базе на Мраморном море. Когда он приближался к Мудании, преследуемый турками по пятам, французский офицер сообщил греческому начальству, что греки находятся в нейтральной зоне и должны сдаться. Командиры обоих авангардных полков, знавшие, что Мудания не находится в нейтральной зоне, отказались сдаться и горными тропинками успешно довели свои полки до Пандермы, но часть третьего корпуса сдалась французам и была выдана кемалистам. Остальные, бросив пушки, добрались до Пандермы и были посажены на суда. Таким образом, в течение двух недель после 26 августа греческая армия, которая вступила в Анатолию по требованию Великобритании, Соединенных Штатов и Франции, которая на протяжении трех лет была базисом союзной политики по отношению к Турции и объектом между союзническими интригами – эта самая армия была уничтожена или прогнана за море. Турция опять стала единственной владычицей Малой Азии, и армия Мустафы Кемаля, отпраздновав свой триумф сожжением Смирны и неистовой резней христианского населения, повернула свои передовые колонны к Костантинополю и проливам.

Над Европой разразилась теперь катастрофа, задолго подготовленная неосторожностью греков и медлительностью, разногласиями и интригами союзников. Иллюзии держав, подписавших Севрский договор, поддерживались только вооруженными силами Греции. Силы эти были теперь разбиты. Перенесению войны на европейский континент мешала теперь только дюжина батальонов, споривших друг с другом британских, французских и итальянских войск, а пожар Смирны и совершенное в ней отвратительное избиение были предуказанием той судьбы, которая готовится Константинополю. Последствия нового турецкого вторжения в Европу были неисчислимы. Борьба кемалийских армий, подкрепленных материальными и людскими ресурсами Константинополя, со стоявшими во Фракии греческими войсками грозила снова поставить на очередь все спорные вопросы Балканского полуострова. Новое появление турок в Европе, выступавших теперь в роли неукротимых и безудержных победителей, запятнанных кровью беспомощного христианского населения, противоречило всему, что случилось во время войны, и было наихудшим унижением для союзников. Победа союзников над Турцией была более полной, чем победа над какой бы то ни было другой страной. Мощь победителей ни в какой другой стране не демонстрировалась с таким высокомерием, как в Турции. А между тем теперь все плоды успешной войны, все военные лавры, ради которых многие тысячи умерли на Галлиполийском полуострове, в пустынях Палестины и Месопотамии, в болотах Салоникского фронта и на борту обслуживавших эти экспедиции судов, все диверсии союзных войск, потребовавшие столько людей, оружия и затрат, – все это закончилось постыдной развязкой. К началу мирной конференции союзные армии одержали над Турцией абсолютную и бесспорную победу. Прошло четыре года, – и болтуны превратили победу в поражение. Прошли четыре года, отмеченные бессмысленным истреблением человеческих жизней; погибали не только солдаты на полях сражения, но и в еще большей степени – женщины, дети, старики, инвалиды, безоружные. Все выспренние претензии Европы и Соединенных Штатов, все красноречие государственных деятелей, все комитеты и комиссии, тщательно проработавшие вопросы, – все это привело повелителей, располагавших раньше подавляющими силами, к этому горькому и постыдному концу.

Но последнее слово еще не было сказано. У нас оставалось еще время, и мы могли если не исправить беду, то по крайней мере достичь заключения мира, который сохранил бы до некоторой степени престиж союзников и охранил Европу от нового пожара. В этом отношении лежавшие на нас обязательства были совершенно точны. Область вокруг Константинополя от линии чаталджийских укреплений до исмидских укреплений и от Черного моря до Дарданелльского пролива была объявлена нейтральной зоной. Кемалисты согласились уважать ее неприкосновенность, границы ее были установлены вместе с кемалистскими офицерами, и территория области была определена совершенно точно. Мы видели, что за несколько месяцев до этого, когда Греция попыталась исправить свое положение путем захвата Константинополя, эти же союзники провозгласили неприкосновенность нейтральной зоны, и британские, французские и итальянские войска двинулись со знаменами и в полном боевом снаряжении на ее защиту. Если было справедливо путем этого объединенного союзнического выступления лишать Грецию единственного способа, при помощи которого она могла спасти свои малоазиатские армии, то разве не было обязанностью союзников помешать тому, чтобы эта нейтральная зона была пройдена турками, которые хотели атаковать и уничтожить остатки греческих армий во Фракии? Если Англия, несмотря на симпатии к грекам английского премьер-министра, выступила вместе с Францией и Италией и задержала греческое наступление на Константинополь, то разве эти державы не были обязаны защищать вместе с нами те границы, которые они совместно установили и обязались охранять?

Неужели нам предстояло быть выгнанными из Константинополя и уехать оттуда на наших судах, предоставив Кемалю расправиться с теми, кого он считал изменниками своей стране, – с султаном, его министрами и всеми теми, кто выполнял наши инструкции и осуществлял условия перемирия? Неужели три великих нации, до которых доносились жалобные крики смирнских жертв, должны были бежать без оглядки при приближении вооруженных отрядов? Неужели они должны были оставить город, которым они завладели и за который они приняли на себя прямую ответственность, и обречь его на безжалостную расправу или, еще хуже, на безудержную анархию? Но чтобы это предотвратить, необходимо нечто иное, чем обман и болтовня. Кто-то должен был проявить твердость, – иначе все грозило рухнуть. От итальянцев нельзя было многого ожидать. Они знали, что греки были посланы в Малую Азию для того, чтобы предупредить их и не дать им воспользоваться их законными правами. В настоящее время греки были загнаны в море, а вместе с крушением греческих мечтаний исчезли или по крайней мере ослабели и итальянские претензии. Но неужели Франция, эта воинственная нация, командовавшая союзниками в Армагеддонской битве, Франция Фоша и Клемансо, намеревалась отказаться от выполнения своих обязательств? Можно многим извинить те мелкие прегрешения, которые она совершила благодаря дипломатической деятельности Франклина Буйона. Но как бы то ни было, между Ллойд-Джорджем и Пуанкаре произошел полный разрыв, и они перестали понимать друг друга. По отношению друг к другу они проявили только антагонизм в самых разнообразных формах. Политика Ллойд-Джорджа, старавшегося создать великую греческую империю, мало интересовала Францию, а между тем постоянная борьба с турками грозила создать Франции чрезвычайно большие затруднения на тех сирийских территориях, которые она только что завоевала. Политику Ллойд-Джорджа даже руководящие круги британского общественного мнения считали противоречащей общим интересам Британской империи. Это была личная политика, да и кроме того ее инициатор не решался принять на себя полную ответственность за нее. Французы не могли понять, чего добивалась Британия. Между Британией и Францией возникли другие разногласия из-за репараций и мирного трактата, а французское вторжение в Рур висело темным облаком над только что оживавшей Европой. Англо-французские отношения ухудшились до последней степени; трудно было поверить, это эти два народа, испытавшие столь много, столь много достигшие, похоронившие столько мертвецов на полях общих сражений и спасшиеся из огненной печи мировой войны благодаря своей стойкой дружбе, могли так быстро разойтись. Но в конце концов все эти трудности были лишь поверхностными недоразумениями, которые иногда случаются между хорошими друзьями. Теперь же ситуация стала поистине грозной, и над пеной и мутью событий, словно гранитные утесы, поднялись коренные расхождения.