Текст книги "От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны"

V

Между тем нашу семью постигло очередное испытание. Отец серьезно заболел, и местные врачи не смогли установить диагноз, только рекомендовали пройти курс лечения в бальнеогрязевом курорте Ессентуки. Поездка на курорт в 1954 году заметного улучшения не принесла. Для излечения отца семья перебралась на его малую родину, в Токтогул. Он жаждал привычной атмосферы, хотел познакомить нас с тяжелым трудом животноводов, бытом сельских жителей. Самым благословенным и благодатным временем и местом для аильчан издавна летом было жайлоо Арым-высокогорное пастбище, куда пригоняли колхозные отары овец. Пережив суровую холодную зиму, люди всем аилом покидали сухое и жаркое предгорье и перебирались в прохладу и зелень высокогорий. Дорога до угодий занимала световой день. Непосредственно за селом нас встречали одичавшие абрикосовые деревья, кустарники шиповника и дикого винограда. Тропа проходила по живописному ущелью, вдоль небольшой речки с водой хрустальной прозрачности, иногда она ограничивалась с одной стороны скальной стеной, с другой – отвесной пропастью в несколько десятков метров. Лошади привыкли к таким переходам. Как правило, ими не управляют на горных тропах. Всадники, отпустив поводья, доверяют им. Местная горная порода лошадей происходит от тех, разведением которых занимались древние кыргызы 4 тысячи лет назад. У нее крепкие копыта, не требующие ковки. На лошадь и яка (незаменимое вьючное животное, живущее на высоте 3–4 тысячи метров) увязывались с особой старательностью разнообразные грузы. На пути к жайлоо протекала горная речка, которая при переходе доставляла много хлопот. Изо всех сил мы старались противостоять ее стремительному течению. Долгий, изнурительный путь завершался в просторной долине, ограниченной со всех сторон горными хребтами. Рассвет приходил сюда с опозданием, а сумерки, наоборот, раньше времени. Прямо перед глазами – желтые шапки одуванчиков и зрелые колоски трав, в чащобе стеблей которой копошатся всякие букашки, а там за крутым оврагом, далеко вдали, в дымке, сияющие белизной вершины гор. Не желая, чтобы мы пускались в опасное путешествие, взрослые упреждали рассказами о медведях, любящих лакомиться ягодой. На изумрудных коврах, украшенных альпийскими цветами, привольно располагаются юрты, и всюду виднеется пасущийся скот. Размещались мы в одной из юрт всей семьей. Самое забавное было ходить в близлежащие горы на охоту с мелкокалиберной винтовкой, патроны были строго ограничены. Однажды младшему из братьев, Олегу, улыбнулась удача: ему удалось подстрелить улара, редчайший случай для охотника.

На жайлоо мы ежедневно общались с родственниками, семьей старшего чабана совхоза имени Токтогула Мамбета Абдылдаева, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР, его отцом, Абдылдой. Мамбет неутомимый труженик, тонкий знаток своей профессии, он принадлежал к тем людям, кто хорошо разбирался в общественной жизни страны, имел широкий кругозор, от природы был наделен острым умом. В памяти моей он сохранился веселым, щедрым и мудрым человеком. Мы много говорили о нем с его сыном Таши, об открытии дома-музея его имени во время вынужденного путешествия по Токтогульскому водохранилищу. Об этом я расскажу позже. Среди его лошадей были резвые жеребята (тай). Я попросил отца, чтобы одного из них поймали и разрешили мне проскакать на нем. Взрослые отговаривали Кожомжара от этой затеи, говорили, что такое общение с дикими животными опасно даже для детей чабанов, привыкших к лошадям с рождения. Они необъезженные и непредсказуемые для наездника, при отсутствии седла и уздечки, если испугаются, могут устроить скачки во весь опор, и тогда сдержать их и успокоить будет очень трудно.

Отец не устоял и уступил мне, жеребенка заарканили, накинули на шею веревку, усадили меня на него и отпустили. Стремительный бег скакуна позволил мне почувствовать просторы долины, в ушах свистел ветер, густой ельник мелькал в стороне, травяное поле без оврагов и камней не создало дополнительных трудностей, и я уверено держался на жеребенке. Первый приобретенный опыт стал отправным, позже последовали скачки на взрослых лошадях в многочисленных спортивных турнирах с детьми чабанов и братьями в аламан байге.

Старшему брату Мамбет доверил лучшего жеребца (айгыра) во время игры улак тартыш. Помимо лошади, селяне содержали почти всегда ослика или ишака. Его мощное тело может перевозить грузы больше собственного веса, и мы верхом на них ездили достаточно далеко. Возвращалось умное животное к привычному месту галопом, упасть с него не составляло труда, повредиться ощутимее, чем упав с лошади. У нашего родственника Аджи, веселого и доброжелательного, был осел, крупный, черный, злобного нрава, он признавал только своего хозяина. Желающим усидеть на нем он не оставлял выбора, брыкался, становился свечой и не успокаивался, пока не сбросит смельчака. Старший брат отца, Шабдан, чон-ата (дедушка), вызывал у нас чувство большого почтения. Его окладистая белая борода, степенный шаг и неторопливый рассказ вечерами о делах и заботах или о давно минувших днях мы слушали с большим интересом. Мне всегда казалось, что он похож на важного вельможу, который сошел с киноленты, повествующей о бухарском эмирате. Породистые черты его лица подтверждали мое воображение. Его сын, ровесник нашей мамы, Тюльбаши, построив дом в районном центре, уступил его нашей семье на долгих три года, пока не выздоровел отец. Младший брат Кожомжар-ата, Кулаш-ака, был водителем грузовика. В прежние годы, когда о мостах через Нарын мечтать не приходилось и ничего не оставалось, как все же пробивать дорогу вдоль реки, через теснину, по ней и ездили водители из Джалал-Абада в Токтогул, о ней он рассказывал всякие страшные истории, и каждый поворот реки в памяти оставался сорвавшимися в Нарын автомашинами.

Дядя был высокого роста, необыкновенной физической силы, балагур и шутник, курсируя по старой дороге, сберегся, а на новой, после аварии, не выжил.

Младшая сестра отца, Мейлихан-апа, с мужем и двумя детьми жила близ Оша, в Жапалаке. Мы часто гостили друг у друга. Из всех родственников наиболее тесно общались. Она была хозяйственной доброй женщиной. При нехватке денег всегда обращались к ним. Поколение, к которому относились наши родители, жило в военное лихолетье, в годы восстановления хозяйства… Потери и невзгоды сформировали в них достойные восхищения качества: смелость, готовность к самопожертвованию, солидарность. Многих из тех, кто был участником или свидетелем этих событий, уже нет в живых. Дети военных и послевоенных лет успели услышать их воспоминания. Лишения конца 1950-х годов усугубились, когда правительством Хрущева было введено налогообложение на плодовые деревья и запрет на разведение скота и домашней птицы в городах и рабочих поселках. Эти мероприятия закончились плачевно: деревья массово вырубались, скот резали. Мы остались без помощи маленького хозяйства. То, что не подлежало забою, выгоняли с подворья. Ослики сбивались в табуны и бродили по улицам и близлежащим полям, создавая ощущение уныния, утраты и печали. Первоначально они возвращались к своим дворам и, к горечи хозяев и своему недоумению, скотину не принимали в привычные стойла; покорно понурив головы они стояли у ворот, рождая всеобщее впечатление тщетности, заброшенности и сожаления.

В общении с животноводами, окружающими нас родственниками мы глубже узнали национальные традиции, в том числе влияние на нас скверного опыта и негативной практики власти.

Дни на пастбище становились короче, близился отъезд, все чаще солнце скрывалось из-за горных вершин, потянулись темные тучи, и по долине промчался ветер. Ветер положил начало новому режиму погоды, бывало так – повалит снег, пики хребтов тонут в белой мгле. Память о времени, проведенном на жайлоо, греет сердце до сегодняшнего дня. Кумыс, молоко, бешбармак, боорсок, каймак и айран отличались особым вкусом. Нам бы еще озаботиться приготовлением сыра, по традициям и четырехсотлетнему опыту Швейцарии, имеющему во многом сходство с нерукотворными нашими пейзажами. Высоко в горах мы приобщились к благородному чувству любви к земле, где мы родились, где жили наши предки, где возникли наши первые мечты, к знакомому ландшафту природы.

Истекло более шестидесяти лет, а в памяти сохранились образы десятков родственников, ушедших от нас, помнятся характеры многих из них.

Прошло много времени, пока я не взялся писать о своих родителях Кожомжаре и Марии (по свидетельству, знавшими ее в молодости, мама отличалась красотой). Мать моя была невысокого роста, с большими голубыми глазами, русыми волосами и выражением лица твердым и доброжелательным. Я окончательно убедился в правильности запечатлеть их черты. Сейчас я еще более утверждаюсь в дальновидности моего отца. Не увидев всего национального многообразия жизни, мы были бы лишены возможности впитать в себя дух предков. Мало какая страна мира может гордиться тем, что почти половина ее территории находится в высокогорье, что почти сорок процентов, – это роскошные летние пастбища. Причем значительная их часть в сыртовой зоне, на высокогорных плато. Время, проведенное отцом в кругу семьи, в условиях, напоминающих детские годы, среди родственников, чистого воздуха и лечебного питания, полностью восстановило его силы. Он устраивается помощником бухгалтера в местный колхоз имени Карла Маркса. Даже по тем в общем-то скромным меркам это хозяйство было бедным. Трудодни были скудными. Чтобы как-то прокормиться, отец взял в аренду участок земли, неиспользуемое неудобье. Из-за предгорного рельефа пашня трудно поддавалась поливам. К тому же требовалось очистить ее от многочисленных камней. Вот на таком поле надо было вырастить по арендному договору кукурузу для колхоза и подсолнечник для себя. Чтобы уберечь поля от набегов любителей попользоваться кукурузными початками молочно-восковой спелости и семечками подсолнуха (а таких было немало среди как четвероногих, так и двуногих существ), пришлось на краю делянки построить шалаш. В нем и жили. Старшие дети, шестнадцатилетней Автандил и тринадцатилетний Тариэл, названные отцом в честь героев эпической поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», трудились на близлежащих адырах (предгорьях). В самые жаркие дни июля и августа, на жгучем солнцепеке заготавливали стебли черной полыни (по местному наречию «карашвак») – топливо для тандыра, в котором пекли душистые лепешки. Рубили кустарник кетменем, иногда замечали осиные гнезда, старались обходить их стороной, но хуже было, если встречали каракурта, заметить его было труднее, он обустраивал свое жилье среди сухих веток полыни, в верхних слоях почвы.

Лучшим временем после изнурительной работы были теплые южные ночи, когда под неумолчный звон цикад можно было приятно растянуться всем ноющим от усталости телом на жесткой войлочной кошме под бархатно-черным звездным небом. Войлок, изготовленный из овечьей шерсти, надежно предохранял от змей и ядовитых насекомых. Мне приходилось наблюдать в горах, как овца необъяснимым чутьем обнаруживала скорпиона, сдвинув в сторону небольшой камень, за которым он прятался, и тут же съедала его. Наблюдая за звездами, дети замечали серебристую полосу над головой, в седой древности ее называли Саманчынын жолу (дорога соломщика). На ней была видна каждая серебристая пылинка светящейся туманности, видимые звезды рассыпаны по всему ночному небу, но особенно густо в той полосе, которую мы называем Млечным Путем. Незаметно засыпали под убаюкивающие рассказы отца о вековой истории благодатной Кетмень-Тюбинской долины, о походах легендарного героя кыргызов непобедимого Манаса и истинных происшествиях, которые мягко убаюкивали. Эти сказки, басни, мифы, легенды, звучавшие словно новая музыка для нас, где все было неизведанное и опасное, будоражили наше воображение. До сих пор не знаем, замолкал ли отец, увидев, что сон сморил детей, или продолжал говорить, чтобы не оставить без ответа наше неизбежное: «А дальше?», звучавшее тогда, когда он намеренно прерывал рассказ в самом интересном месте. Может быть, он повторял эти истории для себя, чтобы не забыть или дополнить их новыми подробностями. Излишне говорить, что нам, как невероятное, и каждому в этом возрасте отец представлялся всеведущим хранителем мировой муд рости. Когда же на заре братья просыпались от птичьего гомона, отца уже не было рядом, не будя нас, он уходил в поле. И мы вслед за ним принимались за изматывающую работу земледельца. И в этих, можно сказать, нечеловеческих условиях, благодаря родителям и старшим братьям, семья не сломалась, выстояла, с достоинством вышла из этих испытаний еще более сплоченной и стойкой. Долина Токтогульского района до затопления водохранилищем была оазисом: источники и луга, зеленые пастбища и тенистые рощи, фруктовые сады. Под многолетними деревьями в чайхане пили кок-чай (зеленый чай), наслаждались местными фруктами и закупали ведрами огурцы и помидоры. Люди, покинувшие эти места не по своей воле, имели сельское хозяйство, свои традиции, культурный досуг. Мир всегда в движении. У людей везде и во все времена отбирали землю. Наш дом состоял из двух комнат и небольшой прихожей с печью, земляные полы утепляли кошмой. Внутренний дворик ограничивался хозяйственной пристройкой, за ним был разбит фруктовый сад. Летнюю открытую веранду, продуваемую со всех сторон, пристроенную к дому, облюбовали осы, устроив там свое гнездо. Особого беспокойства оно не вызывало, но угроза в ее постепенном росте присутствовала. Моя попытка сбить осинник привела их в ярость, и они остервенело набросились на меня, мне пришлось спасаться бегством. Летали они быстрее, чем я бегал, затылок горел от укуса ос, будто бы огнем обожгли…

VI

Дом наш не был религиозным, но во время торжеств или печальных событий у родственников совершалось множество церемоний и чтений молитв. Но никто ничего не переводил и не объяснял нам, а мы уже не поспевали за языком.

Так пропитываясь русским, мы стали терять свой язык. Вера предков отступала, сделалась таинственной, не связанной с повседневной жизнью. Школа ничего не проясняла, уроки кыргызского языка в программе обучения отсутствовали. Абстрактные формулы и факты приходилось учить наизусть. Я не думаю, что в придании нашим учебным курсам подобной формы был какой-то умысел. Мы получали обычное школьное образование. В районном центре было две школы, одна из них с русским языком обучения. Каждый день во время учебного года, – я посещал четвертый класс, – я шел от дома мимо молочного заводика, где мы покупали за копейки пропущенное через сепаратор молоко, мимо парка культуры с вековыми деревьями, с летним кинотеатром и библиотекой.

В районном центре был один клуб с кинозалом, зрительный зал не вмещал всех желающих. Этим пользовались всякого рода ловкачи, те, кто умел растолкать других локтями, перепродавая билеты в три дорого. В те годы это называлось спекуляцией, а сейчас бизнесом. Киномеханик работал с одним кинопроектором. Во время порыва ленты или смены бобины в зале стоял свист, топот ног и крики: «Сапожники». Посещать летний кинотеатр было проще, входные билеты не покупали, взбирались на деревья и устраивались на ветках.

Выше нашего районного центра река Нарын образовывала бесчисленные изгибы, петляя среди каменистых, поросших кустарниками островов, и лишь зажатая скалами горы Кетмень-Тюбе текла единым потоком. Местная легенда говорила о дехканине, который хотел в этом месте перекрыть Нарын, чтобы направить на поля его воды, но не осилил и бросил свой кетмень, который превратился в эту гору. Протекавшая через районный центр река Чычкан обеспечивала поливной и питьевой водой сады и огороды, спасая жителей от зноя и жажды. Зимы были снежные и морозные, арычные каналы перемерзали, единственным источником влаги было основное русло реки. Водопроводные и канализационные сети отсутствовали, и жители ежедневно терпели лишения, преодолевая испытания по доставке влаги. Вода была чистая, прозрачная, истоки ее терялись в ледниках. Через реку был перекинут мост, соединяющий окраину с центром. С моста население наблюдало весенний паводок, вызванный обильным таянием льда и снега. Это пугающее своей необычностью, удивительное и незабываемое зрелище – того и гляди снесет опоры моста – вызывало оживление и долго потом вспоминалось. Люди привыкли в эту пору видеть, как мчится Чычкан, вздыбив над собой белопенные крылья, несет вывороченные с корнями деревья, ворочает огромные камни и злобно рычит, хотя знающие верят и предугадывают, как только растают в горах снега, стихия уймется, утолив талой водой земную жажду. И так происходило весной из века в век, из года в год. Обилие рек – предполагает увлечение рыбалкой, на которую мы ходили детьми с ночевкой. Место, где объединялись три реки, именовалось сливом. Нарын, окрашенный в кирпично-бурый цвет, из-за наличия ила, вблизи от скальных вершин смешивался с изумрудной водой Чычкана. Чуть ниже светлым Узун-Акматом, цветовая, разделительная граница просматривалась до крутого поворота слива. Ночью, когда все звуки стихали, слышен был могучий рокот широченной воды, сдвигающей огромные валуны, издающие приглушенный звук. Бурлящий поток в скальных теснинах здесь приобретал видимость неторопливого течения, чтобы вскоре оказаться в каменном коридоре. Течение стремилось к скальному исполину, от того создавалась иллюзия его грозного приближения. Ночной воздух был полон влаги, гора, и так крутая, казалась мрачной, неприступной стеной; она подступала почти вплотную к нам, за ней выселись другие горы. Густой кустарник, растущий вдоль берега, привычный в дневном свете, обретал таинственность и опасность, неуловимую угрозу, то зловещее, что затаилось и сейчас выползет из темноты? Внутри от страха холодеет, только рассудок и боязнь быть посмешищем у сверстников не позволяют поддаваться панике. Неужели они тоже испытывают надвигающиеся ужасы ночи? Сомнения терзали меня: оступись или неудачно споткнись, и течение может захлестнуть за три секунды и отнять у тебя все твои двенадцать лет и… Чувствуешь, как уходит из-под ног почва, испытываешь внезапное головокружение, опасное и в то же время такое сладостное. Так и тянет ринуться вниз, и содрогаешься от этого чувства, в котором радость и боль раскалены до бела, так что их почти невозможно различить друг от друга. Чувство у меня было такое, какое испытываешь, когда мчишься на лыжах по отвесному снежному скату, когда смертельный страх как-то сладострастно сочетается с опьянением от быстроты и когда, вместо того чтобы тормозить, отдаешься падению с хмельным и в то же время сознательным безволием. В преддверии рассвета тьма сгущается, вставать боязно, какой-никакой, но шалаш, скроенный из наломанных веток, и замкнутое пространство придает успокоение, но нетерпение проверить снасти пересиливает. На одном из переметов видим, что поймали крупную рыбу. Вытаскиваем с трудом – возгласами, советами мешая друг другу. Рыба блестит в лунном свете серебристой чешуей. Новый день встречаем приподнятым настроением, утро мерцает росою. Ночные тени рассеиваются, темнота отхлынула, точно волна во время отлива, а с ними и от страха следа не осталось. Делим добычу испытанным способом. Один из нас отворачивается, двое других спрашивают: «Кому?» Сидящий за спиной называет имя. Так распределяется улов. Возвращаемся с рыбалки вдоль берега, поросшего цветами, густой сорной травой. В ней неумолчно трещали сверчки. С левой стороны от нас поселок Шевченко, впереди крутые склоны – падалки, названные так местными жителями из-за частых падений детей, скользящих по ним в зимнюю стужу. На санях дети и взрослые катались с вершины обрыва, откинувшись назад, вытянув ноги, с громким «поберегись». Едва скатившись, вновь тащили наверх свои салазки. В доме легкое волнение в связи с моим отсутствием. С порога показываю половину рыбы, ее голова впечатляет, каковы же истинные ее размеры, рассказов хватает надолго.

Страсть к рыбной ловле у меня не сохранилась, но она передалась младшему брату, Олегу. Среди любителей ловли форели в горных реках он виртуоз, многие из пойманных рыб превосходят ту, которая когда-то впечатлила меня и всех домашних. Я как-то поинтересовался, в чем секрет его успеха, он пояснил, что форель пугливая, осторожная рыба и клюет на приманку в труднодоступных местах, в тех, где не ступала нога человека. Но думаю, что есть еще что-то необъяснимое. Когда сидишь рядом с ним с удочкой, ему везет, а тебе нет. Много десятилетий спустя мы с сыном Мамбета, Таши, и местным умельцем на сооруженном плоту и закрепленным к нему движком от моторной лодки приблизились к месту бывшего слияния трех рек. Испытав гидрокостюм и ружье для подводной охоты, побродив по берегу, вернулись. Пора было возвращаться к месту причала, от которого мы находились в 30 километрах. Двигатель наотрез отказывался заводиться. Проверили свечи, наличие топлива и поступление его в карбюратор. Связаться с теми, кто мог нам помочь, было невозможно. Начало темнеть, к тому же на плоту был сын лодочника. Укрытие для малолетнего путешественника нашлось, взрослые разместились на досках плота. На один из бортов закрепили полотно, оно выполняло роль паруса. Постепенно стали дрейфовать к северу Токтогульского водохранилища. Далеко за полночь ветер сменил направление, плот стало гнать к югу, в сторону города Кара-Куль, а это значит ближе к плотине. В летний сезон, когда идет активное таяние снега и льда, приток воды свыше 1000 кубометров в секунду, расход в пределах 200–300. Идет накопление влаги на зимний и весенний периоды. Тревога нарастала по мере нашего приближения к створу. В крайнем случае, решили прибиться к ближайшему безлюдному берегу. Продрейфовав почти сутки, дозвонились до одного из друзей Таши, который на своей моторной лодке спас нас. Когда возводилась плотина, отважными усилиями поколения 1960-х годов, дехкане Ферганской долины с надеждой смотрели на строителей и надеялись, что когда-нибудь будет собрано за плотиной хоть немного воды и для полей. Степь представляет собой сожженную солнцем равнину, птицы улетают, черепахи прячутся по норам, разбросанные кости верблюдов усиливают гнетущее впечатление.

Прошло более полувека после завершения строительства Токтогульского гидроузла, переселение жителей и перенос строений из зоны затопления, но проблемы и трудности по-прежнему актуальны и сегодня.

Пребывание нашей семьи в Токтогуле к началу 1960 года завершилось, мы вновь возвратились в Джалал-Абад. После окончания школы старший брат поступал в один из московских вузов, но не прошел по конкурсу, далее служба в армии вблизи от Фрунзе. После демобилизации поступил в Московский энергетический институт на радиотехнический факультет. Все мы учились в одной средней школе № 4, в разных классах. Младший брат Олег уже в раннем детстве проявил способности к точным наукам, в школе он активно участвовал в математических, химических и физических олимпиадах. На всесоюзной олимпиаде по химии был отмечен бронзовой медалью и правом зачисления без экзаменов в Днепропетровский химико-технологический университет. Школу он закончил с золотой медалью и подал документы на механико-математический факультет МГУ.

Однако на Республику пришла разнарядка из центра для зачисления одного студента в МГУ, Олег оказался нежелательным претендентом. Экзаменатор на вступительных экзаменах по химии оценил его знания неудовлетворительно. Узнав об этом, отец прилетел во Фрунзе, записался на прием к министру народного образования республики Абдылде Каниметову. После состоявшегося разговора министр распорядился образовать комиссию, которая оценила знание брата на «хорошо». В результате ему было предложено выбрать любой вуз кроме МГУ, он выбрал МВТУ им. Н.Э. Баумана, конструкторско-механический факультет. Студент, которому были отданы предпочтения, по результатам зимней сессии был отчислен. Закончив Бауманское училище, Олег защитил кандидатскую диссертацию и долгие годы заведовал кафедрой во Фрунзенском политехническом институте. Завершение им докторской диссертации совпало с распадом Советского Союза. С большим сожалением он вынужден был прекратить свое преподавание и создал предприятие по обработке природного камня. Благодаря его изобретениям и внедрению их в производстве, его коллектив более двадцати лет занимает ведущие позиции в отрасли.

Тариэл, второй старший брат, поступил в Таганрогский радиотехнический институт. Стал высококвалифицированным радиоинженером. До выхода на пенсию трудился на высокогорной радиорелейной станции «Ала-Мышык» в Нарынской области.

Самый младший с детства готовился стать врачом. Родители, старшие братья часто шутили: «Сергей, станешь доктором, будешь нас лечить». Так и произошло. Он закончил Киргизский мединститут, защитил кандидатскую и докторскую диссертации в Московском центре сердечно-сосудистой хирургии института им. А. Н. Бакулева.

Спустя многие годы, когда сыновья выросли, кое-что повидали и познали в жизни, встречались со многими людьми, в том числе и занимающими разные высокие посты, должности, они нередко задавались вопросом: «Как же так получилось, что их мудрый, образованный, знающий столько языков, прошедший через такие жизненные перипетии и испытания отец, которого так уважали, ценили простые люди за честность, порядочность, бескорыстие, нетерпимость к хамству и чванству, не достиг больших чинов и званий, не поднялся по карьерной лестнице, не стал видным хозяйственным руководителем?!»

Как обычно, ответ на этот вопрос мы нашли в одном из назидательных рассказов отца. В конце 1960-х годов в Ташкенте на узбекском языке была издана ограниченным тиражом биографическая книжка об Усмане Юсупове. Этот человек прожил не очень долгую, но чрезвычайно яркую, насыщенную жизнь. В 29 лет стал секретарем ВКП(б) Узбекистана, был председателем среднеазиатского бюро ВЦСПС, первым секретарем Компартии Узбекистана, министром хлопководства СССР, председателем Совета Министров Узбекской ССР, депутатом Верховного Совета СССР пяти созывов. Но как бы высоко и ни заносила его судьба, Юсупов оставался скромным, доступным и открытым человеком, неутомимым тружеником. Кожомжар-ата неоднократно видел его, хотя познакомиться с ним так и не довелось. В бытность работы председателем Совета министров Узбекистана Юсупов осмелился открыто выразить несогласие с председателем Совета Министров СССР Хрущевым по проблемам развития хлопководства в Узбекистане. Это вызвало недовольство последнего. Вскоре Юсупов с поста председателя был отправлен директором вновь организованного целинного совхоза в голодную степь. Этот уже немолодой человек, занимавший самые высокие посты в республике не сник, не растерялся, не стал роптать на судьбу, «хладнокровно засучив рукава, взял в руки кетмень» и принялся за тяжкий труд по развитию целинного совхоза. Нередко отец в общении с детьми повторял: «Будьте человеками!»

Людская молва гласит, когда сын Усмана Юсупова спросил опального отца, почему он, отправленный в отставку с поста Председателя правительства Республики, согласился на унизительную для него должность директора целинного совхоза, Юсупов ответил: «На земле-кормилице нет и не может быть унизительных должностей и занятий, в любом труде человек может достойно проявить себя и получить удовлетворение. Главное, не сосредотачиваться на своих обидах и не думать, что с тобой обошлись несправедливо».