Текст книги "Золотые земли. Вампирский роман Клары Остерман"

Выехали из Курганово. Оставил Смирнова следить за усадьбой. Все дела передал ему.

Пишу позже. Задержка по дороге в Орехово. Сгорел постоялый двор «Дом за ореховым кустом», из которого приходили жалобы.

Вечер того же дня.

Не знаю, кто такая Клара Остерман и мне, несмотря на все свидетельства и сообщения, тяжело поверить в слова доктора Шелли и профессора Афанасьева, но она, чтоб Аберу-Окиа её забрала, не человек. Повсюду, куда бы она ни отправилась, за ней по пятам следует смерть.

Твою мать, становлюсь слишком чувствительным, да к тому же суеверным. Нужно отставить все лишние эмоции и записывать только факты. Почти как в протоколе, только чуть более…

Чтоб её…

Афанасьев проснулся, выпили чаю.

Беспокойно. В монастыре ощущается тревога. Приходила Сестра, сообщила, что девчонке лучше.

Нужно будет утром отправить письмо голове. С головой мы познакомились на пожарище. Суетливый важный мужичок из тех важных, дующих щёки, провинциальных крупных чиновников, что превращаются в жалких заискивающих шавок, как только появляется большое начальство или кто-нибудь другой влиятельный из столицы и устраивает им втык. Поначалу попытался выступать, но как только увидел мою грамоту, попритих.

Да и придираться к нам было нечего. Теперь, когда глава местного сыска в Курганово, я единственный мог выполнить обязанности по описи места преступления и допросу. Из города, конечно, прислали какого-то мальчишку по имени Эраст. Он полон энтузиазма и буквально выпрыгивает из штанов от старания, но толку от него пока мало, зато много суеты. Впрочем, если не растеряет желания, может, и выйдет из него что-то. Глаза горят. Голова вроде не пустая.

Это он и нашёл девчонку. Точнее, монахиня из ближайшего монастыря, которую он допрашивал.

Чтоб меня леший побрал! Да что со мной стряслось, что я не могу вести повествование в хронологическом порядке? Мысли скачут, как блохи на дворняге.

Итак, мы выехали из Курганово почти на рассвете, как только прибыли Смирнов с подкреплением. Он в кои-то веки расторопно всё сделал, пригнал сыскарей из Орехово в ночь. Говорит, вытащил их буквально из собственных постелей. Все дела передал местному начальству под приглядом Смирнова как единственного представителя Первого отделения, отправил письмо Волкову, и мы втроём (я, Афанасьев и Шелли) двинулись в дорогу.

По дороге, почти сразу как отъехали от Курганово, доктор Шелли (вот это нюх, как у охотничьей собаки) сказал, что чувствует запах дыма, хотя мы с Афанасьевым не ощущали ничего, кроме лошадиного смрада да привычных лесных запахов. Путь из Великолесья в цивилизованный мир – это долгая дорога, бездорожье скорее, по тёмным буреломам. Сейчас зима. Как объяснили местные, на санях по снегу добраться куда быстрее, чем в любое другое время года. Земля здесь – сплошная глина, её размывает даже от лёгкой изморози. Одни овраги, холмы да леса. Деревеньки все кучкуются вокруг поместий. Если проехать дальше, вглубь Великолесья, так вовсе пойдут болота. Я успел подслушать, как местные говорят, что земли Великолесья меняются чаще, чем у господ – подштанники. Природа тут и вправду будто надеется тебя обмануть.

Впервые мне довелось проехать путь из Златоборска до Великолесья по дороге в Курганово, и теперь, возвращаясь назад, я отметил эту маскарадную почти переменчивость. Всё детство моё прошло в Новисаде. Там, в краю полей и виноградных садов, где почти всегда солнечно, даже зимой, привыкаешь к бескрайним просторам. В каком бы направлении мы бы с отцом ни отправлялись, несколько дней обязательно проводили в сёдлах, и ничего вокруг не менялось: полноводные грандиозные реки и возделанные поля, уютные деревушки и зеленеющие плодоносящие сады, что кружат голову своими ароматами с наступлением осени.

Если доживу до отставки, уеду в родовое гнездо и буду проводить все зимы у печи, попивая домашнее вино, а не скитаться по провинции, отмораживая задницу. Впрочем, в Белграде я задницу также отмораживаю, сидя в кабинете. Если Волков следующей зимой опять прикарманит весь бюджет на отопление, я его сдам. Плевать, что это испортит мне репутацию, и как «стукачу» не позволит подняться выше по карьерной лестнице. До тошноты уже надоела эта круговая порука, что разрушает даже органы власти, которые буквально обязаны следить за исполнением законов. Пусть мне потом в лицо хоть всем Первым отделением плюнут. Если они хотят мёрзнуть – их дело, но я не понимаю, почему десятки человек должны страдать, чтобы Волков построил новую дачу [3]3
  Смирнов, вырежи эту возмутительную клевету! Подонок ещё и посмел на меня наговаривать! Волков.


[Закрыть].

Так вот. В Великолесье пейзаж переменчив, как сердце красавицы. Полноводные реки убегают куда-то в покрытые снегом поля, и только привыкнешь к простору, как вдруг со всех сторон окружает бурелом, дорога сужается настолько, что ветви деревьев норовят сбить шапку с головы. Проедешь ещё немного, и, точно зайцы из травы, выскакивают мелкие, но крутые холмики, и лошади уже хрипят, затаскивая сани в горку. Дальше – берёзовые светлые рощи и кусты малины. Овраги, где ключи бьют даже в лютый мороз, водопадики, бобриные плотины. Ещё дальше – снова поля. Ближе к Великолесью снова холмы и узкие извилистые речки с крутыми берегами, орешник и опять овраги (если послушать местных, а нас по пути в Курганово сопровождал извозчик из Камушка, так про каждый овраг своя быличка. В одном бесы играли на гармошке, в другом видели лешего, в третьем одна баба продала свою душу и с горя повесилась, но умереть без души не смогла, так и бродит в овраге, ищет душу, а найти не может. Дивный народ, талантлив на выдумки). А если миновать Великий лес (который, согласно исследованиям, сплошной ельник, но это не точно), то угодишь на болота. И с болотами, как и со всей природой в Великолесье, тоже не угадаешь, потому что они возникают едва ли не на случайном месте, даже там, где ты уже проходил. И я бы сказал, что это суеверные домыслы, но даже меня, человека, который много провёл в дороге и бывал в разных губерниях Империи, эта земля сбивает с толку настолько, что начинаю верить в небылицы.

Итак, наш путь по заснеженной дороге проходил мирно, но доктор Шелли постоянно повторял, что чувствует запах дыма, который мы с Афанасьевым упорно не замечали, пока не увидели уже над лесом дым.

Очень скоро из-за деревьев проглянул острог, за которым и стоял постоялый двор. Печальное скорбное зрелище. Помню, напротив дома, где я квартировал в студенчестве, случился пожар. Жил я тогда недалеко от доков, кварталы там бедные, в основном проживают рабочие или такие же приезжие с дырявыми карманами, как я. Дом был доходным. Сколько там размещалось квартирантов – представить страшно. И между тем ни один не погиб, всех успели вывести. В тот день умер только бездомный, проживавший в подвале. Перекрытия обрушились ровно на вход в подвал, бедняга не смог выбраться и задохнулся.

Так вот, это был пятиэтажный многоквартирный дом, в котором в каждой комнате проживало по несколько человек. И все они спаслись. На постоялом дворе, в большом просторном здании, не выжил никто. Никто даже не попытался выбраться. Большинство остались в своих постелях. Несколько человек лежали на полу. Но никто не пробовал открыть окно и выбраться наружу, никто не выбежал во двор.

Доктор Шелли обратил внимание ещё и на их позы. Несмотря на сильные ожоги (некоторые тела буквально превратились в головёшки), никто не корчился от боли. Почти все из них мирно лежали в своих постелях. Как сказал Шелли, такое возможно, если они сначала задохнулись угарным газом и были уже мертвы, когда огонь добрался до тел. Или… умерли по иным причинам.

И никто, ни один не спасся, как мне показалось поначалу.

Отправив кмета из ближайшей деревни до Орехово, мы бегло осмотрели место происшествия, надеясь обнаружить выживших. Через некоторое время посыльный вернулся с головой и сотрудником местного сыска.

Слухи в провинции распространяются даже быстрее, чем в столице, хотя на первый взгляд тут сплетничать могут только медведи. Но вот на безлюдном пожарище стали появляться люди, заметившие дым.

Вскоре после деревенских, которые помогли вытащить тела и разобрать завалы, пришли служительницы монастыря. Сумеречные Сёстры в их серых мрачных одеждах всегда особенно скорбно смотрятся в таких ситуациях.

Они возникли точно из ниоткуда, пока мы с мужиками пытались разгрести обвалившиеся прямо на люк в подпол балки. Словно тени, Сёстры бродили по пожарищу, поднимая пепел и снег в воздух.

Из-за ругани и шума я даже не сразу расслышал звуки их бубенцов. Они окуривали стены разрушенного дома и шептали слова молитв. Сёстры, как это обычно и бывает, помогали усопшим найти покой и не беспокоили остальных, и только одна из них вдруг перегородила путь.

– Вы тут главный? – Она схватила меня за локоть.

В этот самый момент я вместе с одним мужиком как раз поднял обвалившуюся тяжеленную балку под дружное «раз-два-взяли» и от неожиданности едва не выронил её. Мужик вовремя закряхтел, и я удержал ношу.

– Отойдите, – пробурчал я. – А то заденем ненароком.

Она вроде как отпрянула в сторону – краем глаза я увидел как, мелькнули серые развевающиеся на холодном ветру одеяния. Мы вытащили балку на улицу, бросили во дворе. Отряхивая руки от золы, уже собирались обратно, когда Сестра возникла прямо передо мной.

– Господин, – на бледном лице выделялись огромные, какие-то полоумные глаза, – вы тут главный?

На тот момент уже приехали Эраст и голова, поэтому ответственность перелегла на их плечи. Расследовать поджог (если это он, в чём сомнений теперь не остаётся) в Великолесье – не моя забота. Так я считал на тот момент. Поэтому я указал Сестре на Эраста и продолжил разгребать пожарище. О ней я и не вспоминал, больше озабоченный тем, получится ли отстирать от золы рубаху (верхнюю одежду и даже сюртук я снял, не желая испортить), когда с улицы послышались крики.

На пожарище и так постоянно говорили на повышенных тонах: мужики, разбиравшие завалы, доктор Шелли, недовольный тем, что Сёстры, ценящие покой духовный, сопротивлялись его манипуляциям с телами погибших, а голова пытался примирить обе стороны, чтобы работа ни того, ни другого не прерывалась. А ещё бабы из ближайшей деревни, пришедшие поглазеть на трагедию, завывали и причитали. Единственный, кто не кричал, был Афанасьев. Он по моему поручению ходил и записывал всё, что заприметит, в свой блокнот.

И вот все эти крики, уже почти слившиеся в гармоничный в своей хаотичности гул, вдруг разорвали взволнованные вопли.

Все поспешили на улицу, побросав дела, потому что по интонациям тех возгласов стало сразу ясно, что случилось нечто важное.

У конюшен, которые только чудом не тронул огонь (ну и стояли они поодаль от жилого сруба) вокруг Эраста и Сумеречной Сестры собрались люди. А Эраст держал что-то (как мне показалось поначалу), а на самом деле кого-то на руках.

Это была маленькая девочка лет десяти. Вся перепачканная в крови, одетая лишь в ночную сорочку. Она была ужасно перепугана и, сразу уточню, до сих пор не пришла в себя от ужаса и потому не говорит. То и дело теряя сознание на руках Эраста, девочка тянулась к Сумеречной Сестре и, приходя в себя, тут же заходилась диким криком и рыданиями.

Я протолкался через толпу к конюшне.

– Что с ней? – мой вопрос слился с десятком чужих голосов.

Ночная сорочка ребёнка была багровой от запёкшейся крови. Кожа бледная, вся в синяках. Но ни ожогов, ни следов золы на ней я не заметил.

– Тише, родная, тише, моя золотая, – шептала Сестра, гладя девочку по дрожащей ручке.

Я догадался отдать свою шубу ребёнку. Закутав её (она была ледяной), девочку положили в наши сани.

– Куда её везти? Где госпиталь? – спросил я, садясь на место извозчика.

– Не в госпиталь. – Сестра запрыгнула на сиденье позади меня. – До него, господин, она не доберётся живой. Везите её в монастырь Святой Златы.

Меня одолели сомнения, но голова согласился с Сестрой. Доктор Шелли и Афанасьев присоединились к нам.

– Указывайте дорогу, – велел я.

– Здесь недалеко, в низине.

Путь до монастыря дался нам непросто.

Лошади вели себя неспокойно, то норовили повернуть обратно, то вовсе не желали идти вперёд, то, наоборот, срывались с места так резко, что сани несколько раз едва не перевернулись. Меня животные почти не слушались, приходилось натягивать вожжи до упора.

– Они чувствуют зло, с которым столкнулось бедное дитя, – суеверно прошептала Сестра.

– Они устали и…

Я запнулся, осознавая, что говорил глупости. Лошади всю ночь отдыхали и только утром отправились в дорогу. Они вполне могли преодолеть куда большее расстояние, тем более что погода стояла ясная и не слишком морозная.

– Вы отрицаете очевидное, господин, – миролюбиво ответила Сестра, – потому что не знаете то, что известно мне, и не видели того, что явилось слугам Создателя.

– А что известно вам? – Я слегка обернулся через плечо и тут же об этом пожалел, потому что лошади в очередной раз попытались рвануть в сторону, прямо на дерево, точно вовсе потеряв страх и всякий разум.

– Мне известно о детях Аберу-Окиа во плоти, – прижимая к груди голову девочки, завёрнутой в мою шубу, ответила Сестра. – Они бродили минувшей ночью по этой земле.

– Вы о тех, кто устроил поджог? Вы их видели?

– Я их чувствовала. Все Сёстры почуяли их минувшей ночью.

– О чём вы? – Мне приходилось смотреть на дорогу, и от того, что Сестра несла чепуху, и от того, что я не мог видеть её лица и понять, что творилось в её голове, начинал раздражаться.

– Сестра, – Афанасьев, почуяв моё состояние, поспешил вмешаться, – мы все пребываем в смятении и замешательстве, даже некотором страхе из-за случившейся трагедии, поэтому понимаем ваше… настроение. Но если вам известно, кто на самом деле совершил преступление, пожалуйста, сообщите обо всём господину Давыдову, он сыскарь и это его работа искать подобных злодеев.

– Сыскарь не сможет отыскать этих чудовищ, – сурово произнесла Сестра.

– А кто же, если не он? – тут растерялся даже Афанасьев.

– Слуги Создателя. Мы посвятили свою жизнь борьбе со тьмой.

– Вот уж не знал, что монашки в наши дни сражаются с нечистой силой, – Афанасьев не сдержал смешка. – Вы бесов караете мечами или револьверами?

– Божьим словом, – оскорблённо фыркнула Сестра.

– Божий слово? – переспросил доктор Шелли.

Бедный иностранец! Если уж мы с профессором недоумеваем от суеверной чепухи, что несёт Сестра, то каково ему, ведь большую часть услышанного он и так не понимает.

Сани свернули на узкую дорогу, окружённую с двух сторон орешником, за которым белели овраги.

– В низине монастырь. Вон там.

У больших медных ворот с отлитым изображением Златы с разведёнными в стороны руками, из которых вырывалось пламя, горели две чаши. Мне редко приходилось сталкиваться с Сумеречными Сёстрами, на юге их мало, поэтому я впервые увидел Незатухающее пламя.

Я направил лошадей к воротам, и они вдруг беспокойно зафырчали.

– Что такое? – раздалось у меня за спиной. – Сестра, присядьте.

– Тише, – шикнула она. – Прислушайтесь.

Рычал огонь в чашах. Его жар был столь велик, что кожу мою обожгло тёплым воздухом.

– Что такое? – спросил я, не оборачиваясь.

– Огонь не пропустит зло, если оно следует за нами.

Я лишь покачал головой, едва сдерживаясь, чтобы не сказать, что думаю о глупых предрассудках.

Монастырь Сумеречных Сестёр Святой Златы огорожен высокими некогда белоснежными, но посеревшими и потрескавшимися от времени каменными высокими стенами, да ещё и оборудованными бойницами, точно настоящая крепость эпохи Тени. Посреди двора небольшой храм с настолько высокой башней-колокольней, на вершине которой стоит каменная сова, что это, очевидно, противоречит всей традиционной ратиславской архитектуре.

Вся остальная земля отведена под кельи (они располагаются в крепостных же стенах, у самой земли), служебные постройки, несколько изб, где монахини проживают зимой, огороды, сад и – что неожиданно – птичий двор. Сёстры держат у себя не только кур, но и сов, которые как считаются символами Святой Златы.

– Помогите донести ребёнка до избы, – попросила Сестра.

Мы остановились у крыльца одного из домов. Наша спутница позвала на подмогу, и на улицу тут же выбежали совсем юные послушницы.

Мы, трое мужчин, выскочили из саней. Доктор Шелли схватил свою сумку, как я понимаю, аптечную.

Я взял девочку на руки, хотел занести внутрь, но меня остановили.

– Мужчинам нельзя.

Втроём девушки в серых рясах забрали у меня ребёнка и понесли вверх по ступеням, а мы кинулись следом.

– Но доктор Шелли должен её осмотреть! – возразил я.

Эта полоумная, прости Создатель, встала в дверях, не намереваясь нас пропускать.

– Это земли Сумеречных Сестёр, и здесь другие законы. Мужчинам не место в наших стенах.

– Я не мужчинъ сейчас, господица, – нахмурился Шелли. – Я есть доктор! Доктор не мужчинъ и не женщинъ. Ему всё равно! – Он ткнул пальцем в небо. – Я лечить!

– Вы мужчина, – она свела тонкие мышиные брови на переносице. – И вы будете подчиняться законам этой земли.

– Сестра… – Афанасьев глубоко вздохнул, примиряюще поднимая руки. Он явно приготовился к долгим переговорам. – Мы желаем добра этому бедному дитя…

– Сумеречные Сёстры существуют, чтобы помогать людям и защищать от всякого зла. Поверьте, мы весьма искусны в целительстве.

– Но… среди нас профессиональный врач. Он получил образование в одном из лучших университетов мира…

– А мы владеем древними знаниями предков, – отчеканила монахиня, и мне стало очевидно, что спорить с ней бесполезно, если только доставать оружие и переходить уже к более решительным переговорам.

Шелли, видимо, всё же понимал чуть больше по-ратиславски, чем казалось на первый взгляд, потому что вдруг вспылил и подскочил вплотную к Сестре, уткнувшись длинным тонким носом в её толстый и приплюснутый.

– Да! Да! Вот это! Да! – восклицал он бессвязно, то и дело переходя на родной язык, не в силах от нахлынувших эмоций подобрать нужные слова. – Устареть! Варварство! Язычество! Деревня!

Он подпрыгивал на месте, топал худыми длинными ногами в промокших ботинках, изначально не подходящих для нашего климата, и плевался слюной и словами прямо в лицо невозмутимой неподвижной, как каменное изваяние, Сестре.

А она, демонстративно отклонившись, перевела взгляд на профессора Афанасьева.

– И как этот человек будет лечить дитя, если он двух слов не может связать на ратиславском? – высокомерно спросила она.

– Доктору Шелли не нужно знать ратиславский язык, чтобы разбираться в лечении людей. Организм человека, независимо от места его рождения, цвета волос и вероисповедания, устроен одинаково.

Поджатые губы монахини растянулись в улыбке, глаза сверкнули.

– Не мешайте. Не лезьте, куда запрещено, и не злоупотребляйте нашим гостеприимством, – отчеканила она. – А вы, господин… – Она перевела взгляд на меня. – Сыскарь…

– Я, – по вдолбленной привычке я разве что по струнке не вытянулся.

– Я помогу в вашем деле. Мне есть что рассказать. Но пока… проследите, чтобы ваши люди не мешали. Если на самом деле желаете спасти девочку.

Это маленькая крепкая старушка с широким скуластым лицом в одеяниях Сумеречных Сестёр ничем не отличается от других монахинь, поэтому нельзя сказать, какого она происхождения, образования и рода, хотя речь её весьма чиста, а говор непохож на местный (в Великолесье простой народ любит окать). И всё же я, человек, пусть и верующий, но не суеверный, считаю себя не суеверным. Но на этот раз нечто в этой странной монахине заставило согласиться на её условия, хотя и казалось куда разумнее разрешить доктору Шелли заняться её лечением.

А Шелли, понимая, что всё зависит от меня, крутил головой, переводя взгляд с монахини на меня так резко, что я испугался, не сломает ли он себе шею.

– Хорошо, – наконец, согласился я.

Сестра едва улыбнулась и кивнула.

– Тьфу! – не найдя никаких слов, плюнул в сторону доктор, растеряв всяческие манеры и самообладание и не переставая бормотать себе под нос, поставил аптечку в сани и пошёл куда-то к воротам, размахивая руками.

У меня получилось расслышать несколько слов, значение которых я, к своему стыду, не знаю, но подозреваю, что это какие-то ругательства, которым мой дорогой господин Дроссельмейер в силу своего воспитания меня не обучил. Нужно бы восполнить пробел.

А Сестра, не говоря больше ни слова, развернулась и поднялась по ступеням в избу. Захлопнулась дверь. Мы с профессором переглянулись.

– Не хотите закурить? – предложил Афанасьев.

Я вообще-то бросаю курить. Пытаюсь. Но тут не сдержался.

– Давайте.

У Афанасьева такие сигареты, что грех отказаться. Литторские. Литторцы знают толк в этой отраве.

Мы сели прямо на ступени крыльца плечом к плечу и, щурясь от режущего серого света, что отражался от белых стен монастыря и заснеженного двора, молча закурили.

На улице было пусто, тихо, только вдали, вышагивая вокруг каменных статуй, ругался на всех известных ему языках Шелли.

– Великолесье – удивительное место, – проговорил, наконец, Афанасьев, когда мы уже закурили по второй.

– В каком смысле?

– Удивительные тут люди живут.

– А, с этим не поспоришь.

Но профессор не иронизировал, в отличие от меня.

– Для меня Великолесье столь ценно в первую очередь как профессионалу. Понимаете ли, я фольклорист. Занимаюсь изучением народной культуры: мифов, сказок, песен, быличек, поверий, суеверий. И поверьте мне, опытному человеку, который объездил почти всю нашу Империю, нет другого такого места, как Великолесье. Где-то в глухих диких уголках ещё остаются островки древности. Кажется, идёшь по лесу и слышишь, как завывает ведьма-волчица Бездонного озера… хотя, каюсь, как раз там не был. Но теперь мечтаю побывать. Но даже в таких местах, сохранивших свою первозданную дикость, сказка уже давно поросла былью. А здесь я вижу, что она будто оживает.

– С этим не поспоришь, – кивнул я, выдыхая дым и щурясь на серое небо (твою ж мать, я так скоро стихами заговорю).

Вот на кой я описал, как выдыхал дым? Честное слово, это бумагомарание какая-то заразительная штука. Если такими темпами и дальше пойдёт, сам сказки начну писать. Или женские романы. Нагляделся в библиотеке Клары. Ну и чушь же она читает. С виду такая строгая, жеманная, вся высоконравственная, что задыхаешься. Да она сама, скорее всего, и задыхается, так плотно застёгнут её воротник на все пуговички. А втайне от батюшки скромница Клара читает всякие непристойности. Я знатно хохотал над описаниями любовных сцен. Если бы узнал, что мои сёстры такое читают, сжёг бы к бесам всю библиотеку. Вот и гадай, что там у этих правильных девиц в головах. Получается, светские кокетки хоть честнее. По ним сразу видно, что в головах у них одни румяна и кавалеры. А эти строят из себя образованных. «Нет-нет, я не такая. Мне не до балов и украшений. Я изучаю анатомию». Видел я, какую анатомию изучает Клара Остерман.

Всё же женщины совершенно неспособны писать настоящую литературу. Получаются одни розовые сопли.

И вот опять я пустился в пространные рассуждения ни о чём. Надо выпить кофе и сосредоточиться.

Твою ж мать, разлил кофе.

Так вот, сидели мы с Афанасьевым, курили. Профессор оказался интересным собеседником. Раньше как-то редко сталкивался с людьми культуры. Ну, если только на допросах. Никогда не забуду этого актёришку, убившего своего конкурента. С тех пор прямо физическое отвращение испытываю к лицедеям. Столько драмы ненужной, столько наигранности. Рыдал в три ручья по «дорогому другу», а у самого дома под кроватью лежала голова, которую он то ли никак не мог вынести незаметно из дома, то ли сохранил на память. Мы так и не выбили из него правду. Получается, незаметно разделать своего конкурента по частям у него получилось, вынести все в мешках и выкинуть в канал получилось, а голову всё никак, и она три месяца, пока мы вели следствие, тухла в его комнате. Вопрос, конечно, к моим коллегам, которые проводили обыск. Не заметить её мог только слепец, лишённый обоняния.

Но Афанасьев другой породы. Интеллигент. Из разорившихся дворян, как и мы, когда в доме больше книг, чем денег на счету. Он умудряется восхищаться вещами, которые мне на первый взгляд кажутся совершенно обыденными.

– Вам раньше встречались Сумеречные Сёстры? – спросил он.

– Я из Новисадской губернии, – пояснил я.

– А, да, стоило сразу догадаться, – кивнул он.

– Из-за моего говора? – предположение, стоит сказать, меня укололо, потому что я столько лет работал над произношением, избавляясь от привычки проглатывать звуки и акать.

– О нет. Из-за вашей внешности. Новисадское княжество же при Вячеславе Окаянном плотно заселили степняки, причём знатные ханские рода. Они в основном смешались с местными дворянами, чтобы укрепить своё влияние, поэтому до сих пор у новисадских дворян ярко проявляются черты предков.

– Хм. Я похож на степняка?

– Вы похожи на новисадца. Особая порода. Крепкие, коренастые, со жгучими глазами. И с лошадьми ладите.

– Хм, – только и сказал я.

Отец любит говорить, что мы потомки степных ханов, но это скорее шутка, да и то порождённая не какими-то древними предками, жившими семь веков назад, а вполне себе близкими родственниками со стороны моей троюродной бабки. Её отец и вправду родом откуда-то из Беязехира, но поселился он в Новисаде вовсе не при Вячеславе Окаянном. Это был купец, который вёз товар на Скренор, но заболел и слёг, а моя родственница за ним ухаживала. Случился ужасный la mésalliance. Родители, ясное дело, противились такому браку. Иноверец, да ещё и не дворянин, простой купец для столбовой дворянки в мужья никак не мог подойти. Но прабабка сбежала со степняком, поженилась тайком, и родителям пришлось смириться, принять новоиспечённого зятя у себя. Он, надо сказать, совсем оратиславился со временем. Мой отец вспоминал прадеда, он встречал его когда-то в раннем детстве, тот и научил его держаться в седле. Если подумать, то ничего удивительного, что в седле мой отец будто родился, раз его обучил степняк.

– Значит, с Сумеречными Сёстрами вы прежде не сталкивались.

– Ни разу не встречал ни в Новисаде, ни в Белграде, – подтвердил я.

– Что не удивительно. Сёстры сторонятся шумных городов, им ближе природа. Это лежит в основе их убеждений: что Создатель создал нас не для борьбы с дикой природой, но для единения с ней.

– А при чём тут Злата? – кивнул я на ворота. – Я вообще всегда поражался, что её признали святой даже в Троутосе. Она сожгла целый город, погубила столько людей.

– Язычников, – взмахнув рукой с тонкой сигаретой, зажатой между перепачканными чернилами пальцами, уточнил Афанасьев. Он, как и Шелли, постоянно что-то записывает, даже в трясущихся санях на морозе. Удивительный дар.

– А, ну если язычников, то можно их убивать без разбору, – хмыкнул я. – Это другое дело.

– Для нас, людей тринадцатого века, конечно, это дико слышать, – согласился Афанасьев. – А для того периода это и вправду обычное дело, даже благородное. Тогда вера в Создателя только распространялась по континенту. Вот, возвращаясь к биографии того же Вячеслава Окаянного: Великий князь, правитель Ратиславии, а, если верить летописям, имел дела с чародеями Великолесья. Якобы благодаря им он и добился власти, ведь…

– Да-да, я читал. Вячеслав родился незаконным сыном, он не имел права на престол.

В детстве мы с сёстрами часто играли в князя Вячеслава и лесных ведьм. Обычно игра эта состояла в том, что они залезали на деревья, и я их искал, когда же находил, мы «заключали союз» и дальше шли захватывать земли. Захватывали мы или пироги с кухни, или, когда совсем теряли всякий страх перед отцовским гневом, отбирали игрушки у детей Пожарских. Как же их мамаша визжала, когда её сыночка плакался, что у него отняли новеньких солдатиков. К слову, отнял их даже не я, а Олька. Нытика побила девчонка, и он даже не постыдился рассказать об этом матери.

Видел этого Пожарского в прошлом году на одном суаре. Не пошёл бы туда по своей воле, но только там получалось поговорить с одним чиновником по делу о призраке в театре. Пожарский или меня не узнал или предпочёл притвориться, что не узнал. Хорохорился перед барышнями и хвастал медалями за Южную кампанию. Готов поспорить, он их купил или украл. С каждым, кто получил награды за эту грёбаную войну, я лично за руку здоровался, каждого лично знаю, а этот трусливый ублюдок не похож на того, кто когда-либо держал в руках оружие.

Но я снова отвлёкся.

Мы сидели во дворе монастыря Святой Златы. Я редко захожу в монастыри, но в Новисадской губернии или в Новом Белграде они мало отличаются от любого храма. Повсюду золотые солы и изображения Константина-каменолома, Лаодики и прочих святых, что жили на Благословенных островах. Святые Ратиславии тоже есть, но чаще старцы, которые лечили людей или служили князьям. Князья, возведённые в ранг святых, тоже встречаются, да и Злату почитают многие, но всё же… скажем так, пусть я мало разбираюсь во всей этой символике, но в монастыре Сумеречных Сестёр явно прослеживаются языческие мотивы.

Афанасьев это объяснил так:

– Княгиня Злата – фигура особая, она тесно связана с историей Ратиславии, и Великолесья в особенности. С рождения и до замужества она жила в Великом лесу среди ведьм, и сама вроде как занималась чародейством.

– Ну не вроде как, а занималась, – поправил я. – Она же язычников и сожгла заклинаниями.

– Чудом, – усмехнулся в усы Афанасьев. – Она сожгла их божьим чудом с помощью слова Создателя и с его благословения.

– А, ну удобно. Весьма.

– Весьма. Потому что, согласно легенде, от колдовства Злата отказалась и, наоборот, возглавила борьбу с ним после того, как вышла замуж за Ярополка Змееборца.

– А при чём тут совы? – не выдержал я.

Если символ солнца, которое для храмов привычное, встречается в монастыре всего в паре мест (собственно, в самом храме стоит весьма скромный позолоченный сол), то саму Злату можно увидеть не только на воротах и в храме на фресках, но и во дворе. Здесь есть очаровательная беседка, увитая виноградом. Там Злата вырезана из дерева, и на плечах её сидит сова. И вот кого-кого, а сов в монастыре больше, чем блох на бездомной собаке. Они повсюду: на стенах, на колокольне – каменные, распахнувшие крылья будто в полёте совы, чаши с Незатухающим пламенем тоже держат совы, на резьбе наличников совы. Ну и настоящие птицы крайне активно угукают прямо сейчас ночью за окном. В тёмное время Сёстры отпускают их полетать. Не представляю, как они спят. Может, из-за этоих звуков я и сижу строчу, вместо того чтобы отдыхать. То ещё удовольствие.

– А вот это уже как раз то, что делает Великолесье таким интересным для фольклориста регионом, – довольно улыбнулся, затягиваясь, Афанасьев. – Культ Сумеречных Сестёр появился весьма поздно, не так далеко от нашего с вами времени именно в Великолесье. И это самая закрытая религиозная община. Принимают только женщин и, что самое любопытное, ведьм.