Текст книги "Отсутствующая структура. Введение в семиологию"

III. 7. В отсутствие сложившейся на этот счет теории можно удовлетвориться аналоговыми моделями, которые если и не структурируются на основе бинарных оппозиций, то организуются по принципу степеней, т. е. не через «да» или «нет», а посредством «более» или «менее». Эти модели могли бы считаться кодами, поскольку они не растворяют дискретное в континуальном и, следовательно, не сводят на нет кодификацию, но выделяют в континуальном ряд степеней. Членение на степени предполагает замену оппозиции «да» или «нет» переходом от «более» к «менее». Например, располагая в каком-то иконологическом коде двумя условными изображениями улыбки, X и Y, нетрудно догадаться, что одна из форм, например Y, будет более ярко выраженной, и, акцентируя это качество, на следующей ступеньке она даст некую форму Z, недалеко отстоящую от возможной формы которая представляла бы собой условное изображение смеха в его самой слабой степени. И все же остается вопрос: действительно ли такая кодификация принципиально и окончательно не сводима к бинарному коду и, стало быть, являет собой постоянную альтернативу, один из полюсов непрестанного колебания между количественным и качественным, или же с того момента, когда в континуум вводятся разграничения по степеням, эти степени – в том, что касается их способности означивать, – уже не требуют взаимоисключения, устанавливая таким образом некоторую форму оппозиции[134]134
  В настоящее время еще преобладает точка зрения, согласно которой оппозиция между условным и мотивированным является неустранимой. См.: Е. Stankiewicz, Problems of Emotive Language, in Approaches to Semiotics, cit.; D. L. Bolinger, Generality, Gradience and the All-or-None, Aja, Mouton, 1961; T. A. Sebeok, Coding in Evolution of Signalling Behaviour, in «Behavioural Sciences», № 7, 1962; P. Valesio, leone schemi nella struttura della lingua, in «Lingua e Stile», № 3, 1967. О визуальных кодах см.: R. Jakobson, On Visual and Auditory Signs, in «Phonetica», vol. II, 1964; About the Relation between Visual and Auditory Signs, in AAW, Models for the Perception of Speech and Visual Form, M. I. T., 1967.


[Закрыть].

И все же эта оппозиция между аналоговым и цифровым скорей всего решается в пользу мотивированного. Ведь как только какой-либо континуум расчленяется на дискретные единицы смыслоразличения, возникает вопрос: а как мы узнаем смыслоразличительные признаки? Но ответ уже есть: на основе иконического подобия.

III. 8. Но мы уже видели, что психология в своих наиболее развитых формах анализа перцептивных механизмов трактует «непосредственное» восприятие как комплекс сложных пробабилистических операций, возвращая нас к проблеме передачи восприятия с помощью его цифрового выражения.

И в этой связи прекрасный материал исследователю дает музыковедение. Музыка как грамматика тонов и разработка системы нотации членит звуковой континуум на смыслоразличительные признаки (тоны и полутоны, метрические единицы, хроматизмы и т. д.). Артикуляция этих признаков рождает любой музыкальный дискурс.

И все же можно отметить, что хотя система нотации и предписывает, базируясь на цифровом коде, как должно говорить на языке музыки, конкретное сообщение (исполнение) отличается богатством неучтенных факультативных вариантов. Так что какое-нибудь глиссандо, трель, рубато, затухание звука и публикой и критикой относятся к выразительным элементам.

Но, признавая эти индивидуальные экспрессивные факторы, теория музыки делает все для того, чтобы и эти факультативные варианты закодифи-цировать. Она старается расписать все эти тремоло и глиссандо, присовокупляя соответствующие ремарки «с чувством» и т. и. Нетрудно убедиться в том, что это не цифровая кодификация, но как раз аналоговая, основанная на принципе постепенности – больше или меньше. Но если эта кодификация и нецифровая, то, во всяком случае, поддающаяся цифровому выражению с той оговоркой, что кодификация осуществляется не на уровне конкретного исполнения, а на уровне технических кодов записи и воспроизведения звука.

И самый минимальный нюанс звучания, соответствующий смещению иглы в бороздке пластинки, становится знаком.

Нам скажут: эти знаки не обладают дискретными признаками, они артикулируются в виде некоего континуума более или менее отчетливо выраженных кривых, колебаний. Пусть так. Обратимся к физическому процессу (перехода от континуума градуированных кривых через посредство ряда электрических сигналов и акустических колебаний к приему и передаче звука усилителем), и мы окажемся в мире цифровых величин.

От бороздки к головке и от нее к электронным блокам усилителя звук воспроизводится с помощью континуальной модели, зато от электронных блоков и до физического воспроизведения звука процесс становится дискретным.

Технология средств коммуникации все более стремится к тому, чтобы также и в электронных устройствах преобразовывать аналоговые модели в цифровые коды. И это преобразование всегда оказывается возможным.

III. 9. Разумеется, вопрос о переводимости аналоговых моделей в цифровые касается только специалистов, но и они часто вынуждены по различным соображениям считать континуальными те явления, которые обнаруживают смыслоразличительные признаки только на уровне электронных процессов, детерминируемых ими, но не везде им подконтрольных. А это все равно что еще раз сказать, что вынужденное признание мотивированности, иконичности, аналоговости некоторых явлений представляет собой компромиссное решение, которое вполне пригодно для описания этих явлений на том уровне обобщения, на котором мы их воспринимаем и используем, и не соответствует уровню аналитичности, на котором они возникают и на котором их и следует рассматривать.

Нужно отличать практические решения от вопросов теории. Для разработки семиологических кодов было бы достаточно идентификации и классификации аналоговых процедур, поскольку цифровое выражение осуществляется на уровне, не имеющем прямого касательства к повседневному опыту. Из этого, впрочем, не следует, что в действительности существует некая территория, закрытая для цифровой кодификации[135]135
  Какие могут быть теоретические колебания, когда сложные иконические изображения производятся электронными устройствами, работающими на основе цифрового кода? См. капитальный труд M. Krampen and Р. Seitz, ed., Design and Planning, N.Y., 1967.


[Закрыть].

2. Миф двойного членения

1. Небезопасная склонность объявлять «необъяснимым» все то, что не поддается моментальному объяснению общепринятым способом, привела к забавной ситуации: некоторые системы коммуникации не признаются языком на том основании, что у них нет двойного членения, конституирующего словесный язык (см. а.2 ли. 1). Факт существования более слабых, чем словесный язык, кодов убедил некоторых, что это не коды, а факт существования целых блоков означаемых, например, тех, что соответствуют иконическим изображениям, побудил принять два противоположных решения: с одной стороны – отказать им как не поддающимся анализу в принадлежности знакам, с другой – попытаться во что бы то ни стало отыскать в них тот же тип членения, что и в словесном языке. Одну из таких ловушек, в высшей степени коварную и хитроумную, представляют собой заметки Клода Леви-Стросса об абстрактной и фигуративной живописи.

Известно, что в языке выделяются единицы первого членения, наделенные значением (монемы), которые в сочетании друг с другом образуют синтагмы, и что эти элементы первого ряда затем членятся на составляющие их элементы второго ряда. Это фонемы, и их меньше, чем монем. В языке бесчисленное, а лучше сказать, неисчислимое количество монем, в то время как число составляющих их фонем весьма ограничено[136]136
  О первом и втором членении см. Martinet, op. cit., 1. 8.


[Закрыть].

Разумеется, в языке означивание совершается как взаимодействие единиц этих двух уровней, но никто еще не доказал, что любой процесс означивания всегда именно таков.

Однако Леви-Стросс утверждает, что о языке можно говорить только тогда, когда условия двойного членения соблюдены.

2. В Entretiens?[137]137
  С. Charbonnier – С. Levi-Strauss, Colloqui, Milano, 1966; C. Levi-Strauss, II crudo e il cotto, cit. Подробнее эти вопросы рассматриваются в разделе д.д.


[Закрыть] на радио Леви-Стросс поделился своими взглядами на изобразительное искусство, в которых уже угадывалась позиция, позже обоснованная во введениии к «Сырому и вареному» – в этом выступлении, говоря об искусстве как о модели реальности, он вновь обратился к теории изобразительного искусства как иконического знака, которую он разработал еще в «Неприрученной мысли».

Искусство, подчеркивал Леви-Стросс, несомненно знаковое явление, но оно находится на полпути между лингвистическим знаком и реальной вещью. В искусстве культура прибирает к рукам природу, природный материал обретает способность значить, возводясь в ранг знака, выявляя свою прежде потаенную структуру. Но коммуникация в искусстве осуществляется как особая связь знака с породившей его природной вещью – не будь этой иконической взаимосвязи, перед нами было бы не произведение искусства, но явление лингвистического порядка, условный знак, и, с другой стороны, если бы искусство было исчерпывающим воспроизведением природной вещи, оно не носило бы знакового характера.

Но если в искусстве сохраняется ощутимая связь между знаками и природными вещами, то это происходит, несомненно, потому, что иконичность предоставляет искусству возможность обрести семантику, и если иконическое изображение все же знак, то это потому, что оно так или иначе воспроизводит тип артикуляции словесного языка. Эти воззрения, высказанные в беседах по радио в самом общем виде, более строго и последовательно излагаются во Введении к «Сырому и вареному».

3. Соображения ученого при этом весьма просты: в живописи, как и в словесном языке, можно выделить единицы первого членения, носители значений, которые могут быть уподоблены монемам (очевидно, что Леви-Стросс имеет в виду узнаваемые образы, т. е. иконические знаки), а на втором уровне членения выделяются эквиваленты фонем – формы и цвета, носители дифференциальных признаков, лишенные собственного значения. Нефигуративные течения в живописи считают возможным обойтись без первого уровня, удовольствовавшись вторым. Они попадают в ту же самую западню, что и атональная музыка, утрачивая всякую способность к коммуникации, становясь одним из самых больших заблуждений нашего времени – «претензией на создание знаковой системы с одним уровнем артикуляции».

Леви-Стросс достаточно проницательно судит о проблемах тональной музыки, в которой он признает наличие элементов первого ряда, интервалов, нагруженных значением, и отдельных звуков как элементов второго членения, приходя в конце концов к ряду слишком ортодоксальных выводов.

1) Нет языка, если нет двойного членения.

2) Двойное членение устойчиво, его уровни не допускают замены и не меняются местами, оно основывается на определенных культурных соглашениях, которые, в свою очередь, отвечают каким-то глубинным природным движениям.

Этим ортодоксальным выводам мы противопоставляем (аргументацию см. ниже) следующие утверждения:

1) У коммуникативных кодов бывают разные типы артикуляции, а бывают коды вообще без нее: двойное членение не догма.

2) Бывают коды, в которых уровни артикуляции не неизменны[138]138
  Яркий пример применительно к музыке см. Pierre Schaeffer, Traite des objets musicaux, Paris, 1966, cap. XVI.


[Закрыть], и если регулирующие код системы отношений как-то укоренены в природных явлениях, то очень глубоко, в том смысле, что различные коды могут отсылать к некоему пра-коду, который всех их обосновывает. Но отождествить этот соответствующий природным началам код, скажем, с кодом тональной музыки, хотя всем известно, что он сложился в определенную историческую эпоху и западное ухо с ним освоилось, и отвергать атональную систему как не отвечающую задачам коммуникации, а равно и нефигуративную живопись – то же самое, что уравнивать какой-нибудь язык с возможным языком метаописания.

4. Распространять принципы тональной музыки на музыку вообще – это все равно что считать, будто с французской колодой из пятидесяти трех карт (52 карты плюс джокер) можно играть только в бридж, т. е. что их комбинаторные возможности исчерпываются кодом игры в бридж, который, вообще-то говоря, является субкодом, позволяющим сыграть неограниченное число партий, но который всегда можно поменять, используя все те же 53 карты, на код покера, другой субкод, перестраивающий артикуляцию элементов, складывающихся из отдельных карт, позволяя им образовывать новые комбинации с иными значениями. Очевидно, что код той или иной игры – в покер, бридж и т. д. – использует только некоторые возможные комбинации карт, и ошибся бы тот, кто счел бы, что этим кодом исчерпываются комбинаторные возможности карточной колоды[139]139
  Кроме того, в зависимости от типа игры некоторые карты изымаются как лишенные оппозиционального значения, например, при игре в покер от двоек до шестерок. В картах Таро, напротив, увеличивают колоду за счет «козырей».


[Закрыть]. И, действительно, 53 карты уже есть результат членения, выбора в континууме позициональных значений – и так это и со звуками звукоряда – и конечно, на основе этого кода могут быть образованы разнообразные субкоды, и точно так же очевидно, что существуют различные карточные игры, нуждающиеся в разном количестве карт в колоде, – сорок карт неаполитанской колоды, тридцать две – немецкой. Главный код всех карточных игр представляет собой комбинаторную матрицу (набор возможных комбинаций), описываемую и изучаемую теорией игр (и не мешало бы музыковедам заняться изучением комбинаторных матриц, порождающих различные системы…), но для Леви-Стросса всякая игра в карты – бридж, он не делает различия между одной конкретной реализацией и глубинной структурой, обеспечивающей возможность разных реализаций.

5. Помимо всего прочего, пример с картами сталкивает нас с весьма важной для нашего исследования проблемой. Есть ли у карточного кода двойное членение? Если лексикод покера образуется путем приписывания значения определенному раскладу карт (три туза разной масти значат «трис», четыре – «покер»), то эти комбинации вполне могут сойти за полноправные «слова», тогда как отдельные карты окажутся единицами второго членения.

И все же 53 карты различаются между собой не только местом в системе, но и двойственной функцией. Они образуют иерархию внутри одной масти (туз, двойка, тройка… десятка, валет, дама, король) и противостоят друг другу в иерархии четырех разных мастей. Следовательно, две десятки образуют «двойку», десятка, валет и дама, король и туз – «стрит», но только все карты одной масти образуют «масть» или «королевский стрит».

Следовательно, некоторые признаки оказываются дифференциальными в рамках одного расклада, и другие – другого.

Но будет ли отдельная карта последней неразложимой единицей всякой возможной комбинации? Если семерка червей противостоит шестерке любой масти, а также семерке треф, что же такое масть червей как таковая как не элемент дополнительной и более детальной артикуляции?

Первое, что можно сказать на это, так это то, что игроку или тому, кто владеет языком карт, не приходится заниматься выделением единиц применительно к масти, она уже расчленена по значениям (туз, двойка… девятка, десятка), но это возражение, если и убедит игрока в покер, игроку в скопу, в которой суммируются очки и в которой, стало быть, единица масти является единицей измерения, покажется гораздо менее убедительным. См. по этому поводу ь.3.1.2.д.

6. Таковы различные соображения, вынуждающие нас признать, что проблема типов членения в языке далеко не проста. В связи с чем в методических целях необходимо: 1) сохранять название «языка» за словесными кодами, для которых наличие двойного членения бесспорный факт; 2) считать прочие системы знаков «кодами», положив разобраться в том, существуют ли коды с большим числом членений.

3. Артикуляция визуальных кодов

I. I. Ошибается тот, кто думает: 1) что в основе всякого коммуникативного акта лежит «язык», сходный с кодом словесного языка; 2) что каждому языку свойственно двойное членение с жестко фиксированными единицами обоих уровней. И больше смысла допустить другое, а именно: 1) что в основе всякого коммуникативного акта лежит код; 2) что не каждому коду свойственно двойное членение с жестко фиксированными единицами (уровней не всегда два, и они не всегда фиксированные).

Занимавшийся этими вопросами Луис Прието указывает, что второе членение – это уровень таких элементов, которые непосредственно не соотносятся с означаемым элементом первого членения, обладая исключительно дифференциальным значением (позиционным и оппозиционным); он называет их фигурами, ибо, распрощавшись с моделью словесного языка, он не вправе называть их фонемами; по той же причине элементы первого членения (монемы) он переименовывает в знаки денотативные и коннотативные.

А вот семой Прието называет такой знак, чье значение соотносится не с отдельным знаком, но со словосочетанием. Например, знак «Проезд запрещен», хотя и похож на визуальный знак с неразложимым означаемым, имеет эквивалентом не отдельный словесный знак, но целую синтагму («Проезд запрещен» или же «По этой дороге в данном направлении следовать запрещено»).

Самому приблизительному рисунку силуэта лошади соответствует не один словесный знак «лошадь», но целый ряд возможных синтагм типа: «вид стоящей лошади сбоку», «у лошади четыре ноги», «это лошадь» и т. д.

Итак, мы имеем дело с фигурами, знаками и семами, и тогда получается, что все предполагаемые визуальные знаки суть семы.

Продолжая следовать Прието, можно обнаружить такие семы, которые раскладываются на фигуры, но не знаки, т. е. они раскладываются на элементы, обладающие дифференциальным значением и сами по себе не связанные ни с каким денотатом. При этом элементы членения – это фигуры, складывающиеся в знаки, и знаки, слагающиеся в синтагмы. Так как лингвистика останавливается на границах высказывания, она так и не подходит к вопросу о более крупных единицах членения, которые будут не чем иным, как периодом или дискурсом со всей присущей ему сложностью. Вместе с тем, конечно, можно выявить семы, связанные определенной сочетаемостью, но нельзя говорить о каком-то новом, более высоком уровне членения, потому что мы и так находимся на уровне свободной комбинаторики синтагматических цепей. Так вполне возможно, что на каком-то участке дороги имеют место сразу несколько дорожных знаков, сообщающих, например, что движение здесь одностороннее, что запрещены сигналы и проезд грузовиков, но из этого не следует, что это новый уровень членения, на котором семы выступают в качестве кодифицируемых семантических единиц: перед нами «дискурс», сложная синтагматическая цепь.

I. 2. А теперь, не мешкая и не оставляя идей Прието[140]140
  Luis Prieto, Messages et signaux, P. V. E, 1966. О Прието см. также Principes de noologie, The Hague, 1964.


[Закрыть], попробуем разобраться с различными кодами, обладающими разными типами артикуляции, опираясь, насколько это возможно, на наши примеры визуальных кодов:

А. Коды, не обладающие членением, коды с далее неразложимыми семами.

Примеры:

1) коды с одной семой (например, белая палка слепца: ее наличие означает «я слепой», но отсутствие палки необязательно означает противоположное, как это было бы в случае кода с нулевым означающим);

2) коды с нулевым означающим (адмиральский вымпел на корабле, его наличие означает «адмирал на борту», а его отсутствие означает, что адмирала на корабле нет; сигналы поворота у автомобилей, если они не горят, это значит «Еду прямо»…);

3) светофор (каждая сема указывает на определенное действие, семы не складываются, образуя в совокупности какой-нибудь сложный знак, и не раскладываются на меньшие единицы);

4) маршруты автобуса, обозначенные одной цифрой или одной буквой.

Б. Коды только со вторым членением, семы раскладываются не на знаки, а на фигуры, не обладающие собственным означаемым.

Примеры:

1) маршрут автобуса, обозначенный двумя цифрами: например, маршрут «63» означает: «Следую из пункта X в пункт Y»; сема раскладывается на фигуры «6» и «з», сами по себе ничего не значащие;

2) флажковая сигнализация: предусматривает набор различных фигур, образующихся разными наклонами правой и левой рук, две фигуры дают букву алфавита, но эта буква – не знак, потому что у нее нет значения, которое она обретает, только становясь единицей словесного языка и артикулируясь по его законам; зато, как только она нагружается значением внутри кода, она становится семой, составляющей целую пропозицию, например: «Нам нужен врач».

В. Коды только с первым членением: семы разложимы на знаки, но не на фигуры.

Примеры:

1) нумерация комнат в гостинице: сема «20» обычно значит «первый номер второго этажа», сема раскладывается на знак «2», который значит «второй этаж» и знак «о», означающий «первая комната»; сема «21» будет значить «второй номер второго этажа» и т. д.;

2) дорожные знаки, сема которых раскладывается на знаки, соответствующие другим дорожным знакам: белый круг с красной каймой и изображением велосипеда означает «Проезд на велосипеде запрещен». Круг с белой каймой значит «запрещено», изображение велосипеда – велосипедистов;

3) десятичная система записи чисел: как и в случае номеров гостиницы, сема многозначного числа раскладывается на знаки, которые в зависимости от места цифры означают единицы, десятки, сотни и т. д.

Г. Коды с двумя членениями: семы раскладываются на знаки и фигуры.

Примеры:

1) языки: фонемы складываются в монемы и монемы в синтагмы;

2) шестизначные телефонные номера: по крайней мере те из них, что состоят из групп по две цифры: каждая из которых в зависимости от положения обозначает городской район, улицу, дом, тогда как каждый знак из двух цифр, раскладывается на фигуры, лишенные значения.

Прието³⁰ указывает на другие типы комбинаций, например, на коды сем, разложимых на фигуры, из которых некоторые соответствуют только одному означающему. Из всех этих кодов, необходимых для построения логики означающих или семиологики, – а Прието как раз этим и занимается, – нам более других сейчас важны коды с подвижной артикуляцией, которые мы объединяем под рубрикой Д.

Д. Коды с подвижной артикуляцией: это могут быть знаки и фигуры, переходящие из одной категории в другую, знаки могут становиться фигурами и, наоборот, фигуры – семами, какие-то другие элементы преобразуются в фигуры и т. д.

Примеры:

1) тональная музыка. Звуки звукоряда являются фигурами, артикулирующимися в знаки, наделенными значением (синтаксическим, но не семантическим), как, например, интервалы и аккорды; эти знаки складываются в музыкальные синтагмы, однако, если имеется определенная мелодическая последовательность, узнаваемая независимо от того, на каком инструменте она исполняется и каков ее тембр, я принимаюсь ощутимо менять тембр каждого звука и уже слышу не мелодию, но последовательность тембров; тогда высота звука перестает быть смыслоразличительным признаком, становясь факультативным вариантом, а тембр оказывается смыслоразличителем. Смотря по обстоятельствам, тембр, представляющий собой фигуру, может превращаться в знак с определенными культурными коннотациями, например, звучание волынки ассоциируется с пасторалью.

2) игральные карты. Игральные карты представляют собой единицы второго членения («семы» в смысле «масти», черви, трефы), вступающие в различные сочетания и образующие знаки, наделенные значением (семерка червей, туз пик), комбинируясь, в свою очередь образуют семы типа «фул, премьера, полный набор».

Рассмотренный таким образом код карточной игры можно охарактеризовать как код с двойным членением, но следует отметить, что в этой системе есть знаки без второго членения, это такие иконические знаки, как «король» или «дама», или иконические знаки, не образующие сем в сочетании с другими, такие как джокер или в некоторых играх пиковый валет; нужно отметить, что и фигуры, в свою очередь, различаются как мастью, так и рисунком, и в разных играх можно делать смыслоразличительным признаком либо масть, либо рисунок – следовательно, в игре, где предпочтение отдается червям перед пиками, фигуры начинают что-то значить, их можно счесть семами или знаками. И далее в том же роде: в карточных играх можно устанавливать самые разные правила, например, правила гадания по картам, меняющие иерархию членений.

3) воинские звания. В системе воинских званий второе членение подвижно. Например, старшего сержанта отличает от сержанта знак, составленный из двух фигур – двух треугольников без оснований, между тем сержанта отличают от капрала не по числу и форме треугольников, а по цвету. Постепенно именно форма и цвет становятся смыслоразличителями. У офицеров знак «звездочка», означающий «низший офицерский состав», может образовать сему «три звездочки», означающую «капитан». Но три звездочки внутри окаймляющего погон золотого шитья меняют смысл, так как золотая кайма означает «старшего офицера», в то время как звездочки указывают на положение в служебной иерархии; так, три звездочки внутри золотой каймы имеют смысл «полковник». То же самое и с генеральскими погонами, на которых кайму заменяет белое поле. Смыслоразличительные свойства выделяются на уровне знака, но зависят от контекста. Разумеется, эту систему можно рассматривать с иной или даже иных точек зрения. Например, вот так:

а) на самом деле кодов воинских званий еще больше, коды для выпускников военных заведений, для младших офицеров и высших офицеров, для генералов и т. д., и в каждом из этих кодов используемым знакам приписывается свое значение, и тогда это коды только с одним членением;

б) золотая кайма и белое поле суть семы с нулевым означающим; отсутствие каймы есть знак младшего офицера, в то время как звездочки указывают на положение в служебной иерархии, и их сочетание образует более сложные семы, например, «офицер третьей ступени = капитан»;

в) внутри кода «воинские звания офицеров» звездочки являются смыслоразличительными единицами (фигурами, без собственного означаемого. В разных сочетаниях между собой они образуют знаки типа «офицер третьей ступени соответствующего уровня», тогда как кайма, белое поле или их отсутствие суть семы с нулевым означающим, благодаря которым различаются три уровня «младшие, старшие офицеры и генералы» и знак, образованный комбинацией звездочек, обретает свой окончательный смысл внутри соответствующей семы. Но в этом случае мы имеем дело с комбинацией кода без артикуляции, представленного семами с нулевым означающим, с кодом, обладающим двойным членением (звездочки), или же введением в код с двойным членением семы с нулевым означающим.

Все эти варианты перечислены здесь только для того, чтобы показать, насколько проблематично определение уровней членения в разных кодах из общих посылок без детализации конкретных обстоятельств. Поэтому не следует слишком усердствовать, закрепляя за каким-то кодом неизменное число членений. В зависимости от точки зрения единица первого членения может стать единицей второго и наоборот.