Текст книги "Клоунада"

Глава третья

Я видел ее фотографию, но на ней она казалась выше, чем была на самом деле, – возможно потому, что была весьма ладно сложена. Волосы коротко подстрижены – эдакий глянцевитый черный шлем на маленькой, правильной формы головке. Блестящие черные завитки достают до маленьких правильных дуг узких черных бровей. Ресницы густо намазаны черной тушью, глаза голубые, даже ярко-синие, – они напоминали мне женщину, которую я знал в Англии. Губы алые. На ней был черный шелковый кафтан и серый шелковый шарф, свободно обвитый вокруг тонкой шеи. Запястья у нее были такие хрупкие, что я мог бы обхватить их большим и указательным пальцами. Я знал – ей тридцать лет, а выглядела она на десять лет моложе.

– Господин Бомон? – спросила она.

– Да. Госпожа Форсайт?

– Роза! – сказала она, обнажив ряд мелких ровных зубов. – Вы непременно должны звать меня Розой. Никто и никогда не называет меня госпожой Форсайт. Никогда, никогда, никогда. – Она умела улыбаться открыто и весело. – Пожалуйста, входите.

Я вошел, она закрыла дверь и повернулась ко мне. Сняла руку с груди и поманила меня пальцем. Лак на маленьком, правильной формы ногте был точно того же цвета, что и губная помада.

– Проходите. Посидим в гостиной, хорошо? – Она склонила голову набок и еще раз улыбнулась. – Удачная мысль, как думаете?

Именно так я и думал, о чем ей и сообщил. И пошел за ней, овеянный жасминовым ароматом ее духов.

Гостиная оказалась высотой в три этажа, длиной метров двенадцать и шириной метров шесть. Свет проникал через высокие узкие окна, расположенные по одной стене. Просторное помещение, и, куда ни глянь, везде было что-то такое, что обращало на себя внимание. Натертый пол устилали звериные шкуры – зебры, льва и тигра. Здесь же были морские сундучки и модели судов. Статуи и вазы. Были там и обтянутые кожей барабаны и щиты. На белых стенах – дымчатые картины девушек в гареме, исполняющих танец живота. В углу стоял пожелтевший от времени скачет в цилиндре, у которого изо рта, точно язык, свисал презерватив. В противоположном углу стояла полая нога слона с девятью не то десятью африканскими стрелами внутри. Мебель, с массивными деревянными каркасами и мягкими расшитыми подушками в черных и желтых тонах, выглядела слишком громоздкой.

Госпожа Форсайт подвела меня к дивану. Перед ним на кофейном столике величиной с дверь стояли бутылки и бокалы, ведерко с колотым льдом, бутылка минеральной воды, чайник, кофейник, а также чашки и блюдца.

– Теперь садитесь сюда, – сказала она и показала на диван. – А я сяду здесь, – добавила она и опустилась на другую мягкую подушку, красную, напротив меня. Скрестила ноги, поставила локти на стол и, сложив руки, пристроила на них свой маленький изящный подбородок. После чего улыбнулась. – Правда, уютно? И я выставила все это. – Она указала рукой на бутылки.

Я заметил, что глаза у нее блестят, а зрачки сузились, и попытался сообразить, какой наркотик она употребляет.

– Я не знала точно, что вы предпочтете, – сказала госпожа Форсайт. – Вот бурбон, виски и джин. – Она показала на каждую бутылку, приподняв руку с опущенной кистью. – А вот коньяк, арманьяк и кальвадос. И абсент. Вы любите абсент?

– Не очень. – Если она нюхает кокаин, значит, довольно скоро совсем размякнет.

– Прекрасно, – заявила она. – Я его тоже не люблю. По-моему, он ужасно противный. Хотя, говорят, усиливает половое влечение, но я, если честно, никогда в этом не нуждалась. – Она сказала это так, будто обсуждала покупку пары галош. – Есть еще чай и кофе. Так что, – она развела руками, повернув ладони вверх, склонила голову на бок и улыбнулась, – выбирайте отраву по вкусу.

– Я предпочел бы воду.

Она надула губы, опустила руки и хлопнула ладонями по коленям.

– Фу, как скучно! Вода, и все? Точно?

– Точно. Благодарю.

– Ну вот, все настроение испортили, – сказала госпожа Форсайт. И тяжело вздохнула, подняв и опустив плечи в насмешливом смирении. – Ну ладно, – проговорила она, – если вы настаиваете. – Она взяла бутылку с водой и плеснула часть ее содержимого в стакан. – Наверное, мне тоже лучше выпить воды. – Она налила воды в другой стакан. – Мне ведь надо хорошо соображать, если я хочу жить после вашего допроса. – Она весело улыбнулась и протянула мне стакан.

– Это не допрос, госпожа Форсайт.

– Пожалуйста. Зовите меня Розой. Меня всегда звали Розой. – Это было ложью, вернее, не полной правдой. До замужества ее звали Полли. – Я не-на-ви-жу, когда меня называют госпожой Форсайт. – Она подняла стакан и протянула его мне. – Santé, – сказала она. Мы чокнулись.

Я отпил глоток.

Она спросила:

– Теперь скажите, все пинкертоны такие же симпатичные, как вы?

– Все до единого, – ответил я. – Это необходимое требование.

– О, просто замечательно! А кто-нибудь еще приедет?

Она была скорее игруньей, а не соблазнительницей, и в этой ее игривости не чувствовалось призыва. Наверное, простая привычка. Как и наркотики. Мне казалось, если бы я воспринял ее как соблазнительницу, она бы непременно мне подыграла. И опять же по привычке.

Я улыбнулся.

– Не думаю.

– Ах, черт! – Она снова весело улыбнулась и глотнула воды.

– Роза, – сказал я, – как вы знаете, ваша свекровь наняла нас, чтобы разобраться с делом о смерти вашего мужа.

– Бедняжка Клер, – вдруг печально проговорила Роза. – Как она?

– Нормально. Однако она уверена, ваш муж не мог покончить с собой.

– Ну, конечно. Клер всегда считала, что Дикки шутит. Я имею в виду – когда он заводил разговор о самоубийстве. Она думала, это его очередная уж-жасная выдумка, чтобы нагнать на нее страху. Она всегда смеялась и говорила: «Ричард, милый, пожалуйста, прекрати!» Роза посмотрела вниз, и ее блестящие темные волосы упали ей на лоб. – Бедняжка Клер, – повторила она. И подняла глаза. – Она такая милая, всегда мне нравилась, и так любила Дикки, хотя совсем его не знала.

– А он не шутил, – заметил я, – заводя разговор о самоубийстве.

– Какие тут шутки. Он по-настоящему, действительно в это верил.

– Роза, а когда вы познакомились со своим мужем?

– Сто лет назад. Мы вместе росли. Наши родители были ОЧЕНЬ близкими друзьями. – Она наклонилась вперед как заговорщица и сказала: – И все потому, что они были очень, ОЧЕНЬ богаты. – Она весело улыбнулась и откинулась на спинку дивана. – Знаете, богатые предпочитают держаться вместе. Дикки всегда так говорил. А еще он говорил, это неправильно, но неизбежно.

– Когда он впервые заговорил о самоубийстве?

– После войны. Дикки ведь был героем войны. Вы об этом знали?

Я кивнул.

– Он служил шофером на санитарной машине.

Она утвердительно кивнула.

– Верно. Сначала у французов, потом у американцев. Французы даже дали ему ОЧЕНЬ почетную награду. Медаль. Это случилось еще до того, как Соединенные Штаты вступили в войну. Он был при Вердене… Вы слышали о Вердене? О великой битве? Все знают.

– Я тоже.

– Он был там на санитарной машине, стоял около нее со своим другом, и в машину попал снаряд. Она взорвалась, разлетелась на куски! Его друга, беднягу Анри, разорвало пополам. Прямо пополам! Дикки страшно переживал. Конечно, для Анри все было еще ужаснее, а у Дикки не было ни царапины! Ни одной! Взрывной волной с него сорвало шляпу, и только. Вы можете себе такое представить?

Она глубоко вздохнула и, заморгав, огляделась, будто вспоминая, где находится. Потом медленно выдохнула, взглянула на меня и улыбнулась.

– Простите, я отлучусь на минутку? – Блеск исчез из ее глаз. Улыбка еще играла на губах, но она уже казалась вымученной.

– Разумеется.

Она поднялась легко, даже не опираясь на стол. Я тоже было встал, но она махнула рукой.

– Не беспокойтесь. Пожалуйста. Я сейчас вернусь.

Она ушла, высоко держа голову, маленькую и красивую. Несколько минут я сидел и разглядывал комнату, полную всяких изумительных вещиц, как будто только за этим и пришел.

Когда Роза вернулась, ее глаза снова сияли. В руке она держала маленькую фотографию.

– Вот, – проговорила она, медленно и нерешительно протягивая мне фотографию, будто отдавала мне свое сердце. – Это Дикки, – прибавила она и села. – Второй слева.

На фотографии были запечатлены четверо мужчин – трое из них стояли, прислонившись к приземистой санитарной машине. Ричард Форсайт стоял прямо, но, даже если бы он и не был единственным, кто стоял прямо, вы бы все равно обратили на него внимание в первую очередь. Остальные были какие-то сгорбленные, они едва держались на ногах от усталости, лица – изможденные. А Форсайт был высокий, статный и полный сил, даже испачканный кровью халат выглядел на нем как смокинг. Руки засунуты в карманы, в уголке улыбающегося рта – сигарета. Поза, конечно, выглядела несколько театрально, а сигарету он наверняка прикурил перед съемкой, но тем не менее все это впечатляло.

– Усач слева от Ричарда, – пояснила она, – тот самый бедняга Анри. Снимок был сделан в Сомме, еще до Вердена… О чем, бишь, я говорила?

Я положил фотографию на стол.

– Вы говорили, как сильно переживал Ричард, когда погиб Анри. Она положила руку на край стола, как на аналой, и чуть наклонилась вперед.

– Это было ужасно! Дикки рассказывал, больше всего его потрясло то, что такое случается совершенно непредсказуемо. Он был жив, даже ни царапинки, а бедный Анри погиб такой страшной смертью. И не просто ужасно – внезапно! В мгновение ока. Это было так страшно, рассказывал Дикки, то, что случилось, но вместе с тем это давало свободу. Снимало тяжесть с души, объяснял он. И еще Дикки сказал, что тогда-то он раз и навсегда решил прожить свою жизнь как поэму.

– Поэму?

Она откинулась назад и уронила руки на колени.

– Вот именно. В поэме есть темы, говорил он, они повторяются вместе с запечатленными в них образами – именно так ему и хотелось прожить жизнь. Как прекрасную поэму. А еще Дикки сказал, как только он достигает идеала, то разом со всем покончит. Если же с ним что-нибудь стучится раньше, чем он успеет со всем покончить, какое-нибудь несчастье, например упадет комета или что-то в этом роде, поэма останется незаконченной. Но даже у незаконченных поэм есть сила и красота, вспомните «Кубла Хана».[19]19
  Неоконченная поэма английского поэта Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834).


[Закрыть] Но если ничего не случится и он успеет ее закончить, тогда она будет истинным шедевром.

– Его жизнь.

Она улыбнулась.

– Вот именно.

– Когда он впервые с вами заговорил об этом?

– Когда попросил моей руки. После войны. Я в то время еще была замужем за своим первым мужем, но Дикки знал, что он – мерзкая тварь. И все знали. Хотя на самом деле так случилось не по его вине: в семье Стефана уже были сумасшедшие – это у них в роду, но для меня жизнь с ним превратилась в кошмар, и Дикки вытащил меня из него. Спас! Он сделал мне предложение, и я согласилась. Даже если бы я не была замужем, я бы все равно согласилась. Мне нравится говорить «да». – Роза весело улыбнулась, но призыва в ее словах опять же не было. – Особенно Дикки. Он всегда так радовался!

Роза снова глубоко вздохнула.

– Я подала на развод, – сказала она, – мы с Дикки поженились и перебрались сюда, в Париж. Все было чудесно. Жизнь складывалась просто замечательно. Мы с ним великолепно проводили время. Вытворяли всякие вещи, самые невероятные, ездили в сказочные места – Марракеш, Берлин, Рим. На Греческие острова. Всюду! – Тут она хихикнула, как видно, что-то вспомнив. – Однажды мы ехали на машине по Франции – мы с Дикки и еще одна пара, Фицджеральды, Скотт и Зельда, и по дороге останавливались в каждом городке с названием в один слог, чтобы пропустить стаканчик. Во всех без исключения. Правда здорово? – Она снова хихикнула. – Было так весело. Мы всегда веселились.

– Тогда почему, – спросил я, – он вдруг покончил с собой?

Она поморщилась. Нет, не от боли. А от досады на мою тупость.

– Потому что поэма закончилась! Дикки сделал все, что хотел, притом великолепно, и был счастлив… он остался доволен своей жизнью. Тем, как она сложилась, какую форму приняла. Вот и решил покончить с ней разом, пока она была прекрасна и чиста.

– А как насчет Сабины фон Штубен? Ей тоже нравилась такая форма?

– Бедная Сабина, – проговорила Роза. – Она была по уши влюблена в него. Дикки ее заворожил. Она была готова на все, что бы он ни попросил.

– Даже на смерть?

Снова недовольная гримаса. Опять я ударил в грязь лицом.

– Ну, конечно! Дикки считал, союз самоубийц – замечательный финал. Двое людей, две разные души соединяются вместе в одно мгновение. И Сабина тоже так думала. Наверняка!

– Угу. А как они познакомились, Роза? Ваш муж и Сабина.

– На вечеринке. В доме графа де Сента, в Шартре. У Жана… Вы знакомы с графом?

– Нет, – улыбнулся я. – Я только сегодня приехал в Париж.

– Да, разумеется. Так вот, у Жана – кстати, он не мужчина, а МЕЧТА, и необыкновенно красив, просто очарователен, – у него есть распрекрасный дом в Шартре, в дивном месте, недалеко от собора. Мы с Дикки были в Шартре на Рождество, у нас там тоже маленький домик – недалеко, в деревне, ничего похожего на дом Жана, но очень милый. Короче, Жан устроил большую вечеринку и пригласил нас. Это было в январе. Там был, конечно, сам Жан и его сестра Эжени, фантастически роскошная дама, и еще тетушка с дядюшкой Дикки – Элис и Джордж. И префект полиции, Огюст Лагранд, с женой.

– Он что, друг графа? Префект?

– Не знаю точно, может, друг, а может, нет. Сомневаюсь, чтобы Жан дружил с ПОЛИЦЕЙСКИМ. Но они знакомы. Я упомянула его только потому, что видела, как он несколько раз разговаривал с Сабиной. Но ведь с ней все разговаривали. Она пользовалась успехом.

Роза нахмурилась.

– Знаете, лично мне она не очень нравилась. Надо признать, она была очень хорошенькая и в весьма недурном наряде. На ней был туалет от Жана Пату, но она все время толковала о политике. Я хочу сказать, мужчинам ведь не нравится, когда женщины беспрестанно говорят о ПОЛИТИКЕ, правда?

Я улыбнулся.

– Все зависит от мужчин. И от политики.

– Ну, – сказала она, – лично я не думаю, что им это нравится. И, насколько знаю, Дикки тоже не нравилось. Политика доводила его до слез. Вот почему я так удивилась, когда он с ней сошелся. В смысле завел интрижку. Я сказала: «Дикки, она же ничего, кроме политики, и знать не желает, неужели это тебя не отталкивает?» А он лишь улыбнулся и сказал: «Думаю, я сумею ее вылечить».

Она помолчала.

– И знаете, он оказался прав. Очень скоро она забыла политику, ее уже интересовал только Дикки.

– Значит, вы о них знали. О Сабине с Ричардом.

– Ну, конечно. У нас не было тайн друг от друга. У Дикки было много женщин, да и я тоже иногда встречалась с мужчинами. Мы занимались этим оба. В открытую, честно и на самом деле ЧИСТО.

– Угу. Она бывала здесь, в доме?

– Нет. Никогда. Мне она никогда не нравилась, и я просила Дикки ее не приглашать.

– Вот о чем я хочу вас спросить, Роза. Почему Сабина, а не вы? Ее лицо исказилось.

– Вы хотите сказать, почему это сделала с ним не я?

– Да.

Она взглянула на свой стакан с водой. Протянула к нему руку и коснулась краешка кончиками пальцев. Подвинула стакан поближе к себе. И, не сводя с него глаз, сказала:

– Он просил меня. Сделать это. Примерно за месяц до того… как его не стало.

Она подняла глаза. Они сияли, но уже не под действием наркотика. Из уголка одного глаза выкатилась слезинка и оставила на щеке мокрый темный след туши.

– Я не могла, – сказала она. – Храбрости не хватало, как у Дикки.

Она шмыгнула носом. И резко встала.

– Извините. Нет, сидите, пожалуйста. Я скоро вернусь.

Она ушла, и несколько минут я восхищался чудесной обстановкой вокруг.

Вернулась она с таким видом, будто не была несчастна ни одного дня в жизни. Стерла след от туши. Снова жизнерадостно улыбнулась и села на диван.

– Простите. Иногда я веду себя глупо и эгоистично и забываю, что Дикки был счастлив, когда сделал это. Ведь он сделал то, что и собирался.

– Вспомните тот день, Роза. Вы не догадывались, что он задумал?

Она подняла брови.

– Ни сном ни духом не догадывалась. Дикки все проделал на редкость умно! После, когда я все вспоминала, то ужасно на него злилась. – Она довольно улыбнулась. – Но уж таким он был, Дикки. Чего-чего, а ума ему было не занимать.

– Что происходило в тот день?

– Ну, мы, как обычно, позавтракали в постели. Дикки просто ОБОЖАЛ есть в постели. Иногда мы валялись весь день, читали, писали, обсуждали общие планы. Короче, в то утро мы ели кукурузный хлеб, яйца и блины с кленовым сиропом – Дикки научил Мари, нашу кухарку, готовить по-американски, и у нее это получается ЗАМЕЧАТЕЛЬНО. Потом он принял ванну и оделся. Подошел ко мне, поцеловал на прощание и сказал, что мы увидимся, перед тем как пойдем в оперу.

Роза отпила глоток воды.

– В тот вечер мы собирались в оперу. На «Кармен». И где-то в половине пятого мне звонит Сибил Нортон и рассказывает, что случилось. Что Дикки и Сабина мертвы. Я оделась и на такси помчалась в отель «Великобритания». Там все и случилось. Именно там он это и проделал.

Она моргнула и опустила глаза.

– Кто такая Сибил Нортон? – спросил я.

Она посмотрела на меня в упор.

– Вы что, не читали ее книг? Мне казалось, ВСЕ их читали. Она пишет детективы, они у нее ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ. По крайней мере – самый первый. «Таинственное происшествие в Пайлзе». Моя любимая книга. У нее там такой маленький француз-детектив – всюду бегает и расследует преступления. Второй ее детектив мне не очень понравился. «Смерть стучит в девять». Она наклонилась ко мне и с заговорщицким видом проговорила: – Убийца – сам рассказчик, по вы об этом до самого конца не догадываетесь. – Она нахмурилась. – Мне кажется, это несправедливо. А вы как думаете?

– Я мало читал детективов, – признался я. – Сибил хорошо знала Ричарда?

– Она была одной из его женщин, – сказала Роза. И еще раз весело улыбнулась. – У Дикки всегда были женщины. Они сходили по нему с ума.

– Угу. И вы пробыли здесь весь день?

– Да, точно. Весь день. Пока не позвонила Сибил.

– И есть свидетели, которые могут это подтвердить?

Она раздраженно нахмурилась.

– Знаете, инспектор задал мне такой же вопрос. Инспектор из полиции.

– Они всегда задают такие вопросы при подобного рода расследованиях.

– Возможно. Но мне это все равно кажется странным. Я хочу сказать, это была вовсе не моя затея с самоубийством Дикки.

– Понимаю, – сказал я. – Но свидетели были?

– Ну, естественно. Кухарка Мари. И Сильвия. Горничная. Еще Поль, садовник. И тот инспектор с каждым разговаривал. – Она все еще выглядела раздраженной.

Я кивнул.

– У Сибил есть телефон.

Она кивнула.

– Вам нужен номер?

– Пожалуйста.

Она назвала. Я вынул блокнот с ручкой и записал. Потом взглянул на нее.

– Имя Астер Лавинг вам о чем-нибудь говорит?

Она моргнула.

– Нет. А что?

– Да так. Просто это имя упоминается в деле.

– Астер Лавинг? Полагаю, я бы запомнила.

– Хорошо. Как думаете, у вашего мужа были враги?

– Враги? – Она произнесла это слово так, будто оно было иностранное.

– Кто-нибудь, кому было бы приятно видеть его в гробу. Кто-нибудь…

– Но все обожали Дикки. Все. Мужчины, женщины. ВСЕ!

– Я слышал, что у него были кое-какие разногласия с авторами. Эрнестом Хемингуэем, Гертрудой Стайн.

– A, вы об этом. – Она небрежно отмахнулась. – Писатели. Они все сущие дети. Говорят, им ничего не надо, кроме признания – в смысле, их книг, – а на самом деле им хочется, чтобы обожали их самих, причем ВСЕ без исключения. И еще они хотят денег. Не давайте им облапошить себя всякой болтовней об Искусстве, которую они готовы вести бесконечно. Дикки публиковал некоторые их вещи, сборники рассказов, причем все издания были великолепные – кожаный переплет, прекрасная бумага. А где благодарность? И Эрнест с Гертрудой туда же. Они оба просто ТРЕБОВАЛИ бесплатные экземпляры, целые сотни, для друзей и знакомых. А потом обвиняли Дикки, что он плохо продает их книги. Представляете себе?

Я кивнул.

– А однажды Эрнест даже попытался ударить Дикки. Там, наверху, в библиотеке. Эрнест, такой обаятельный и невероятно красивый, иногда ведет себя как животное. В самом деле, он ужасный задира и к тому же намного крупнее Дикки. Но Дикки занимался в Принстоне боксом, еще до войны, и даже был чемпионом, и сумел увернуться, Эрнест промазал, а Дикки шагнул вперед и ударил Эрнеста прямо в нос.

Она стукнула маленьким изящным кулачком по маленькой изящной ладони.

– Бац! – сказала она и весело засмеялась. – Так ему и надо. Эрнест упал, я думала, ему было больно, а он был скорее удивлен. Просто ошеломлен, я думаю. Когда он поднялся, лицо у него было красное, как свекла, и он сказал: «Ладно, еще поговорим. Без дам». Он сказал так потому, что я тоже была с ними в библиотеке, и вроде как кивнул в мою сторону. Он даже при мне с трудом сдерживался – его так и распирало дать Дикки сдачи.

Она снова хихикнула.

– Хотя на самом деле, мне кажется, ему хотелось поскорее уйти, пока еще раз не получил по носу. А Дикки ему в ответ: «Когда пожелаешь». Эрнест ушел, и Дикки никогда больше о нем не вспоминал. Но разве можно его винить?

– А что насчет Стайн?

– Ну, Гертруда и не пыталась ударить Дикки. – Роза улыбнулась. – Хотя, думаю, у нее бы это получилось лучше, чем у Эрнеста. – Ее лицо сделалось серьезным. – Да нет. У нее с Дикки какое-то время были прохладные отношения, но потом они помирились и снова стали друзьями. – Роза посмотрела на меня и затем сказала с таким жаром, будто только что вспомнила, куда запрятала семейное золото. – Вы хотите с ней познакомиться?

– Думаю, надо, – сказал я.

– Тогда вам придется пойти со мной. Завтра вечером. Я еду туда. В смысле – к ней домой. У нее всегда много народу. Писатели, издатели и всякие городские знаменитости. В том числе художники. Гертруда сдвинулась на искусстве – у нее весь дом просто УВЕШАН картинами. Лично мне они не слишком нравятся, сплошной модерн, одна мешанина, хотя многим это по душе.

– Договорились, – согласился я. – Поедем вместе.

Она хлопнула в ладоши от удовольствия и даже слегка подскочила на подушке.

– Чудесно! Заезжайте за мной в семь. – Она озабоченно нахмурилась. – Семь часов вас устроит?

– Вполне.

– Прекрасно! – Она легонько коснулась виска кончиками пальцев правой руки. – Вы не рассердитесь, если мы на этом закончим? Кажется, у меня начинается мигрень.

– Ничуть. – У меня были еще вопросы, но они могли подождать до завтрашнего вечера.

– Мне ужасно жаль, – сказала она с выражением глубокой скорби, – но, когда у меня начинаются головные бани, единственное спасение – постель. Честно. – Она вздохнула, подняла свою маленькую изящную головку и дерзко улыбнулась.

– Все в порядке, – заверил ее я.

– Благодарю за сочувствие, – сказала она. И встала. Я последовал ее примеру.

Я встретил Анри Ледока в маленьком уличном кафе – он сидел с газетой на коленях. И наблюдал за проходящими мимо женщинами. На столике лежали его котелок, перчатки и папка с полицейскими отчетами.

Кроме Ледока в кафе почти никого не было. Юная пара, забыв про свой кофе, смотрела в глаза друг другу. Пожилая пара не обращала внимания друг на друга и разглядывала свой кофе. Кроме того, за дальним столиком сидел толстяк в тесном сером костюме и читал журнал.

Ледок заметил меня, только когда я к нему подошел. Он улыбнулся и встал, бросив газету на столик.

– Ну как, мадам Форсайт освоилась со своим вдовьим положением?

– Вполне, – ответил я. – Не без помощи кокаина.

Ледок нахмурился.

– При вас она нюхала?

– Не прямо на глазах. Но нюхала.

Он кивнул.

– Вы должны мне все рассказать, пока мы едем обедать. Сейчас поймаю такси. – Он огляделся.

– Где мы будем обедать? – спросил я.

Ледок все еще высматривал такси.

– Предлагаю заглянуть в «Липп». Это пивная на Сен-Жермен, здесь неподалеку. Эльзасская кухня. Не слишком изысканная, но вполне сносная.

– Если это близко, идемте пешком.

Он повернулся. И снова взглянул на меня так, будто я не оправдал его ожиданий.

– Пешком?

– Пешком. Ставите одну ноту перед другой, и так дальше.

– А-а. – Он улыбнулся. Печально так. – Наверно, ваши французские предки гораздо древнее, чем я думал.

– Возможно.

Он вздохнул.

– Прекрасно. Пойдем пешком. – Он повернулся, взял чек, тщательно его изучил, положил на стол, полез в карман и достал мелочь. Аккуратно отсчитал несколько монет – часть выложил на счет, а остальные опустил обратно в карман. Это было первый раз – когда он сам расплачивался на моих глазах. А то я уже начал сомневаться, есть ли у него вообще при себе деньги.

Он взял котелок, надел его, взял перчатки, натянул их, затем взял папку. Сунул ее под мышку и повернулся ко мне.

– Bon. Давайте совершим вашу пресловутую прогулку.

Пока мы шли по улице Лилль до улицы Сен-Пьер, свернув на нее прямо напротив Школы изящных искусств, я успел рассказать ему все, что узнал от госпожи Розы Форсайт.

Улица Лилль была застроена роскошными особняками. Но когда мы повернули на бульвар Сен-Жермен, вид построек изменился. Дома были той же высоты, в шесть-семь этажей, в основном кирпичные или каменные, потемневшие от сажи. Но они были не такие величественны, как здания к западу от них, и не такие изысканные, как строения на улице Риволи.

И люди, встречавшиеся нам по пути, выглядели не настолько зажиточными. Женщин попадалось больше, чем мужчин, и большинство из них были либо работницами, либо хозяйками лавчонок, либо студентками. На правом берегу, видя мужчин в элегантных костюмах, можно было подумать, что никакой войны не было. И, вероятно, для многих из них ее действительно не было. Возможно, они настолько хорошо одевались, что правительство решило не рисковать и сберечь им жизнь.

Но на Сен-Жермен все было по-другому. Многие мужчины, помимо поношенных пиджаков и мешковатых брюк, носили явные отметины войны. У кого был грубый шрам на лице, кто хромал на одну ногу. Кто-то опирался на трость, а кто-то на костыли. У кого-то был пустой рукав, свернутый на месте потерянной руки. На пересечении с бульваром Распай изможденный мужчина в форме французского солдата – в поношенном кителе и грязных брюках, – шаркая ногами, медленно брел через улицу. Губы у него безмолвно двигались, а в глазах все еще отражался дикий ужас, который ему довелось пережить.

Пивная «Липп» оказалась хорошо освещенным, просторным заведением, наполненным гулом голосов проголодавшихся посетителей и звоном посуды. Советуясь с официантом, Анри Ледок держал котелок в одной руке, а перчатки и папку в другой. Официант был высокий, стройный и держался с достоинством; его темные волосы были зачесаны назад и смазаны той же помадой, какую, похоже, употребляют все парижские мужчины. Нос тонкий и длинный, а под ним – длиннющие усы, их концы были закручены в безукоризненно правильные кольца и напоминали странные перевернутые очки. Французы и правда заботливо ухаживают за своими усами, даже слишком.

Наконец официант четким шагом, как британский гвардеец, прошествовал к столику в дальнем углу. Ледок положил котелок, перчатки и папку на один из трех пустых стульев, на оставшиеся два мы сели сами. Официант вручил Ледоку меню с таким же благоговейным видом, с каким строгий священник-ортодокс передает священный текст прихожанам. С таким же благоговейным видом он протянул меню и мне. И сказал что-то Ледоку.

Ледок повернулся ко мне.

– Желаете аперитив?

– Нет, спасибо. Разве что воды.

– А я, наверно, выпью стаканчик рикара. Когда-нибудь пробовали?

Я кивнул.

– Но мне воды.

Он поговорил с официантом. Тот сухо кивнул, повернулся и зашагал прочь.

Ледок раскрыл меню и громко, с удовлетворением вздохнул. Я положил свое меню на стол. Ледок взглянул на меня.

– Что желаете, топ ami?

– На ваш выбор, – сказал я. – Все, что сочтете подходящим. Только ничего экзотического. Никакой там требухи.

Ледок улыбнулся.

– Прекрасно. – Он некоторое время изучал меню, с таким же вниманием, каким он обычно удостаивал женщин. – А-а, – проговорил он, поворачиваясь ко мне. – У них сегодня особое блюдо. Andouillettes a la tourangelle. Нечто вроде свиной колбаски, замаринованной в арманьяке и запеченной в горячей духовке с нарезанными грибами и каплей вуврейского вина. Если хорошо приготовлено, язык проглотишь.

– Годится, – согласился я.

Ледок закрыл меню.

– Bon. A я еще возьму ската под соусом из топленого масла с каперсами. Что же касается вина, я предлагаю взять нам на двоих бутылку «монтраше». Подойдет к обоим блюдам. Особенно разлива 1919 года, самого лучшего. Может, чуточку молодое, но пьется отменно.

– Годится, – согласился я.

– Немного салата?

– Непременно.

Он улыбнулся.

– Откуда такое равнодушие к еде? Неужели вас усыновили, дружище, и у вас не было никаких французских предков?

– Возможно. Вы знаете женщину по имени Сибил Нортон?

– Да, конечно. Англичанка. Писательница. Одна из немногих в Париже, кто кормится за счет своих книг. Сочиняет детективные романы. А почему вы спрашиваете?

– Если верить Розе Форсайт, у нее был роман с Ричардом Форсайтом.

Ледок поднял брови.

– Надо же! – Он вдруг улыбнулся. – Этот парень умер два месяца назад, а я ему все удивляюсь.

– И по словам Розы, – продолжал я, – именно она позвонила ей из отеля и сообщила о смерти Ричарда.

– Правда? – Он задумался. – Не припомню, чтобы об этом где-нибудь упоминалось.

– Неужели в полицейских отчетах об этом ни слова?

– Ни одного, насколько я помню. – Он взял папку, открыл и пролистал вложенные в нее страницы. – Нет. Вот тут только сказано, что управляющий отеля позвонил в полицию. А имя мадам Нортон нигде не упоминается.

– Интересно, – заметил я.

– Но почему… – Ледок замолчал, поскольку появился официант с подносом. Он водрузил перед Ледоком кувшин с водой, затем положил длинную ложку и поставил высокий стакан, наполненный на пять сантиметров желтоватым рикаром. Передо мной он поставил бутылку минеральной воды. Потом Ледок битых полчаса давал ему подробные указания по-французски, сопровождая свои слова жестами. Затем он нахмурился и отпустил его.

Когда официант отошел на приличное расстояние и не мог нас слышать, Ледок сказал:

– Так почему никто не упомянул мадам Нортон?

– Не знаю. Но, как я уже сказал, это интересно.

Он плеснул немного воды в свой рикар, отчего жидкость помутнела.

– Есть еще один вопрос, топ ami, не менее «интересный».

– Что она там забыла?

– Exactement.[20]20
  Точно (франц.).


[Закрыть]

– Вы что-нибудь о ней знаете?

Ледок пожал плечами.

– Как я уже сказал, она сочиняет детективные романы. И, похоже, неплохо на них зарабатывает. – Он снова улыбнулся. – И еще, живя в Англии, она была замешана в скандале.

– Каком скандале?

– Это знаменитая история. Понимаете, она узнала, что ее муж завел интрижку. Разумеется, самое обычное дело. Но она разобралась с ним поразительным образом. Она знала, что ее муж собирается провести выходные в доме каких-то друзей, и что та, другая женщина, его любовница, Тонге будет там. В пятницу она написала письмо в местное полицейское управление, сообщив, что находится в опасности. В какой именно, она не уточняла. Поздно ночью она пригнала свою машину к болоту и там бросила. Это болото, разумеется, по чистой случайности, пользовалось в округе дурной славой, потому что несколько бедолаг там утонули и тела их так и не нашли. В машине мадам Нортон оставила саквояж. Он был открыт, как будто там кто-то рылся. Сама же она исчезла.