Текст книги "Оружейная Машина"

Уоррен Эллис
Оружейная машина

Посвящается

Ариане и Молли,

Лидии и Энджел,

а также

Ники и Лили

Copyright © 2013 by Warren Ellis

© Марина Осипова, перевод, 2017

© Павел Трофимов, иллюстрация, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Один

Прослушай кто запись звонка в 911, показалось бы, что миссис Стегман больше заботило не оружие в руках человека на лестничной площадке, а то, что парень с дробовиком совершенно голый.

Звонок в 911 как болевой сигнал в хвосте динозавра – геологическая эпоха пройдет, а он еще до мозга не добрался. Неповоротливая громовая ящерица Департамента полиции Нью-Йорка переваривает информацию чрезвычайно медленно – и даже глазом не ведет в сторону всех этих эволюционно продвинутых млекопитающих, вроде сотовых данных, вайфаев и коммуникаций финансового сектора, мельтешащих у нее под лапищами.

Одним словом, прошло семь долгих минут, прежде чем кого-то посетила светлая мысль: а ведь детективы Первого участка Джон Тэллоу и Джеймс Розато находятся в восьмистах ярдах от того парня, что нагишом с дробовиком бегает! И детективов тут же вызвали на место происшествия.

Тэллоу опустил стекло машины с пассажирской стороны и сплюнул никотиновую жвачку на Перл-стрит.

– Ты же не хотел, – сказал он Розато, равнодушно проводив взглядом курьера в кислотно-лимонной лайкре на велике: парень показал Тэллоу средний палец и обозвал преступником. – Ты же всю неделю трындел про свои колени, как они болят – и что? Только что взял вызов из дома, где лифта нет! Он такой последний на Перл остался…

Джим Розато недавно женился – на медсестре греческого происхождения. Сам Розато был наполовину ирландцем, наполовину итальянцем, и в Первом народ вовсю заключал пари, кто кого за год заживо сожрет – итальянец ирландца или наоборот. Победила греческая медсестра. Она потребовала от Джима заняться здоровьем и запугала беднягу до такой степени, что тот согласился бегать трусцой до и после смены. Всю прошлую неделю Джим вползал в участок с видом разжевавшего осу бульдога, призывая всех и каждого в свидетели, что колени у него не гнутся и жить ему осталось всего ничего.

Когда Розато ругался, у него прорезался ирландский акцент – не иначе как дублинская матушка напоминала о себе из-за гробовой доски.

– Блин, ты откуда все это знаешь, а?

На заднем сиденье машины возвышались геологические отложения книг, газет и журналов, а также катались пара читалок и перепрошитый «серый» айпад. Чтобы затолкать в машину подозреваемого, напарники по очереди трамбовали эту кучу ногами. Тэллоу много читал, этого было не отнять.

Розато треснул по рулю, развернулся и припарковался перед домом на Перл-стрит. Приземистое мрачное серое здание походило на древнюю окаменелость, в которую заселились ищущие крова людишки. Остальные строения с этой стороны улицы могли похвастаться дермабразией, лечеными зубами и прочим косметическим ремонтом – они стояли по бокам от старенького дома, как самодовольные дамочки за тридцать, что извели ботоксом морщины и теперь жалостливо приобнимают дряхлого родственника. Многие, похоже, пустовали, однако же по улице ходили стада юношей в хороших костюмах и жутких галстуках с приклеенными к уху телефонами и яркие вереницы костлявых девиц, тычущих острыми ногтями в экраны гаджетов.

Внутри старого дома грохнул выстрел, и толпа, как стая фламинго, резво перебирала длинными ногами прочь.

– Это была твоя идея, – спокойно сказал Тэллоу, хлопая дверцей машины.

А потом машинально опробовал, хорошо ли ходит «Глок» в кобуре под пиджаком. Розато на негнущихся ногах пошел к двери дома.

Ведь не зря столько копов женится на медсестрах. А все потому, что обычные люди жизни не знают, а медсестры – знают. Жизнь – это убийственно долгие смены, когда не знаешь, куда себя девать со скуки, а потом вдруг несешься сломя голову на вызов, а там все в кровище… Тэллоу усмехнулся и пошел за сморщенным от боли напарником. Дверь он притворил как можно тише и только после этого вытащил оружие.

Под ногами заскрипел паркет холла. Там и сям деревянных плашек недоставало, и в дырках виднелась подложка из гнилых газет. У южной стены из-под паркета выглядывало знакомое лицо – с фотографии улыбалась какая-то знаменитость пятидесятых… Пластиковые обои лоснились от старых никотиновых разводов, воздух стоял влажный и теплый, а перила лестницы мерзко поблескивали дегтярной чернотой.

– Мать твою налево… – пробормотал Розато, взбираясь по ступенькам.

Тэллоу попытался скользнуть вперед, но Розато повелительно отмахнул – держись, мол, сзади. Прежде чем получить повышение и стать детективом, Розато долго работал патрульным и оттого полагал, что на улице напарнику с ним не сравниться. Тэллоу у нас вечно в облаках витает, говорил Розато. А вот он, здоровяк Джим, знает, как дело делать, – сколько лет улицу топтал.

С верхней площадки доносились вопли. Похоже, голый парень с дробовиком очень расстроился из-за подсунутого под дверь письма, в каковом сообщалось: так и так, здание приобрела строительная компания, и всем квартирантам предлагается замечательный срок в три месяца, чтобы подыскать себе другое жилье. Голый парень с дробовиком орал, что пристрелит любого ублюдка, который попытается выгнать его из дома, – потому что это его дом, и никто не имеет права принуждать его к тому, что он делать не желает, и до кучи у него дробовик есть. Про то, почему он голый, парень не сказал ничего. Видно, настолько разозлился, что забыл про такую малость, как одежда.

Детективы поднялись на второй этаж и посмотрели вверх.

– Ублюдок на третьем, – прошипел Розато.

– Да у него не все дома, Джим. Ты только послушай – у него голос на визг срывается, и он одно и то же твердит, раз за разом. Давай подождем, пока спец по психам приедет.

– А ты почитай ему книжку по истории, вдруг он задрыхнет и глазом на дробовик напорется.

– Я серьезно.

– Я, мать твою, тоже. Мы ж не знаем, может, он застрелил кого.

И Розато пошел вперед, сжимая и разжимая пальцы на рукояти пистолета. Оружие он держал у бедра.

Они очень тихо поднимались. Голос психа стал громче. Розато ступил на лестничную площадку перед третьим этажом, поднял пистолет, шагнул вперед и рявкнул: «Это полиция!» И поставил ногу на следующую ступеньку.

Колено не выдержало, нога подвернулась.

Голый парень с дробовиком шагнул на лестницу и пальнул.

Выстрел снес левую верхнюю часть черепа Джима Розато. Кусок мозга величиной с кулак влажно шлепнулся о стену.

Тэллоу стоял в трех шагах позади и правее и со своего места видел, как отлетел на пять дюймов от головы еще целый, свисающий из глазницы на красных нитях-червячках глаз Розато. В эту секунду Тэллоу посетила абстрактная мысль, что в свой последний миг Джеймс Розато мог видеть своего убийцу под двумя разными углами.

Глаз Розато ударился о стену и разлетелся на мелкие брызги.

Густой воздух загудел эхом выстрела.

Раздался странно долгий щелчок затвора – убийца Джима Розато перезарядил ружье.

«Глок» сам скакнул в руки. Обе руки на рукояти, четырнадцать патронов в обойме, один в стволе. Оказалось, Тэллоу уже нажал на спусковой крючок.

Убийца Джима Розато когда-то качался, но бургеры и лежание на диване взяли свое. Он дрожал с головы до ног. Под трясущимся жиром смутно угадывались мышцы. Лысая головка казалась слишком маленькой для человеческого мозга. Крошечный член торчал, как серый клитор, над висящими мешком яйцами. Поперек груди шла скверно наколотая и растянутая волосатыми сиськами татуировка «Регина». Джон Тэллоу рассудил, что у него нет ни одной причины, чтобы не пристрелить ублюдка на месте, и потому всадил четыре пули навылет в «Регину», а контрольным продырявил тупую головенку.

Последний выстрел опрокинул убийцу Джима Розато на спину. Тоненькая струя мочи описала вместе с телом пологую дугу. Убийца грохнулся на пол, конвульсивно выдохнул, попытался вдохнуть и умер.

Джон Тэллоу, все еще не двигаясь с места, тоже выдохнул. И вдохнул. Воздух загустел от пороховых газов и крови и теперь горчил.

В коридоре не было ни души. В стене, перед которой лежал труп, чернела дырка. Возможно, он пальнул в стену, чтобы привлечь внимание. Возможно, он был обычным психом.

Но Тэллоу не хотел в этом разбираться. Он позвонил и сообщил о случившемся.

А люди еще удивлялись, почему это Джон Тэллоу в работу всю душу не вкладывает…

Два

Джон Тэллоу стоял, пока медики отскребали от стены, поднимали, укладывали в мешок и увозили человека, с которым он проработал четыре года. А потом он молча сел на ступеньку, и им пришлось проносить убийцу Розато над его головой. Убийцу они тоже увезли.

Люди что-то ему говорили. После перестрелки в ограниченном пространстве он слегка оглох, к тому же его не очень-то интересовало, что до него хотят донести. Кто-то сказал, что лейтенант выехала, чтобы сообщить жене Розато горькое известие. Она, лейтенант, в смысле, любила это делать – чтобы хоть от такого людей освободить. За последние годы ей три или четыре раза пришлось наносить подобные визиты…

А потом Джон обнаружил, что кто-то активно пытается завладеть его вниманием. Кто-то в полицейской форме. За этим кем-то копошились, как жучки, спецы из Экспертно-криминалистической службы.

– Вот эта квартира, – сказал ему кто-то в форме.

– Чего?

– Мы зашли во все квартиры – чтобы проверить, все ли у всех в порядке. А вот в этой пулевое отверстие в стене и никто не открывает. Вы туда заходили?

– Нет. Погодите, погодите. Дырка-то снизу. Вряд ли пуля кого-то задела…

– А может, этот квартиросъемщик на работе? Хотя он такой единственный во всем здании будет, если так…

Тэллоу пожал плечами:

– Ну так взламывайте дверь!

– Так не поддается. Не знаю, что за замки там понатыканы, но дверь сидит как влитая.

Тэллоу поднялся. Ну да, такие дома – не Форт-Нокс, здесь бронированных сейфов не водится. Но если некто в форме сказал, что дверь не поддается, значит, долбиться в нее снова бесполезно. Хотя важнее не дверь. Важнее дырка в стене. Тэллоу опустился на колено перед отверстием. Внутренние стены здесь не стены, а одно название. Так, гипсокартоновые перегородки. Когда здесь еще много народу квартиры снимало, гул, наверное, стоял, как в улье…

Дыра зияла в футе от его лица. Тэллоу приник к ней глазом. Темно. Тогда он отодвинулся, чтобы в дырку попало хоть сколько-то света из коридора. Некто в форме стоял и смотрел, как Тэллоу сосредоточенно хмурится.

– Дай-ка мне фонарик, – пробормотал Тэллоу.

Тэллоу включил его и посветил в дырку. В темноте что-то поблескивало, словно луч отражался от оскаленных зубов затаившегося в пещере животного.

– Таран несите, – вздохнул Тэллоу.

Некто в форме ушел вниз, а Тэллоу уселся на пол, прислонившись спиной к стене. От жалоб криминалистов он просто отмахнулся. Они ему это еще припомнят как пить дать. Криминалисты любят пожаловаться и, если их не выслушать, обязательно найдут того, кто выслушает.

С другой стороны, возможно, сегодня он заслужил, чтобы его оставили в покое.

Тэллоу сидел и думал о напарнике. Думал, что так и не познакомился с его женой. Честно говоря, не познакомился, потому что активно от этого увиливал. Как он обрадовался, что ребята решили пожениться во время отпуска, и потому он не мог, да и не должен был присутствовать на церемонии. Тэллоу однажды пришлось сообщать незнакомой женщине, что ее муж погиб при исполнении – ему всадили три здоровенные пули в живот. Помнил, как она плакала. Одного раза ему хватило, и с тех пор Тэллоу решил, что жениться ему не надо. К тому же совсем не улыбалось идти на свадьбу, стоять среди гостей и думать о том, что надо бы все-таки жениться. И он не хотел сидеть за ужином у Джима Розато и думать, что надо бы все-таки жениться.

Некто в форме отыскал другого некто в форме, и на пару они с очень несчастным видом затащили наверх таран. Под облупленной черной краской синевато поблескивал металл.

Тэллоу остался сидеть и только ткнул пальцем в дверь.

Двое в форме наподдали по двери. Та прогнулась, но устояла. Таранщики переглянулись, размахнулись посильнее и долбанули крепче. Полетели щепки, но дверь не поддалась.

Тогда Тэллоу встал.

– Долбите стену.

– Прям стену?

– Угу. Скажете, что я велел. Давайте долбите.

Таран врезался в стену. Изнутри послышалась пара глухих ударов. Криминалисты выругались по матушке – таран поднял кучу пыли. Еще три коротких удара – и в стене образовалась дыра, в которую мог пролезть Тэллоу. В комнате снова глухо стукнуло. Тэллоу включил заемный фонарик и посветил вокруг.

Комната была забита пистолетами.

Они висели на стенах. С полдюжины лежало на полу у его ног. Тэллоу повернулся и посветил от плеча: на проломленной стене тоже висели пистолеты. Некоторые располагались рядами, но с правой стороны стволы образовывали какой-то сложный волнистый узор. У дальней стены из пистолетов выложили странную, не поддающуюся осмыслению фигуру. И перемазали какой-то краской.

А еще тут необычно пахло. Чем?.. Похоже, ладаном. Мускусом. Мехом или кожей.

От пистолетов рябило в глазах, от пола до потолка сплетались металлические узоры. В затхлом, исполненном слабых ароматов воздухе Тэллоу слегка повело: уж не в церкви ли он?..

В квартире больше никого не было. Развернувшись, Тэллоу направил луч фонарика на дверь. Массивные металлические засовы, тяжелые замки – дверь серьезно укрепили. На одном из запоров моргала красная лампочка жидкокристаллического монитора. Да уж, сюда через дверь не вломишься. Таран бы точно не помог делу.

Тэллоу осторожно ступал по полу. Надо заглянуть во все комнаты, ни до чего не дотрагиваясь.

Все комнаты были увешаны пистолетами.

В задней обнаружилось единственное окно. В щель между тяжелыми занавесками проникал узкий луч солнца, в застывшем свете мошками кружились пылинки. Инкрустированные пистолетами стены тускло поблескивали. Тэллоу некоторое время постоял там, затаив дыхание. А потом тихо, медленно ступая, вышел из комнаты.

Высунув голову из дыры в стене, он с трудом сдержал улыбку – и ткнул пальцем в ближайшего криминалиста.

– У меня для вас подарок, ребятишки.

Три

Обстановка в здании мгновенно накалилась, и все погрузилось в хаос, как в воронку смерча. Ребята в форме сцепились с присланными на подмогу детективами, которые как раз заканчивали опрашивать и переписывать квартирантов, про квартиру 3А, естественно, никто ничего не знал… словом, Тэллоу потихоньку сбежал вниз и вышел из здания.

Солнце уже опустилось за хромированные, тянущиеся к небу руки финансового квартала. Тэллоу посмотрел на бледное небо и удивился: как время пролетело, уже вечер… Сел в машину. Сел за руль, но автомобиль все равно казался пустым и осиротевшим. Тэллоу влился в густеющий поток машин и пошел проталкиваться на восток, забираясь все глубже на территорию Первого участка.

Пятнадцать минут спустя он запарковался перед своей любимой кофейней с парой столиков на тротуаре – кури не хочу. На углу купил пачку сигарет и одноразовую зажигалку, присел за металлический столик с топырящейся картонной ручкой большой чашкой ядовито-черного кофе, прикурил – руки, кстати, пока не тряслись – и, напрягая все силы, попытался выйти из автоматического режима. Надо было включаться обратно в реальность.

Включался он постепенно. Почувствовал, что пиджак слегка давит под мышками. А это был единственный пиджак, под который влезала плечевая кобура. Значит, он успел набрать вес и раздаться в груди. А прикрыв глаза, почувствовал, что кожу головы стягивает в нескольких точках. Это пятнышки крови присохли.

Постепенно-постепенно. Вот картонная ручка на его стакане – большом, на двадцать одну унцию: картон необработанный, надписи на нем отпечатаны биоразлагающейся краской – кофейня гордо декларировала этим свою независимость, нетаковость, настоящесть. А всего-то черный отпечаток на пятнистой неровной поверхности… В полированной металлической столешнице слепяще отражалось солнце – долго не посидишь, в особенности с ноутбуком, так что за столиками, выставленными на тротуар, особо не задерживались. Сигаретный дым пах деревом и маслами. Вдыхаешь его, в груди приятно теплеет, долго выдыхаешь через ноздри. На языке остается химическое послевкусие – на автомате тянешься за кофе, сладким, густым, он омывает язык, и голова разом перестает кружиться – а она закружилась, шутка ли, девять месяцев не курил. И не курит, заметил про себя Тэллоу. Нет, он не начал снова курить. Это лекарство. Вот он докурит – и выкинет. И пачку, и зажигалку.

Он постепенно возвращался в мир. Из открытой двери кофейни доносилась музыка: бруклинский чиллвейв, пару лет назад вышел этот альбом – нервозные ребятки из Парк-Слоуп [1]1
   Один из самых престижных районов Нью-Йорка.


[Закрыть] мечтали о калифорнийских пляжах. Сидели за столиком у окна две девицы с ирокезами, обе в кенгурушках без рукавов, у обеих руки татуированы от плеча, у обеих еще полно места до запястья – не докололи рисунок. У которой татушка не доделана сильнее – рисунок получше. Денег меньше, зато вкуса больше.

А за девицами тарахтел водруженный на стол рядом с прилавком принтер, методично выплевывая в поддон чей-то реферат, или фотографию, или распечатку из соцсетей.

Постепенно. Мимо с ревом прополз автобус, красные буквы бегущей строки на боку жадно слизывали набегающие черные мертвые пиксели. Еще на нем пестрела реклама какой-то нарисованной на компьютере штуки с лицом, точнее аж с тремя лицами Арнольда Шварценеггера, двадцатилетнего и уже за тридцать. За автобусом подпрыгивала от нетерпения сверкающая новая машина, гордо демонстрировавшая плавники из пятидесятых годов – откуда такие?.. За рулем ярко-красного, непримиримо спортивного авто восседал мужчина под пятьдесят в рубашке в яркую полоску с аккуратно – дабы все видели густую седую шерсть на руках – закатанными рукавами.

Постепенно. Джим Розато мертв. И никак не избавиться от медного, пощипывающего язык привкуса во рту, словно вдохнул микрочастицы крови Джима в тот самый момент, когда выстрел из обреза снес напарнику полголовы. Тэллоу поначалу заблокировал мысли об этом, а теперь убрал защиту – и перед глазами раз за разом в высоком разрешении проигрывалась сцена смерти Джима.

Тэллоу подавился дымом.

– Я так и знала, что найду тебя здесь. Можно присесть?

Глаза мгновенно сфокусировались. У столика стояла лейтенант. С кружкой кофе в руке. Интересно, сколько он так сидел, а перед глазами крутился ролик со смертью Джима? Сидел и ничего вокруг не замечал.

– Можно, – кивнул он.

Интересная у нее была манера садиться и вставать: голова и плечи остаются неподвижными, а остальное тело аккуратно так, медленными точными движениями, складывается, прямо как бумага в фальцевальной машине. Во всяком случае, ткань безупречного черного костюма морщила ровно там, где надо. Лейтенант выставила вперед ноги в чуть расклешенных брюках. Отец ее был портным, и лейтенант получала сшитые по мерке сногсшибательные костюмы по себестоимости. Тэллоу давно усвоил: увидел на начальстве новый костюм – держись подальше. По семейной традиции, одаривание одеждами всегда сопровождалось нудными ламентациями: мол, как же так, дочка в «свиньи» подалась, да еще и выслужилась…

А теперь лейтенант сидела и смотрела на Тэллоу – взгляд острый, холодный. Эдакое «умное стекло», сканирующее тебя с механической точностью.

– Я уже сообщила жене Джима, – сказала она, поддевая безупречно отполированным ноготком пластиковую крышку стакана с кофе.

– Я, когда рассказывал, кое-что… опустил, – проговорил Тэллоу. – Его колено подвело. Когда он прицеливался. Все из-за бега этого. И я подумал: зачем ей это знать.

– Будешь писать отчет – тоже можешь опустить, – ответила она и попыталась улыбнуться.

Сильная она женщина, крепкая. Лицо красивое, с резкими чертами. Волосы черные как смоль, стрижка короткая, практичная. А вот когда она улыбалась, из-под маски суровости словно девчонка высовывалась.

– То, что ты открыл огонь, сочтут правомерным, я уверена. Я уже поговорила со специалистами. Конечно, кое-какие формальности остаются: явка в суд, дача показаний, но… никто не станет придираться, не волнуйся.

– Я и не думал волноваться.

Она окинула его быстрым взглядом, что-то высматривая. Не увидела того, что хотела, разочарованно вздохнула и поднесла картонный стакан с кофе к губам.

Тэллоу последний раз затянулся. Повернулся к проезжей части и аккуратно выщелкнул окурок через тротуар прямо в водосток. Глотнул кофе, чтобы смыть табачный вкус. Лейтенант снова внимательно на него смотрела.

– Ты ничего мне не сказал по поводу квартиры. В которой ты стенку пробил.

Тэллоу втянул щеки, пытаясь нагнать слюны – чтобы вкус кофе смыл гадость с языка.

– А там особо нечего рассказывать. И потом, я такого еще не видел. Думаю, когда все это выплывет, журналисты будут в восторге.

Так, она опять его рассматривает.

– Да что такое, лейтенант? Со мной что-то не так?

– Ты как-то весь в себя ушел. Ты всегда такой, но сегодня… сегодня особенно. Я хочу быть уверенной, что с тобой будет все в порядке. После того, что произошло. Что ты справишься.

– У меня все хорошо.

– Вот это меня и беспокоит. Я дала тебя Джиму в напарники, потому что вы, два психа, друг друга дополняли. И взаимно сдерживали. А ты у нас большой мастер прятаться на манер улитки внутрь черепушки и сидеть там в засаде с большим биноклем. Наблюдая, что людишки поделывают. Так вот, мне такой ты – не нужен. Ты и так в последние годы не то чтобы в хорошей форме.

– Я что-то не понимаю, о чем вы.

Она поднялась.

– Все ты прекрасно понимаешь. Ты уже в том возрасте, когда энтузиазм схлынул, а рутина заедает. И наступает такое время, когда ты начинаешь думать: да пошло оно все, что я буду напрягаться. И перестаешь напрягаться. Так вот, я отправляю тебя отдыхать. На сорок восемь часов. Это приказ. И чтоб обратно на службу вернулся нормальным толковым детективом. Понятно?

Она помолчала, потом снова попыталась сочувственно улыбнуться:

– Мне очень жаль, что с Джимом так вышло.

Попытка не удалась. Она развернулась и ушла.

Тэллоу подождал пять минут. И все крутил в пальцах следующую сигарету. Потом сунул ее обратно в пачку. Положил пачку и зажигалку в карман. Потом зашел в кофейню, нашел туалет и, тоненько поскуливая, выблевал кофе, обед и завтрак.