Текст книги "Быстрее молнии. Моя автобиография"

Но вот однажды ко мне обратился Глен Миллс – тренер, который всегда вызывал у меня симпатию. Я видел, как он работает с ямайской юниорской сборной и другими спринтерами, и казалось, что он действительно знает, что делает, и прислушивается к атлетам, с которыми работает. Все знали, что тренер Миллс – лучший в своем деле. Он подготовил Сейнта Китса и спринтера Кима Коллинса к стометровке на чемпионате мира, где они завоевали золото в 2003 году, и все атлеты из Центра высокой эффективности отзывались о нем только положительно.

Я мог схалтурить или пропустить ряд упражнений, но все равно выигрывал забеги, потому что работал мой великий природный талант.

Надо сказать, что Глен Миллс не сделал собственной беговой карьеры. В детстве, в 60-е годы, он учился в школе Camperdown в Кингстоне, и спринтерского таланта у Миллса не нашли, но его отличала страсть к спорту, и поэтому он начал работать как тренер с друзьями-атлетами в школе. Его навыки быстро развивались, и карьера тренера была Миллсу обеспечена. Вскоре ему предложили полноценную тренерскую должность в школе, и первый успех тренера Миллса связан с завоеванием Реймондом Стювортом серебряной медали в эстафете 4х100 метров на Олимпийских играх в 1984 году, к которому он приложил руку.

Атлетическая программа в школе Camperdown вскоре получила название «Фабрика спринтеров», ее тренер был очень увлеченным человеком и вскоре начал брать уроки у Херба Маккенли. Его приглашали на специализированные курсы в Мексику и Штаты. В то время тренер Миллс был одержим идеей узнать, насколько быстро может бегать человек. Его заслуги в подготовке спринтеров были настолько высоко оценены, что вскоре JAAA попросила его поработать с национальной сборной перед играми CARIFTA. Это было незадолго до того, как Миллс стал национальным тренером и организовал свой собственный центр по подготовке спринтеров Racers Track Club, существующий на базе Университета вест-индийской культуры в Кингстоне.

Когда я впервые увидел тренера Миллса, он явно не выглядел как спринтер: круглый живот и отсутствие спортивной формы, во время тренировок он был одет в аккуратные брюки и рубашку. Его облик был грозен на вид – лысая голова, седеющие пряди волос в бороде и узкие глаза, которые, казалось, видели душу атлета насквозь. Я полагаю, у него были способности сразу определять лучших гонщиков, а затем с полной отдачей работать над их успехом. Наблюдая его за работой с другими спринтерами, я понял, что он именно тот парень, который приведет к победам и меня, а самое главное – когда его студенты что-то говорили, тренер Миллс к ним прислушивался.

Однажды в тренажерном зале я стоял с друзьями и жаловался на свое тренировочное расписание, когда мимо проходил тренер Миллс. Он работал с другим атлетом.

– Со мной эта программа не работает, – говорил я. – Я не хочу больше тренироваться.

Тренер Миллс направился в мою сторону.

– Эй, я хочу работать по вашей программе, – сказал я, указывая на него. Это прозвучало довольно дерзко.

Он оглядел меня с ног до головы с таким выражением лица, словно я был ненормальным, и прошел мимо, не сказав ни слова. Это выражение лица я еще не раз увижу в последующие годы.

Глава 6. Здравый рассудок и сердце победителя

С наступлением сезона 2004 года я понял, что мне наплевать на Олимпийские игры в Афинах. Я не собирался ехать в Грецию, на родину самых великих состязаний на земле, или завоевывать медали, как Майкл Джонсон в играх в Атланте. Я мечтал о другом: в Гроссето в Италии должен был состояться Международный юниорский чемпионат, где мне отчаянно хотелось победить на 200 метрах.

Я желал этого всем сердцем. Подготовительные тренировки шли полным ходом, и с октября по февраль я не пропустил ни одного занятия. Я постоянно бегал дистанции по 500, 600 и 700 метров – день за днем, неделя за неделей. Конечно, я стал сильнее, у меня развилась выносливость, но я по-прежнему испытывал серьезную боль в своем теле, особенно в районе позвоночника. Временами казалось, что в нижний отдел спины воткнули вилку, а подколенные связки скручены между собой как спагетти.

Помимо боли меня беспокоили резкие броски, необходимые бегуну на 200 метров для оттачивания своей формы. На Всемирном юниорском чемпионате мне нужно было выйти из стартовой позы мгновенно, просто вылететь, как пуле, и идеально отработать поворот, но в моих тренировках акцент делался на дополнительных упражнениях, а не на скорости. Когда пришло время участвовать в отборочных забегах в начале 2004 года, я не выполнил никакой промежуточной работы в программе, и, учитывая мою неопытность, знал, что мы затеяли рискованное мероприятие. Мое тело не успевало подстроиться под интенсивные ускорения, которые могли понадобиться для предстоящих соревнований, и я боялся, что оно может меня подвести.

Несмотря на эти трудности, во время игр CARIFTA в начале апреля я всех удивил, побив мировой юниорский рекорд на дистанции 200 метров со временем 19,93 секунды. Вау! Когда я посмотрел на табло, время показалось мне сногсшибательным, как, впрочем, и всем остальным. Я побил предыдущий рекорд на 0,14 секунды, и все вокруг ликовали: мама, папа, мистер Пёрт и, конечно, тренер Колеман. Такое выступление заставило меня прекратить бесконечные жалобы. Я убедился, что тренировочное расписание и программа принесли успех, потому что были правильными, – очевидно, что неправильным оказался я.

Я будто пробудился. Теперь я знал свое тело, которое не могло бы бежать с такой сумасшедшей скоростью, если бы не тренировочная программа. Время, которое я показал, было просто сумасшедшим: не так много спортсменов-юниоров или даже атлетов взрослого уровня в 2004 году бежали 200 метров быстрее, а мне было всего 17 лет[5]5
  Не забывайте, это был год проведения Олимпиады, и золотой медалист в Афинах опередил меня на 200 метрах со временем 19,79. Я возглавлял олимпийские рейтинги после первой же гонки в сезоне.


[Закрыть].

Но все-таки меня не покидала мысль, что мой юниорский рекорд не имеет ничего общего с выбранной тренировочной программой. Я подозревал, что сделал это время по-прежнему благодаря природному таланту.

Достижение такого уровня обрадовало бы многих атлетов, но я чувствовал себя несчастным после игр CARIFTA. Сильные боли убеждали меня, что с тренировочной программой не все в порядке, но кому я мог пожаловаться? На мои претензии мистер Пёрт возражал, что возросшая нагрузка необходима молодому профессионалу.

«Рекорд времени на соревнованиях CARIFTA доказывает, что тренировочное расписание тебе подходит», – говорил он. Но меня это не радовало.

Неудивительно, что две недели спустя я получил травму во время занятий. Я хорошо запомнил, как это произошло, потому что перед случившимся я был на беговой дорожке и наблюдал, как спортсмен упал от боли на пол, подвернув ногу. Он как раз бежал 400 метров, и тогда его падение меня просто поразило.

«Какого черта? – подумал я. – Представить себе не мог, что люди могут травмироваться во время тренировок».

А буквально через 10 минут я был в таком же ужасном состоянии, подвернув ногу и упав на землю. Я порвал связку во время ускорения на беговой дорожке, и это было безумно больно. Я почувствовал резкую боль в мышцах, которая отдавала в заднюю часть бедра и колено. Я испытывал ужасные мучения, и, пока кое-как уходил с беговой дорожки и звал на помощь, внутри меня закипала злоба. Я негодовал на свое расписание, негодовал на мистера Пёрта за его слова, что я должен терпеть боль, негодовал на окружающих, за то что они не прислушались к моим жалобам. Я пришел домой и позвонил родителям. Они были расстроены, а отец даже попытался извиниться, но я был слишком сердит, чтобы выслушать его.

– Даже не пытайся извиняться, – сказал я. – Я говорил тебе, что с режимом тренировок что-то не так.

Выступление на Международных юниорских соревнованиях и подтверждение моего титула оказались под угрозой срыва. Из-за травмы я выбыл из игры, и все пошло на спад. Мне было сказано, что я должен несколько недель отдыхать и поправляться, что было тяжким испытанием. Кроме этого мне пришлось укреплять поврежденные связки специальными тренировками, где надо было выполнять особые упражнения и вращательные движения и постоянно следить за тем, чтобы еще больше не навредить своему сухожилию. Реабилитация заняла месяцы. Все это время внутренний голос непрестанно твердил мне, что я серьезно отстал. Я научился ворчать и начал бояться, что уже никогда не верну себе прежнюю форму.

Было чувство, что я могу выиграть любую гонку, какую захочу.

Правила и инструкции рассказывают атлету о способах восстановления после травм на беговой дорожке, но способы реабилитации духа после неудачи нигде не прописаны. Понимание собственного сознания так же важно, как и понимание тела. Болевые пороги, терпение и внутренняя сила – это то, о чем не прочитаешь ни в одном журнале. Спринтеру приходится узнавать о таких вещах на собственном опыте, и я, пока лечился, узнал о себе довольно важную вещь – в моменты физического стресса меня охватывают сомнения.

Травма, даже если это растяжение связок или боль в спине, ставит под сомнение твою физическую состоятельность. Она словно спрашивает тебя: «Эй, Болт, может ли твое тело справиться с молниеносным прохождением поворота?» или: «Выживешь ли ты, выходя из стартовой позиции с такой силой?»

Отличная форма, в которой я находился сразу после успеха на Международном юниорском чемпионате, придавала мне ощущение непобедимости. Было чувство, что я могу выиграть любую гонку, какую захочу. Ни один атлет в мире не может устрашить меня на стартовой линии, даже если я не на 100 процентов готов. Но травма разрушила эту уверенность, и даже когда я поправился, негативные мысли настойчиво посещали меня.

Все же я решил собраться и сосредоточиться на восстановлении своей физической формы. Я работал, превозмогая боль и напряжение, но за поворотом прятался еще один «убийца». Тренер велел мне забыть о Международном юниорском чемпионате – считал, что я не готов. Весь год я мечтал поехать в Италию, потому что считал, что подтверждение своего титула очень важно. Победа в Кингстоне была таким великолепным опытом, что я хотел повторить это снова, особенно сейчас, когда результат на соревнованиях CARIFTA сделал меня быстрее любого взрослого спортсмена на планете в этом году.

Все это не было первым моим разочарованием на беговой дорожке. Годом раньше я соревновался со взрослыми парнями на отборочных турнирах Международного чемпионата 2003 года, проводившихся в Париже. Мне нужно было подтвердить свой титул чемпиона мира среди юниоров, и, несмотря на свою 16-летнюю неопытность, я соревновался с уже признанными бегунами. Это заставило меня подумать: «А не попробовать ли мне заявить о себе на самом высоком уровне?»

Это не было наивно и глупо – я ни на секунду не верил, что выиграю золото на первой же крупной профессиональной встрече, но решил: если установлю личный рекорд, то у меня будет шанс поучаствовать в финале. Но когда пришло время международного чемпионата, я схватил конъюнктивит, или «розовый глаз», как называется эта болезнь на Ямайке, и был вынужден прерваться, а тренировки временно закончились. Ассоциация JAAA тогда решила, что у меня не хватает опыта для участия в крупных соревнованиях, но все-таки хотела отправить в Париж с обучающей целью, я же из-за болезни поехать не смог и чувствовал себя опустошенным.

Пропустить забег в Гроссето в 2004 году было еще хуже, потому что там я хотел потягаться с парнем по имени Эндрю Хове, опытным итальянским бегуном на 200 метров (Хове в дальнейшем стал специализироваться на прыжках в длину и даже выиграл золото на чемпионате Европы в 2006 году). Этот парень много болтал во время подготовительных этапов к Международному юниорскому чемпионату, говорил всякий бред о том, как он собирается сразить меня на своем родном стадионе. Мне было неприятно это слышать, это было очень грубо с его стороны, и я знал, что мог бы обогнать Хове на беговой дорожке несмотря на травму. Моя победа на 200 метрах точно бы заткнула ему рот со всей болтовней.

Но черт! Моя травмированная связка поставила точку в этом маленьком состязании. Когда тренер снял меня с соревнования, я был рассержен, но когда увидел газетные заголовки из Гроссето после окончания Международного юниорского чемпионата, то совсем помрачнел. Хове победил на 200 метрах со временем 20,28 секунды. Хоть это и был его личный рекорд и время, которое ему не удалось улучшить за всю дальнейшую карьеру, мне было больно признать, что я с легкостью превзошел бы этот результат. А он и в интервью продолжал высмеивать меня.

– Хотел бы я, чтобы Усэйн был здесь, – говорил он. – Я смог бы побороть его лично.

«О господи, – подумал я, когда прочитал эту цитату, – он показывает время 20,28 и еще что-то там говорит? Какой ужас!»

Однако на этом Хове не остановился и продолжал вести себя крайне несдержанно. Через несколько лет, во время соревнований по прыжкам в длину на Чемпионате мира в Осаке в 2007 году, он тоже бросался громкими словами. В тот год соревнование было непростое. За золото боролись Хове и Ирвинг Саладино из Панамы, который потом выиграет первую золотую медаль для своей страны на Олимпийских играх в 2008 году. Все в Осаке знали, что Саладино был профессионалом в прыжках в длину, но Хове прыгал первым, и его последняя попытка вывела его в лидеры, при этом он побил итальянский национальный рекорд. И тут парень слетел с катушек. Он начал кричать, рвать на себе одежду и бить себя в грудь, а потом побежал к трибунам. Даже его мама на трибунах бушевала по поводу успеха сына.

Я молча наблюдал эту картину. «Да что с этим парнем? – думал я. – Расслабься, чувак…»

А затем случилась забавнейшая вещь. Пока Хове безумствовал, Саладино снял с себя спортивный костюм и направился к треку. Он ни разу не свернул с беговой дорожки, пока бежал к прыжковому старту, двигался красиво, гладко, в панамском стиле. Его последний прыжок в Осаке побил рекорд Хове на 10 сантиметров. Толпа ликовала, а Саладино даже бровью не повел. Он не прыгал и не бил себя в грудь, а просто стряхнул песок с плеч и неспешно удалился.

Все это сказало Хове: «Да успокойся уже. Я – лидер».

Это была одна из лучших сцен, которые я наблюдал на чемпионатах. Я только был раздосадован тем, что самому мне так и не удалось совершить подобное.

* * *

Лето прошло без особого удовольствия. Несмотря на боль в спине и проблемы с подколенными сухожилиями, было решено, что я отправлюсь в Афины, хочу я этого или нет. Поверьте, я не был от этого в восторге. Я не мог радоваться участию в соревновании, когда был в плохой физической форме. Олимпийские игры были кульминацией беговой карьеры начинающих спортсменов, но я не был готов и не мог избавиться от разочарования, что пропустил Международный юниорский чемпионат. Я почти не участвовал в соревнованиях на протяжении сезона, и слабая физическая подготовка была серьезной проблемой.

Мой первый сезон в качестве профессионального спортсмена оказался неудачным. Из-за травмы я пропустил большинство европейских соревнований в 2004 году и несколько назначенных на начало сезона. Поездка в Грецию стала больной темой.

Тренер Колеман беспокоился, что не может разобраться в причинах моих болей, поэтому отправил меня на прием к доктору Гансу Мюллеру-Вольфарту, немецкому специалисту, излечившему травму спины звезде тенниса Борису Беккеру и работавшему с мюнхенской футбольной командой. Очевидно, что доктор Мюллер-Вольфарт был гением, поэтому именно ему было поручено провести полное медицинское обследование.

Когда я приехал в Германию, стало ясно, что этот врач – неординарный специалист. Меня положили на плоскую кровать, а он пальцами прощупывал изгибы и углубления моего позвоночника и надавливал на подколенные сухожилия. Когда я посмотрел на него, то заметил, что его глаза закрыты. Этот человек чувствовал и прощупывал мои травмы без слов. Он напряженно работал, когда взял мою ногу в руки и стал вращать голеностопный сустав, а в это время медсестра что-то произнесла с противоположного конца кабинета. Глаза доктора открылись, он выглядел озадаченным.

«Тш-ш-ш!» – крикнул он, а потом произнес что-то по-немецки. Я понятия не имел, что он сказал, но чувствовал, что это было неодобрением. Медсестра выглядела смущенной.

Меня отправили на рентген, взяли анализы, и когда все было готово, доктор Мюллер-Вольфарт взял снимок моего позвоночника – и, знаете, меня ждали плохие новости.

– Болт, у Вас сколиоз, – сказал он.

«Что за черт?» – подумал я. Я никогда раньше не слышал этого слова.

– Это искривление позвоночника, достаточно распространенное заболевание, – продолжал он с серьезным видом. – У большинства людей эта дисфункция организма излечима при помощи корректирующей физиотерапии, но я опасаюсь, что у вас серьезный случай. Искривление вашего позвоночника очень сильное.

Он пояснил, что это заболевание протекает у людей по-разному и что у меня, например, с возрастом все ухудшится. В самых тяжелых случаях болезнь может отразиться на легких и сердце, а может поразить нервную систему. В моем случае позвоночник был искривлен, поэтому правая нога была на полдюйма короче левой. Боль в спине, которую я испытывал, была лишь первичным симптомом. Болезнь стала причиной травмы подколенного сухожилия и постоянного дискомфорта в ногах. Это случилось потому, что тело было перенапряжено за счет S-образной формы позвоночника, а я еще каждый день растягивал мышцы до предела тренировками. Соревнования на 200 метрах тоже не приносили пользы, так как при прохождении поворота более длинная левая нога находилась над правой, особенно когда я бежал на средней беговой дорожке, зажатый между другими бегунами, и угол поворота был резче.

У меня голова пошла кругом от всего этого. Моим первым порывом было не верить диагнозу. Я говорил себе, что травмы, которые я получил, случились из-за неподходящей тренировочной программы, а не из-за проблем со спиной. Возможно, я намеренно не хотел слышать правду, но мне было проще винить во всем расписание тренировок, чем смириться с давней болезнью позвоночника.

«Как бы то ни было, – думал я, – раньше ведь я был в порядке. Если мне назначат другую тренировочную программу, у меня все будет хорошо».

Но мне пришлось избавиться от этих мыслей. Упрямство не поможет. Врачу нужно было работать со мной, если я хотел снова вернуться на беговую дорожку в ближайшее время. Мне была назначена физиотерапия для облегчения мускульной боли, а следующим этапом лечения была гомеопатия. Я слышал, что введение инъекций в икроножные мышцы – достаточно распространенное явление, но тогда это казалось мне странным методом. Так или иначе, все, чем меня лечили, было в рамках официальной медицины – ничего сомнительного мне не вводили, – и благодаря шприцам доктора Мюллера-Вольфарта боль в моей спине ушла.

Несмотря на тревожный диагноз, все по-прежнему хотели, чтобы я принял участие в Играх в Афинах. Факт того, что я был самым быстрым человеком года на 200-метровке (и находился в топе мировых рейтингов), означал, что мне не нужно будет даже проходить национальные отборочные туры на Олимпийские игры. Попадание в Топ-200 спринтеров всегда автоматически включало спортсмена в национальную команду. Последнее место в команде занимали по принципу «бери, кто хочет», и так как я стоял в рейтинге выше, чем парень, финишировавший третьим на отборочных турнирах, я воспользовался этой возможностью, хоть и был травмирован. Когда я осознал, что присоединюсь к спринтеру на 100 метрах – Асафе Поуэллу и всей национальной команде Ямайки, травмы придавили меня, как груда камней. Меня считали сенсацией, и никому и дела не было до моих травм. Фанаты смотрели на меня как на звезду, особенно после успеха на Международном юниорском чемпионате в 2002 году. В средствах массовой информации писали: «Усэйн побил рекорд взрослых атлетов своим временем на CARIFTA и может рассчитывать на такой же успех на молодежном уровне. Он может сделать невозможное».

Тогда-то я и стал волноваться. Я думал: «Но я же не в форме, как я смогу показать высший класс?»

Все это приводило меня в замешательство. Ямайцы были без ума от бегового спорта, и я не хотел лишать их еще одного повода для ликования. Мне не хотелось их разочаровывать. Меня одолевало еще больше сомнений, возникало еще больше вопросов, совсем как перед Кингстоном. Только на этот раз меня тревожили не ожидания толпы, а то, как мое тело отреагирует на такую нагрузку.

К тому времени как ямайская команда прибыла в Грецию, я оправился от травм настолько, что стал смотреть на мир оптимистически, и все благодаря физиотерапии и заботам врача, но все равно не был готов на 100 процентов. Я совершенно не рассчитывал, что вернусь домой с медалью, поэтому только надеялся на шанс дойти до финала. Это было бы очень серьезным достижением, потому что в тот год на беговой дорожке соревновались несколько самых лучших в мире атлетов. Американцы Шон Корфорд, Джастин Гатлин и Бернард Вилльямс, а также серебряный олимпийский медалист 1992 и 1996 годов Френки Фредерикс из Намибии. Побороть этих парней в финале Олимпийских игр будет непростой задачей.

По мере того как я тренировался в Афинах, мой организм крепнул. Но всякий раз, когда я чувствовал, что становлюсь сильнее, появлялась новая микротравма. За несколько дней до первой гонки во время тренировочного забега на моем пути вдруг оказался другой спринтер, и я сместился в сторону, чтобы избежать болезненного столкновения, в этот момент что-то хрустнуло в лодыжке. Резкого движения было достаточно, чтобы травмировать ахиллово сухожилие, и я снова оказался за бортом. Я уже со стопроцентной уверенностью не мог участвовать в забеге[6]6
  Чтобы иметь возможность завоевать золото на Олимпийских играх, атлет должен был пройти через четыре забега: раунд 1, раунд 2, полуфинал и финал.


[Закрыть], и даже встал вопрос, смогу ли я вообще когда-либо соревноваться. Только за ночь до первой гонки было решено, что я смогу справиться с болью.

Но в день первого забега все пошло не так. Солнце сильно припекало над Олимпийским стадионом, и было слишком жарко даже для ямайцев. Я ощущал вялость. Трибуны были наполовину пустые, народу мало – ничего не придавало мне сил, не давало той психологической поддержки, которую я когда-то получил на Международном юниорском чемпионате. Я вышел на стартовую линию с целью занять первое или второе место, но когда прозвучал выстрел пистолета, я стартовал слишком медленно.

«О боже, – подумал я при первом же шаге, – это будет сложно».

Ноги были тяжелыми, каждый шаг давался с трудом. У меня не было энергии, и силы подевались непонятно куда. В поворот я вошел вместе с остальной группой, но затем несколько парней слегка ускорились, у них было явно больше мощи. Я гнал изо всех сил, отталкиваясь ногами в отчаянной попытке не отстать от группы, но скорости не было. Я был изнеможен.

Я приблизился к финишу четвертым, что было достаточным для попадания в следующий тур.

Но парень, который всю дистанцию висел у меня на хвосте, начал настигать меня. Он хотел занять четвертое место намного больше, чем я. Я слышал его тяжелое дыхание и звук шиповок по дорожке, а когда обернулся, то увидел, что его челюсти плотно сжаты, а на шее вздулись вены. Я подумал, что в обычный день, если бы я был полностью в форме, то оставил бы его далеко позади. И тогда сомнения обрушились на меня снова.

«Мне не следовало приезжать сюда…»

«Чертовы травмы…»

«Тренировочная программа была слишком сложной, я не смог выложиться на 100 процентов…»

Квалифицироваться на дальнейшие забеги не было смысла. Действительно, зачем? За эти доли секунды я потратил все свои силы и был очень слаб, даже дневной отдых не помог бы мне восстановиться к следующему туру. Мысль о том, что я собирался победить, а не смог даже дойти до полуфинала, уязвляла меня, но я выбыл из борьбы. Афины оказались для меня слишком большим стрессом, поэтому я принял решение отдать четвертое место тому атлету.

«На, брат, забери его, – подумал я. – Оно твое».

Я пересек финишную черту пятым, и это стало для меня большим облегчением. Мое время в Афинах закончилось, и я надеялся, что напряжение спадет, когда я уеду домой. Но я должен был знать ямайских фанатов лучше. Когда на родине узнали о моем провале в квалификации, все как будто сошли с ума, они совершенно не учитывали те травмы, с которыми я боролся весь сезон. Негативные заголовки тут же появились во всех национальных газетах. Общественность хотела знать, почему я уехал из Афин, хотя был в форме; фанаты не могли понять, как я вдруг оказался тенью того спринтера-рекордсмена игр CARIFTA, которым был.

Когда я вернулся в Кингстон несколько недель спустя, повсюду распространялись слухи и возникали теории, объясняющие мой проигрыш. То меня называли «малышом» – припомнили, что я не поехал на чемпионат мира в Париж из-за «розового глаза», посчитали это признаком того, что я не смог справиться с напряжением крупного соревнования, а Афины это подтвердили. То осуждали привычку носить распятие во время забегов на Олимпийском стадионе. Крест был маминым подарком[7]7
  Ну их, эти семьи! Если бы я его не надел, мама подозвала бы меня и сказала: «ВиДжей, почему ты не носишь эту цепочку?» Как я и говорил, я был маминым сыночком. И делал все, чтобы она была счастлива.


[Закрыть], он был слишком большим и прыгал на моей груди вверх и вниз во время бега, поэтому я часто зажимал его в зубах. В одной газете была написана целая статья, критикующая цепочку.

Когда фанаты и СМИ не обсуждали мои травмы и распятие на шее, то критиковали мой образ жизни. Они говорили, что я ленив и что мне бы только ходить по вечеринкам. Если кто-то из журналистов замечал, что я иду в KFC или Burger King в Кингстоне, меня немедленно в этом обвиняли. Если один или два раза я заходил в Quad, про меня писали, что я провел там всю неделю. Я знал, что были атлеты, которые тоже развлекались по вечерам, но о тех парнях никто не писал, никому не было до этого дела. Я мог пойти на вечеринку с другим спортсменом, нас даже могли сфотографировать вместе, но на меня при этом сыпались проклятия ямайской прессы, а его даже никто словом не упоминал. Это было безумие.

Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.

Я знаю, что фанаты и пресса были правы в одном: мне нравится есть фастфуд, и я люблю вечеринки. Часто я тренировался всю неделю, а затем наступали выходные. Я проводил их так, что имел единственную возможность поесть как следует один раз за двое суток. Выходные начинались в клубе в пятницу вечером (на всю ночь), где мы танцевали, кружились, болтали. А проснувшись в полдень на следующий день, я часами играл в видеоигры до тех пор, пока не начинало сводить живот вечером. И тогда я ехал в Нью-Кингстон со своим братом Садики, где мы покупали куриные крылышки и бургеры. Обычно за выходные это была единственная еда посреди целого потока танцев и игр. Я не знаю, как вообще выжил.

К концу сезона 2004 года мне исполнилось 18 лет: я был еще совсем незрелым, учился, и никто не принимал во внимание мои нарастающие боли. Ямайские фанаты так и не разгадали меня – они не поняли, как мне нравится работать и играть. Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.

* * *

Афины заставили меня принять решение. После этих Игр настало время, когда появился тренер Глен Миллс. Я был сыт по горло тренировками, которые навязывал мне тренер Колеман. Несомненно, он был отличным тренером по бегу с препятствиями и с успехом работал со многими другими атлетами, но его методы работы не подходили мне ни как спортсмену, ни как человеку. Как он ни старался, мы не сошлись – это была не его вина, просто так иногда случается в спорте.

Я думаю, что многие люди не понимают одну из ключевых вещей относительно беговых видов спорта: взаимоотношения между тренером и бегуном так же важны, как и отношения между футбольным тренером и его командой. И, как, например, сэр Алекс Фергюсон изучал своих игроков и их настроения, тренер по атлетике должен иметь к каждому спортсмену индивидуальный подход. Некоторым спринтерам подходят усиленные тренировки, другим подходит облегченный вариант, нельзя подгонять всех под одну гребенку. Атлеты, которые не могут тяжело тренироваться, быстро «сгорят», сломаются быстрее, чем физически более крепкие атлеты, и именно это произошло со мной. Мистер Колеман не проанализировал, что я за спринтер. Он не знал, как со мной работать. Он назначил мне такую же тренировочную программу, что и всем остальным атлетам, и это плохо кончилось.

Великие тренеры стоят особняком. Они знают, как быть другом и наставником для своих атлетов, а также как быть руководителем. Они прислушиваются. Они проводят своих атлетов через всякого рода испытания на беговой дорожке и вне ее. Работают с травмами, личной жизнью спортсменов, их психологическим состоянием. В моем представлении, тренер Миллс был как раз из таких парней. Во время Олимпийских игр я наблюдал за тем, как он работает со спринтерами. Я видел, что он всегда считается с индивидуальными потребностями атлета и его личностью, что было эталоном тех рабочих взаимоотношений, какие я хотел.

Я понимал, что, поскольку программа тренера Колемана часто срабатывала с атлетами в прошлом, он не будет ее менять, сколько бы я ни говорил ему про боль в спине и в подколенных сухожилиях. Результаты этой программы я получил в Афинах – катастрофу. Обдумав эту ситуацию, я поговорил с директором о смене тренера. Я был в щекотливом положении, но не я нанимал Колемана, и не я должен был сообщать ему такие новости. Я так никогда и не узнал, как он это воспринял – я никогда не спрашивал об этом. Но всякий раз, когда я встречал тренера Колемана в Центре высокой эффективности, атмосфера становилась накаленной. К счастью, вскоре тренер Миллс согласился со мной работать.

Как же все изменилось! Практически сразу занятия стали другими. Тренер заехал ко мне домой в Кингстон, чтобы узнать меня поближе и выяснить дальнейшие цели. Он хотел узнать, как я занимался в средней школе и что за история вышла с моей предыдущей тренировочной программой. У нас наладился диалог, и мне понравился его стиль. Он был дружелюбен, умен и открыт. Тренер внимательно слушал и во время разговора объяснял мне все спокойно и подробно, использовал необычные фразы, чтобы пояснить свою точку зрения. Например, мой мозг он называл «штабом» («Ты должен принять все, о чем я говорю, в свой штаб, Болт»), и было ясно, что у него разработан мастерский план моей дальнейшей карьеры.

– Болт, у тебя огромный талант, – сказал он. – Но нам придется работать медленно, чтобы ты был готов через три года…