Текст книги "Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект"

Дополнительным источником – в силу специфики нашего исследования – явились работы классиков геополитики. Оценивая их с позиций историзма, заметим, что при всех различиях и классики, и их эпигоны принадлежат к школе географического детерминизма. Основоположником континентального направления геополитики был немецкий географ Ф. Ратцель, итогом научной деятельности которого стал труд «Политическая география». По мнению этого автора, пространство и его границы фатально детерминируют внешнеполитическое развитие государств. Центральное географическое положение Германии в Европе ученый оценил и как проблему (зажатость), и как перспективу выхода из континентальной узости. Ратцель считал необходимой перекройку европейских границ для восстановления нарушенной другими державами справедливости в отношении к Германии. Одновременно ученый признал геополитический императив России в регионе[177]177
  Ratzel F. Politische Geographie. München u. B., 1923. S. 587, 588.


[Закрыть]. Шведский социолог Р. Челлен (автор термина «геополитика») популяризировал взгляды Ратцеля с прогерманских позиций, но при этом утверждал: «Уже физическая масса великой империи обладает притягательной силой для малых (…) подобный феномен представляют масштабы России (…) в отношении (…) славянских малых народов в Европе»[178]178
  Kjellen R. Der Staat als Lebensform. B.-Grünewald, 1924. S. 76; См. также: Озелиус Г., Чуканов М.Ю. Отец геополитики о России как великой державе // ВИ. 1996. № 1.


[Закрыть].

Воззрения Ратцеля и Челлена способствовали формированию новых представлений об историческом предназначении Германии, к ним обращались для обоснования внешнеполитических проектов. Именно срединным положением Германии, окруженной недругами, многие немецкие историки и политики объясняли ее шаги в военно-политической сфере накануне и в годы мировой войны. Депутат рейхстага Ф. Науманн выдвинул концепцию Mitteleuropa (Срединная Европа), предусматривавшую создание германской сверхдержавы от Балтийского до Черного моря[179]179
  Науманн Ф. Срединная Европа (Mitteleuropa). Пг., 1918.


[Закрыть]. За претворение в жизнь ставшей популярной концепции Mitteleuropa выступали как немецкие политики, так и историки[180]180
  Туполев Б.М. «Срединная Европа» в экспансионистских планах германского империализма накануне и во время Первой мировой войны // Первая мировая война: Пролог ХХ века. С. 106–121.


[Закрыть]. В своем новом прочтении Mitteleuropa – в отличие от пангерманских проектов – была уже не национальным, а геополитическим понятием, в котором основное внимание уделялось не этническому единству, а общности географической судьбы соответствующих народов.

Важную роль в мировом балансе сил отводил России британский географ Х.Дж. Маккиндер[181]181
  Маккиндер Х.Дж. «Географическая ось истории» // Полис. 1995. № 4. C. 169. С докладом под этим названием Маккиндер выступил в 1904 году.


[Закрыть]. Изучая историю европейских войн, геополитик обратил внимание на позволявший контролировать ЦВЕ перешеек между Балтийским и Черным морями. После окончания мировой войны Маккиндер предложил превратить возникшие в ЦВЕ государства в буферную зону между Германией и Россией[182]182
  Mackinder H.J. Democratic ideals and reality: A study in the politics of reconstruction. Washington, 1996. P. 78, 80, 83, 106, 111–114. См. также: Parker W.H. Mackinder. Geography as an Aid to Statecraft. Oxford, 1982.


[Закрыть], выступив и как практический геополитик в качестве британского Верховного комиссара на юге России.

Необходимость сближения Германии и России обосновал в труде «Границы в их географическом и политическом значении» (впервые издан в 1927 г.) немецкий геополитик К. Хаусхофер. По словам автора, «неясные внешние границы в Центральной Европе означают регресс». Регион между Балтийским и Черным морями ученый назвал «центрально-европейской зоной напряжения» и выделил Польшу в качестве «переходной страны (…) с исключительно сложными, искусственными границами», заявив о необходимости поиска «германо-польской культурной границы, как и русско-польской». По мнению Хаусхофера, «период геополитического землеустройства (…) не закончился с мировой войной, а начался»[183]183
  Haushofer K. Grenzen in ihrer geographischen und politischen Bedeutung. Heidelberg-B.; Magdeburg, 1939. S. 30, 100, 118, 230. См. также: Хаусхофер К. О геополитике. Работы разных лет. М., 2001. С. 40, 121–122, 235.


[Закрыть].

После окончания Второй мировой войны на роль ЦВЕ обратил внимание французский геополитик Ж. Готтман. На Польшу он смотрел как на «владение» Германии, занимающей «осевую позицию» в Европе. Трагедия Польши, по словам Готтмана, заключалась в том, что она являлась «тампонным (буферным) государством» между Германией и Россией. Именно это обстоятельство, по мнению геополитика, использовал на Парижской мирной конференции при определении границ на востоке Европы министр иностранных дел Великобритании Дж. Керзон, опираясь на свой опыт создания «буферных государств» в Азии[184]184
  Gottmann J. La politique des / tats et leur güographie. Paris, 1953. P. 103–105, 139.


[Закрыть].

Таким образом, в силу недостаточного исследования темы в научной литературе главную роль в решении поставленных цели и задач нашего исследования сыграла его источниковая база. Во многом монография основана на архивных материалах, часть которых впервые введена в научный оборот. Цитаты из архивных документов приведены согласно современным правилам орфографии и пунктуации, но сохранены своеобразие написания географических названий, выделение слов, стилистика. Археографическую обработку документов автор осуществлял в соответствии с существующими в России правилами публикации архивных материалов. Широкое использование архивных материалов определило цитирование переписки, дневниковых записей дипломатов и политиков, что, по мнению автора, нагляднее отражает характер исследуемой эпохи. Документы и события датируются по новому стилю. Следует заметить, что архивные материалы, как и другие источники, имеют различную степень достоверности и нуждаются в критическом анализе при комплексном их рассмотрении. Источниковая база диссертации, по нашему мнению, обеспечивает репрезентативность эмпирических данных. Автор провел первичный археографический анализ ряда источников и ему удалось интерпретировать полученную информацию на основе валидных методик, обеспечить источниковедческий синтез в целях доказательства новых концептуальных выводов.

Глава II
Политика России в ЦВЕ в преддверии и годы Первой мировой войны

2.1. Западные рубежи в системе геополитических координат Российской империи

Развернутое обоснование интересов России в ЦВЕ дали российские общественные и государственные деятели еще в XIX – начале XX века. Идеолог панславизма Н.Я. Данилевский считал, что после Отечественной войны 1812 г. России следовало сохранить раздел Польши между Австрией и Пруссией, а себе потребовать Восточную Галицию[185]185
  Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 35.


[Закрыть]. Подобного мнения придерживался начальник Главного штаба российских вооруженных сил генерал Н.Н. Обручев, писавший в служебной записке 1885 г.: «Западная граница наша значительно спрямилась бы и, упершись в Карпаты, приобрела бы такую силу, что могла бы устоять против всей Европы». Генерал напомнил, что Наполеон предлагал Александру I устье Немана, но последний отказался от этой частицы литовской земли. На Венском конгрессе русские дипломаты «увлеклись сохранением территории Царства Польского (…), а Россию лишили на Северо-Западе естественной ее границы. Ради этой же идеи была уступлена и Австрийцам часть Юго-Восточной Галиции… доставшаяся нам в 1809 году»[186]186
  Первая наша забота – стоять твердо в Европе. Так считал крупный военный ученый, профессор Академии Генерального штаба Н.Н. Обручев // Источник. 1994. № 6. С. 8, 9, 10. Термин «Царство Польское» официально не употреблялся после восстания 1830–1831 гг., но им обозначали польские губернии Российской империи.


[Закрыть].

С.Д. Сазонов (министр иностранных дел в 1910–1916 гг.) в своих мемуарах так оценил установленные Венским конгрессом российские рубежи: «Россия (.) получила уродливую границу, которая глубоко врезалась в германские земли и защита которой представляла неодолимые трудности. Непримиримо враждебная России Польша (.) ослабляла ее политически, сыграв роль нароста или грыжи в нормальном до этого времени организме Русского Государства»[187]187
  Сазонов С.Д. Воспоминания. М., 1991. C. 371–372.


[Закрыть]. Лидер польской партии Национальная демократия и член российской Государственной думы Р. Дмовский охарактеризовал как «географическое уродство» Галицию и Царство Польское, утверждая, что для прочного обладания ими необходимы «дальнейшие территориальные приобретения – для Австрии в направлении нижнего течения Вислы и для России в направлении устьев Немана и Вислы или Карпатских гор, с целью на них опереться»[188]188
  Дмовский Р. Германия, Россия и польский вопрос. СПб., 1909. С. 35–36. Национальная демократия (эндеки) – настроенная пророссийски крупнейшая буржуазнопомещичья партия Царства Польского.


[Закрыть].

Международная ситуация начала ХХ века превратила предложения генерала Обручева в не более чем пожелания, теперь государственные деятели России возлагали надежды на укрепление западных рубежей империи путем сотрудничества с другими континентальными державами. Но франко-германский антагонизм и русско-германские противоречия преодолеть не удалось. Военный министр А.Н. Куропаткин в докладе Николаю II за 1900 г. уже не говорил о необходимости блока континентальных держав, он лишь советовал примириться с усилением военной мощи Германии. «Своих естественных границ», по словам генерала, Россия достигла: Восточная Пруссия и Галиция в случае их присоединения к империи явились бы «восточноевропейской Эльзас-Лотарингией». К началу ХХ века правящая бюрократия России пришла к мнению о том, что национальным интересам страны отвечают сложившиеся границы и пространство империи, поэтому задача состоит в «сохранении уже достигнутых Россией пределов, без расширения таковых». Вместе с тем геостратегическое положение России имело как положительные (соседство на востоке с полуколониальными и зависимыми странами), так и отрицательные черты: непосредственное соприкосновение с потенциальными противниками – Германией и Австро-Венгрией – и отсутствие на западе серьезных естественных преград при наличии протяженной сухопутной границы[189]189
  См.: История внешней политики России. Конец XIX – начало XX века… С. 53, 54; Игнатьев А.В. Внешняя политика России. 1907–1914. М., 2000. С. 15–16.


[Закрыть]. В итоге, несмотря на определенные зигзаги внешней политики, Российская империя проявляла стратегический интерес к сопредельным территориям Германии и Австро-Венгрии, как, впрочем, и центральные державы – к сопредельным территориям России.

В отношении Восточной Галиции российские власти и общественность мотивировали свою заинтересованность не только стремлением «опереться на Карпаты», но и тем, что часть галицких русин отождествляла себя с русскими и выступала за единство восточных славян[190]190
  Русины – коренное население Восточной Галиции и Прикарпатской Руси. См.: Михутина И.В. Украинский вопрос. С. 32–53; Поп И.И. Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород, 2001; Поп И.И. Историография истории русин и Подкарпатской Руси // Славяноведение. 2003. № 1.


[Закрыть]. Российский посол в Вене М.Н. Гирс напомнил в письме от 8 февраля 1912 г. Сазонову, что после присоединения к Австрии Восточная Галиция «в официальных бумагах называлась Rot Russland (Червонная Русь), а население – russisch (…). Ныне австрийское правительство отрицает (…) существование русского племени в Галиции». По мнению посла, предоставление Галиции в 1861 г. автономии привело к тому, что фактически землей управляют местные поляки, которые провоцируют антироссийские настроения в среде русин[191]191
  МОЭИ. Серия II. Т. XIX. Ч. 2. М., 1938. № 437. С. 94–95. См. также: Из записки коллежского асессора И. Олфертьева 20 августа 1909 г. управляющему МИД // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 43. Л. 7.


[Закрыть]. В России (и не только) возобладало мнение, что понятие «украинец» ввели власти Австро-Венгрии для обозначения противников России, поскольку составлявшие единый этнос русины отличались конфессиональной принадлежностью и националь-нополитической ориентацией: православные карпаторусы и униаты-москвофилы – за Россию, а униаты-украинцы – за Австрию. Не случайно отечественные историки, писавшие как в дореволюционной традиции[192]192
  Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. М., 1996. C. 203, 240.


[Закрыть], так и с современных позиций, считают, что политика австрийских властей способствовала превращению Восточной Галиции в «украинский Пьемонт»[193]193
  Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000. С. 187; Михутина И.В. Украинский вопрос. С. 50; Савченко В.Н. Восточная Галиция в 1914–1915 годах (национально-политическая ситуация и политика российской администрации) // ОИ. 2002. № 5. С. 76, 82. Идеолог украинского национализма М.С. Грушевский даже озаглавил свою статью, написанную в 1906 г., «Украинский Пьемонт».


[Закрыть]. Впрочем, национальное размежевание в Восточной Галиции было возможно, хотя представляло немалые трудности в связи с этнической чересполосицей, особенно на границе с Западной Галицией – в районе реки Сан, Перемышля и Ярослава (ныне в составе Польши. – В.З.), – а также на западе Прикарпатской Руси. Львов же образовал «на русской территории польский остров»[194]194
  Записка коллежского асессора М. Казанского «О русском влиянии в Галиции» от 11 августа 1913 г. товарищу (заместителю) министра иностранных дел А.А. Нератову // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 155. Л. 11–12. См. также: Из обзора источников и материалов МИД для проведения границ русской народности в Галиции, Угорской Руси и Буковине (без даты) // Там же. Д. 200. Л. 6.


[Закрыть].

Видение проблем ЦВЕ российскими политическими партиями, как либеральными, так и правоцентристскими, отличалось в предвоенный период, по сравнению с взглядами МИД, большей радикальностью и определенным единодушием. «Исправление» существовавших границ России допускали кадеты и октябристы. Националисты требовали разрешения галицийского вопроса и естественных границ на Балтике – устья Немана[195]195
  История внешней политики России. С. 377–379, 388–389, 392–393; Игнатьев А.В. Указ. соч. С. 49–54.


[Закрыть]. Славянофильские взгляды популяризировал в 1910 г. публицист И.И. Дусинский: он полагал национальной задачей России достижение «более удобных естественных границ» путем присоединения к империи Восточной Галиции и Угорской Руси, выступал против автономии Польши[196]196
  Дусинский И.И. Геополитика России. М., 2003. С. 123, 89–91, 95-103, 203–204.


[Закрыть]. Крайне правые круги считали, что территориальное расширение империи за счет Австро-Венгрии и Германии усилит в России центробежные силы. Член Государственного совета П.Н. Дурнов в феврале 1914 г. писал Николаю II: «(…) что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда и с русскими поляками не так легко управляться? (…) Совершенно то же и в отношении Галиции»[197]197
  Дурново П.Н. Записка П.Н. Дурново. Париж, 192. С. 17.


[Закрыть].

МИД России получал информацию, что в случае войны к возможной оккупации центральными державами Царства Польского и потенциальному «четвертому разделу Польши поляки стали относиться более спокойно, видя в этом начало объединения Польши»[198]198
  Из записки коллежского асессора И. Олфертьева 20 августа 1909 г. управляющему МИД // АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 43. Л. 9.


[Закрыть]. Подобные настроения позднее отразил «инцидент в Львове» (19 мая 1912 г.), когда местные поляки в связи с намерением российских властей выделить земли Холмщины из состава Царства Польского устроили антирусскую демонстрацию, а затем напали на российское консульство. Эта, по словам Гирса, «подлая демонстрация» произвела «самое тягостное впечатление в России» и показала, что Галиция является «опасным местом в наших отношениях с Австро-Венгрией». Переписку Сазонова и Гирса обнародовала 25 мая 1912 г. газета «Новое время», что, по словам министра, было единственным средством успокоить депутатов Государственной думы и уменьшить общее возбуждение. К «бессилию» Вены перед властями Галиции Сазонов отнесся скептически[199]199
  МОЭИ. Сер. II. Т. ХХ. Ч. 1. М., 1939. № 31. С. 25; № 45. С. 37–38; № 58, 59. С. 51–53; № 107. С. 94–95; № 111. С. 97–98; № 124. С. 109–110; № 262. С. 253. По закону 1912 г. из части Седлецкой и Люблинской губерний была создана Холмская губерния (Холмщина), выделенная из состава Царства Польского (ныне Хелмское воеводство в Польше).


[Закрыть].

Накануне 50-летия восстания 1863 г. антироссийские настроения в среде поляков усилились. Газета «Rzeczpospolita» отмечала в декабре 1912 г.: «Австрия с Царством Польским как государство австро-венгро-польское было бы великолепно»[200]200
  АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 745. Л. 15.


[Закрыть]. Корреспондент «Нового времени» В.П. Сватковский, являвшийся информатором МИД, писал из Вены в январе 1913 г.: по мнению поляков, они «в случае войны между Австрией (и Германией) с Россией (…) должны встать на сторону Австрии, поддерживая ее стремление завладеть Царством Польским»[201]201
  Там же. Ф. 133. Оп. 40. Д. 14. Л. 9.


[Закрыть]. В январе 1914 г. в докладной записке Николаю II Сазонов советовал: «(…) австрийцы не скупились в обещаниях полякам, которых убеждали, что будущая война приведет к раскрепощению и объединению этой народности»; удовлетворение желаний поляков в культурно-религиозной сфере послужит «великодержавным задачам России, которые не могут получить должного осуществления в пределах узкого и близорукого национализма»[202]202
  МОЭИ. Сер. III. Т. I. М., 1931. № 52. С. 61–64.


[Закрыть].

Впрочем, решающую роль в развитии событий в ЦВЕ в конце XIX – начале XX века играла не монархия Габсбургов, а империя Гогенцоллернов. Непрерывность (die Kontinuität) внешней политики Пруссии и Германии в немалой степени определял «натиск на Восток». Германский генштаб разрабатывал планы превентивной войны против России, хотя рейхсканцлер О. Бисмарк относился к ним скептически, поскольку Россия – «неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами». Он учитывал и отрицательные для Германии последствия войны в связи с польским вопросом, так как превращенное в буферное государство (под германским протекторатом) Царство Польское потребует включения в свой состав населенные поляками земли центральных держав[203]203
  Цит. по: История дипломатии. Т. II. М., 1963. С. 268. См. также: «Дранг нах Остен». С. 96, 97.


[Закрыть]. Накануне своей вынужденной отставки Бисмарк писал: «…я старался никогда не разрушать окончательно мост между нами и Россией»[204]204
  Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. III. М., 1941. С. 76, 132.


[Закрыть]⁵. Экс-канцлер считал, что польское государство «было бы колом, вбитым в тело Австрии»: русское соседство неудобно, но не так, как польское[205]205
  См.: Хлебовчик Ю. Роль польско-германских отношений в истории германского «Дранга нах Остен» 1795–1918 годов // Германская экспансия в Центральной и Восточной Европе. М., 1965. С. 158 (сн.).


[Закрыть]. Правда, Вильгельм II тоже гарантировал Николаю II безопасность западных рубежей России, обещая блюсти «интересы, общие континентальным нациям»[206]206
  См.: История внешней политики России. С. 98–99.


[Закрыть]. Но в отношениях Германии и России польский вопрос оставался лишь временным «узлом общности»[207]207
  Дмовский Р. Указ. соч. С. 167.


[Закрыть].

В преддверии мировой войны положение России в системе европейских геополитических координат стало меняться: земли центральных держав, примыкавшие к западу Российской империи, постепенно трансформировались в геополитические поля, к которым проявляла интерес Россия. Перекрестными полями Австро-Венгрии были Восточная Галиция и Прикарпатская Русь, а Мемельская область обладала признаками пограничного поля[208]208
  Пограничное поле – недостаточно освоенная титульной нацией для слияния с центром государства территория. На перекрестное поле претендуют несколько государств, предъявляя на него исторические права, имея общий этнический или религиозный состав. См.: Плешаков К. Геополитика в свете глобальных перемен // МЖ. 1994. № 10. С. 32–33.


[Закрыть]. Гораздо быстрее аналогичные процессы шли на Балканах: не случайно именно там и произошел приведший к началу мировой войны «взрыв». Заметим, что провоцирующую роль в спорах континентальных монархий вокруг «пространства пограничья» играли населяющие его народы, заинтересованные в конфликте великих держав. Дмовский считал неизбежным, в силу географического положения Царства Польского, стремление к его захвату Германией. Лидер Чешской народной партии («реалистов») Т.Г. Масарик писал: «Для нас будет выгодно, если война затянется, ибо мы сможем развить революционную пропаганду»[209]209
  Дмовский Р. Указ. соч. С. 282; Масарик Т.Г. Указ. соч. С. 29.


[Закрыть].

В ХХ век Россия вступила в сравнительно благоприятной обстановке: после 20 лет мира; на гребне успехов промышленного развития; в момент, когда стал отчетливо проявляться антагонизм между Германией и Англией. Но после русско-японской войны и революции Россия стала проводить политику соглашений и балансирования, выработка которой связана с именем министра иностранных дел А.П. Извольского, а продолжил ее П.А. Столыпин. Однако полученная Россией передышка оказалась значительно короче, чем ожидали творцы этой политики. Столыпину были необходимы 20 лет внутреннего и внешнего покоя. Извольский рассчитывал лет на 1015. Таким образом, Россия вступила в мировую войну недостаточно подготовленной в военном отношении, не завершив модернизации и не добившись внутренней консолидации общества. Это предопределило неудачу внешнеполитических замыслов ее правящих кругов. Серьезным пороком являлось несовершенство внешнеполитического руководства, связанное с общей неэффективностью государственного механизма самодержавия и в конечном счете с отсталостью страны. Особенно плохо обстояло дело с прогнозированием, выработкой курса, последовательностью проведения намеченной линии[210]210
  Игнатьев А.В. Своеобразие российской внешней политики на рубеже XIXXX веков // ВИ. 1998. № 8. С. 32–43.


[Закрыть].

2.2. Военно-политические цели России в ЦВЕ в 1914–1917 гг

В преддверии мировой войны изменение политической структуры России вследствие революции 1905–1907 гг. отразилось на развитии ее вооруженных сил. На 1910–1914 гг. пришлись промышленный подъем и хороший урожай, совпавший с ростом цен на сельскохозяйственные товары на мировом рынке. В итоге расходы на армию и флот увеличились на четверть, изменился характер ассигнований[211]211
  Шацилло К.Ф. От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика. М., 2000. С. 185–186.


[Закрыть].

С конца 1907 г. Генштаб начал работу над изменением планов стратегического развертывания. Расписание № 18 предусматривало – «несколько рискованно», по мнению А.М. Зайончковского, – развертывание русских армий в т. н. польском мешке – выдающейся далеко на Запад территории Царства Польского[212]212
  Зайончковский А.М. Подготовка России к империалистической войне. Очерки военной подготовки и оперативных планов. М.; Л., 1926. С. 225.


[Закрыть]. Цель изменения планов, по словам начальника Генштаба Ф.Ф. Палицына, заключалась в том, чтобы между наступающей германской армией и сосредоточивающейся русской «поставить пространство». Эти положения легли в основу мобилизационного расписания № 19, утвержденного Николаем II 26 июня 1910 г.[213]213
  Шацилло К.Ф. Указ. соч. С. 189–191.


[Закрыть] Военный министр В.А. Сухомлинов назвал еще одну причину изменения дислокации армии: «(…) одновременным наступлением неприятеля из Восточной Пруссии и Галиции в тыл нашей оборонительной линии на Висле всем вооруженным силам нашим на этом выдающемся плацдарме грозит неминуемая катастрофа»[214]214
  Сухомлинов В.А. Воспоминания. Мемуары. URL: http://dugward.ru/library/ xxvek/suhomlinov_vospom.html (дата обращения: 24.07.2017).


[Закрыть]. После того как русские войска ушли из стратегического мешка, Германия полностью склонилась к осуществлению «плана Шлиффена», предполагавшего нанесение главного удара по Франции. Реформа Сухомлинова позволяла приблизиться к территориальной системе комплектования войск, что значительно облегчало мобилизацию.

Война, которую в России в 1914 г. назвали Вторая Отечественная, а в 1916 г. – Великая, после 1941 г. получила название Первой мировой. В научной литературе и публицистике сложился широкий диапазон мнений о причинах, характере, итогах и значении Первой мировой войны. Но одно бесспорно: эта война остаётся Первой и Великой благодаря своим историческим последствиям.

Действительно, Великая война кардинально изменила геополитический ландшафт Европы, уничтожив могущественные империи и дав жизнь новым национальным государствам. Война детерминировала многие тенденции мировой политики ХХ века, определив, по сути, дальнейший ход развития человеческой цивилизации; война сыграла огромную роль в судьбе Российского государства, став одновременно и подвигом русского оружия, и национальной катастрофой. Война привела к сильнейшей поляризации сил, предопределила революции 1917 г. и раскол страны.

Россия принадлежала к державам, заинтересованным в сохранении раздела мира, а не в его переделе. Николай II писал 14 (27) июля 1914 г. министру иностранных дел С.Д. Сазонову: «Не попытаться ли нам, сговорившись с Францией и Англией, а затем с Германией и Италией, предложить Австрии передать на рассмотрение Гаагского трибунала спор ея с Сербией. Во мне надежда на мир пока не угасла»[215]215
  Цит. по: Игнатьев А.В. Внешняя политика России. 1907–1914. С. 217–219.


[Закрыть]. Сазонов, выступая 19 июля на заседании Совета Министров Российской империи, отметил: «Цель войны с Австрией – не панрусизм, а освобождение народов к их обособленному бытию, на национальных основах»[216]216
  Совет Министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 29.


[Закрыть]. Но 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России.

В ходе дискуссии о мировой войне ученые РАН обратили внимание на способствовавшие вступлению России в войну факторы, о которых умалчивала советская историография. В.П. Булдаков отметил: личные «прегрешения» Франца Иосифа, Вильгельма, Николая «против европейского мира оказались в значительной степени объективно спровоцированными. Не последнюю роль при этом играли малые страны и народы Европы, преимущественно по инициативе которых неотъемлемым в перечне новых правил межимпериалистической борьбы стал лозунг “защиты прав угнетенных наций”». Т.М. Исламов утверждал: «Россия оказалась втянутой в войну, которая отнюдь не диктовалась правильно понятыми национальными интересами Российской империи. И не геополитические интересы России требовали разрушения Австро-Венгрии, а интересы создания “Великой Сербии” того требовали». По мнению Л.Г. Истягина, некоторые узлы империалистических противоречий «не выдерживают достаточно строгой современной проверки. Взять хотя бы русско-германские противоречия. Возможность договоренности имелась самая реальная, и, вероятно, не случись войны, С. Витте, если бы, как ожидалось, ему было поручено вести переговоры, добился бы на них вполне удовлетворительного результата. А кроме экономических, какие еще у России с Германией (не Австро-Венгрией) были такие уж острые разногласия, чтобы из-за них хвататься за оружие? По существу, никаких»[217]217
  Булдаков В.П. Первая мировая война и имперство // Первая мировая война: Пролог ХХ века. М., 1998. С. 22; Исламов Т.М. Восточноевропейский фактор в исторической перспективе // Там же. С. 47; Истягин Л.Г. Диалектика факторов с исторической дистанции // Там же. С. 55–56.


[Закрыть].

Россия не вела идейно-психологической подготовки народа к войне. Генерал А.А. Брусилов в воспоминаниях отмечал: «Нравственную подготовку народа к неизбежной европейской войне правительство не только упустило, но и не допустило. Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы всеми силами должны готовиться отразить его, то тот господин был бы немедленно выгнан со службы, если бы не был предан суду. Еще в меньшей степени школьный учитель мог это проповедовать, он был бы сочтён опасным панславистом, ярым революционером»[218]218
  Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1963. С. 70.


[Закрыть]. Подобные признания звучат в мемуарах и других военачальников.

Разработка идейного обоснования участия России в мировой войне началась после ее вступления в конфликт и велась с позиций защиты Отечества, интересов народа от посягательств других держав. Николай II в высочайших манифестах от 20 и 26 июля 1914 г. об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии обозначил причины и характер участия России в европейском конфликте: защита территории страны, ее чести, достоинства, положения среди великих держав, а также «единокровных и единоверных братьев-славян». Тот факт, что Германия первой объявила войну России, способствовал формированию в массовом сознании установок ее восприятия как войны справедливой и направленной на отражение германской агрессии. Народные настроения отражали получившие широкое хождение фразы: «Ежели немец прет, то как же не защищаться?» и «Нам чужого не надо, но и своего мы не отдадим»[219]219
  Тютюкин С.В. Первая мировая война и революционный процесс в России (роль национально-патриотического фактора) // Тютюкин С.В. Десять лет в журнале «Отечественная история». М., 2005. С. 182–183, 184.


[Закрыть].

С началом войны царский режим получил некоторый дополнительный заряд прочности. Мы не можем определить сегодня, каким был баланс всех «за» и «против» сохранения в России старой системы власти, но отрицать сам факт ее временной стабилизации после начала войны невозможно. Другое дело, что шанс этот властью был бездарно упущен, а полученный правительством очередной кредит народного доверия быстро и безвозвратно утерян. В советской историографии не писали о патриотическом подъеме 1914–1915 гг. как о стабилизирующем факторе для самодержавия. С.В. Тютюкин охарактеризовал патриотизм масс в годы войны как «пульсирующее народное чувство, острота и формы которого менялись под влиянием многих социальных и политических факторов»[220]220
  См.: Первая мировая война и ее воздействие на историю ХХ в. «Круглый стол» // ННИ. 1994. № 4–5. С. 116–117.


[Закрыть]. Вероятно, россияне любили родную землю, культуру, язык больше, чем государственно-правовые институты, а истинный патриотизм просыпался у них в экстремальных ситуациях, когда Родине грозила потеря национальной независимости[221]221
  Тютюкин С.В. Последний шанс императорской России // Десять лет в журнале «Отечественная история». С. 170.


[Закрыть].

В результате патриотический подъем в первые дни войны охватил практически все слои населения: проходили манифестации, шествия, молебны о даровании победы над врагом. Представления о справедливой защите Россией земли, жизни, чести, материальных и культурных ценностей от посягательств внешнего врага стали определяющим компонентом образа войны. Патриотический и религиозный подъем начала войны был неразрывно связан с расширением монархических настроений. Николай II стал символом консолидации защиты Родины, формула «За Веру, Царя и Отечество» на уровне массового сознания выражала базовые ценности. Для первого года войны были характерны стабилизация социальной ситуации и религиозный подъем в деревне, корректировка системы приоритетов и ценностей в сознании рабочих, самоотверженное выполнение воинского долга солдатами русской армии на фронте[222]222
  Поршнева О.С. Эволюция образа войны в сознании массовых слоев российского общества в 1914 – начале 1917 г. // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2005/2006. М., 2006. С. 82.


[Закрыть].

Несмотря на отсутствие в России идейно-психологической подготовки к войне, охвативший в июле 1914 г. русский народ патриотический подъём далеко превзошёл своими размерами 1877 г. Запасные прибыли в свои части в количестве, превышающем на 15 % норму, предусмотренную Главным управлением Генштаба; явилось много добровольцев. В честь успешной мобилизации учредили медаль «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года» (последняя медаль Российской империи)[223]223
  Майоров В.В. Первая мировая // ВИЖ. 2005. № 2. С. 63.


[Закрыть].

Однако современники указывают на общую неподготовленность России к масштабам мировой войны. Протекция, соблюдение принципа старшинства при определении должностей и званий привели к тому, что младшие и средние офицеры оказались лучше подготовлены к современной войне, чем старший офицерский состав и генералитет русской армии. Как писал советский историк, «русская армия вышла на войну с хорошими полками, посредственными дивизиями и плохими армиями»[224]224
  Яковлев Н.Н. 1 августа 1914 г. М., 1974. С. 34.


[Закрыть], хотя были и приятные исключения. К.Ф. Шацилло, соглашаясь с тезисом о кризисе вооружения России перед войной, видит, однако, причину проблемы не в недостатке видов вооружений (по его мнению, незначительном), а «во всей социально-экономической отсталости имперской России»[225]225
  Шацилло К.Ф. Указ. соч. С. 339.


[Закрыть].

Война потребовала от России перестройки всех звеньев государственного и военного управления. В Российской империи в июле 1914 г. была учреждена Ставка Верховного главнокомандующего, обладавшая широкими полномочиями, в том числе и в международных делах. Изменения произошли и в структуре внешнеполитического ведомства. В годы войны его задачи и функции значительно расширились и усложнились, изменились направления и характер деятельности. На первый план выдвинулись вопросы выработки внешнеполитической программы действий, обосновывавшей не только характер, но и цели войны. На более высокий уровень вышли проблемы межсоюзнических отношений стран Антанты в военной, военно-технической и военно-экономической областях. Первое после начала войны выступление С.Д. Сазонова в Государственной думе 26 июля 1914 г. было проникнуто подлинным патриотизмом и выражало настроения подавляющей части российского общества. Бурными овациями встретили депутаты от разных партий его заявление, что, «когда наступит время для истории произнести свой беспристрастный суд, ее решение – я твердо в это верю – не будет иным, как то, которым мы руководствовались. Россия не могла уклониться от дерзкого вызова своих врагов, она не могла отказаться от лучших заветов своей истории, она не могла перестать быть Великой Россией»[226]226
  Цит. по: Зубачевский В.А., Филипповых Д.Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны // Первая мировая война 1914–1918 годов: В 6 т. / под общей редакцией Героя России генерала армии С.К. Шойгу. Т. 2. Начало и развертывание войны (1914–1915 годы). М.: Кучково поле, 2015. С. 557.


[Закрыть].

Уже 7 августа 1914 г. при Ставке Верховного главнокомандующего была образована Дипломатическая канцелярия. Она находилась в непосредственном подчинении у начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта Н.Н. Янушкевича и служила связующим звеном между ним и Российским МИД. В задачу канцелярии входило осведомление Штаба Верховного главнокомандующего «по всем вопросам круга ведения Министерства иностранных дел, имеющим касательство к ведению войны», а также передача руководству российского МИД «всех сведений, имеющихся в штабе, по вопросам, соприкасающимся с кругом ведения означенного министерства». Кроме того, Дипломатическая канцелярия – по указанию начальника штаба – вела переписку «по вопросам международного права, по вопросам, касающимся иностранных государств и подданных, и вообще по вопросам международного характера, возникающим на театре войны или связанным с деятельностью, задачами или нуждами армии, сносясь для этого с Министерством иностранных дел, а также иными гражданскими и военными учреждениями», в том числе с главами союзных армий и правительств[227]227
  Цит. по: Там же. С. 558.


[Закрыть].

С началом войны Министерство иностранных дел Российской империи стало также ключевым звеном, объединявшим усилия различных российских министерств в области разведки. Известно, что еще до начала войны разведывательной деятельностью за границей в Российской империи занимались специальные структуры не только самого МИД, но и Министерства внутренних дел. Министерство финансов, а также Министерство торговли и промышленности имели собственную агентуру из числа представителей банков, финансовых и торговых агентов, состоявших при представительствах России за рубежом и занимавшихся сбором разведывательной информации, в основном экономического характера. От духовных миссий Русской православной церкви получал интересующую его информацию и Святейший синод. Однако «все ведомства, ведшие зарубежную разведку, волей-неволей вынуждены были иметь постоянный односторонний контакт с Министерством иностранных дел по поводу отправки того или иного сотрудника за границу для поддержания с ним связи и т. д. Ввиду того что сотрудники всех остальных ведомств за границей официально в порядке общей службы подчинялись послу, они вынуждены были показывать или даже давать копии своих донесений и докладов последнему»[228]228
  Цит. по: Зубачевский В.А., Филипповых Д.Н. Дипломатия и внешняя политика Российской империи в первые годы войны. С. 559.


[Закрыть].

В 1914 г. в российском внешнеполитическом ведомстве была также реорганизована шифровальная служба. Под названием Цифирного отделения она числилась при Первом политическом отделе и канцелярии. Основными задачами отделения были составление новых шифров и снабжение ими центральных подразделений МИДа и российских представительств за рубежом. При отделении состояли также три чиновника, занимавшихся перлюстрацией корреспонденции[229]229
  Там же. С. 559.


[Закрыть].