Текст книги "Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком"

Наиболее полный список сыновей Ярослава содержится в Типографской летописи: «Ярославли сынове: Феодоръ, Александръ, Андрей, Костянтинъ, Афонасей, Данило, Михаиле, Ярославъ, Василей Костромской»[72]72
  ПСРЛ. Т. XXIV. С. 227.


[Закрыть]. Как видим, «княжеское» имя в нем всего одно – Ярослав, в крещении называвшийся Афанасием[73]73
  Кучкин В.А. О дате рождения Александра Невского. С. 174–176.


[Закрыть]. Все остальные дети Ярослава вступают на историческую арену под своими крестильными, христианскими именами.

Имя дает возможность исследователям предположительно установить, на какой день приходился день рождения княжича. По мнению академика В.Л. Янина, Александру принадлежат печати, несущие изображения скачущего вправо всадника с мечом[74]74
  Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 2. Новгородские печати XIII–XV вв. М., 1970. С. 18.


[Закрыть].

Из этого следует, что среди многих святых Александров следует искать святого воина – именно воин должен быть святым патроном князя. По мнению В.А. Кучкина, на эту роль лучше всего подходит святой Александр Римский: «Очевидно, Александр Невский назван в честь такого святого Александра-воина, память которого отмечалась особо, индивидуально, без связи с другими святыми. Здесь могут быть приняты во внимание еще только две даты: 13 мая и 10 июня. 13 мая отмечалась память воина Александра Римского, а 10 июня – память воина Александра и девы Антонины. Татищев, по-видимому, устанавливал дату рождения Александра по дню празднования Александра-воина и всем остальным датам предпочел 13 мая, которая при переписывании его черновиков превратилась в дату 30 мая. И решение Татищева представляется верным, 13 мая празднуется один Александр, а 10 июня – Александр и Антонина. Есть точное указание, что во времена Александра Невского на Руси память Александра Римского отмечалась. Так, в статье под 1243 г. Новгородской первой летописи старшего извода описывалось знамение, которое случилось 18 мая „на память святого мученика Александра“. Речь идет об Александре Римском, хотя в дату вкралась описка, легко объясняемая палеографически: копиист вместо гi (13) по древнерусскому счету написал иi (18). Судя по ранним минологиям, празднование Александра Римского было распространено гораздо шире, чем празднование Александра и Антонины»[75]75
  Кучкин В.А. О дате рождения Александра Невского. С. 176.


[Закрыть].

В дореволюционной справочной литературе 30 мая 1220 г. было общепризнанной датой рождения Александра. Именно такая дата значится в словаре Брокгауза – Ефрона. В советских справочных изданиях точная дата не указывалась. Очевидно, причиной исчезновения даты был тренд на недоверие татищевским известиям, свойственный советской исторической науке. Автором статьи о князе в Большой советской энциклопедии был С.О. Шмидт. Сигурд Оттович ограничился тем, что указал год рождения – 1220-й. Число рождения не было указано. Та же дата значится и в энциклопедии «Британника».

В современной Большой российской энциклопедии статья о князе Александре Невском написана В.А. Кучкиным. Исследователь решил вопрос с указанием даты рождения иначе. Сообразно своей концепции, он обозначил 1221 г. как год рождения князя. В «датах жизни», идущих сразу после имени князя, он только годом и ограничился. При этом дата смерти указана с указанием на число и месяц. Затем в первом же абзаце все-таки дает указание на 13 мая как на дату рождения. То есть год рождения историк считает установленным наверняка и достойным того, чтобы быть включенным в самые краткие данные, а месяц и число все-таки оставляет как элемент гипотетический.

Думается, что в данном случае «уровень гипотетичности» года и числа примерно одинаков. Поэтому вполне допустимо считать условную дату рождения Александра – 13 мая 1221 г., а его святым покровителем именно Александра Римского.

Святой мученик Александр Римский, прославляемый православной церковью 13 мая, согласно своему житию, хотя и был воином при императоре Максимиане Геркулии (IIIIV вв. н. э.), но воинских подвигов не совершал. Мученическую кончину Александр принял за отказ приносить жертвы языческим богам. Александр Невский может считаться зеркальным отражением образа своего небесного покровителя. Воинские подвиги его известны, а вот без поклонения языческим богам во время своих визитов в Орду он, скорее всего, обойтись не мог. Пример святого князя Михаила Черниговского, описанный в его житии, показывает, что у монголов с этим было строго. Для того чтобы предстать перед ханом, необходимо было пройти между двух очищающих огней и поклониться некому кусту. Михаил кланяться отказался, и его постигла печальная участь – он был подвергнут жестокой казни. С Александром такой неприятности не случилось. Значит, он все-таки кланялся. При этом роль Александра для сохранения православной Руси трудно переоценить. Об этом будет наше дальнейшее повествование.

О детстве нашего героя ничего не известно. Меж тем в книге В.Т. Пашуто есть весьма красочное его описание. И оно не является выдумкой. Источники дают нам возможность судить о том, как протекало типичное детство юного княжича Северо-Восточной Руси, на других примерах. В княжеской среде 2—3-летний возраст был отмечен обычаем пострига. О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи[76]76
  Полный перечень летописных упоминаний см.: Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901–1913. М., 1994. С. 181–182.


[Закрыть]. Вот, например, летописная статья 1194 г., в которой рассказывается о том, как отмечалось достижение первого возрастного рубежа его отцом, князем Ярославом: «Быша постригы оу благоверного и холюбивого княза Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память святого Семеона сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и бысть радость велика в граде Володимери»[77]77
  ПСРЛ. Т. I. Стб. 411.


[Закрыть]. Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д.К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях: об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX в. у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «застрижки»[78]78
  Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 182.


[Закрыть].

Иногда обряд пострига мог совпадать с другим не менее важным обрядом – посажением на коня: «Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгиева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви в граде Суждали; того ж дни и на конь его всади, и бысь радость велика в граде Суждали»[79]79
  ПСРЛ. Т. I. Стб. 409.


[Закрыть] (1192 г.). Здесь обряд совершался над дядей нашего героя – будущим великим князем Юрием Всеволодичем, которому суждено было погибнуть в битве на реке Сити в 1238 г. Таким образом, об этой бытовой детали мы можем судить с достаточной степенью уверенности. Если обряды совершались над отцом и дядей нашего героя, он сам тоже должен был пройти и первую символическую стрижку, и торжественное первое усаживание на боевого коня.

Согласно обычному в эпоху Средневековья порядку, Александра стали привлекать к выполнению княжеских обязанностей с самого юного возраста. Начало XIII в. было временем относительно спокойным для Руси. Извечные степные враги – половцы, были прочно замирены и во многих случаях выступали союзниками русских князей. Степная знать породнилась с русской: многие князья брали в жены половецких принцесс, обеспечивая себе поддержку кочевых кланов. Опасность с запада также была еще невелика. Папские агенты только начали свое проникновение в Прибалтику. В 1202 г. в Риге был основан орден меченосцев, с уставом храмовников, сыгравший важную роль в распространении католичества в регионе. Однако давление католической экспансии в Прибалтийский регион в то время принимала на себя в основном Полоцкая земля. Главной же опасностью, с которой сталкивались в начале XIII в. русские князья, были они сами. Страну раздирали кровавые междоусобицы. Враждовали между собой несколько отраслей Рюрикова рода. Каждая из отраслей стремилась закрепить за собой максимальную территорию. Это давало возможность получать максимальный доход. Доход же позволял увеличивать численность дружинных отрядов, а те, в свою очередь, открывали возможность новых завоеваний. Новгород был важной фигурой на политической доске Руси. За контроль над ним боролись представители суздальской и черниговской ветви. Зачастую главы княжеских группировок сами не могли сесть на новгородский престол – их отвлекали события, происходившие в стратегически важных южных и северо-восточных частях Руси. И тогда отцов на престоле Великого Новгорода замещали сыновья. Традиция эта была заложена еще князем Святославом I Игоревичем, отправившим на княжение в Новгород малолетнего Владимира, будущего крестителя Руси. Некоторое время новгородский престол воспринимался как следующий по значению за киевским. С новгородского стола начал активную княжескую карьеру и Ярослав Мудрый.

Князья XII–XIII вв. продолжили традицию, заложенную их предками.

Александру уже случалось с братом оставаться в северной столице без отца. В 1228 г. они остались в Новгороде, когда князь-отец с княгиней отправились в Переславль. Тогда юные княжичи были оставлены с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якуном. Однако этот первый опыт закончился неудачно. В Новгороде разгорелась очередная усобица. Причиной ее были природные катаклизмы. Летописец повествует, что осенью «наиде дъжгъ велик»[80]80
  ПСРЛ. Т. III. С. 66.


[Закрыть]. Дождь был беспросветный. С «Госпожькина» дня (очевидно, имеется в виду праздник Воздвижения Креста Господня, то есть 14 сентября по старому стилю) и до «Никулина дни», то есть до Николы зимнего (6 декабря), дождь шел не прекращаясь. Люди «не видохом светла дни». Современный человек сочувственно вздохнет: ох уж эта осенняя депрессия. Однако наших средневековых предков заботили вещи гораздо более практического характера. Осенняя непогода начисто лишила их возможности положенным образом завершить цикл сельхозработ: «ни сена людемъ бяше лзе добыти, ни нивъ делати». А без сена и без хлеба перспектива вырисовывалась одна: голод. Нужно было что-то делать. По представлениям того времени, за погодные катаклизмы были в ответе «большие» люди. Подходящая кандидатура на роль «козла отпущения» нашлась довольно быстро. Это был Арсений, местоблюститель митрополичьего престола. Летописец характеризует Арсения как вполне приличного человека: кроткого и смиренного. Он замещал хворого митрополита Антония, который по причине болезни вынужден был удалиться на покой в Хутынский монастырь. Однако толпа бывает слепа, и рассуждения ее всегда поверхностны. Взбунтовавшийся народ предъявил Арсению претензию, что тепло где-то задержалось («стоить тепло дълго») именно потому, что он, Арсений, занял почетную должность местоблюстителя, дав взятку князю. Очевидно, оправдаться Арсению не удалось. Новгородская первая летопись сообщает: «Акы злодея пьхающе за воротъ, выгнаша» оставляя надежду, что архиерея просто вытолкали за ворота. Однако редакция Младшего извода свидетельствует определенней: «Акы злодея пьхающе в шию, выгнаша». Значит, все-таки Арсению безо всякого уважения просто «навешали по шее», говоря современным языком. Уважаемый, но, по мнению М.В. Печникова, страдающий параличом[81]81
  Печников М.В. Антоний // Древняя Русь в средневековом мире: Энциклопедия / Институт всеобщей истории РАН; Под общ. ред. Е.А. Мельниковой, В.Я. Петрухина. М., 2014. C. 31.


[Закрыть] митрополит Антоний был водворен на новгородский престол. К нему были приставлены (видимо, для поддержки) два достойных мужа: Якун Моисеевич и щитник Микифор. Однако, судя по всему, ожидаемого эффекта не последовало. Нужно было назначить виноватым еще кого-нибудь. Раз с митрополитом фокус не прошел, внимание переключилось на светские власти. Мятежные горожане пожгли двор тысяцкого Вячеслава, и его брата Богуслава, и владычного стольника, и софийского и пр. А липницкого старосту с занятным для современного уха именем Душилец совсем уже собрались повесить, но староста «ускоци» (ускакал то есть) ко князю Ярославу. За улепетнувшего старосту пришлось расплачиваться его ни в чем не повинной супруге.

Однако все перечисленные меры никакого результата не возымели. Из-за проливных дождей в начале зимы Волхов разлился и унес все сено, которое еще оставалось по его берегам. Более того, сильный ветер взломал лед, которым уже было покрылось озеро Ильмень. Льдины двинулись по большой воде к городу и сломали девять опор великого моста. Буйство природы шло по нарастающей, а все имевшиеся в наличии городские должностные лица были уже изрядно побиты. Кого назначить «ответственным» в такой ситуации? По логике мировоззрения той эпохи им должен быть князь.

В XIII в. в Новгороде еще сохранялись древние традиции в восприятии фигуры князя. Это проявлялось в сакральном ореоле, которым его окружало древнерусское общественное сознание. Потребность в князе, которую испытывало древнерусское общество, выходит далеко за рамки рационально осознанной потребности в администраторе, полководце и судье. С современной точки зрения все эти функции смог бы исполнять любой достойный человек, но древнерусской ментальности свойственно было представление, что возможности князя в этой сфере во много раз превосходят возможности всякого иного. Помимо чисто утилитарных функций управления, от князя ждали мистического покровительства, которое он мог обеспечить уже в силу одной только своей княжеской природы. Насколько велика была эта составляющая его общественной роли, можно судить по тому, что даже неопытный князь воспринимался как необходимый элемент руководства, даже при наличии опытных и знающих бояр, для которых отводилась роль, самое большее, советчиков. Новгородцы в 970 году просят у Святослава князя себе. Святослав дает им Владимира[82]82
  ПСРЛ. Т. I. Стб. 69.


[Закрыть], очень еще молодого, если не маленького, в то время. Новгородцы удаляются, вполне, видимо, удовлетворенные. В 1152 г. князем Изяславом был выставлен отряд для охраны бродов через Днепр от половцев. Однако когда кочевники принялись атаковать «покрыша Днепр от множества вои», охрана бежала. Причина поражения объяснена в летописи просто: «Да темь и не твердъ бе ему бродъ, зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушают»[83]83
  Там же. Стб. 332.


[Закрыть]. Эта последняя сентенция высказана как общее правило. Особенно показателен пример Святослава. Копье, брошенное слабой детской рукой, стало сигналом к началу битвы: «Рече Свенелдъ и Асмолдъ: „Князь оуже почалъ – потягнете дружина по князе!“ И победиша древляны»[84]84
  ПСРЛ. Т. I. Стб. 58.


[Закрыть]. Мистичность князя чувствуется в том, как остро, со страхом, переживало население древнерусских городов периоды бескняжья[85]85
  Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 33–34.


[Закрыть]. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных[86]86
  Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 321–326.


[Закрыть].

То есть и местоблюститель митрополичьего престола, и тысяцкий, и стольники – это был лишь паллиатив. Для того чтобы спросить «по всей строгости», новгородцам нужен был князь. А его-то в тот момент в городе не было. Новгородцы послали гонцов к Ярославу с требованием явиться в город и принять меры по облегчению ситуации хотя бы в той части, в какой это было в его силах: «на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе»[87]87
  ПСРЛ. Т. III. С. 67.


[Закрыть]. Однако князь понял, что зовут его отнюдь не для выражения всеобщего одобрения, и поэтому не поехал.

Логика разворачивающихся событий недвусмысленно указывала на тех людей, которые могли стать следующими жертвами гнева новгородцев. Это были маленькие княжичи. Понятно, что с рациональной точки зрения они не были ни в чем виноваты. Однако рационального в поведении новгородцев было немного. В конце концов, в чем была виновата жена стольника Душильца? Народными массами руководили сугубо религиозные, мифологические представления, требующие сакральной жертвы в случае каких-то форс-мажорных неурядиц.

Поэтому воспитатели, ответственные за княжичей, боярин Федор Данилович и тиун Яким, сочли за благо тайно ночью бежать из города. Новгородцы же стали усиленно делать вид, что ничего не произошло. Они-де и в уме не имели сотворить что-нибудь плохое с княжичами: «да аще сии что зло сдумавъ на святую Софею, а побеглъ будет; а мы ихъ не гониле, нь братью свою есмя казниле; а князю есмя зла не створиле никоего же»[88]88
  ПСРЛ. Т. III. С. 67.


[Закрыть]. Князь оказался чуть ли не виноват в том, что плохо подумал о новгородцах. А раз так, они сочли себя свободными от каких бы то ни было обязательств перед Ярославом: «да онъ имъ богъ и крестъ честныи, а мы собе князя промыслимъ».

Смена князя – тоже явление, имеющее в известной степени религиозно-мифологические причины. Хотя была и рациональная причина: князь не выполнил требование веча по снижению налогового бремени на смердов. Так или иначе, в качестве альтернативы Ярославу был избран князь Михаил Всеволодич Черниговский. Будучи приглашен, он целовал новгородцам крест и сделал то, чего новгородцы не смогли добиться от Ярослава: освободил смердов на пять лет от «дани», то есть от налогов. Вокняжение Михаила дало возможность противникам Ярослава расправиться и пограбить его сторонников, заменить посадника и избрать нового митрополита. Михаил сделал попытку заставить Ярослава признать текущий статус-кво, однако тот наотрез отказался и заявил, что не считает Новгород для себя потерянным окончательно и будет продолжать за него бороться.

Впрочем, особенно напрягаться Ярославу не пришлось. Природные катаклизмы в Новгороде продолжились. Во-первых, это были сами по себе безвредные, но зловещие знамения: землетрясение и солнечное затмение. Во-вторых, настоящая беда: неожиданный мороз, уничтоживший урожай. На фоне природных катаклизмов стала с новой силой раскручиваться борьба между городскими партиями. Одно только перечисление боярских имен, фигурирующих на страницах Новгородской летописи, звучит как песня: Внезд Водовик, Волос Блуткиниц (то есть Блуткинич, новгородский диалект был «цокающим»), Степан Твердиславиц, Яким Влунковиц и пр. С вокняжением Михаила верх взяла партия Внезда Водовика, но затем он в ходе многочисленных вечевых и уличных драк, сопровождавшихся убийствами, потерпел поражение. К власти пришла противоположная партия. Посадником стал Степан Твердиславич, а тысяцким – Микита Петрилович. Очередной переворот, как обычно, ознаменовался разграблением дворов. Смена посадника означала и смену политической ориентации. Княжичу Ростиславу «показали путь», то есть выпроводили домой к отцу. Новгород вернулся под руку Ярослава, который в 1230 г. снова посадил в северной столице своих сыновей Федора и Александра. Нетрудно сосчитать, что старшему из дуумвиров было на тот момент всего десять лет. Причем Ростиславу Михайловичу, представителю черниговской династии, которого сменили малолетние дуумвиры, в момент вступления на престол было три года, а на момент, когда новгородцы «показали ему путь», – четыре[89]89
  ПСРЛ. Т. III. С. 70.


[Закрыть]. Это, конечно, не был «детский дворцовый переворот». За спинами детей стояли их княжеские кланы.

Вместе с тем малолетние князья в некотором смысле действительно заменяли своих отцов. Понятно, что предводительствовать в битве или вести переговоры 10-летний ребенок не мог. Но в качестве сакральной фигуры и символа вершины социальной иерархии исполнял функцию не хуже взрослого. Кроме того, нужно принимать во внимание мощнейший воспитательный аспект. Юный князь с самого детства привыкал к делам управления.

Интересно, что летописец использует разные слова для описания двух аналогичных событий 1228 и 1230 гг. Под 1228 г. сказано, что князь «остави 2 сына своя», причем не одних, а «съ Федоромь Даниловицемь, съ тиуномь Якимомь»[90]90
  Там же. С. 66.


[Закрыть]. А в 1230 г. после всех политических и природных катаклизмов уже не просто «остави», а «посади». Этим словом обычно отмечается вхождение в официальную должность. Причем никаких опекунов при этом посажении не упомянуто.

Это, конечно, не означало, что мальчики могли приступить к делам реального управления, тем более что обстановка в городе была, сказать прямо, жуткая. Голод довел людей до самого края. Летописец заставляет себя возвратиться на «горкую и бедную память тоя весны». Разразившийся голод он трактует как Божью казнь за грехи, что, впрочем, является общим местом для русского летописания. А вот подробности приводят в трепет. «Простая чадь» резали и ели людей. Некоторые резали живых, а иные срезали мясо с трупов.

Ели «конину, псину, кошкы». Ели мох, липовую кору и пр. Родители продавали детей. В городе были вкопаны общие могилы – скудельницы – большие ямы, которые очень быстро заполнились. Цены на продовольствие взлетели до небес. Надо полагать, юные княжичи не испытывали недостатка, но не могли не видеть творящегося в городе кошмара. На бунты и вечевые столкновения у людей, судя по всему, сил уже не осталось. И если голод 1228 г. стал причиной народных волнений, то теперь, в 1230 г., все было тихо. Город умирал. Княжеская власть никаких шагов к нормализации ситуации не предпринимала. Ярослав был далеко, в городе оставались лишь два княжича. Да и будь князь-отец на месте, вряд ли бы он что-то смог сделать. Решение хозяйственных вопросов было не по княжеской части. У князей был способ поднять материальный уровень вверенного ему населения. И сам Ярослав им неоднократно пользовался. Можно было пойти в поход на ближайших соседей и пустить людей «въ зажитие воеватъ»[91]91
  ПСРЛ. Т. III. С. 73.


[Закрыть], то есть, попросту говоря, грабить население. Однако в текущей ситуации это было невозможно: народ был сильно ослаблен. А других способов князь не ведал.

Ситуация наладилась лишь в следующем, 1231 г. Причем от полного вымирания город спасли, как ни покажется странным, иностранцы: «Прибегоша Немьци и-замория съ житомь и мукою, и створиша много добра; а уже бяше при конци городъ сии»[92]92
  Там же. С. 71.


[Закрыть]. Понятно, что это была не гуманитарная акция, а своего рода «торговая интервенция», вызванная высокими ценами на хлеб. Однако новгородцы готовы были платить и были благодарны за подвоз продовольствия. Несколько оживших новгородцев тут же взял в оборот князь Ярослав, устроивший военный поход на Чернигов.

Ярослав бывал в городе наездами. Однако князем Новгородским по-прежнему считался именно он.

10 июня 1234 г. скончался юный князь Федор Ярославич. Ему было всего тринадцать лет. По древнерусским нормам он подходил к возрасту вступления в брак, поэтому летописец использует образ несостоявшегося свадебного пира: «Сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позвани; и бысть въ веселия мсто длачь и стование за грхы наша»[93]93
  ПСРЛ. Т. III. С. 72.


[Закрыть]. Некоторые исследователи считают, что княжич в самом деле умер, когда стол был уже накрыт, а некая невеста в брачном уборе уже была приведена и с нетерпением дожидалась брачной церемонии. Это, конечно, вполне вероятно. Однако, на мой взгляд, это все-таки литературный троп. Противопоставление пира и смерти как образ скоротечности жизни весьма популярно в мировой литературе с библейских времен (ср. пир Валтасара). Как у Г.Р. Державина:

 
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались клики,
Надгробные там воют лики
И бледна Смерть на всех глядит…
 

Князь все-таки был еще маловат для заключения брака. Хотя, скорее всего, родители уже начинали подбирать для него выгодную партию. Обычно юные княжичи женились по достижении ими возраста пятнадцати лет. До этого срока оставалось немного времени, этим объясняется образ, использованный летописцем. Но все-таки вряд ли его стоит понимать буквально.

Княжич был похоронен в Георгиевском монастыре, где и пребывал несколько столетий.

В 1616 г. шведские солдаты вскрыли могилу – они искали драгоценности. В дальнейшем с могилой произошла почти детективная история, расследованная академиком В.Л. Яниным. Дело было так. Понятно, что найденные останки шведов не интересовали. Они отставили труп в сторону. Останки выпросил у шведского командира Якоба Понтуса Делагарди митрополит Исидор[94]94
  Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008. 65 3 В. Долгов


[Закрыть]. Мощи он с надлежащей честью перенес в Софийский собор, где они и хранятся до сих пор.

О перенесении этом свидетельствуют три источника. Опись Новгорода 1617 г., «Росписи новгородской святыни» 1634 г., «О святей соборной церкви Софии Премудрости Божии, иже в Велицем Новеграде, и о новгородцких чудотворцех, идеже койждо лежит» второй четверти XVII в. Эти последние описывают ситуацию подробней всего: «Да в том же пределе у Рожества Пречистей на левой стране князь другой Мстислав да князь Федор Ярославич нетленен, великому князю Александру Невскому брат родной, а положен ту во владенье немецкое, в лето 7122 году, а принесен из Юрьева монастыря сам друг. Про другого же имени не обретохом, той преставись млад, лет в 13, а лежали в Юрьеве во едином гробе в соборном храме святого Георгия. И во обдержание безбожных немец того князя Федора Ярославича ягановы солдат немецкие люди, гроб скрыв, приставили к стене. И сведав про се Исидор новгородцкий митрополит, и испросил у немецкого воеводы у Якова Пултусова волю, да повелит ему взяти мощи их из Юрьева монастыря, и взял сам митрополит со всем освященным собором честные их мощи и привез к Софии и положил с надгробным пением честно в церкви предреченней Рожества Пресвятей Богородицы на леве в Софийском пределе»[95]95
  Цит. по: Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода.


[Закрыть].

И все было бы хорошо и понятно. Но в 1919 г. гробница в Софийском соборе была вскрыта. В ней обнаружились останки, которые после антропологического исследования, проведенного В.В. Гинзбургом, были определены как мумифицированный труп мужчины лет сорока. Вместе с тем археолог М.К. Каргер в 1931–1935 гг. провел детальное обследование Георгиевского собора Юрьева монастыря. В гробнице, находящейся у южной стены собора, были обнаружены разбросанные в беспорядке кости подростка лет тринадцати – пятнадцати.

Выходит, Федор остался лежать в Георгиевском соборе, а в Софийский увезли кого-то не того. В.Л. Янин доказал, что мумифицированные останки принадлежат Дмитрию Шемяке, который тоже был похоронен в Георгиевском соборе. Мумификацию ученый объяснил действием яда, мышьяка, который был обнаружен в тканях князя в ходе криминалистического исследования. Церковь, впрочем, оставила научные выводы без внимания. Останки преданного анафеме Шемяки продолжают почитаться в Софийском соборе как мощи Федора. Настоящие же кости юного княжича, увы, были утрачены во время оккупации Новгорода фашистами.

После смерти Федора старшим сыном Ярослава остался Александр.

Меж тем на Руси разразилась очередная крупная княжеская усобица. Великий князь Киевский Владимир Рюрикович совместно с Даниилом Романовичем Галицким выступил против князя Изяслава Владимировича, вчерашнего союзника Даниила. Тот с помощью половцев разгромил врагов, поверг Даниила в бегство, а Владимира сдал в плен половцам. Междоусобные княжеские походы следовали один за другим. Зазевавшегося союзника грабили так же легко, как зазевавшегося противника. Южная Русь утопала в крови и беспорядке. Князья по несколько раз теряли и заново возвращали себе свои столы. Северные князья, положение которых было несколько более стабильно, с интересом наблюдали за происходящим на юге. Однако если долго наблюдать, рано или поздно захочется принять участие. Улучив момент, когда в Киеве вокняжился Изяслав, не имевший никаких формальных прав на занятие престола матери городов русских, Ярослав решил вмешаться в княжескую потасовку.

Для южного летописца появление Ярослава на авансцене межкняжеских столкновений выглядит как миг, как незначительный эпизод: «Ярославъ Соуждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ, не мога его держати, иде пакы Соуждалю»[96]96
  ПСРЛ. Т. II. Стб. 777.


[Закрыть]. А для летописца новгородского это, конечно, событие более значительное. Главным образом потому, что в нем приняли участие вятшие новгородцы: «Поиде князь Ярославъ изъ Новагорода Кыеву на столъ, поимя съ собою новгородци вятшихъ: Судимира въ Славьне, Якима Влунковича, Косту Вячеславича, а новоторжець 100 муж; а в Новегороде посади сына своего Олександра. И, пришедъ, седе в Кыеве на столе; и державъ новгородцевъ и новоторжцевъ одину неделю и одаривъ я, отпусти проче; и придоша здрави вси»[97]97
  Там же. Т. III. С. 74.


[Закрыть]. Причем летописец даже не счел нужным уточнить дальнейшую судьбу князя: свои-то все вернулись живы-здоровы, чего еще?

Впрочем, в скором времени нить летописного повествования разрывается описанием неожиданно нагрянувшей беды: Русь вступает в эпоху монголо-татарского нашествия.