Текст книги "17. Сборник рассказов"

Розы

Май 1984 года. Жара. И везде это песня – «Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна, из окна видишь ты…»

У Карла Карловича, Карла в квадрате, как его между собой называли соседи, из окна были тоже видны розы. Не миллион, но несколько сотен точно можно было насчитать.

Карлу Карловичу шёл 67 год. Он был родом из Поволжья. Из крепкой немецкой семьи.

После школы выучился вначале на агронома. Но всю жизнь занимался не злаками, а озеленением городов. Клумбы, цветники, парки. Работы было много. А специалистом Карл Карлович был отличным.

И даже когда семью вместе с другими немцами отправили в Казахстан, его в порядке исключения забрали из степного аула в Алма-Ату заведовать озеленением и внешним видом столицы. Чем он и занимался до выхода на пенсию.

На пенсии Карл Карлович продолжил своё любимое дело. Около дома, купленного в 78 году, он разбил сад. Посадил несколько видов яблонь, черешню, вишню. Всё это было высажено по линеечке, только лучшие образцы. Отдельно от сада, перед самим домом, Карл Карлович разбил розарий. А через некоторое время под любимые розы освободил ещё место за домом. Всего на участке росло более 200 кустов роз. Всевозможных расцветок и раскрасок.

В конце весны всё вокруг наполнялось благоуханием. Аромат тянулся от дома Карла Карловича вдоль коротенькой улицы Лысенко, заставляя людей улыбаться. К знаменитому розоводу приходили за советом и за черенками. Целыми днями он пропадал на своём участке, обрезая, разрыхляя, подкармливая, пока жена не загоняла его домой пообедать или поужинать.

Она приходила к мужу в сад и стояла за его спиной, пока он не начинал нервничать.

– Да иду я, иду, – не оборачиваясь, бросал Карл Карлович.

Жена вздыхала.

– Первое стынет, – говорила она.

– Иду уже, – повторял Карл Карлович.

– Холодное есть невкусно будет, – опять вздыхала жена.

Карл Карлович крякал, откладывал инструмент в сторону и шёл в дом мыть руки, по пути чмокнув супругу в румяную щёчку.

У них было двое сыновей. Старший женился и уехал с новой семьёй куда-то на Ставрополье. Младший жил с ними. Учился в сельхозакадемии.

Недалеко от дома Карла Карловича находилась физико-математическая школа. И учился в этой школе Тимур. Паренёк 16 лет. Красивый. Высокий. Черноволосый. Влюблённый в свою одноклассницу Яночку.

У Тимура был друг Сашка. Чуть пониже Тимура. Попроще. Одет победнее. Эдакий верный оруженосец.

Куда Тимур, туда и Сашка. Тем более жили они в одном доме. На Комсомольском проспекте.

Именно Сашка и предложил эту идею.

– Подари своей Яночке цветы, – сказал Сашка, – все женщины любят цветы. Завали её розами, и она будет твоей. Розы модно дарить в этом году.

Тимур хмыкнул недоверчиво. Но задумался.

Яну он любил с первого класса. Когда увидел на соседней парте девочку с ямочками на щеках, влюбился сразу и бесповоротно. Как могут влюбляться только дети.

В середине года он набрался храбрости и написал Яне записку.

«Янна, моё серце рвёца от любви», – написал Тимур на клочке бумаги в клетку и на перемене сунул этот клочок в тетрадку по русскому языку.

Бумажка из тетрадки выпала. Кто-то подобрал её и положил на стол учительнице.

Та прочитала послание Тимура перед всем классом. Исправила ошибки. И все посмеялись над тайным вздыхателем-первоклашкой.

С тех пор Тимур никому не рассказывал о своих чувствах к Яночке. Никому. Кроме Сашки.

После занятий друзья поехали на Зелёный базар. Побродили между рядов с фруктами, съели по одной порции шашлыка на алюминиевых шпажках.

В цветочном ряду было много роз. Разных: жёлтых, красных, белых.

– На четыре цветка хватит, – посчитал Тимур имеющуюся наличность, оставшуюся после шашлычков.

– Чётное количество только на похороны дарят, – отозвался Сашка, – да и маловато для того, чтобы охмурить твою Яну. Надо больше.

Как по заказу, от киоска звукозаписи раздалась знакомая песня. «Миллион, миллион, миллион алых роз…» – нёсся над рядами голос Пугачёвой.

– Миллион – это же чётное количество, – сказал Тимур, сворачивая с цветочного ряда. – Выходит, этот художник своей любимой на похороны цветы подарил.

– Я не думаю, чтобы она их пересчитывала, – хмыкнул Сашка.

Друзья вышли на улицу, поднялись к парку и на трамвае поехали домой. Идея с миллионом алых роз казалась несбыточной.

Школьный год между тем подходил к концу.

И в один из этих последних дней Сашка напомнил Тимуру о их походе на Зелёный базар.

– Розы не надо покупать, – сказал Сашка на большой перемене, отозвав приятеля за угол школы, – их надо украсть.

– У кого? – спросил Тимур. – Ты предлагаешь питомник обчистить или где их там выращивают?

– Да нет же, – Сашка нетерпеливо махнул рукой, – не питомник, хотя похоже очень. У меня бабка живёт на Лысенко. Помнишь?

– Это у которой черешня растёт? – уточнил Тимур.

– Она, – кивнул Сашка. – Я к ней вчера заходил за ягодами. Мать послала. Черешни я набрал. Ещё и наелся, пока собирал. Но главное не черешня. Главное то, что соседом у бабки какой-то немец живёт, у которого в саду всё засажено розами. Я как с черешни заглянул к нему за забор, у меня аж дух захватило.

– Да он, наверное, охраняет свои розы, – вдруг перейдя на шёпот, сказал Тимур, – на продажу, наверное, выращивает.

– Ни-фи-га, – по складам сказал Сашка. И тоже шёпотом: – там какой то малохольный немец. Он для себя эти розы выращивает. И иногда дарит всем подряд. Кто ему понравится. И охраны у него в саду нет. Только забор. Была у него овчарка, но она умерла две недели назад. От старости. А новую он ещё не завёл.

– А ты откуда всё это знаешь? – Тимур вплотную придвинулся к Сашке, наклонился к нему.

– Бабка сказала, – усмехнулся Сашка, – она с ним дружит. Соседи всё-таки.

Сашка вдруг заулыбался. Глаза его стали хитрыми.

– Что ещё? – спросил Тимур. – Не тяни. Говори.

– Сосед попросил бабку за домом присмотреть, – уже не шёпотом, но всё ещё тихо продолжил Сашка. – Он уезжает в Караганду к отцу на день рождения. Тому сто лет исполняется.

– Сколько? – переспросил Тимур.

– Сто лет, – повторил Сашка, – у них в роду сплошные долгожители.

Тимур задумался.

– А как мы к нему в сад попадём? – спросил он наконец.

– Между бабкиным домом и домом садовода проулочек маленький, – опять перешёл на шёпот Сашка. – Проулок одной стороной на улицу выходит, а другой стороной в забор упирается. Там за забором какие-то склады или что-то подобное. Вот мы с этого проулка в сад и залезем.

Тимур опять задумался.

– Как-то стремновато, – сказал он.

– Как хочешь, – ответил Сашка, – но это твой единственный шанс свою Яночку охмурить. Больше такого не будет. Послезавтра последний школьный день. Утром вывалишь ей на порог миллион алых роз. А в школе подойдёшь и спросишь её, понравился ей букет или нет.

Тимур не успел ответить. В этот момент прозвенел звонок. Перемена закончилась.

После уроков приятели вместе пошли домой. Пешком. Уже подходя к родному двору, Тимур сказал:

– Давай, я согласен.

– Да я тебя и не уговаривал, – рассмеялся Сашка, – это тебе надо, не мне.

– Но ты же мне поможешь? – спросил Тимур.

– Конечно помогу, – ответил Сашка, – мы же друзья.

Остаток дня и весь следующий день с перерывом на учёбу они посвятили подготовке к ночной вылазке.

Сашка где-то раздобыл два секатора. Тимур приволок с дачи несколько картофельных мешков и моток бечёвки.

Труднее всего было объяснить своё отсутствие предстоящей ночью родителям.

– Я у Сашки переночую, – сказал Тимур отцу.

– Хорошо, – ответил тот, уткнувшись в газету.

Но мать Сашки, в одиночку растившая сына, вдруг забеспокоилась.

– Зачем тебе у чужих людей ночевать? – спросила она сына. – У тебя своя комната есть.

– Мы с Тимуром плакат на последний школьный день будем готовить, – принялся врать Сашка, – и утром его отнесём в школу. Мам, я не маленький мальчик. Ты же Тимура знаешь.

– Знаю, – мать пожевала губами, словно пробуя слова Сашки на вкус. – Ты мне позвони от них, когда спать будете ложиться.

– Позвоню, – пообещал Сашка.

Он и действительно позвонил матери в 10 вечера и сообщил, что у него всё в порядке.

После этого Сашка и Тимур спустились во двор. Сели возле гаражей и стали ждать, болтая о всяких пустяках.

Страшно не было. Наоборот, хотелось побыстрее набрать роз и оттащить их к Яночке. И дождаться завтрашнего дня, когда можно было подойти и небрежно спросить про подарок.

– И хорошо бы ещё песню в этот момент чтобы по радио передавали, – размечтался Тимур.

– Это уже перебор будет, – остудил его Сашка, – и без музыки будет эффектно.

– Это точно, – согласился Тимур. – Сколько времени, как думаешь?

Часов ни у того, ни у другого не было.

– Ещё рано, – помолчав, сказал Сашка, – подождём ещё. Вон окна у людей горят.

Подождали, глядя на чужие окна, которые постепенно все погасли. Осталось только одно гореть. Видимо, кто-то просто забыл выключить свет и уснул. Или у кого-то была бессонница.

Друзья встали. Тимур взял матерчатую сумку со сложенными в ней секаторами и мешками с верёвкой. Сашка пошёл впереди.

Через полчаса были на месте.

Действительно, между двумя участками со стороны улицы был небольшой проулок. Метра два в ширину. Заканчивался проулок забором и столбом, на котором где-то высоко висел фонарь.

– Тут светло из-за этого светильника, – проворчал Тимур.

– Не бойся, спят все, – подбодрил приятеля Сашка, – тут по улице и днём мало кто ходит. А ночью и подавно.

Тимур подсадил Сашку на забор. Тот перелез его. Выдавил с другой стороны одну доску, вторую.

– Пролезешь? – спросил, тяжело дыша.

– Попробую, – Тимур протиснулся в образовавшуюся щель.

За забором было темно. Свет от фонаря терялся в кронах растущих около забора деревьев. Пахло яблоками и знакомым запахом роз.

– Пошли, кусты ближе к дому начинаются, – скомандовал шёпотом Сашка.

Тимур послушно двинулся за приятелем.

Они прошли ряд деревьев. Подошли к дому. Запах роз усилился. Перед ребятами тёмными рядами стояли ряды кустов.

– И где тут красные, а где белые? – прошептал Тимур. – Ничего не видно.

– Ща, – Сашка шагнул куда-то в сторону и пропал в темноте. На мгновенье Тимуру показалось, что друг его бросил. Испугался и убежал.

Но Сашка вернулся так же внезапно, как и исчез. В руке он держал что-то длинное.

– Тут у сарая лопата стояла, – пояснил он. – Давай так. Ты руби кусты под корень и кидай их мне в проулок, а я там на свету секатором буду цветки обрезать. И в мешок складывать. Идёт?

– А почему я с лопатой, а ты с секатором? – спросил Тимур.

– Потом поменяемся, – ответил Сашка. – Давай, приступай.

Он протянул Тимуру лопату. Тот взялся за отполированное древко и принялся рубить лезвием кусты. На удивление, рубилось легко и скоро. Штык был хорошо заточен.

Сашка взял первые срубленные кусты и поволок их к забору. Ойкнул.

– Рукавицы забыли взять, – пробубнил он откуда-то из темноты, – все руки исколем.

Но Тимур не слушал его. Он рубил кусты роз, сваливая их аккуратными кучками между рядами.

Раз, раз. Лезвие лопаты срезало кусты под самый корень. Поворот черенка, и куст с мягким шорохом ложится на землю.

Раз, раз, набок. Раз, раз, набок.

Остановился Тимур только у самого входа в дом. Около крыльца.

Сзади подошёл Сашка, протянул Тимуру мешок.

– Ты мешком хватай кусты, чтобы не уколоться, – посоветовал он, – и тащи к проёму. Я там ещё две доски выломал. Чтобы лучше эту красоту выгружать было.

– Какого цвета розы? – спросил Тимур.

– Разные, – ответил Сашка, – но красных очень много. Я их по 20 сантиметров примерно отрезаю. Уже целая куча лежит.

Тимур взял у Сашки мешок. Накинул его на ближайший поверженный куст. Колючки всё равно кое-где пробивались через мешковину и впивались в кожу. Но всё одно лучше, чем голыми руками.

В проулке, под лампой, лежали обезглавленные кусты роз. Рядом, на постеленном мешке, их обрезанные верхушки. Почти все розы были в закрытых бутонах.

Тимур достал бечёвку и начал связывать цветы в букеты по 20—30 цветков.

Из дыры в заборе появился Сашка, тащивший сразу два куста.

– Я в сарайчике рукавицы нашёл, брезентовые, – похвастался он. – Там всякого инструмента полным-полно. Может, возьмём с собой что-нибудь?

– Мы сюда за розами пришли, – напомнил приятелю Тимур, – тут ещё работы до самого утра. Не отвлекайся.

Сашка кивнул. Пожевал губами, точно так же, как и его мать. Бросил кусты к ногам Тимура и шагнул в проём. За новой порцией роз.

Они закончили, когда уже начало светать. На горизонте стали видны горные вершины. Где-то на соседней улице проехал грузовик.

Аккуратно, чтобы не повредить спящие бутоны, набили два мешка и сумку. Почти весь проулок был забит искалеченными ветвями розовых кустов.

Оба были грязные, потные и безумно уставшие. Руки по самые плечи были исколоты проклятыми шипами.

– Пошли, – сказал Сашка, – нам ещё до Байзакова топать с этим добром.

– Сейчас, – Тимур нырнул в проём в заборе и уже со стороны сада спросил: – Там много ещё кустов осталось?

– Перед самим домом несколько рядов, – ответил Сашка.

Он устал. Он хотел пить и есть. И он уже был не рад, что пустился с приятелем в эту авантюру.

Тимур тоже устал. Но он нашёл в себе силы изрубить оставшиеся в саду розы.

– Зачем? – спросил Сашка.

– Чтобы больше никому не достались, – ответил Тимур, – только Яночке.

Они вышли на улицу, осторожно озираясь. И потащили своё награбленное богатство, стараясь держаться в тени домов.

И так получилось, что их никто не заметил. Было ещё рано.

К дому Яны они добрались, когда уже почти совсем рассвело.

Зашли в подъезд. Отдышались. Постояли на первом этаже.

Дом был старый, без лифта. С широкой лестницей.

Яна жила на четвёртом этаже.

И почему-то этот подъём на четвёртый этаж показался Сашке и Тимуру самым тяжёлым, что они пережили за эту ночь.

Кряхтя, они дотащили мешки до двери Яны. Аккуратно выложили пачки роз на пол. Тимур разрезал бечёвку на букетах и разложил цветы прямо перед дверью, предварительно пододвинув коврик к соседской двери.

Сашка собрал обрывки бечёвки и мешки в сумку.

Розы лежали на полу возле двери бесформенной массой.

– Красота, – прошептал Тимур, – мы сделали это. Миллион алых роз.

– Пошли, – Сашка тронул приятеля за рукав, – нам ещё себя в порядок привести надо и поспать, если получится.

Они на носочках скатились вниз. Выбежали из подъезда, громко хлопнув дверью. Пробежали до угла дома.

И чуть не угодили под колёса такси, выезжавшего с улицы во двор.

Таксист вовремя нажал на тормоз. Выругался вполголоса.

Дремавший на заднем сиденье пассажир проснулся.

– Приехали? – спросил он.

– Приехали, – подтвердил таксист, – сто пятидесятый дом. Второй подъезд.

Пассажир расплатился. Подхватил огромный кожаный портфель и вошёл в подъезд.

Звали пассажира Арам. И он был отчимом Яночки. Мужем её матери, Елены Ивановны.

Работал Арам в министерстве цветной металлургии и этим ранним утром возвратился из командировки из Москвы.

Ещё внизу Арам сразу же почувствовал цветочный запах. И чем выше он поднимался по лестнице, тем сильнее был этот запах.

Возле двери его квартиры лежали розы. Очень много роз.

Арам остановился. Поставил портфель на пол.

Достал платок из внутреннего кармана пиджака. Вытер пот.

Разгрёб цветы, проложив проход к самой двери.

Достал ключ. Открыл дверь.

На пороге помялся. Вернулся за портфелем.

Вошёл в прихожую, оставив дверь открытой.

Снял пиджак. Повесил его на вешалку.

– Лена, – сказал он негромко.

Тишина.

– Лена, – повторил Арам.

Где-то в глубине квартиры заскрипела постель. Раздался шорох одежды.

В коридор выплыла Елена Ивановна. В халате, с наполовину закрытыми глазами.

– Арамчик, – зевнула она, – ты вернулся, мой дорогой.

– Ленка, – вдруг громко взвизгнул Арам, – что тут у нас за гербарий в квартире?

– Какой такой гербарий? – удивилась Елена Ивановна, разлепляя глаза.

– Как в самом плохом анекдоте, – вдруг всхлипнул Арам, – возвращается муж из командировки, а тут жена с любовником.

– Арам, ты пьян? – спросила Елена Николаевна. – Какой любовник? Ты сам по командировкам мотаешься каждый месяц, и неизвестно ещё, с кем мотаешься и что ты там…

Закончить она не успела, потому что наконец-то увидела, чем завалена дверь их квартиры, и почувствовала запах роз. Елена Ивановна запнулась на полуслове, растерянно хлопая ресницами.

– Кто тебе принёс гербарий? – заорал Арам. – Проститутка несчастная. Кому ты так дала, что он тебе дверь розами забаррикадировал?

«Я бы сама хотела знать, что это за мудак так меня подставил», – подумала Елена Ивановна, лихорадочно перебирая в голове знакомых мужчин, способных на такое безумство.

Но вслух она сказала другое.

– Проституткой маму свою называй, – ляпнула она.

Арам аж подпрыгнул. Он отвёл руку в сторону и что было сил отвесил Елене Ивановне пощёчину.

Из носа у той полилась кровь. Из глаз слёзы.

– Сучка, – заорал Арам.

В этот момент открылась дверь в спальню, и на Арама бросилась проснувшаяся от криков Яночка.

– Не смей бить мою маму, – закричала она, стараясь расцарапать отчиму лицо, – чурка черножопая.

Арам, стараясь защититься, выбросил руку вперёд, сжав кисть в кулак. Кулак попал Яночке прямо в лицо.

Яночка отлетела к стенке. Ударилась о неё и потеряла сознание.

Арам жутко перепугался.

Вызвали «скорую» и милицию.

У Яночки диагностировали сотрясение мозга и травму мягких тканей лица. Травма вылилась в огромный синяк на пол-лица.

Естественно, в школу Яночка не пошла.

И зря Тимур ждал её в классе, раз за разом прокручивая фразу про подарок и розы.

Так ему и не удалось признаться в любви Яночке. После школы он ушёл в армию. Там остался на сверхсрочную.

Женился на местной. Она родила ему двоих мальчиков.

А Сашка после школы поступил в университет. На тот же факультет, что и Яночка.

На третьем курсе признался ей в любви. На пятом они поженились.

Через три года они развелись. Со скандалом. С дележом имущества и битьём посуды.

Но это было потом.

А в то лето спустя три дня после ночного приключения Сашки и Тимура домой вернулся Карл Карлович. С супругой. Сын остался у дедушки на две недели погостить.

Карл Карлович открыл калитку, зашёл во двор, обвёл взглядом изувеченный сад.

За спиной тихо ойкнула жена.

Карл Карлович поставил чемоданы на землю. Лицо его вдруг сморщилось и посерело.

Он пошёл в глубь сада, оценивая причинённый ущерб. Сзади него семенила жена.

– Новые посадим, – говорила она, стараясь не заплакать, – новые посадим. Вырастет ещё. Не переживай. Восстановим. Я тебе помогу.

– Да, конечно, – ответил Карл Карлович, – ты иди. Обед приготовь. Я тут посижу.

Он нашёл лопату, которой рубили розы. В сарае со сорванным замком было всё перевёрнуто. Но вроде как ничего и не пропало.

Сорванные с забора доски были прислонены со стороны проулка. И когда Карл Карлович пролезал через дыру в заборе, одна из досок упала на него, задев голову.

В проулке лежали порубленные и засохшие кусты. Без цветков. Жужжали мухи. Было тихо и жарко.

– Варвары, – прошептал он.

Голова вдруг закружилась. Стало душно. Карл Карлович сел прямо на пыль и заплакал.

Заболело сердце. Это было странно и нелепо. Оно у него никогда не болело.

Боль разрывала ему грудь, отдаваясь в голове. Ноги стали ватными и перестали слушаться.

В этот момент прибежала жена, почувствовав неладное. Принесла воды. Еле-еле дотащила до дома внезапно ставшее беспомощным тело мужа. Позвонила в «скорую».

Те приехали быстро.

Молоденькая врач сделала укол, выписала направление.

– Он простудой-то один раз в жизни болел, – рассказывала жена Карла Карловича, заглядывая доктору в глаза, – у него в семье все здоровые, как жеребцы. Никто на сердце никогда не жаловался.

– Покой и положительные эмоции, – ответила доктор, – а завтра на обследование.

– Постараюсь, – ответил Карл Карлович, – покой точно обещаю. А вот с положительными эмоциями у нас дефицит.

Врач рассеяно улыбнулась. Распрощалась и уехала. К другим больным.

Жена Карла Карловича накормила его. Уложила спать. Дождалась, когда он уснёт. И лишь услышав ровное дыхание, уснула сама.

Спала как убитая. Нервотрёпка прошедшего дня сказалась и на ней.

Когда проснулась, обнаружила, что Карла Карловича рядом нет.

Он проснулся первый. Встал, вышел на крыльцо. Сел на верхнюю ступеньку, глядя на искорёженные грядки.

Так и умер.

Сидя.

Спустя полчаса его нашла жена.

Уже холодного.

Спермограмма

Сделать ребёнка – дело нехитрое. Особенно когда ты об этом не задумываешься. Когда молод и в голове ветер.

А вот с возрастом понимаешь, что всё надо планировать. И к любому своему действию надо подходить ответственно. Особенно к появлению в твоей жизни маленького человечка. Твоей будущей дочки или сына.

Подошли к этому вопросу и мы с женой. Ответственно.

Обратились в Центр планирования семьи и репродукции. Чехия славится ими. С репродукцией тут всё хорошо.

Пришли в этот самый центр. Заполнили нужные бумаги. Сдали анализы.

Взяли у нас двоих кровь. А моей слабой половине ещё и УЗИ сделали.

Через недельку пришли на приём.

Пожилая врач посмотрела наши анализы. Одобрительно покивала головой. Она была среднего роста, пухленькая и в классическом белом халате.

– А где спермограмма? – вдруг так строго нас спросила.

– Какая спермограмма? – вопросом на вопрос ответил я.

– Анализ вашей спермы, – сказала доктор, – может быть, у вас там не всё в порядке.

– Всё у меня в порядке там, – почему-то краснею я, – всё работает как часы.

Доктор поморщилась.

– Через три дня в 9 утра придёте, сдадите сперму, до этого никаких половых контактов, – и опять строго так, но уже на мою жену: – Никаких, чтобы было достаточно материала.

– Хорошо, – соглашается жена, – материал будет. Раз надо.

– Будет, – поддакиваю я. – А куда приходить и как сдавать?

– Сюда же приходите, – улыбается мне доктор. – У нас есть специальная комната, в конце коридора. Утром в регистратуре отметитесь, вам дадут пузырёк и проводят в эту комнату. Полученный материал сдадите в 5 кабинет.

– Натощак? – спрашиваю я.

– Что натощак? – не понимает доктор.

– Анализы сдавать натощак? – поясняю я.

Женщина в белом халате несколько мгновений смотрит на меня. Оценивающе.

– Лучше позавтракайте, – наконец-то отвечает, – лёгкий завтрак не повредит.

– Хорошо, – киваю я.

Мы встаём. Прощаемся с доктором и уходим домой. Где три дня строго следуем предписаниям доктора.

В назначенное время я прихожу в отделение репродукции. Отделение представляет собой длинный коридор со стоящими вдоль него стульями. На стульях сидят парочки разных возрастов. Некоторые из женщин беременные. И остальные смотрят на них с тихой завистью. Парочки негромко переговариваются.

В начале коридора у входной двери расположена регистратура. Это большое стеклянное окно с окошком помельче для непосредственного общения с обслуживающим персоналом.

Подхожу к этому самому окошку.

– Добрый день, – говорю, – мне на анализы назначено на сегодня.

За стеклом две девицы в белых халатах неопределённого возраста.

– Талончик у двери возьмите, – отвечает одна из них.

Возвращаюсь к двери. Там стоит тумба с дисплеем. На дисплее названия кабинетов. В самом низу надпись: «Спермограмма». Нажимаю на надпись. Из прорези тумбы выползает листок с номером 6. Сейчас же на дисплеях, висящих над потолком на всём протяжении коридора, загорается надпись: «6 номер – 2 кабинет».

Кабинет номер 2 – это регистратура. Протягиваю листочек в окошко.

– Так что вы сразу не сказали, что вам на спермограмму? – удивляется одна из девиц. Вторая берёт какую-то папку и исчезает в недрах регистратуры.

Первая девица открывает один из шкафов, стоящих в регистратуре, достаёт оттуда прозрачный пластмассовый пузырёк с красной крышечкой и протягивает мне.

Пузырёк высотой сантиметров пять и в диаметре сантиметра два-три. Я с сомнением гляжу на эту ёмкость.

– Что-то не так? – спрашивает девица.

– Как я сюда попаду? – задаю я ей встречный вопрос. – Горлышко узкое.

Девица смотрит на меня. Буквально тот же самый взгляд, которым меня одарила доктор несколько дней назад.

– В пузырёк ничего засовывать не надо, – медленно и чётко говорит она, – постарайтесь сцедить сперму в него и потом закройте крышечкой. И всё это отнесёте в кабинет номер 5.

Гул голосов за моей спиной становится тише. Сидящий рядом с регистратурой мужик с бородой вытягивает голову, стараясь рассмотреть пузырёк, в который нельзя засовывать. Увидев пластиковый пузырёчек, усмехается.

– У настоящего мужика не сцеживается, а выстреливает, – громко заявляет он.

Девица краснеет.

– Значит, вам надо выстрелить и попасть в пузырёк, чтобы мы смогли сделать анализы, – заявляет она, – а остальное сцедите.

– У меня зрение плохое, – вдруг брякаю я. Ни с того, ни с сего. Видимо, от волнения.

Бородатый мужик начинает ржать. Гул голосов за спиной усиливается.

Девица вздыхает, закатывает глаза. Затем берёт какие-то ключи и выходит из регистратуры через боковую дверь.

– Идите за мной, – командует она, – отведу вас в наш тир.

И мы проходим вдоль стульев с пациентами до конца коридора. Почти все смотрят на меня с любопытством. Злосчастный пузырёк я прячу от их взглядов в карман пиджака.

В конце коридора дверь. Отличается она от остальных тем, что обита толстым слоем войлока, закрытого в свою очередь синим дерматином. Над дверью висит красный фонарь, забранный в крупную сетку.

За дверью оказывается маленькая жарко натопленная комнатка. Половину её занимает жёлтое кожаное кресло. Напротив кресла стоит невысокий шкафчик со стеклянной дверкой. Рядом с креслом на стене большая красная кнопка. За креслом дверь, ведущая в туалетную комнату. Там унитаз и умывальник. И пачка салфеток на отдельном столике.

– Когда нажмёте на кнопку, включится телевизор и загорится лампочка над дверью, – начинает инструктаж девица. – Это значит, что сюда никто не должен входить. Можете спокойно делать своё дело.

– А где телевизор? – перебиваю я её.

– В шкафчике, – объясняет девица, – он закрыт, и не пытайтесь его открыть. Включить или выключить телевизор вы можете с помощью красной кнопки. Всё понятно?

Я киваю. Чего уж тут непонятного?

Девица выходит, щёлкнув замком. Я остаюсь один.

Осторожно сажусь на кресло. Кожа громко скрипит подо мной.

Из коридора слышен шум голосов. Он отвлекает. Странно, ведь дверь же толстая.

Присматриваюсь и через мгновенье определяю, почему так всё слышно, что происходит в коридоре. Между полом и самой дверью щель в несколько сантиметров. Через неё-то и проходят звуки.

Нажимаю на красную кнопку. Внутри шкафа что-то мерцает. Что именно, плохо видно. Стекло кто-то протирал грязной тряпкой, и видно через это грязное стекло, мягко говоря, не очень. Присматриваюсь. Внутри шкафа стоит телевизор. На экране бегут титры. Звучит тихая музыка.

Нажимаю красную кнопку. Мерцание гаснет.

Выхожу из комнатки. Иду к регистратуре. Взгляды присутствующих устремлены на меня.

– Что, уже? Так быстро? – удивляется бородатый.

Я его игнорирую. Наклоняюсь к окошку и говорю девице в белом халате:

– Там ничего не видно.

– Почему не видно? – удивляется она.

– Потому что стёкла грязные, – поясняю я, – в шкафу, где стоит телевизор.

– А зачем телевизор в шкаф ставить? – спрашивает невысокая чёрненькая женщина, сидящая напротив бородача.

– Надо так, – туманно отвечает её спутник, белобрысый мужик в джинсовом костюме, – по инструкции надо, наверное.

– Стёкла недавно мыли, – перебивает мужика девица, – чистые должны быть.

– Мыли, – соглашаюсь я, – но грязной тряпкой. Ничего не видно. У вас есть стеклоочиститель?

Девица краснеет. Куда-то звонит. Через несколько минут в коридоре появляется женщина в синем халате. Мы втроём идём в тесную комнатушку в конце коридора, где синий халат тщательно моет стекло. И потом вытирает его салфетками.

– Теперь видно? – ехидно спрашивает девица.

– Изумительно, – киваю я и добавляю: – И всё-таки, зачем телевизор в шкаф запирать?

– Чтобы руками не хватали, – отвечает девица и вместе с синим халатом удаляется. Я остаюсь один.

Сажусь в кресло. Нажимаю на красную кнопку. Экран внутри шкафа оживает.

Мужчина и женщина гуляют по городу. Он дарит ей цветы, целует. Потом они пьют кофе. И всё это на фоне средневековых зданий.

Лейпциг – внезапно узнаю я город. Точно, вот в этой церкви Бах похоронен. А вот тут Гёте написал своего «Фауста».

Но экскурсия по городу резко обрывается. Мужчина везёт женщину куда-то за город.

Судя по причёскам и по маркам машин, фильм снят году так в 80-м.

Мужчина с женщиной заходят в спальню. Он начинает раздевать её. Какой-то человек в униформе подглядывает за ними в замочную скважину. «Даст ис фантастиш», – слышу я с экрана телевизора.

Я вспоминаю техникум. И как Серёга Коршунов принёс немецкий журнал с голыми тётками. И как он его продавал постранично. Страница рубль.

И как уже после техникума мы на чьём-то дне рождения смотрели немецкую порнуху на первых видеопроигрывателях. «Электроника 18М».

Жму на красную кнопку. Экран гаснет.

Встаю со скрипучего дивана. Выхожу в коридор. Иду к окошку.

– Получилось? – спрашивает меня бородач.

– Нет, – коротко отвечаю я ему.

– Что опять? – любопытствует девица.

– У вас нет что-нибудь более современного? – спрашиваю я её. – Там запись тех времён, когда было ещё две Германии.

– При чём тут это? – вскипает девица. – Всё то же самое, что и сейчас. Анатомия человека за эти годы не изменилась.

В коридоре становится тихо. Я спиной чувствую взгляды сидящих вдоль стенок пар.

– Тот факт, что сейчас тем актрисам по 80 лет, – тихо говорю я, – этот факт меня выбивает из колеи и не даёт сосредоточиться. У вас есть фильмы поновее?

– Нету, – рявкает белый халат и уже привычно краснеет.

За моей спиной возникает гул. Общественность спорит о том, стареет ли немецкое порно со временем или оно вечно.

– В шкафу на полке, под телевизором, – говорит девица, – лежит журнал. Он современный. Можете его полистать.

– Спасибо, – говорю я и иду обратно.

Подхожу к двери. Дёргаю за ручку. Заперто.

Делаю глубокий вдох. Потом такой же глубокий выдох.

Возвращаюсь к окошку.

Бородач пытается меня о чём-то спросить.

– Нет, ещё нет, – говорю я ему, и уже к девице: – Простите, там дверь захлопнулась. Не могли бы вы открыть?

Та молча выходит из регистратуры. Идёт в конец коридора. Открывает комнатку.

– Спасибо, – говорю я, – большое.

Закрываю дверь. Сажусь на кресло. Оно скрипит в ответ.

Открываю нижние дверцы шкафа. На полке одиноко лежит скомканный журнал.

Осторожно вытаскиваю его из недр шкафа. Журнал весь мятый. Обложки нет. Некоторые листы склеены чем-то.

Встаю. Беру прошитые листки грязной бумаги двумя пальцами и выхожу в коридор. Несу журнал к регистратуре. Народ в коридоре заинтересованно смотрит на меня.

– Это меня должно возбудить? – спрашиваю я девицу, кидая журнал ей на стойку.

– А в чём дело? Не возбуждает? – устало спрашивает она.

– Нет, – честно отвечаю я, – только рвотный рефлекс возникает. Такое впечатление, что на него вся больница, это самое, смотреть ходила.