Текст книги "Стазис"

6
Горбач

Горбач впервые столкнулся с такой атакой. Это пришли Распутники? Но почему все так дико кричат? Почему так сильно пахнет гарью и видны всполохи – разве сумели бы так быстро пробить фортификации?

Что-то грохнуло о крышку зиндана. Прямо перед лицом уткнувшегося в решетку Горбача упала рука с гербовой клановой татуировкой на запястье и стальным обручальным кольцом на безымянном пальце. По указательному пальцу бежала струйка темной крови, похожая на маленькую змейку.

После этого в решетку заглянул человек с сероватым лицом. Посмотрев ему в лицо, Горбач ощутил на спине липкий пот. Человек улыбался, но глаза его оставались неподвижны. Кажется, он был голый. Горбач долго не мог прервать зрительный контакт. Глубокие глаза без белков зачаровали его. Периферийное зрение медленно гасло и сужалось, края решетки и небо за головой человека расплывались. Наконец в фокусе остались только бездонные черные глаза и мертвая улыбка. Горбачу очень захотелось улыбнуться в ответ, открыть дверь и выйти навстречу этому человеку.

Рядом грохнула граната. Морок пропал. Тогда человек протяжно запел на одной ноте. Горбач завизжал и отпрянул от решетки.

Дикий эмиссар. Настоящий дикий эмиссар. В Красноармейске. В центре города. «Мать твою за ногу», – подумал Горбач.

Прострекотала автоматная очередь. Эмиссар мотнул головой и скрылся из поля зрения. Через несколько секунд Горбач сквозь звуки боя и рев огня расслышал чей-то хрип. Совсем рядом.

Эмиссар закончил свое дело и вернулся. Он снова глядел в решетку и улыбался. Наученный горьким опытом Горбач не смотрел в глаза твари и только бормотал «иже еси». Других молитв он не помнил.

Тогда эмиссар схватился за решетку и потянул ее на себя. Потом встал, отошел и с грохотом ударил в дверь плечом. Толстая железная дверь прогнулась. Эмиссар снова ухватился за решетку – штыри заскрипели. Снова с размаха ударился в дверь.

Бух. Хрыть. Бах! Хрыть.

Горбач молился и благодарил клановых военных за крепкие люки в зинданах.

«У меня даже оружия нет, все забрали, – подумал он. – Да и что бы я сделал? Разве что застрелиться».

Эмиссар немного разогнул прутья и смог просунуть в них кисти рук. Пальцы слепо шарили в воздухе. Его жесты были странными, ломаными, словно у марионетки в руках неумелого мастера. Пальцы двигались дергано, вразнобой, без логики.

Бух! Хрыть.

Горбач прикинул, что у него есть где-то полминуты. Интересно, за это время реально разбить голову о бетонный уголок? Стоит попробовать. Горбач не хотел знать, что будет, когда эмиссар пробьется сквозь люк и доберется до него.

Эмиссар неутомимо гнул прутья и бился в дверь, как таран. Прутья поддавались. Он уже смог засунуть свои белые голые руки почти по плечо. Конечности ломано двигались в разные стороны, словно в них не было суставов. Они шарили в поисках Горбача. Тот, задержав дыхание, вжался в дно бетонного гроба и молился.

Неужели рядом никого не осталось? Господи, пошли хоть кого-нибудь, пусть пристрелят эту тварь! Да хоть Колымцева пошли! Неужели тут никого не осталось?

Эмиссар не нуждался в отдыхе. Человек бы уже выдохся, но улыбчивый манекен долбился в дверь и гнул прутья решетки без передышки. Горбач отважился открыть глаза и посмотреть на решетку. Два центральных прута эмиссар уже выломал и просунул в зиндан голову. Голова рывками прокрутилась на сто восемьдесят градусов, словно эмиссар сканировал пространство. Он не переставал улыбаться и протяжно петь на одной ноте.

Горбач тут же зажмурился обратно. Говорят, дикие эмиссары гибкие, как кошки. Если тварь выломает все прутья, то просвета ей как раз хватит, чтобы вкрутиться в зиндан. И оказаться в маленьком бетонном кубике один на один с Горбачом. Интересно, какой из своих целей тварь добьется раньше – выломает все прутья решетки или выбьет дверь целиком?

«Если начнет пролезать, разобью себе голову об угол», – решил он.

Еще один прут заскрипел и вылез из решетки. Эмиссар продолжал петь.

– Пошел прочь! – крикнули снаружи.

Тонкий детский голос вывел Горбача из ступора.

Эмиссар оторвался от своего занятия и повернул голову в сторону кричащего ребенка. Горбач узнал этот голос. Владелица покрышечного форта.

– Отвали от него! – крикнула девочка.

– Беги отсюда! – крикнул Горбач в ответ. – Беги скорее!

– Нет, я за вами пришла, – сказала девочка.

Горбач услышал треск огня. Судя по звуку, девочка приближалась к зиндану. Мелькнула вспышка – Горбач увидел пролетевшую горящую головню. Девочка бросалась огнем в эмиссара, который невозмутимо рассматривал ее, сидя на крышке люка.

Головня стукнула эмиссара в плечо и упала, рассыпав искры. Он прекратил петь и протяжно заворчал.

– У меня тут целая бочка, я тебя сожгу! Пошел вон! – крикнула девочка снова. – Пошел отсюда! Фу!

Ее голос дрожал и срывался.

В эмиссара полетела еще одна головня. Сквозь решетку Горбач увидел, что она стукнула его в лицо. Волосы эмиссара загорелись.

Девочка приближалась, и тварь задергала конечностями в своем рваном ломаном ритме. Если бы на этом лице были возможны эмоции, Горбач решил бы, что тварь нервничает. Причем не только от огня, но и от близости ребенка. Наконец эмиссар скрылся из поля зрения Горбача. Насколько тот мог судить, не в сторону девочки, а наоборот, прочь от нее.

– Правильно! Вали отсюда, гадость, – сказала девочка гордо.

Она склонилась над люком зиндана и заглянула в решетку. Горбач никогда не испытывал большей радости при виде обычного человеческого лица.

– Вы чего тут сидите? – спросила девочка.

– Тут прохладно, – сказал Горбач. – Спасибо тебе.

– И ничего особенного, – сказала девочка и покраснела. – Почему вы не вылезаете? Весь город бежит.

– Меня заперли, – признался Горбач. – Тебе тоже надо бежать с остальными. Как можно быстрее. Если встретишь бойцов клана, скажи, что они забыли Горбатова в зиндане. Они вернутся и помогут мне. Давай беги.

«Никто не вернется», – подумал он.

– Да никто не вернется, – вздохнула девочка. – Тут уже и нет никого почти. Я вам пирог принесла вчера. Дядька на входе говорит, что вы в яме сидите. Не поняла, зачем вы в яме сидите, но он сказал, что к ночи вас выпустят, наверное. Я ушла и снова пришла. А тут эти гадости, все горит, все стреляют и убегают.

– Я не могу вылезти, – сказал Горбач. – Тут очень крепкий люк. Видишь, даже эта тварь не смогла выломать. Его надо ключами отпирать.

«Или позвать эмиссара обратно, чтобы тот доломал дверь, а потом снова прогнать его, – подумал он. – Господи, что за бред».

– А где ключи? – спросила девочка. – Я найду и открою вас.

– С ума ты сошла, что ли? – удивился Горбач. – Беги скорее, тут нельзя, ты чего? Я пока посижу. Ребята с автоматами вернутся и спасут меня, обязательно, а тебе…

Он замолчал, заметив скептичный взгляд.

– Скажите, где ключи, – сказала девочка и упрямо сжала губы.

– Ты просто так не отстанешь, да? – спросил Горбач.

– Нет, – сказала девочка.

– Я скажу. Только беги быстро, постоянно двигайся. И огонь держи поближе. Если увидишь тварь, то сразу убегай. Прямо сразу. Не надо ко мне возвращаться. Меня спасут потом. Слева от плаца – офицерский корпус. Заходишь в него, там справа стойка. На стенке доска висит, в нее ключи всякие воткнуты. Ищи большой, с красным поплавком. Он от зиндана.

– От чего? – спросила девочка.

– От этой ямы, – ответил Горбач. – Беги скорее.

– Убежала, – сказала девочка.

– Если что – сразу уходи! – крикнул Горбач ей вслед.

Девочка ушла. Горбач подумал, что даже не узнал, как ее зовут, и от этой мысли сразу стало как-то совсем погано на душе. Если она не вернется, то ему придется жить с этим до окончания дней. Даже не зная, как ее звали.

Хотя, если она не вернется, окончание его личных дней придет очень скоро, подумал Горбач и немного успокоился.

Время шло. Травмированная рука ныла, кожа под шиной отчаянно чесалась. Горбача мучили голод и жажда. Он плевал на эти досадные моменты – сидел на дне бетонной ямы и внимательно прислушивался к звукам. Стрекот автоматов отдалился. Его все еще было слышно, но все слабее. Других не слышно вовсе: ни пения кукол, ни голосов людей. Темное небо над решеткой подсвечивало огнем. До зиндана доносился запах гари и крови. Красноармейск горел, но это уже не могло отпугнуть волну диких эмиссаров. Прошло около двадцати минут, звуки постепенно стихали.

Горбач дико боялся услышать монотонное пение.

– Я нашла! – крикнула девочка.

– Не кричи, пожалуйста, – попросил Горбач. – Твари могут услышать.

– Я нашла, – повторила она.

Ее лицо над решеткой светилось радостью. Она весело помахала большим ключом с красным поплавком.

– Умница, – сказал Горбач. – Скважина слева, поищи. Она кусочком брезента прикрыта.

Девочка с усилием вставила ключ в замок. Она пыхтела, но ключ не поворачивался в замке, только лязгал и скрипел. Радость медленно уходила с ее лица.

– Эта гадость помяла дверь, тут весь замок перекособочило, – сказала она. – Ключ не вставляется до конца! Не вставляется, и все тут! Не крутится! Простите меня, пожалуйста! У меня сил не хватает вставить ключ! Дурацкая дверь!

«Значит, конец. Значит, все», – подумал Горбач.

– Ничего страшного, – сказал он спокойно. – Солдаты меня спасут. Мы ведь скоро отвоюем Красноармейск обратно, правда?

– Неправда, – сказала девочка. – Ничего мы не отвоюем! Тут все ушли.

– Отвоюем. Я взрослый, я лучше знаю, – сказал Горбач.

– Если вы такой взрослый, почему вас в яму посадили? – сказала девочка.

«Даже ответить нечего», – подумал Горбач.

– Я тебе потом расскажу, когда все нормально будет, – сказал он. – Не спорь. Дай мне, пожалуйста, эти ключи на всякий случай. Вдруг за мной придут, я им ключи дам, вдруг получится. Потом найду тебя. Беги скорее, пока город весь не ушел.

– Я лучше еще попробую, – сказала девочка, подумав.

Она снова зашуршала ключом в замке. «Упрямая мелкая бестолочь», – подумал Горбач.

– Слушай, я не очень с детьми умею разговаривать, – сказал он. – Я не знаю, стоит ли материться при детях, хотя очень хочется, и как вот этих самых детей надо в чем-то убеждать. У меня своих пока нет.

– Какие ваши годы, – заметила девочка.

Она продолжила шуршать ключом. От напряжения вспотела и раскраснелась.

Горбач вздохнул. Кажется, придется призвать на помощь все свое небогатое красноречие. Как заставить девчонку бежать отсюда? Если придут эмиссары, то конец обоим.

– Дело не в этом. Просто беги, пожалуйста, к обозам. Здесь очень опасно. Ты смогла прогнать одну тварь, но если их сейчас придет десять? Они нас обоих убьют. Ты очень хорошая девочка, ты мне очень помогла, отогнала эмиссара. Считай, мы в расчете за тех собак.

– Вы дурак какой-то, – сказала девочка.

«И правда дурак», – подумал он.

– Представляешь, каково мне будет, если из-за меня тебя убьют? – спросил Горбач.

Девочка услышала его и на секунду замерла. В тот же момент ключ с хрустом вошел в скважину, и она едва не упала.

– Вошел! – завопила она.

– Ура! – заорал Горбач.

На эмоциях он попытался потрясти кулаками в победном жесте, но охнул и опустил травмированную руку.

– Крутится! – сказала девочка с восторгом.

– Ты молодец!

– А вы говорили – беги, беги, – сказала девочка.

– Я все равно был прав, – сказал Горбач.

– Нет.

– Да что же ты все время споришь? – спросил Горбач.

В ответ девочка только глубоко вздохнула.

Погнутая дверь не сразу раскрылась. Еще несколько минут Горбач с девочкой общими усилиями пытались выбить ее из коробки – хоть и открытую, но плотно застрявшую. Девочка тянула дверь на себя, а Горбач, как атлант, толкал ее снизу. От нервов и усилий девочка выглядела изнуренной и дышала тяжело, словно долго бежала.

– Сейчас бы обратно тварь эту, – сказала девочка и хихикнула. – Чтобы с дверью помог.

– Он бы ее быстро выбил, – согласился Горбач из-за решетки. – Стой, стой! Поддается! Отойди от двери, я толкну.

Железная крышка распахнулась. Горбач наконец-то выпрямился в полный рост – спину заломило. Он вздохнул, втянув в себя запах гари и огня.

Плац выглядел грустно. Офицерский корпус уцелел, но хлипкие бараки выгорели почти полностью. Хозблок горел до сих пор – в воздухе отчетливо пахло химикатами. Горбач насчитал восемнадцать трупов. Кто-то задушен, на их шеях красные следы. У некоторых не было глаз, словно кто-то выдавил их пальцами. Тот парень, чья рука упала на крышку зиндана, с татуировкой, лежал и смотрел в небо. В остекленевших глазах застыл ужас. Рот был разорван, будто кто-то ухватил его за подбородок и лоб и потянул в разные стороны. Глаза отсутствовали. Нижняя челюсть неловко лежала на ключице. Горбач узнал Васнецова, смешливого усатого бойца из пятого сквада. Васнецов недавно женился, вспомнил Горбач.

Он еще раз оглядел поле боя, и его затошнило. Голова закружилась, он зашатался. Упал бы, но девочка подхватила его сбоку. Горбач обнял ее за плечо здоровой рукой.

Они пошли в сторону восточного сектора. Двигались украдкой, по стенке, постоянно смотрели по сторонам. Несколько раз в отдалении ломаным шагом проходили эмиссары. Они не всегда замечали живых людей – в городе еще слишком много беспокойного, чтобы пристально вычленять отдельное. Но Горбач был уверен, что скоро город дотлеет. Тогда Стазис окончательно накроет его, превратит в свою территорию.

Один эмиссар заметил Горбача с девочкой и запел, готовясь к атаке. Но на полпути сменил ноту и развернулся – сначала торсом, потом тазом. Он побрел обратно, неровно подволакивая ногу и при каждом шаге вскидывая в воздух серые руки. Неизвестно, что его напугало. Ребенок или маленькая тележка с горящими головнями, которую ребенок упрямо тащил с собой.

Из расположения Горбач захватил офицерскую клановую дубинку и пистолет с двумя обоймами. Можно было взять автомат, но однорукому бойцу стрелять из автомата неудобно. Для девочки они взяли в арсенале маленький арбалет с пистолетной рукояткой и коробку болтов. Девочка увлеченно вертела в руках ладный маленький арбалет, и ее взгляд становился мечтательным.

Сначала шли медленно, потому что несколько раз Горбач останавливался поблевать. Девочка смотрела с жалостью, а Горбач на нее – с удивлением. Железные нервы у ребенка. Пару раз при виде истерзанных тел Горбач едва не терял сознание. Когда начинало качать, девочка сильно тыкала его в бок, чтобы пришел в себя. Чем дальше они шли на восток, тем менее печальной становилась картина разрушений. Горбач заметил даже несколько живых людей. Если повезет, они не сильно отстанут от эвакуационных обозов.

– Слушай, – сказал Горбач, когда до границы восточного сектора оставалось всего ничего. – Ты говорила, что приходила ко мне.

– Да, – смущенно сказала девочка.

– С пирогом, – уточнил Горбач.

– Ну да. Сама пекла, – сказала девочка.

– Он у тебя не с собой? – спросил Горбач.

– Вы разве есть хотите? – удивилась девочка. – Я думала, у вас аппетита нет.

– Я сутки ничего не ел, – признался Горбач. – А он с чем у тебя?

– С крысой, – сказала девочка гордо.

– Хотя знаешь, подождем до обозов.

– Да с печенью он, – сказала девочка и захихикала.

– С тобой не соскучишься, – заметил Горбач недовольно.

Из-за пазухи куртки она достала небольшой сверток и протянула его Горбачу. Он аккуратно развернул его, стараясь не потревожить перебитое предплечье. Пирог невероятно вкусно пах. Сверху на тесте девочка изобразила розочку. Горбач аккуратно отломил половину, оставшуюся половину снова завернул и протянул девочке.

После всех волнений обычный пирог показался Горбачу самым вкусным, что он ел на свете. Умял кусок за полминуты, стараясь не уронить ни крошки.

– Очень вкусно. Ты прямо мастерица. И форты строишь, и пироги печешь. Спасибо, – сказал он.

– Я еще стреляю хорошо, – сказала девочка и погладила рукоять арбалета.

– А с чьей печенью испекла, кстати? – спросил Горбач.

– Крысы, – сказала девочка.

Горбач остановился и сглотнул. Девочка, внимательно следившая за его лицом, снова засмеялась.

– Почему вы такой доверчивый? – спросила девочка.

– Я совсем не доверчивый, – сказал Горбач. – Нет, погоди. Честно, печень крысы?

– Ох, – вздохнула девочка. – Вы когда-нибудь крысу видели? Сколько той крысы? Знаете, какая у нее печень маленькая? Это что же, надо сто крыс для пирога поймать?

– И то правда, – успокоился Горбач.

– Хотя бывают очень большие крысы, – девочка развела руками, – вот такие, прямо огромные. Хвост – метр. Сама – метр. Зубы, как у волка.

– Не приходилось встречать, – сказал Горбач. – Не случалось такого везения.

– Мне тоже. Но мне рассказывали. Линка видела такую. Она кота зажевала и убежала. Не Линка, а крыса.

– Так с чем был пирог?

– С крысой.

– Господи, дай мне сил, – попросил Горбач.

Девочка засмеялась. Но вскоре замолчала.

Около восточных ворот обозов не оказалось. Но сами ворота смяты и растоптаны, на дороге виднелись отчетливые следы шин и колес от телег. Следы совсем свежие. В ночном воздухе еще плясала пыль. Если повезет, то нагоним, решил Горбач.

На привратной вышке стоял солдат и палил в воздух из автомата. Он давал короткую очередь и хохотал. И снова, и снова.

– Всем елдец! – смеялся солдат.

Автомат в его руках ходил ходуном.

– Эй, привет, друг! – Солдат заметил Горбача и помахал рукой. – Тебе тоже елдец!

– Нет, спасибо, – пробормотал Горбач.

Он сделал полшага вперед, чтобы прикрыть девочку от автоматчика.

– Чего говоришь? – радостно спросил боец.

Горбач вгляделся и узнал в стрелке большеглазого детину из патруля.

– Я тебя знаю, патрульный! – крикнул Горбач. – Ты меня вчера из самоволки привел! Спускайся! Нагоним обозы! Пойдем, не дури!

– Я туда больше никогда не спущусь, там елдец, – сказал боец и засмеялся.

Он снова дал очередь в воздух и заухал, как сова.

– Брось, патрульный! Внизу спокойно! Скинь мне автомат и спускайся, пойдем вместе! – крикнул Горбач.

– Они везде, – сказал боец. – Ты не видишь, а я вижу. Они везде, друг! Везде! Я говорю, везде!

– Посмотри сам, тут никого! Спускайся, брат! Посмотри сам! Никого тут нет, где они? Нет их! Спускайся!

– Прямо за тобой стоит, – негромко, но отчетливо сказал боец.

Он неловко упер ствол автомата в кадык и выстрелил одиночным. Кровь брызнула темным фонтанчиком. Патрульный повалился на дно кабины. Девочка взвизгнула. Горбач тоже.

Он похолодел и медленно развернулся, здоровой рукой снова оттеснив девочку за спину.

В нескольких метрах стоял человек в плаще и капюшоне, обшитом брезентом. Город тлел, улицы затягивало туманом. Луна подсвечивала сгорбленный силуэт человека сквозь дымку. Горбач похолодел. Серое лицо человека не выражало никаких эмоций. Только уголки губ слегка подергивались, словно он хотел улыбнуться.

– Пожалуйста, – сказал мужчина и протянул руки.

По каменному лицу с подергивающимся подобием улыбки пробежала рябь.

Горбач узнал его.

7
Синклер

Из княжеского кабинета они переместились в зал Малого совета.

На стене висела большая карта Территории. Рядом лежали цветные маркеры и магниты. Карта висела здесь не просто для красоты – над ней явно работали лучшие картографы клана. Аккуратной рукой неизвестный Синклеру эксперт разметил владения великих кланов. Белым пунктиром обвел известные зоны и стабильные границы Стазиса. Маршруты кочевников нарисовал длинными стрелками. Были упомянуты даже несколько субкланов, набиравших силу где-то за Владимиром.

На территории волгоградских Распутников кто-то нарисовал грустный смайлик и размашисто подписал «пидары». Более осмысленно выглядел висевший тут же красный магнитик. В легенде карты красный код значил «в состоянии войны».

Князь Хлеборобов мог казаться жестоким, иногда нелепым и даже глуповатым, но его точно нельзя было обвинить в геополитической легкомысленности. Синклер встречал князей великих кланов, которые не знали, что у них под носом и в какой стороне вообще запад или восток. Они просто собирали полки варваров, вооруженных арматурой и старыми базуками. И воевали, куда бог положит. Все без исключения князья такого рода быстро оказывались на виселице.

Длинный, грубо сколоченный стол заседаний стоял в центре.

В зал вбежали два клановых стюарда. Они быстро расставили стулья, пепельницы и бокалы. Еще один стюард ловко раскидал по столу бутылки с самодельным виски, брагой и чистой водой. Четвертый внес поднос с канапе из бурого хлеба с диким огурцом и медвежьим мясом. Синклер заметил, что стюарды Хлеборобов одеты не в жилеты, а в бархатные куртки с манжетами, и покачал головой.

– Зачем их так. Нарядил? – спросил Синклер у князя.

Тот, кряхтя, пытался забраться на слишком высокий стул во главе стола.

– Чтобы ты спросил, – ответил он хмуро. – Для внушительности.

– Как клоуны.

– Отстань, – сказал князь. – Тебя забыл спросить, во что мне моих людей наряжать.

– Мне все равно, – сказал Синклер и пожал плечами. – Кого ждем?

– Коршуна. И воеводу. И мастера экономики нашего, пана Корчу. Ты же говоришь, что дело важное, даже сам прибежал. Мне нужно советоваться.

– Зачем. Советоваться? – спросил Синклер. – Надо слать людей. Галок почтовых. Телеграф. Уходить из Красноармейска. Времени мало. Я же говорил.

– Мало не много. Канапешечку скушаешь? – спросил князь.

– Завтра тебя эмиссары. Будут кушать, – сказал Синклер.

– Эмиссары не едят людей.

– Они делают хуже.

– Слушай, Синклер, я этой твари повидал не меньше твоего, – сказал князь. – Не надо меня учить.

– Меньше, – сказал Синклер.

– Может быть, немного меньше, – сказал князь. – Но немало. Думаешь, это просто – держать столицу клана рядом с Москвой? Я бы мог переместить ее восточнее. Но это знак силы. Когда ты живешь у границы, ты вынужден быть сильным. И все мои враги это понимают. Кроме того, мои бойцы блюдут себя по строгой военной дисциплине все время, потому что иначе тут выжить невозможно. Ты слышал про зоны комфорта? Чтобы быть в тонусе, надо постоянно вырывать себя из зоны комфорта. Потому клан Петухов сгинул, когда ушел на спокойный Кавказ. История Территории может предложить тебе множество таких примеров. Так что я не понимаю, какого дьявола ты строишь тут из себя эксперта и пытаешься меня учить. Я сам тут все построил. Сам себе все подчинил. Без твоей помощи.

– Почти без нее.

– Но тем не менее, – сказал князь.

– Жить на границе врага. Хорошо. Твоя правда. Но сейчас. Это граница тайфуна, – сказал Синклер.

– И что же изменилось? – спросил князь и зевнул.

– Изменилось многое. Я видел. Московские улицы. Куклы стоят. Как в детском магазине. Из фильма. Тысячи. Терракотовая армия, – сказал Синклер.

Он аккуратно присел на стул, на который указал ему князь. Стул был жесткий и неудобный. Для своих вассалов князь оставил стулья с мягкой обивкой, а гостю выделил черт знает что.

«Указывает на мой статус. Ох, князь, умный ты, умный, а дурак, тщеславный и обидчивый. Как же мне тебя убедить?» – подумал Синклер.

– Можно подумать, раньше в Москве никогда не было эмиссаров, а сейчас неожиданно объявились, – сказал князь.

– Всегда были, – кивнул Синклер. – Но не колонны. Не шеренги. Не так много. Не так неподвижно. Они все. Смотрят на восток. И поют. Тебе не докладывали? Я удивлен. Коршун зря ест. Свой хлеб.

– Докладывались, конечно, за кого ты меня держишь? Но они и раньше пели. Они любят петь, чертовы куклы, – сказал князь.

– Теперь песня изменилась.

– С чего ты взял, Синклер? Кто вообще разберет их песни?

– Я разберу. Раньше была песня. Весеннего дня. Теперь песня. Грядущего Покоя.

– По-моему, это все просто заунывный вой, – сказал князь.

– Ты почему. Такой дурак? – спросил Синклер и осекся.

«Зря. Зря. Ошибся, черт, не сдержался. Теперь он еще больше закроется и обидится», – подумал Синклер.

Князь откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Его слегка раскосые глаза засверкали. Он сощурился и стал похож на маленького Чингисхана.

– Я не это. Имел в виду, – сказал Синклер беспомощно.

– Ничего, ничего, дружище, – сказал князь. – Я не в обиде. Ты, верно, лучше меня разбираешься в песнях этих тварей, я верю. Все лучше меня знаешь. Ты же с ними дружишь, а я просто молочу их в порошок.

Сказав это, князь поджал губы, закинул ногу на ногу и уставился в потолок.

«Пора менять тактику, – решил Синклер. – Я же давно знаю этого человека, почему я не могу его уговорить? Он властный, он любит лесть, если та по делу. Надо его похвалить».

– Я пришел. Именно к тебе. Потому что ты. Один из крупных…

– Самых крупных дураков? – с интересом спросил князь и усмехнулся.

«Конечно, тебе легко перебивать человека, который не может пять слов подряд выговорить, скотина».

– Нет же. Я говорю, что… – сказал Синклер.

Двери зала Малого совета распахнулись с громким скрипом. Гвардейцы почтительно расступились перед людьми, вошедшими в зал. Они синхронно забросили автоматы за спину и ударным жестом приложили правую руку к левому плечу. Им ответили тем же жестом, но не таким чеканным и более ленивым.

– Вот и мои лорды пожаловали, – сказал князь с облегчением. – А то мне одному с тобой страшно сидеть.

Синклер повернулся на стуле, чтобы рассмотреть лордов.

Коршуна он знал довольно хорошо. Он выглядел спокойным, как сытая кобра. И был опасным, словно кобра голодная.

Нового воеводу клана Синклер до сих пор не видел. Высокий парень лет тридцати, мощный, как шкаф, с пушистыми бакенбардами. Он напоминал борца, завершившего карьеру. Все еще высок и силен, в плечах – косая сажень, во взгляде сталь и властность. Но под кителем воеводы уже выпирает небольшое брюхо, видны залысины, лицо одутловатое от пьянства, а глаза мутные, словно еще не отошел с похмелья.

Мастер экономики ковылял позади. Пана Корчу князь выписал из западных секторов Территории много лет назад. Уже тогда пан Корча был подслеповатым, сгорбленным, острым на язык, ворчливым и немного нелепым стариком. Казалось, что он отдаст богу душу со дня на день. Но годы шли и шли, а пан Корча не менялся. Только стал видеть чуть хуже и горбиться больше. Работа мастера экономики – за бумагами, за бесконечной бухгалтерией. Удивительно, что к своим годам при такой нагрузке пан Корча не ослеп окончательно. Кажется, именно он придумал концепцию торговой блокады Распутников, а еще раньше вогнал в долги сильный субклан Гончаров, который имел неосторожность поселиться на границе владений князя. Не в силах отдать долги, весь субклан целиком встал под знамена Хлеборобов. А казнить лидера Гончаров и раскидать его бойцов по всем своим владениям князь догадался уже сам.

Лорды расселись за столом. Воевода немедленно закурил и налил себе виски. Коршун аккуратно сцепил пальцы, положил на них подбородок и принял позу гимназиста, готового слушать урок. Пан Корча охал и кутался в шаль.

– Внеочередное заседание Малого совета клана Хлеборобов объявляю открытым, – сказал князь. – Верные мне чиновники, знакомьтесь, это Синклер, бродяга. Синклер, знакомься, это верные мне чиновники.

Коршун коротко улыбнулся гостю, не меняя позы. Воевода помахал рукой, не отрываясь от бокала с выпивкой. Пан вообще не обратил на Синклера никакого внимания, он кутался и непрерывно ворчал.

Синклер привстал, склонил голову и уселся обратно.

– Наш добрый друг Синклер уверяет, господа, что скоро в сторону Красноармейска двинутся орды эмиссаров Стазиса и мы будем сметены, – сказал князь, развел руками и виновато улыбнулся. – Владимир, насколько это возможно?

– Невозможно решительно, – отозвался воевода.

Он изучал свое отражение в бокале и немного улыбался сам себе.

– Я докладывал, ваша светлость. Недавно я запустил новую и совершенно прекрасную систему мотоциклетного дозорного патрулирования на западной, на минуточку, границе. Это раз. Никто не пройдет незамеченным. Западная граница укреплена великолепными глубокими вырытыми рвами и деревянными защитными дзотами. Это два. Стены города очень крепкие, в расположениях тысячи верных вам храбрых бойцов, вооруженных оружием, бесстрашно бившихся в битвах. Это три.

– Ваше патрулирование. Дерьмо, – сказал Синклер. – Пять слонов. В ряд пройдут. Дойдут сюда. Никто не заметит.

– Я бы попросил, – сказал воевода.

Он презрительно посмотрел в сторону, не удостоив Синклера даже взглядом.

– А если эмиссаров придут прямо-таки невозможные тысячи? – спросил князь. – Владимир, на сколько существ рассчитана наша оборона?

– Про оборону лучше бы рассказал мастер обороны, решительно, – признался Владимир.

– На вас его полномочия и обязанности, пока он в отъезде, воевода.

– Совершенно верно, – сказал воевода. – Я хотел сказать, что мастер обороны лучше меня рассказал бы про стратегические моменты, но всей полноценной информацией я тоже владею. Стены выдержат очень много, прямо-таки до неприличия много существ. Откуда им взяться в таком неисчислимом количестве, ваша светлость?

– Пятьдесят тысяч. Выдержат? А сто? А откуда. Они вообще изначально. Взялись? – спросил Синклер с раздражением.

– Я прошу меня решительно извинить, княже, но ваш гость меня постоянно перебивает. Я не могу работать в такой обстановке мрачного недоверия и постоянных попыток невозмутимого и очевидного попрания моего авторитета как воеводы доблестного князя Хлеборобов, – сказал Владимир.

– Приношу извинения, воевода, – сказал Синклер.

– Извинения приняты, – ответил князь за воеводу. – Перестаньте перебивать и обижаться. Как дети малые, честное слово. Виталий Александрович, вопрос вам. Что слышно о ситуации в Москве?

– Быть может, наш гость сначала изложит свою версию? – спросил Коршун.

Он сладко улыбнулся, рассматривая свои ногти.

– И то верно, – согласился князь. – Синклер, расскажи сначала, будь добр.

Синклер тяжело вздохнул:

– Господа. Мне непросто говорить. Как видите. Дефект речи. Контузия. Наберитесь терпения.

– Мы очень внимательно слушаем вас, Синклер, – ласково сказал глава службы княжеской безопасности. – Продолжайте, мы не будем перебивать.

«Змей. Ты-то хорошо знаешь, какая у меня там контузия, сволочь», – подумал Синклер.

– Угу, – сказал воевода.

– Так в чем сыр-бор? – недовольно спросил пан Корча.

Синклер прочистил горло и продолжил:

– Прошлую неделю. Провел в Москве. Дошел до Кремля. Исходил ее всю. Едва ушел живым. Вы все знаете. Главный очаг – Москва. Вы живете рядом. Вы хорошо знаете.

Воевода важно покивал. Князь начал скучать и ковыряться зубочисткой из канапе.

– Я тоже знаю. Москва изменилась. Стазис идет. Прорыв будет жуткий. Тьма эмиссаров. Стоят строем. Десятки тысяч. Не бродят. Ждут приказа. Смотрят на восток. Я много путешествовал. Я изучал Стазис. Перед атакой. Во время волнений. Эмиссары поют. Слышали песни эмиссаров?

– Да уж, приходилось слышать много раз и неоднократно, – сказал воевода.

– Твари эти всегда воют. Спать мешают, – сказал пан Корча.

– Кажется, что вой, – согласился Синклер. – Не просто вой. Он имеет тональности. Оттенки смысла. Я могу уверенно. Сказать, что сейчас. Эмиссары Москвы. Поют боевой клич. Песню Грядущего Покоя. Атака скоро.