Текст книги "Люди и волки (Черная пустошь – 2)"

Пламя от оружия людей уже догорало в невысоком подлеске. Ветер, отогнавший пламя к реке, сослужил нам неплохую службу, не дав пламени пожрать весь лес.

Я почувствовал запах его крови и увидел темное пятно на траве. Они куда-то унесли его тело. Это было хорошо – я не хотел видеть его мертвым. Я лег не землю и меня охватила дрожь, я подумал, что умираю и несказанно обрадовался этому.

Но мое тело обмануло меня и я не умер. По крайней мере, я не умер тогда, вернее, не умерло мое тело. Но кое-что умерло на самом деле. Что-то в моей душе…

* * *

– Как он? – спросил Адам у Сергеева, глядя на Дубинина, лежащего на кровати в своей комнате.

– Трудно сказать, – тихо ответил Владислав, – он не отвечает на вопросы, не реагирует на происходящее. По-видимому, сильнейший нервный шок, потрясение, плюс последствия той голодовки.

– Что вы ему даете?

– Успокоительное, транквилизаторы, мышечные релаксанты, – устало ответила Марина Сергеева. – Его принесли в ужасном состоянии – без сознания, все мышцы напряжены, как дерево.

– Будем вводить питательные растворы внутривенно, когда снимем спазм, возможно, сможем поить бульонами, давать сок и протертую пищу. Сейчас у него так свело челюсти, что не разожмешь и ломом, – сказал Сергеев.

– Кататония?

– Вероятно, – ответил Владислав, – точно будем знать не раньше, чем завтра. Пусть пока спит.

– Что у него произошло с этим волком? – спросил Адам.

– Неизвестно – он выключил камеры наблюдения в Клетке. Все записи стерты.

– Когда?

– Дня три-четыре назад.

– Да, дела, – вздохнул Адам.

В пункте контроля Адама ждал еще один неприятный сюрприз.

– Адам, – позвал Дэвид Варшавский, сидящий за пультом управления «Каспера-2».

– Что? – внутри у Адама возник неприятный холодок.

– Мы не можем сбросить бомбу.

Адам устало опустился на стул.

– Скорее всего, заклинило бомбовый захват. Канистра с напалмом ушла нормально. Сигнал от бомбы мы получаем, но сбросить ее не получается. Взрыватель на боевом взводе и я не знаю, что делать.

– Мы сможем отключить взрыватель отсюда? – спросил Адам.

– Нет, это не было предусмотрено. Когда бомба взведена, есть только один путь избавиться от нее – сбросить.

– Час от часу не легче, – Адам покрутил головой, пытаясь размять уставшие мышцы шеи.

– Что делать будем?

Адам молчал.

– Может, выключить двигатели? – сказал Джек со своего места. – Пусть взрывается сам, где-нибудь в лесу.

– Взорвать дирижабль? – спросил Дэвид.

– Надо вызвать Густафсона, – сказал Адам, – посмотрим, что он скажет.

– Мы уже вызвали, – сказал Дэвид.

– Вызвали, вызвали, – проворчал Швед, неслышно входя в комнату контроля. – Что стряслось?

Дэвид объяснил.

– Неохота пузатого терять? – усмехнулся Густафсон.

– Да уж, неохота, – тихо ответил Адам.

– Ладно, – пожал плечами Швед, – возвращайте вашу игрушку, я с ней сам разберусь. Есть место, чтобы вы могли опустить дирижабль на безопасном расстоянии?

– Да, на полигоне, где мы тренировались бомбы сбрасывать.

– Хорошо, – невозмутимо кивнул Швед, – вы садите, я ковыряюсь в устройстве.

– А если у тебя не получится, Арни? – спросил Адам, сумрачно посмотрев на сапера.

– Есть три пути, – усмехнулся Густафсон, – первый: у меня ничего не получается – большой бум и я в раю. Второй: у меня ничего не получается, вы уводите вашу игрушку и к чертям взрываете её подальше в лесу. И третий, наиболее приятный: у меня всё получается, я обезвреживаю свою игрушку, а вы получаете свою в целости. Только…

– Что только? – спросил Адам.

– С тебя – коньяк, Фолз.

– Заметано, – Адам крепко пожал руку Шведа.

– Как всё будет готово – вызывайте, – Густафсон махнул рукой на прощанье и вышел из комнаты.

– Как остальные? – спросил Адам.

– Всё нормально, – ответил Дэвид, – возвращаются на базу. Немного мешает встречный ветер, но это не страшно.

– Хорошо, – тряхнул головой Адам, отгоняя усталость, – Фреду Томпсону – отдыхать, Роджер поведет его «каспер». Всем остальным – продолжать работу.

– Что случилось с Сергеем? – прошептал Джек Криди, ни на секунду не отрывая взгляд от своего экрана.

Адам помолчал немного, закрыв глаза, и сказал:

– Сергей рассказал волку о том, что произошло, что мы напали на волков, потому что думали, что они – опасные и свирепые хищники.

– А разве это не так? – спросил Роджер, занимая место брата.

– Нет, – глухо ответил Адам, – они также разумны, как и мы.

– Черт, – выдохнул Фред, глухо сглотнув подкатившийся к горлу колючий комок.

– Волк рассказал Сергею то, что мы уже давно предполагали, но не знали наверняка – волки не хотели нападать на нас. Мы, своими действиями, подтолкнули их к войне. Сейры ответили ударом на удар.

– Это мы знаем – мы слышали, что говорил этот волк, – нетерпеливо сказал Роджер, – и что сказал Сергей, мы тоже слышали.

– Значит, вам должно быть понятно, что произошло. С тех пор, как мы захватили волка в плен, он отказывался с нами говорить. Мы даже не предполагали, что он способен общаться с нами, да еще и таким способом – напрямую с нашим сознанием, минуя языковой барьер. Сергей не знал, что происходит в колонии. Это моя ошибка, – Адам тяжело обвел взглядом комнату и «беспилотчики» отводили глаза – в его взгляде не было ничего, кроме обреченности и сверхчеловеческого напряжения.

– Сергей не знал, что мы отправили охотников в лес. Не знал, что сейры напали на них. Не знал, что Майкл и добровольцы выступили в лес. Он ничего не знал ни о наших тренировках, ни о бомбах, ни о плане бомбежки – мы не делали из этого секрета, но Сергей был занят своими проблемами, потом он заболел. Он сочувствовал волку, не мог спокойно вынести то, что волк отказывался от пищи и добровольно обрек себя на голодовку. Сергей отгородился от окружающего мира и некому было помочь ему – все слишком были заняты подготовкой к войне.

– Значит, Сергею было плохо, а всем было наплевать?! – неожиданно яростно вскричал Джек.

– Это уже случилось, Джек, – устало сказал Адам, – тут уже ничего нельзя поделать.

Джек всхлипнул, но сдержался.

– Сергей и волк оказались в замкнутом от нас мире, они общались между собой и я уверен, что они забыли обо всем. Они оба причинили друг другу много страданий, оба чуть не погибли, оба чуть не сошли с ума. Они оба были больны. Потом они стали выздоравливать, они смогли понять друг друга. Их главной ошибкой было то, что они, по какой-то, неизвестной мне причине, не сочли нужным рассказать мне всё. Потом они узнали, что мы уничтожаем сейров. Это было шоком для них, они не думали, что мы так быстро сможем перевести войну из редких столкновений вблизи периметра к глобальному противостоянию.

– Господи! – прошептал Дэвид.

– Я уверен, Дэвид, что господа бога не было на этой планете с момента её создания. Это не место для бога. Здесь есть место только для таких тварей, как мы, – рот Адама искривился в гримасе боли, немного похожей на горькую усмешку.

– Так вот, – продолжил он, – мы нанесли удары. Волк увидел самый последний из них.

– И было уже слишком поздно, – прошептал Дэвид.

– Да, – кивнул Адам, – было уже слишком поздно. Это – типичная трагикомедия ошибок.

– Как ты можешь так говорить, Адам?! – со слезами на глазах посмотрел на него Джек. – Как ты можешь назвать этот кошмар трагикомедией?!

– Теперь я могу говорить так, как хочу, мальчик, – голос Адама был лишен каких бы то ни было интонаций, – теперь я могу называть вещи своими именами. Ведь это же очень смешно, – его улыбка напоминала оскал черепа, – нам говорят, что сейры – ужасные монстры и мы убиваем монстров. Потом оказывается, что это не монстры, а такие же, как мы, существа из плоти и крови, что у них есть такая же, как у нас, душа, что они так же, как и мы, способны страдать, любить, ненавидеть. Но и тут уже слишком поздно – они приходят к нам, чтобы отомстить. У нас нет никакой возможности объяснить им, что произошла ошибка, что наши поступки вызваны чем угодно – страхом, испугом, невежеством, но только не чувством здравого смысла. Мы не можем объяснить им, что мы поступили точно так же, как бесчисленные поколения людей поступали до нас – мы уничтожаем всё страшное и необычное, вместо того, чтобы спокойно разобраться в происходящем. Да я и уверен в том, что даже если бы мы смогли объяснить им всё, они всё равно бы не послушали нас.

Адам усмехнулся.

– Как сказал Майкл недавно – «Это не автобус. Тут не получится наступить на ногу, а потом извиниться». Мы не наступили им на ногу, мы убили их, без причины и повода, если не считать поводом то, что нас обманули и заставили поверить в их природную злобу и жестокость. Потом они приходят к нам, чтобы убить нас. И они убивают нас. Что нам делать дальше, а?

Адам, улыбаясь, смотрит на «беспилотчиков» и продолжает:

– Дальше мы сможем сделать только одно – убить их всех. Ради того, чтобы такие люди, как вы, мальчики, и ваши отцы, и матери не боялись за свою жизнь, жизнь своих близких и родных. Ради того, чтобы люди смогли в самом ближайшем будущем нормально жить, мы должны продолжать убивать, не обращая внимания ни на что. Мы должны продолжать убивать этих существ, в чем-то похожих на нас, а в чем-то и превосходящих нас. Мы должны продолжать считать их животными, чтобы не сойти с ума.

Они смотрели на Адама, а он, не обращая внимания на их умоляющие замолчать глаза, продолжал:

– Я завидую вам, мальчики, я завидую каждому колонисту, который не знает, какой же это ужас – отдавать приказы, из-за которых погибнут такие существа, как этот волк, который предпочел умереть, лишь бы не видеть всего этого, – Адам бессильно махнул рукой на мониторы управления дирижаблями.

– Вы не знаете, какое это сумасшествие – уничтожать этих волков, чтобы люди, там, в лесу, смогли встретиться с ними лицом к лицу, чтобы убить их всех и самим, скорее всего, погибнуть, не зная о том, что всё могло быть по-другому! Вы не знаете этого…

– Я знаю, Адам, – Фред Томпсон подошел к Адаму и положил руку ему на плечо.

– Прости меня, Фредди, – Адам не плакал, его глаза были сухими и голос не дрожал, но Фред знал, как рыдает внутри этого смертельно уставшего от всего человека его израненная душа, – прости меня, пожалуйста.

– Я прощаю тебя, Адам. И хочу сказать «спасибо» и за то, что ты не дал Роджеру узнать, что это такое.

– Простите меня, – прошептал Адам, закрывая глаза.

– Мне так жаль, Адам, – прошептал Джек.

– Не о чем жалеть, Джек. Всё уже сделано, надо просто довести дело до конца, – открыл глаза Фолз…

– База вызывает отряд! База вызывает отряд! – говорит Адам в микрофон рации.

– Слушаю тебя, Эйд!

– Мы отбомбились, Майк.

– Удачно?

– Более или менее. Жди гостей.

– Мы уже греем для них места.

– Держитесь. Скоро вернутся дирижабли, мы их дозаправим, подцепим новый груз и будем ждать вашей команды. Удачи!

– Спасибо. Конец связи.

Щелчок, шипение помех. Щелчок – питание выключено. Тишина…

Последние часы перед тем, как «Каспер-2» подлетал к границам внешнего периметра, Адам Фолз держался только на одной мысли. Он ничего уже больше не хотел: он не хотел говорить – слов уже не было, все слова были им уже сказаны, он не хотел думать или чего-то хотеть, кроме одной вещи: напиться. Он представлял себе, как всё заканчивается, как он входит в свою комнату и закрывает за собой дверь. Как сбрасывает с ног ботинки, достает из ящика бутылку и свинчивает металлический колпачок. Как жидкость, обманчиво похожая на крепкий чай, булькая, выливается в стакан. Как он подносит стакан ко рту, выдыхает и пьет огромными глотками, пьет, не разбирая вкуса, как будто бы теплую воду. Как наливает и снова пьет. Как свирепое тепло взрывается в его желудке, как немеют от спиртного губы. Как тепло возвращается по венам, согревая тело. Как расслабляются мышцы и напряжение уступает место успокоению, хотя бы на краткий миг.

Чтобы растянуть этот миг подольше, Адам представляет, как он снова наливает и пьет, пьет жадно, не обращая внимания, что коньяк стекает по его небритым щекам, не обращая внимания на голоса в собственной голове. Пьет, как пьют лекарство, пьет, чтобы в голове зашумело и этот шум вспугнул крепнущие голоса собственной совести. Пьет и пьет до тех пор, пока мысли не утонут в этом потопе. Пьет до тех пор, пока не спиртное не сделает свое дело, чтобы дать человеку заснуть и не видеть снов, которые, скорее всего, не отпустят его. Пьет, чтобы дать своему телу забыться, чтобы усталый от собственного бессилия и обреченности мозг отключился, как выключается свет. Хотя бы на несколько часов…

Полигон «беспилотчиков» ярко освещен светом мощных прожекторов. Из темноты опускается «Каспер-2» с зависшей под своим туго натянутым брюхом черной продолговатой коробкой с подведенными к ней проводами.

– Опускай понемногу, Джеки, – говорит Адам, поднося ко рту плоскую коробку портативной рации.

– Хорошо, – слышит он в ответ и дирижабль зависает над причальной штангой.

– Еще ниже, – говорит Адам, – еще.

Теперь дирижабль кажется огромным, а Адам так привык к тому ощущению, что это надутое гелием тело – не больше надувного шарика.

Адам накидывает на проволочный захват на носу дирижабля ременную петлю, Арнольд Густафсон проделывает то же самое с кормовым захватом.

– Двигатели – стоп!

Теперь дирижабль надежно пришвартован, продолговатое черное тело с притаившейся смертью внутри зависает в метре от земли.

Густафсон подходит к «Касперу-2» со стремянкой в руках.

– Спасибо, а теперь проваливай, Фолз.

– Я останусь с тобой, Арни. Надо же когда-нибудь посмотреть на то, как работают профессионалы.

Густафсон открывает рот, чтобы выдать порцию самых отборных ругательств, но глаза Адама, черные, опустошенные, останавливают его.

– Черт с тобой! – ворчит Густафсон. – Сядь где-нибудь и не мелькай.

– Ладно, – послушно соглашается Адам.

– Раскроешь пасть – убью!

Адам кивает и послушно садится на траву.

Швед подтаскивает переноску с укрепленными на ней лампами под брюхо дирижабля. Раскрывает складную лестницу, втыкает крючья на ножках в мягкую землю и пытается раскачать стремянку, но она установлена на совесть.

– Хорошо, – ворчит Арни.

Он одевает специальные очки с закрепленными на дужках фонариками. Еще в арсенале, собирая оборудование, Швед сгоряча прикинул – а не надеть ли ему «носорога» – специальный бронированный костюм с прозрачным забралом, применяющийся при разминировании, и решил, что не нужно. Он сам устанавливал заряд и знал, что в случае чего костюм его не спасет. Взрывчатки было столько, что хватило бы на дом приличных размеров, так что не из-за чего огород городить. Тут самое важное – свобода движений, а в «носороге» работать так же удобно, как танцевать в шкафу.

– Ладно. Снимаем крышку, – бурчит себе под нос Швед.

Это его старая привычка – повторять вслух всё, что он делает в текущий момент. Помогает не забывать, что ты делаешь, контролировать свои действия и вдобавок здорово поддерживает – разговаривая сам с собой, не чувствуешь страха. Арнольд почти не боялся – устройство было его собственного изготовления, он знал его наизусть и при необходимости мог бы работать даже в полной темноте, но обязательно нужно было быть осторожным. Он был убежден, что по отдельности и взрывчатка, и детонатор, и электропитание – это просто механические части, не страшные, глупые, лишенные силы. Но собранные воедино, подключенные в единую цепь и приведенные в действие эти части перестают быть отдельными. После того, как устройство активировано, оно живет своей особой жизнью, оно уже не считает тебя своим хозяином. Оно просто ждет своего часа, чтобы выполнить свое предназначение. Уже нет устройства – есть живое механическое существо, оно способно чувствовать, способно ненавидеть.

Арни не знал, как объяснить это чувство, он просто так чувствовал. Поэтому нужно быть чрезвычайно осторожным и не допускать вольностей, чтобы не допустить взрыв.

– Начинаем, – прошептал Швед.

Адам сидел на сырой земле, подобрав под себя ноги и мечтал о своем. Его мечта была примитивной, как извечная мечта первобытного человека о том, чтобы наесться от пуза, и была такой же страстной. Он не смотрел на то, как работает Швед, не думал о том, что может произойти – ему уже было всё равно.

Послышался негромкий щелчок и освобожденные провода повисли, как черви на крючке.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Густафсон, – можно спать спокойно.

– Выпьем, старина? – губы Адама растянулись в резиновой улыбке, как у надувного клоуна.

Арнольд внимательно посмотрел в его пустые глаза и устало сказал:

– Иди отдыхать, Фолз.

– Спасибо, что разрешил, старина, – улыбка Адама немного испугала Шведа, хотя мало что в этой жизни могло его напугать.

– На здоровье, – проворчал Арни, – ты сколько уже не спал?

– Не помню, – Адам похлопал Густафсона по плечу и пошел по направлению к Башне.

Швед устало посмотрел в его согнутую, как у старика, спину и начал собирать оборудование…

– Всем – отдыхать. Сейчас восемь часов вечера, завтра – подъем в семь утра. Будем готовить дирижабли, чтобы помочь отряду в Форте, – сказал Адам, глядя на «беспилотчиков». – Всем спасибо – работа была нешуточная. Хорошо поработали, ребята.

Повисло молчание, тугое, как автомобильная резина.

– И еще одно – Фред, поднявшийся из-за своего стола, замер на полпути, – я хочу извиниться перед вами за то, что наговорил вам, – сказал Адам. – Постарайтесь забыть всё и простите меня.

– Да мы всё понимаем, Адам, – с деланной веселостью сказал Дэвид, избегая встречаться с ним взглядом.

– Такое пережить, как мы – можно и рехнуться, – устало улыбнулся Джек невеселой улыбкой.

– Не переживайте, мистер Фолз, – улыбнулся Роджер, потягиваясь, как котенок на солнце, – вы молодец.

– Идите, отдыхайте, – тихо сказал Адам.

У него уже был подобный опыт в таких ситуациях. Не один раз ему приходилось отдавать приказы своим подчиненным, жестокие и недвусмысленные приказы. Не один раз люди, знавшие его в мирной обстановке как мягкого и доброго человека, начинали смотреть на него, как на командира – без улыбок и понимания, без радости, взглядом солдат, сломавших в себе непреодолимый барьер – барьер, который такой далекий от современного человека в своей отрешенной мудрости Моисей выразил всего двумя словами – «не убий». Эти взгляды были ему знакомы – это были изучающие взгляды людей, подчинившихся приказу, взгляды, скрывающие свою беспомощность и затаенную злобу, ненависть из-за того зла, которое они причинили и зла, которое он, Адам Фолз, причинил им.

Так же, как и на войне, Адаму уже было все равно. Он думал, глядя в пол: «Теперь эти мальчики всегда будут смотреть на меня по-другому. Пройдет время, я буду вести себя как и раньше – улыбаться, шутить, помогать, что-то рассказывать. Они тоже будут вести себя, как и раньше – улыбаться в ответ, смеяться моим шуткам, внимательно слушать мои объяснения, но иногда они будут вспоминать, каким я был в этой комнате. Они вспомнят мои слова, мои приказы, они вспомнят, какое было у меня лицо – и их улыбки погаснут, шутки покажутся плоскими, а наставления – нудными и противными, как бормотание назойливого сумасшедшего старика. Они будут вспоминать, что они делали в этой комнате – и будут винить в этом меня. И это будет правильно. Эти дети уже никогда не посмотрят на меня так, как раньше – как на своего друга или старшего брата. Теперь они всегда будут смотреть на меня и видеть то мертвое лицо внутри меня, лицо убийцы, лицо человека в форме с пистолетом в руке. Они будут видеть человека, который заставил их убивать».

– Подождите меня, ребята, мне нужно поговорить с Адамом, – сказал Дэвид, – Адам, мы не могли бы выйти в коридор?

– Конечно, – кивнул Адам с преувеличенной готовностью.

«Начинается», подумал он, выходя из комнаты в тускло освещенный коридор. «Если он врежет меня по морде – захочу ли я отвечать тем же?»

– Адам, я…, – запнулся Варшавский.

– Выкладывай, Дэви, у нас уже полно времени.

– Я ценю то, что ты не дал мальчишкам бомбить, – глаза Дэвида были полны какой-то непонятной Адаму боли, – ты поступил, как солдат, и я благодарен тебе за это.

Адам молча смотрел на него, своей отрешенностью напомнив Дэвиду статую Будды.

– Я не упрекаю тебя ни в чем, но не должен был отстранять меня от управления моим дирижаблем. Я мог выполнить свою часть работы сам.

Адам помял затекшую шею:

– Я знаю, Дэвид.

– Это было неправильно, – губы Варшавского дрогнули, как у обиженного ребенка.

– Возможно, – равнодушно пожал плечами Адам, постаравшись, чтобы его голос не выглядел таким же равнодушным, – но я поступил так, как считал нужным. Извини.

– Это ты извини меня, Адам. Я наговорил много лишнего и …

– Я лично ничего не слышал, Дэви. У меня бывает иногда что-то такое со слухом – иногда я слышу только то, что хочу слышать, – Адам покрутил пальцами у головы, попытавшись изобразить что-то смешное, но усталые пальцы плохо слушались.

В его голове шелестел откручиваемый металлический колпачок.

– Спасибо, Адам, – Дэвид горячо пожал безвольную руку Адама и тот попытался также крепко пожать руку программиста.

– Если мы так и будем продолжать изливать друг на друга елей, то у нас не хватит времени на сон, – улыбнулся Адам и на мгновение стал похож на прежнего Адама Фолза.

– Да, – улыбнулся Дэвид и отпустил его руку.

Адам спокойно вошел в комнату контроля и сел за свой стол. Ему еще нужно было обесточить полигон и выключить аккумулятор «Каспера-2».

– Ох, и спать же охота, – зевнул Роджер.

– Пойдем, Роджер, – улыбнулся Дэвид, – похоже, что нашим коллегам сон пока не нужен.

Фред устало усмехнулся и легонько подтолкнул младшего брата к двери:

– Ты уже спишь на ходу.

– Сам-то! – беззлобно огрызнулся Роджер, на мгновение его глаза из узеньких припухших щелочек стали большими. – Я могу хоть неделю не спать, – уверенно заявил он, но предательски зевнул и потер глаза, – черт, в глаза как будто кто песка насыпал.

Фред собрал свои вещи и вещи брата и вышел вслед за Роджером и Дэвидом.

– Джек, ты идешь? – донесся из коридора его усталый голос.

– Сейчас, только всё выключу, – отозвался Криди-младший.

Адам сидел перед монитором компьютера и смотрел, как гаснут лампы прожекторов, оставляя в темноте призрачно-гаснущее мертвенно-бледное свечение.

– Тебе плохо, Адам? – тихо спросил Джек.

– Нет, – поджав губы и покачав головой, как будто бы Джек мог видеть его лицо, ответил Фолз.

– Врешь, – убежденно сказал Джек, подходя к нему.

В голове Адама Фолза булькал в стакане коньяк.

– Врешь ты всё, Адам Фолз, – Джек Криди прижался лицом к его плечу и заплакал.

– Ты устал, Джеки, – усталые руки погладили мальчика по голове, тяжелые бессильные руки, – иди спать.

– Хорошо, – прошептал он в ответ, вытирая слезы.

Он остановился в двери и Адам услышал его прерывающийся голос:

– Потом ведь всё будет, как прежде?

– Да, Джеки, – тихо ответил Адам, – всё будет, как прежде.

Джек постоял немного, вздохнул и Адам услышал его звук его удаляющихся шагов.

Около грузовой платформы Джек столкнулся с кем-то в темноте.

– Ой, – сказал этот кто-то.

– Ты чего, Фредди?

– Забыл кое-что. Сейчас вернусь…

– Адам?

– Да, Фредди, – улыбнулся в темноту Адам Фолз.

«Сегодня все будут говорить со мной», подумал он, «а я буду всем врать, что всё будет хорошо. Ты самый большой враль на Лимбе, Фолз. Если бы ты был, как Пиннокио, твой нос вымахал бы уже метров на десять».

– Я хотел тебе кое-что сказать.

«Может быть, мне хоть сейчас дадут по морде», подумал Адам и сказал:

– Валяй.

– Я понимаю тебя, Адам, – рука Фреда Томпсона задрожала на плече Адама.

Фолз молчал, глядя в пустой экран так, как будто бы на нем были записаны скрижали Ветхого Завета.

– Что ты понимаешь, Фредди?

– Ты знаешь.

– Если ты о том, Фредди…

– Да, я об этом, Адам, – грустные мальчишеские глаза заглянули в пустые безжизненные глаза старика, – теперь я знаю, каково это, как больно и страшно. Теперь я знаю это и знаю, как больно тебе.

– Мне совсем не больно.

– Мне очень жаль, Адам. Мне взаправду очень жаль.

– Мне тоже, Фредди.

– Я хочу, чтобы ты знал, что ты – не одинок. Пусть я не солдат, пусть ты был моим командиром только неделю, но я понял тебя и хочу, чтобы ты знал – у меня нет к тебе ненависти. Ты всегда останешься для меня тем же Адамом, что и прежде.

– Теперь ты знаешь…

– Да.

Адам слышит, как Фредди останавливается в дверях:

– Еще раз – спасибо за Роджа.

– Да, – шепчет Адам, чтобы хоть что-нибудь сказать, хотя слова сейчас не так уж и важны.

Эхо удаляющихся шагов затихает вдали и сворачивает за угол.

«Надеюсь, Роджер не вернется, чтобы сказать мне пару слов», усмехается Адам про себя. Он, улыбаясь в темноту, выключает оставшиеся работать компьютеры и последним покидает комнату контроля…

На Лимбе – ночь. «Беспилотчики» спят, но сон их беспокоен. Все они видят во сне всё, что происходило с ними в последние дни, все, кроме Роджера. Он самый счастливый из всех – он спит и ему снится безоблачное небо. Роджер летит в небе, парит, как птица, его поднимает вверх мощный поток восходящего воздуха. Руки Роджера – уже не руки, а крылья, покрытые белыми перьями. Его тело, хрупкое тело птицы, обдувает ветер, глаза широко раскрыты навстречу ветру. Он поднимается всё выше и выше, земля внизу превращается в лоскутное одеяло. Он видит во сне синее море, отделившее землю от неба колеблющейся призрачной чертой горизонта. Он летит туда, откуда поднимается солнце…

Другим не так везет, как Роджеру. Его старший брат снова сидит за своим столом, его налитые свинцовой усталостью руки по-прежнему сжимают ручку управления. Он снова ведет дирижабль, снова нажимает кнопку сброса – и в ту же секунду он оказывается на земле, в окружении спящих деревьев. Он видит темные силуэты, неподвижно лежащие на земле, он слышит негромкое дыхание спящих волков, не подозревающих о нависшей над ними в небе угрозе. Он набирает побольше воздуха в грудь, чтобы закричать, предупредить, спасти, но тщетно – ослепительная вспышка бьет по глазам и раскаленный воздух вышибает весь воздух из легких. Фред поднимает свои руки и его глаза видят страшную картину – его руки горят, пальцы обугливаются, пламя жадно, как голодный волк, пожирает его плоть. Потом как будто кто-то страшный одним сильным рывком выдергивает землю у него из-под ног.

Фред Томпсон вздрагивает и стонет во сне, но, благодарение хоть какому-нибудь богу, не просыпается. Кто-то неведомый проявляет жалость и весь следующий остаток ночи Фред спит без снов, так же, как спят после боя усталые солдаты.

Дэвида Варшавского во сне посещает его покойная мать. Она строго смотрит на сына и Дэвиду снится, что ему – тринадцать или четырнадцать лет, столько же, сколько Роджеру или Фреду. Дэвиду знает, что он сделал что-то страшное и неправильное, он не знает, что именно и от этого ему становится очень страшно. Лицо мамы искажается, как от боли, её глаза наполняются слезами. «Не для этого я растила тебя, Дэви, нет, не для этого», плача, говорит она. «Для чего „этого“, мама? Для чего?», шепчет маленький мальчик в застиранных джинсах. «Что же ты натворил, Дэви, что же ты натворил?», её слезы, обжигают, как кипящее масло. «Что я натворил, что?» – кричит Дэвид, но мама не отвечает. Ее фигурка с поникшими бессильными плечами исчезает в молочно-белом тумане, оставляя меркнущее фосфоресцирующее сияние. Темнота сгущается вокруг мальчика, беспросветная мгла, густая, как мазут.

Дэвиду Варшавскому становится страшно, он плачет, его слезы текут по щекам. Он плачет, но не просыпается.

Джеку Криди снится, что он запускает воздушного змея. Вокруг – осень, с деревьев облетает листва, ярко-красные и масляно-желтые листья кружатся над землей, увлеченные миниатюрными смерчами. Красиво, как будто стая фениксов из волшебной сказки роняет над землей свое божественно прекрасное оперение. Ветер сильный, Джек видит, как низко сгибаются верхушки деревьев, слышит угрожающий гул, но ему нужен сильный ветер. Джек отпускает из рук рвущийся бумажный парус и хрупкий белый прямоугольник повисает в воздухе. Нитка, к которой прикреплен змей, со свистом начинает разматываться и змей взлетает в небо. Джек чувствует радость, как вкус пьянящего вина на языке, восторг переполняет его, как углекислый газ пытается вырваться наружу из плотно закупоренной бутылки шампанского. С земли змей кажется Джеку не больше почтовой марки.

Джек чувствует себя повелителем ветров, погонщиком облаков, его змей – уже не змей, а волшебный скипетр в руке чародея. Этому скипетру послушны ураганы и бури, ветра и тропические циклоны, если Джек захочет, то сможет притянут небо к земле одним движением пальца – змей-скипетр поможет ему в этом.

Но вдруг что-то происходит. Погода меняется в мгновение ока – небо заволакивает низкими облаками, откуда ни возьмись над головой появляются черные грозовые тучи. Джек видит крохотные метелочки молний, которыми обмениваются тучи между собой, и ему становится страшно. Ветер пригибает деревья к земле, пытается согнуть и Джека, но пока безуспешно. Пока…

Джек начинает сворачивать нитку. Он торопится, катушка в его руках прыгает, как лягушка, его всегда такие ловкие пальцы не могут ухватить нитку. Он ловит эту упрямую нить обеими руками. Тучи надвигаются всё ближе.

– Есть! – кричит Джек в это суровое небо.

– Есть! – кричит он в лицо буре, назло этому бешеному ветру, насмехаясь над кланяющимися до самой земли деревьями.

И вдруг нитка, подобно змее, оживает в его руках. Извиваясь и змеясь, она опутывает его руки, как удав обвивает свою жертву в смертельных объятиях, как паук обвивает запутавшуюся в его паутине муху, так и нить набрасывается на Джека. Спустя мгновение уже не Джек – повелитель змея. Теперь змей – хозяин Джека.

Джек кричит от ужаса и от боли – нить режет руки, как колючая проволока, мальчик видит, как из глубоких порезов выступают крупные капли алеющей крови. Он запрокидывает голову вверх, умоляя отпустить, но тщетно.

Он видит, как высоко-высоко в небе ослепительно-фиолетовая молния бьет в крошечный белый квадратик. Он видит, как по нити несется сверкающая голубоватая змея с оранжевыми глазками, похожими на хризолиты. Тело этой змеи соткано из множества сияющих золотых нитей, он видит раздвоенный язык, похожий веточку черного коралла, и острые алмазные зубы. Джека охватывает ужас, он кричит. Змея летит вниз с быстротой молнии, это и есть молния, ожившая, великолепная, ужасающая, смертельная молния.

Её сияние ослепляет Джека, он закрывает глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и в этот момент он ощущает дикий по своей мощи рывок. Открыв глаза от невыносимой боли, Джек смотрит вниз, на удаляющуюся землю и видит, что его тело покрыто белым сиянием, по сплошной пелене которого пробегают золотые обжигающие искры. Джек кричит от боли и …