Текст книги "Люди и волки (Черная пустошь – 2)"

– Почему?

– Хотел, чтобы у нас был шанс начать всё с начала, с самого первого чистого листа. Устроить мир, в котором не было бы места оружию, войне, злобе. Смешно, когда такие высокопарные слова говоришь, правда?

– Ты видишь, чтобы я смеялся? – исподлобья посмотрел на него Швед.

– А я так искренне думал. Хоть и говорили мне эти Хозяева долбанные, хоть и пугали сейрами, хоть и готовились мы к войне с самого начала, а я всё равно был упрямым ослом. Ну, не мог я поверить на все сто процентов, чтобы эти сейры, которые против таких могущественных тварей, как Хозяева, выстояли, чтобы свободу себе вернуть, были такими уж страшными тварями, как мне показывали.

Адам перевел дух и жадно отхлебнул чай.

– Конечно, какой-то червячок был в душе. Были мысли, что всё-таки сейры с самого начала были животными и только после того, как Хозяева их научили и перекроили по-своему, стали разумными. Я подумал – «Хозяева – почти, как боги, силы у них такие, что страшно становится. Установить со мной контакт через такие сумасшедшие расстояния, перебросить столько человек с одного места в другое за пару секунд – это же какими способностями нужно обладать. Но разум-то у них не человеческий, холодный разум, расчетливый. Чему же они могли научить тварей, которые от природы были хищниками»? Вот этот вопрос меня мучил и покоя не давал.

Вот так я и жил перед переброской: в ожидании мира готовился к войне. И надо сказать, что в первый день мне было очень страшно – как волки себя поведут, как люди себя покажут.

– Мы и показали, – проворчал Швед, угрюмо глядя в чашку, как будто на ее дне были ответы на все вопросы мира.

– Вот-вот, показали. В первый же день. Я сгоряча подумал, что мои опасения правильными оказались, что на нас напали, но когда ту беременную волчицу увидел, то чуть с ума не сошел.

– Я там был, помню.

– Я стоял там, как будто человек, который начал третью мировую. Как будто нажал на кнопку, и ракеты уже летят и с той, и с другой стороны. Чувство такое, как будто мир рушится на глазах, как будто через пятнадцать минут долетят все ракеты со всеми боеголовками, что есть на свете – и всё, конец всему. Видишь это всё, как наяву, и знаешь, что это ты всему причиной.

Адам умолкает и смущенно смотрит на Шведа:

– Надоел я тебе, Арни?

– Нет, Адам, – улыбается Густафсон, – не надоел. Я представляю, что я – твой духовник. Знаешь, мамочка моя покойная так хотела, чтобы я священником стал – ты себе не представляешь.

– А ты?

– А что я? Подвел старушку, да еще как подвел: вместо того, чтобы с кафедры проповеди рассказывать, сапером заделался.

– Жизнь, – вздохнул Адам.

– Жизнь, – соглашается Швед. – Давай, Адам, валяй дальше. Грехи отпустить не смогу – у самого грехов выше крыши, но тебе выговориться надо.

– Спасибо, отец Густафсон, – улыбнулся Адам. – Тогда там, на той поляне, я подумал, как же мерзко всё получается – мы сюда летели, чтобы нормальный мир наладить, чтобы всех ошибок прошлых не допустить, а что получилось? Притащили мы с собой всю мерзость нашего мира, всю гадость, всю грязь, самое поганое отвратительное дерьмо. Волков этих убили ни за что, ни про что. Вон Дубинин со своим волком мне добавил так, что мало не показалось.

– О чем ты?

– Ты не знал? – посмотрел на него Адам. – Я думал, уже все знают. Волк этот, которого наши в лесу захватили, Сергею рассказал, что они не собирались на нас нападать.

– А он не врал? Волк этот?

– Нет, Арни, не врал. Он как увидел, как я его сейров бомблю – выбежал отсюда и на ограждения бросился, жить не захотел после всего этого.

– Ох, мама божья! – судорожно выдохнул Швед.

– А тут уже всё – поезд ушел. Я уже последнюю бомбу сбросил.

– Черт!

– И знаешь, что в этой ситуации самое смешное, если так можно сказать? То, что волк увидел самые последние минуты фейерверка. Я как подумаю – а если бы Сергей раньше узнал, что мы собираемся делать? Если бы волк рассказал всё не Сергею, а мне?

– Ох, – вздохнул Густафсон.

– Я бы эти чертовы дирижабли сразу же обратно завернул. Майклу и ребятам в лесу отмашку дал, чтобы они обратно вернулись. Представляешь, какая была бы это возможность – сказать этому волку, что мы больше ни на кого нападать не будем, что готовы любым способом искупить нашу вину. Сказать, что ошибка произошла, самая страшная ошибка, это даже нельзя ошибкой назвать – мы разумных существ убивали и жгли, но всё же – мы же не знали, мы предполагали, но не знали наверняка в первый день, что это всё – случайность: и как они из леса вышли, и как мы их начали убивать. Как ты думаешь, если бы этот волк рассказал своим всё – согласились бы они прекратить войну, простили бы нам?

– Не знаю, но попробовать стоило.

– Вот и я так думаю. Они ведь тоже многих наших парней поубивали – и на Двойке, и в лесу, но ведь мы гораздо больше их положили. Майкл как-то сказал, когда мы эту операцию планировали, что это – не автобус, что тут нельзя наступить на ногу и просто извиниться, – Адам наклонился к Арнольду и тот с изумлением увидел в глазах Адама слезы, – а выходит, что Майки был неправ, мы могли бы рассказать им, что мы ошиблись. Простили бы они нас после этого или нет – это их дело, но мы были бы уверены, что сделали всё, что от нас зависело, чтобы предотвратить войну.

– Мы бы могли прекратить их убивать и они поняли бы, что мы раскаиваемся в содеянном.

– Вот-вот! Раскаиваемся! Мы бы приказали ни в коем случае не открывать огонь, даже если бы они напали на нас. Я сам бы отправился в лес с этим волком и рассказал бы им всё, без утайки и задних мыслей. Рассказал бы всё, как есть…

– А теперь ничего этого и не сделаешь.

– Да, – устало сложил руки перед собой Адам, – теперь уже ничего не сделаешь. Если бы этот волк вошел сюда хотя бы на шесть часов раньше – ничего этого бы не произошло…

– Ты Майку сказал об этом? – спросил Швед.

– А зачем? – угрюмо посмотрел на него Адам. – Всё равно ведь уже ничего не исправишь.

– Да, дела, – вздохнул Густафсон. – Как же ты с этим живешь, Адам?

– Не знаю. Мне уже сколько дней хочется, чтобы мне кто-нибудь морду разбил, чтобы до крови, до соплей. По сравнению с этим, – Адам указал на левую сторону груди, – это было бы вообще безболезненно.

– Постарайся не думать об этом, Адам.

– Не могу, Арни, – прошептал он, – не могу, хоть убей. Каждую минуту думаю – «Могло быть по-другому, могло быть по-другому» – как заезженная пластинка в голове. Перед людьми стыдно – тебе не передать как. Что я буду делать, если кто-нибудь подойдет и скажет мне: «Дерьмо ты, Адам Фолз. Не уследил за самым важным, позволил такому ужасу случиться. Какой же ты после этого человек? Да и человек ли ты вообще? Ублюдок и убийца»…

– Не говори так, – мягко сказал Арнольд, – за всем не уследишь. Ты не господь бог, ты не всесилен.

– Я и сам себе так говорю, – бессильно махнул рукой Адам, – а что толку?

– Зря ты так. Если будешь продолжать в том же духе – тебе до дурдома рукой подать.

– Лучше дурдом, чем это всё, Арни. Лучше пулю в башку…

– Ты это мне брось! – закричал Густафсон. – Это дезертирские разговорчики! А ты – командир, люди тебя главным над собой поставили на время войны! Так что будь любезен, твою мать, возьми себя в руки и кончай эти сопли разводить! Всё уже случилось – ни хрена не изменишь, время вспять не раскрутишь!

– Так ему, Арнольд, правильно, – губы вошедшего в комнату Дэвида Варшавского улыбались, но глаза оставались грустными. – Я ему об этом давно хотел сказать, да всё как-то не получалось.

Дэвид подошел к Адаму и положил руку ему на плечо:

– Ты не виноват, Адам. Просто так сложились обстоятельства. Просто так вышло. Изменить уже ничего нельзя, но надо сделать всё возможное, чтобы обратить даже такие страшные вещи, как эта война, на пользу людям. Если так получилось, что мы и сейры стали врагами, страшными врагами, врагами непримиримыми – то мы должны сделать так, чтобы эта война прекратилась как можно скорее.

– А если единственный выход из этой войны – смерть, которую мы принесем сейрам? – спросил Адам. – Что тогда?

– Может, вам слова, которые я вам сейчас скажу, покажутся жестокими, но я думаю, что пусть будет так. Пусть наши солдаты убьют всех сейров, пусть все продолжают думать, что сейры – жестокие и злобные звери. Так будет проще для всех. Иначе нас ждет та же участь, что и тебя, Адам. Мы рано или поздно сойдем с ума, если будем постоянно думать о том, что уничтожаем разумных существ, почти таких же, как мы.

– Правильно, Дэвид, – уверенно кивнул Арнольд, – лучше мы, чем они. Мы люди, они – нет и всё. Точка.

– А как вы предлагаете жить с такими мыслями дальше? – тихо спросил Адам. – Как вы предлагаете смотреть в лицо людям? Как?

– Нам нужно просто жить, – сказал Дэвид. – Ты – солдат, Адам. Тебе приходилось убивать на войне?

– Приходилось.

– Как ты справлялся с этим?

– Как-то справлялся, – угрюмо сказал Адам, опустив голову.

– Вот и сейчас нам придется с этим справиться. Всем тем, кто знает истину, придется жить с этим до конца своих дней. И если выбирать, кому лучше остаться в этом мире – людям или сейрам, я без колебаний выбираю людей.

– Ты сказал правильные слова, Дэви, – вздохнул Адам, – насчет истины. Мы собираемся говорить людям правду, всю правду о том, что случилось?

– «Многие знания умножают скорбь», – ответил за Дэвида Арнольд. – В Библии – много всякого дерьма, но эти слова – одни из самых правильных.

– В Библии еще сказано – «око за око», Арни, – сказал Адам. – Это тоже правильные слова, по-твоему?

– Адам, я закончил с «Титаном», – в комнату вошел Джек Криди.

– Не знаю, – ответил Адаму Арнольд, поднимаясь с заскрипевшего стула, – как ты знаешь, я не смог стать священником.

– Что же ты знаешь, Арни? – спросил Адам.

Джек тихонько прошел к своему столу.

– Я знаю, что сейчас я спущусь в арсенал и по пути вызову своих парней, чтобы они помогли мне перенести сюда устройства.

– А я скорректирую курс дирижаблей к Форту – снаружи сильный восточный ветер, – сказал Дэвид.

Джек непонимающе посмотрел на них, а Адам подумал: «Хорошо, что вы знаете, что вам делать и как жить. А что делать мне?», но ничего не сказал вслух…

* * *

– Разведчики донесли, что в лесу есть группа людей, – сказал Велор.

Мы снова сидели на месте совета. Темное пятно от пролитой крови Илая уже почти исчезло, но я по-прежнему видел это пятно и по-прежнему ощущал запах его крови. Запах его смерти…

– Где? – спросил Касп.

– На расстоянии одного дневного перехода. Разведчики увидели на холме постройку из бревен. Ночью они прокрались как можно ближе, стараясь не выдать людям своего присутствия.

– Сколько их? – спросил Лоро, естественно, имея в виду не разведчиков.

– Около сотни. Сильные запахи металла. По запахам человеческих испражнений они сделали вывод, что люди поселились там довольно давно.

– Интересно, зачем? – спросил Касп. – Снова охотники?

– Не думаю, – задумчиво сказал Велор, – разведчики утверждают, что люди не покидают постройку и не выходят в лес.

– Какая разница, зачем они снова появились в лесу? – раздраженно сказал Лоро.

– Каков план, Велор? – спросил Сайди.

Мне было жаль смотреть на него – его глаза были глазами мертвеца. Я готов был поклясться чем угодно, в том, что он продолжал видеть тела своих погибших детей. Я знал его яссу, Тиру – у нее было доброе сердце и покладистый ровный характер, она была прекрасной матерью и любящей подругой, и я понимал, как ему сейчас тяжело.

– Все воины отправляются к этому холму, – сказал Велор, – мы выждем удобный момент и первой же безлунной ночью нападем на людей. Затем мы отправимся к Черной Пустоши, чтобы пресечь любую попытку людей проникнуть в лес. Пусть на это уйдут годы, но мы добьемся того, чтобы больше ни один человек не покинул Пустошь живым.

– Ты уже отправил гонцов к своим, Белый? – спросил Лоро.

– Да, но это уже ничего не меняет, – равнодушно ответил я.

– Объяснись, Белый! Как понимать твои слова?

Мне не было жаль Велора, хоть он и потерял свою яссу и одного из сыновей. Он был старше любого из нас, его сердце было жестким, как камень, в нем не было места для любви – его обязанности вожака племени отняли у него всё, что свойственно любому живому существу. Он не любил свою яссу, Дейну, в его душе никогда не загорался огонек нормального чувства, такого как любовь или привязанность. Не знаю, как он стал таким, скорее всего, он был таким от рождения. По рассказам старших, он потерял своих родителей во время одной из самых суровых зим. Вырос он замкнутым, строгим, зачастую излишне строгим как к себе, так и к другим. Может потому, что он не знал жалости к себе, он не смог испытывать жалости к другим.

К тому же его потомство было многочисленным, у него уже были внуки, которых он тоже не очень-то жаловал своим вниманием. Он был прирожденным вожаком, для него интересы племени всегда были превыше всего, превыше даже своей семьи. Мне не было жаль его.

– Я сказал гонцу, который отправился к моему племени, чтобы Алг, мой преемник, взял на себя обязанности вожака.

– Ты сошел с ума, Белый? – спросил Велор. – В такую трудную минуту ты бросаешь свое племя на произвол судьбы?

– Моего племени уже давно нет, Велор. Я остался один. Все мои сородичи погибли от рук людей. Даже от тех, кто покинул ваши племена, чтобы присоединиться ко мне, осталось всего шестеро и Алг – один из них. К тому же, его способности, как вожака, намного превышают мои. Он будет хорошим вожаком, гораздо лучшим, чем был я.

– Хорошо, – проворчал Велор, – это в твоей власти – самому оставаться у власти или передать ее другому. Но что ты скажешь по поводу наших намерений напасть на поселение людей в лесу?

– Я скажу то же, что и прежде: я считаю, что мы не должны воевать с людьми.

Даже Сайди пробудился от своей боли, даже он с недоумением и какой-то неясной ненавистью посмотрел на меня, не говоря уже о Каспе и Велоре. Глаза же Лоро зажглись старой, хорошо знакомой мне ненавистью.

– Ты предлагаешь нам забыть смерть наших близких, Белый? – голос Лоро был вкрадчив и напоминал предостерегающее шипение змеи. – Ты хочешь, чтобы мы простили людям их поступки? Чтобы мы отказались от мести и чтобы надругались над памятью сейров, погибших по воле людей?

– Этой весной ты говорил мне то же, Велор, – я не смотрел на Лоро, – ты говорил мне: «Белый, откажись от мести. Представь, что твои близкие погибли, как будто бы сраженные молнией». Ты ведь говорил мне это, не так ли?

Я хотел, чтобы они оказались в моей шкуре, чтобы выпили всю ту горечь и разочарование, боль и растерянность, ненависть и опустошение, которые пил я всё это время. Я хотел, чтобы они выпили всё до самой последней капли, чтобы нахлебались досыта, чтобы часть того сумасшествия, которое чуть было не погубило мой разум, вошла в их сознание огненной молнией. Я хотел, чтобы они в полной мере ощутили ту непереносимую боль, которую ощутил я, когда они казнили Илая.

– Да, я не отказываюсь от своих слов! – вскричал Велор и я с удовольствием подметил дрожащие тона в его голосе. – Но теперь всё иначе, всё по-другому…

– Что же «по-другому», Велор? Как и тогда, погибли сейры. Как и тогда, погибли, как ты говорил и знаешь, по нелепой случайности. Люди не знали, что один из них, этот молодой человек, Илай, пытался спасти наши народы от взаимного истребления. Так что же это, как не случайность, слепой поворот судьбы, рок?

– Что ты хочешь сказать, Белый? – голос Сайди был глух, как будто надломлен. – Что мои дети и моя Тира…

– Я сочувствую твоему горю так же, как ты сочувствовал моему горю этой весной, брат, – сказал я. – Я понимаю тебя, как никто другой, я испытывал ту же боль, ту же горечь, что и ты. Но тогда вы, – я посмотрел на остальных, – предоставили меня самому себе, а теперь говорите то же, что говорил я – «убьем людей, убьем людей».

Я встал перед ними.

– Вот я перед вами – сейр, который уже прошел по этому пути. Я чуть было не потерял рассудок, когда выбрал этот путь, я потерял гораздо больше, чем вы – я потерял своих близких, братьев и сестер не один и не два раза, а три! Первый – во время первого столкновения с людьми я потерял свою семью. Второй – во время стычек в лесу я потерял почти всех своих братьев. И третий – я потерял их всех в тот момент, когда Илай предложил нам мир. Я отказался о своей мести, потому что понял – если я не приму его слова, если позволю себе продолжать мстить – я превращусь в зверя. Перед лицом погибших и тех, кто остался жить в ваших племенах, я сделал свой выбор в пользу всех сейров, всех, без исключения. Я смог простить столько смертей! Неужели теперь вы не сможете простить людям?! Они ведь ничего не знали об Илае!

– Ты потерял рассудок, Белый, и из-за кого? Из-за этого человеческого последыша? – прорычал Лоро.

– Этот последыш, как ты его называешь, был таким же, как и мы, – сказал я. – Он так же ненавидел, так же заблуждался, как и мы, но так же, как и мы, он был способен на раскаяние и прощение. Он признал ошибки своего народа! Почему же вы не можете понять, что сейчас все мы совершаем ошибку, самую страшную ошибку, которая будет стоить жизни нашему народу?!

Они молчали.

– Я не говорю, что смерть наших братьев и сестер бесполезна. Я знаю – то, что произошло с нами, без сомнения, самое чудовищное зло, которое могло случиться. Я не ищу оправдания поступку людей, я знаю, почему они это сделали, я пытаюсь найти объяснение тому злу, что они натворили. Но даже это не главное. Если мы ответим злом на зло – мы упадем в пропасть, откуда уже никому и никогда не будет возврата.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Белый, – глаза Велора были похожи на два черных камня, – ты предлагаешь нам простить людей, забыть нашу смерть…

– Простить – да, но не забыть.

– Ты предлагаешь нам предать свой народ, – продолжал Велор, как будто не слыша моих слов, – покорно уйти подальше в леса, прятаться, подобно червям, и каким-то образом дать понять людям, что мы не желаем им зла.

– Я сам могу отправиться к ним, – сказал я и мои слова повисли в воздухе.

– А я говорю, что этого не будет никогда, – глаза Велора полыхнули яростным огнем, – я говорю, что теперь перед нами стоит очень простой выбор – либо мы, либо люди. Третьего не дано никому – ни нам, ни людям. Пока хоть один человек оскверняет своим присутствием наши земли, я не успокоюсь – клянусь своей душой.

– Клянусь, – прорычал Касп, с ненавистью глядя на меня.

– Клянусь, – повторил Лоро.

Сайди молча склонил голову, не глядя ни на кого.

– Завтра мы выступаем к поселению людей в лесу. Я спрашиваю тебя, Белый, пойдешь ли ты с нами? Мне безразлично – отправишься ли ты на битву в качестве вождя или нет, но я должен знать – ты с нами или нет?

– Я выйду на битву как обыкновенный воин, Велор, – ответил я.

– Хорошо, – он равнодушно, как на пустое место, посмотрел на меня, – тогда ты должен покинуть совет, твое место займет твой преемник.

– Пусть будет так.

– Наверное, ты испугался, Белый? Испугался, что мы убьем тебя так же, как убили твоего дружка, больше похожего на бледную жабу, если ты пойдешь с нами?

– Ты всегда был глуп, Лоро, – как можно презрительнее ответил я.

Над моей головой взметнулась его лапа, занесенная для удара.

– Я не потерплю, чтобы сейчас сейры убивали сейров, – взревел Велор и Лоро отступил, – у нас есть дела поважнее!

Лоро посмотрел в мои глаза и я понял его мысли: «Когда-нибудь, в другом месте и в другое время, Белый».

И я кивнул ему в ответ – «Когда-нибудь»…

* * *

Знакомо ли вам ощущение надвигающейся беды? Предчувствовали ли вы когда-нибудь нечто страшное, что происходило потом? Отмахивались ли вы от своих предчувствий?

Это давящее на грудь чувство, как духота перед грозой. Ветер стихает, деревья замирают, как будто молятся небесам. Небо заволакивают серые плотные тучи. Земля кажется укрытой плотным стеганым одеялом, горячая прослойка воздушных масс давит, как прессом. Вы смотрите на небо и вас охватывает внутренняя дрожь – вы знаете, что должно произойти. Задыхаясь и обливаясь потом, вы знаете, что будет потом.

Налетит ветер, его порывы будут ломать деревья, опрокидывать вывески, швырять пыль прямо вам в лицо. Потом небо расколется на части от раскатов оглушительного грома. Потом яркие цепные ленты молний ударятся о землю. Из расколотого неба на землю хлынут потоки воды. Душная неподвижность сменится пронизывающей до костей влажностью. И вы будете говорить – «Так должно было случиться, я чувствовал».

На Лимбе тоже ждут бури. Гораздо более страшной, чем проливной дождь или ураган. Эта буря принесет с собой смерть.

Это, так или иначе, чувствуют все. Сейры, неумолимо приближающиеся к холму, на котором солдаты построили свой Форт. Это чувствуют солдаты, бесполезно пытающиеся заснуть в преддверии грядущих событий. Это чувствуют «беспилотчики», которые ведут дирижабли далеко в лес.

Что-то должно произойти. Все знают, что, но всех их – и сейров, и людей, – терзает мучительный вопрос – когда?…

Майкл Фапгер спит за своим столом, уронив голову на сложенные руки. Два часа назад он думал, что заснуть ему не получится, но он ошибся. Он спит чутко, как сторожевой пес – даже во сне он прислушивается к отрывочным звукам и шорохам. Он слышит, как шумит ветер в кронах деревьев, как скрипят наспех сбитые доски перекрытий.

Рация, лежащая рядом с ним, шепчет голосом Ричарда Вейно:

– Майк, Майк! Где ты там? Майк!

Фапгер просыпается сразу же, как по команде. Он хватает рацию, еще толком не проснувшись, его движения замедлены, как будто бы он плывет на глубине:

– Да!

– Мы дождались, Майки! Черт подери, мы дождались!

Глаза Фапгера мгновенно из осоловевших становятся колючими и настороженными. Сон пропадает, как будто смытый ведром холодной воды.

– Иду!

Он подхватывает винтовку, прислоненную к стене, и неслышно поднимается на крышу. Он движется настолько плавно и осторожно, что не скрипит ни одна перекладина. Низко согнувшись, чтобы его не было видно из леса, он подкрадывается к темным фигурам, замершим у края крыши. Снайперы напоминают черные мешки, набитые сеном – они накрыты маскировочными накидками, скрывающими их. Только по едва заметным движениям винтовочных стволов можно заметить, что они наготове.

– Началось, – шепчет Ричард.

Он спокоен, его руки не дрожат, но внутри его начинает бить мелкая противная дрожь, как перед прыжком с десятиметровой вышки. Ричард знает, что эта дрожь пройдет, как только он прильнет к окуляру прицела и сделает всего один глубокий вздох, но он ненавидит себя в эти секунды, когда напряжение этих изматывающих дней прорывается наружу.

– Где? – шепчет Майкл.

Ричард молча подвигается в сторону, освобождая место для Майкла. Фапгер заглядывает в экран термовизора и чувствует, как холодный воздух проходится по спине.

– Сколько же их там, – шепчет он изумленно.

На экране – темная кромка леса как будто бы освещена изнутри светом сотен светящихся красным тел. Эти тела легко узнать, даже не надо смотреть в обычный бинокль, чтобы увидеть эти тени со сверкающими, как угли, глазами. Майкл осторожно проводит датчиком по сторонам.

– Они окружили нас, можешь не проверят. С восточной стороны – та же картина, – шепчет Ричард.

Красное сияние окружает холм со всех сторон.

– Поднимай парней.

– Дон, – шепчет Майкл, прижимая к шее ларингофоны рации, – Дон! Тревога! У нас гости.

– Слышу, не глухой, – слышится знакомое ворчание.

– Поднимай всех, только тихо.

– Понял. Выполняю.

– Майкл, когда ты в последний раз связывался с Башней? – шепчет Ричард.

– Дирижабли уже на подходе. Черт, быстро же они обернулись, – шепчет Майкл и Ричард знает, кого он имеет в виду.

– Все – на местах, – слышит в наушниках Майкл.

– Хорошо. Ждать команды.

– Есть…

Над лесом всходит вторая, маленькая луна Лимбы. Ее свет настолько слаб, что он не освещает, а наоборот – затуманивает. Вторая луна в черном небе похожа на обглоданную кость.

Пока еще никто не ощущает этого, но древние силы, скрытые под толщей земли, оживают. Холм скрывает в своей сырой глубине древнюю установку Полигона. Её действие очень простое – она предназначена для того, чтобы вселять ужас в любое существо, оказавшееся в радиусе её действия. Установка почти полностью разрушена, многие излучатели давно уже вышли из строя, но некоторые всё еще – в рабочем состоянии.

Сегмент Полигона приходит в действие. Источник древней энергии, скрытый в глубинах земли, почти полностью иссяк. Его иссушили бесчисленные войны, безжалостные приказы Хозяев, прошедшие годы и неумолимый ход времени, но даже тех крох, что остались, хватает для того, что запустить установку. Оживают преобразователи энергии. Те немногие излучатели, оставшиеся в строю, начинают испускать электромагнитные волны, модулируемые по неизвестным законам специальным устройством – модулятором напряжения.

Люди еще не знают об этом, но у этой установки-ловушки имеется весьма неприятный побочный эффект излучения…

Сначала Майкл слышит негромкий звук, похожий на комариный писк. Звук усиливается, переходя в басовое гудение. Мощность его нарастает с каждой секундой. Майкл чувствует, как у него ноют зубы, потом в глазах появляется неприятное ощущение, как будто покалывание тысяч раскаленных иголочек – это лопаются мельчайшие кровеносные капилляры. Люди ощущают, как их охватывает чувство страха, постепенно перерастающее в нечто большее. Волна сверхъестественного страха окатывает людей, вал леденящего кровь ужаса, выметает все мысли, люди начинают беспорядочно метаться или корчиться в судорогах. Холм окутывает мертвенно-белое свечение, похожее на туман…

* * *

Мы услышали, как пробудились древние силы. Сейров охватил страх. Кто знает, что произошло бы с нами, если бы не вопль Велора:

– Закройте свой разум! Закройте скорее – это Полуночный Ужас!

Многие из нас слышали рассказы стариков об этом колдовстве бывших Хозяев. В определенное время, в некоторых местах сейры впадали в панику, сходили с ума, набрасывались друг на друга или мчались прочь, не разбирая дороги, не обращая внимания на раны от падений и столкновений. В это время глаза отказываются служить – страшная боль ослепляет, как удар молнии. Ужас парализует, сковывает тело, как будто сильнейшим холодом. Эти чары приходят в виде светящегося тумана и вселяют страх во все живое.

Единственный способ не поддаться влиянию чар – представить себя мертвым, отключить сознание, вообразить, как будто ты – кусок дерева или холодный камень. Нельзя думать ни о чем – чары чувствуют тебя и набросятся на тебя с утроенной силой, если ты позволишь своему разуму проявить слабость.

Все старики советовали, как только тебя охватывает Полночный Ужас – нужно бежать без оглядки, иначе – смерть. Тебя не спасет способность установить барьер против этих чар в своем сознании. С каждым мгновением чары будут усиливаться и даже самая крепкая защита неизбежно рухнет под их натиском. Если не убежишь – потеряешь рассудок.

Мы увидели, как холм заволокло призрачной завесой. Многие из нас понимали, что убежать не удастся – мы подошли слишком близко к проклятому месту.

Но нам повезло – эта сила была слишком старой. Мы почувствовали, как слабеет давление на наше сознание, как чары постепенно сходят на нет, а потом и вовсе пропадают без следа. Свечение над холмом померкло и предательский туман растаял.

Мы замерли, в испуге глядя друг на друга, многие не успели защититься, и теперь в запоздалом ужасе оглядывались по сторонам, как бы спрашивая, каким образом они оказались здесь. Мы стояли и с опаской смотрели на холм, не зная, что нам делать дальше…

* * *

Гудение перешло в писк, вскоре растворившийся во внезапно наступившей тишине. Ричард обалдело тряс головой, Майкл прижимал ладони к глазам.

Боль отступила, как будто бы ее не было. Кто-то простонал, уже не заботясь о том, чтобы не шуметь:

– Господи боже, что это была за чертовщина?

Многие терли зудящие глаза. Некоторые, у которых были пломбы в зубах, морщились от боли.

– Черт, мне показалось, что мои коронки сейчас повылетают к чертовой матери.

– Я как-то попал на маленьком самолете в грозу, – тихо сказал кто-то из снайперов, – рядом с нами ударила молния, все приборы сгорели, как свечки, а мой напарник так же, как сейчас, схватился за челюсти и заорал.

– Майки, ты как? – спросил Ричард, хорошо помня о том, что половина зубов Майкла были искусственными.

– Показалось, что моя челюсть запрыгала, как заводная лягушка, – проворчал Майкл, – наверное, хотела убежать в лес, к волкам.

– Ладно, ребята, – громко сказал Майкл, – что бы это ни было, оно уже кончилось. Будьте начеку. Как там наши зверюшки? – спросил он у Ричарда.

– Майки, – прошептал Ричард, его челюсть бессильно отвисла, как у дряхлого старика.

– Что? – повернулся к нему Майкл и тут же осекся.

Мониторы термовизоров были черными, как нефть. В окулярах оптических прицелов ночного видения навсегда поселилась темнота. Во всем Форте погас свет. Все приборы, всё оборудование, питавшееся от аккумуляторов, вышло из строя…

* * *

– Братья, прогоните страх! – разнесся крик Велора. – Это было очень старое колдовство, и вы сами почувствовали, что оно было очень слабым. Вспомните, зачем мы пришли сюда! Мы должны уничтожить людей!

Мы, сейры, по натуре своей не склонны отказываться от своих намерений, чего бы нам этого не стоило. Когда мы выходим на битву, у нас есть только два пути – победа или смерть, третьего не дано.

– Загонщики, вы знаете, что делать! – прокричал Велор и эхо повторило его крик…

* * *

– Ричи, ты за главного! – прокричал Майкл, рывком вскакивая на ноги. – Я – вниз!

– Хорошо.

Майкл слетел по бешено раскачивающейся лестнице, успев подумать, что еще пара таких подъемов или спусков – и на крышу придется лезть по веревке. Внизу возле аккумуляторов на корточках возились трое солдат и Седжвик, остальные напряженно вглядывались в темноту, сжимая в руках оружие.

– Что тут, Дон? – спросил Майкл, чувствуя, как у него всё холодеет внутри.

– Всё сдохло, – с отвращением отбросил в сторону пассатижи Седжвик. – Эй, – закричал он, поднимаясь на ноги, – первое отделение! Бегом на улицу! Занять позиции на флангах! Я хочу, чтобы через двадцать секунд вся территория была освещена! Тащите осветительные ракеты! Быстро, парни!

Солдаты потащили наружу тяжелые ящики с ракетами.

– Ричи, – крикнул наверх Майкл, – бросай ракеты каждые пятнадцать секунд, не дай им выйти из леса незамеченными!

– Такие дела, Фапгер, – проворчал Дон и наклонился к запасным аккумуляторам, – помоги, чего стоишь?!

Они подтащили два тяжелых ящика к распределительной коробке, от которой наружу выходили провода к растянутой проволоке.

– Давай, старик, давай!

– Не гони, не лошадь!

– Подключай, Донни, – умолял Майкл, лихорадочно раскручивая крепление клемм, – не дай бог, они сейчас на нас кинутся, а мы тут, как со спущенными штанами.