Текст книги "Люди и волки (Черная пустошь – 2)"

Она встала из-за стола, за которым читала, и аккуратно придвинула стул на место. Дженни со страхом на лице посмотрела на нее, с минуты на минуту ожидая, что Маргарет взорвется воплями и проклятиями. Взрыва не последовало. Маргарет продолжала молчать, её узкие губы были плотно сжаты, а её глаза уже ничем не напоминали глаза прежней религиозной фанатички.

Продолжая хранить молчание, Маргарет подошла к кровати своего младшего сына и ее сухая рука прикоснулась к щеке Роя, продолжающего сжимать в своих сильных руках ранец брата. Глаза Роя продолжали смотреть в одну точку прямо перед собой, его лицо напоминало живое изваяние скорби. От прикосновения руки Маргарет Рой вздрогнул и посмотрел на нее. Маргарет смотрела на него и в её глазах не было ни капельки сумасшествия.

В этих глазах было что-то другое. Именно спокойное выражение этих глаз вывело Роя из состояния оцепенения. Его глаза наполнились слезами, его губы задрожали, как у обиженного ребенка, он всхлипнул и прижался к матери. Маргарет прижала голову сына к своей груди и он затрясся в беззвучном плаче. Негромкий стон вырвался из его груди и он крепко обнял мать. Маргарет плавными ласковыми движениями гладила его по голове, а он, никогда за всю свою сознательную жизнь не проронивший ни слезинки, плакал на ее груди.

Когда рыдания Роя немного затихли, Маргарет взяла руки сына в свои, легонько отстранила его от себя и положила его руки на плечи Дженни. Рой крепко обнял жену, она ответила ему тем же, с благодарностью глядя на свекровь. Маргарет, также молча, провела рукой по волосам Роя, плачущего на плече жены, ласковым жестом прикоснулась к щеке Дженни, как будто благодаря. Дженни легонько пожала сухие пальцы Маргарет и поцеловала их.

Маргарет вошла в «комнату» Тимоти. Мальчик лежал на спине в своей кровати с высокими деревянными перильцами и хныкал, пытаясь дотянуться до погремушки, подвешенной над кроваткой. Маргарет взяла малыша на руки и стала ходить по «детской», прижав к себе внука, бережно укачивая его. Ребенок прижался к ней, согрелся и очень скоро уснул, убаюканный прикосновением любящих рук.

С тех пор Маргарет Аттертон говорила очень мало. Из ее речи исчезли проклятия, она продолжала читать свою Библию, но больше никогда, до самой своей смерти, она не сказала никому ни слова о промысле божьем и могуществе дьявольском. Она ни разу и словом не обмолвилась об Илайдже, но и Дженни, и Рой знали, что она постоянно думает о нем. Иногда Дженни была уверена, что Маргарет молится о спасении своего младшего сына, но никто и никогда не слышал от неё ни одного слова молитвы.

Чтобы не произошло с ней в тот момент, когда она увидела ранец Илайджи в руках Роя и поняла, что Илайджа – мертв, это осталось тайной. Для семьи Аттертонов было бесспорно только одно – она пришла к соглашению с самой собой, молчаливому соглашению между богом и Маргарет Аттертон…

– Теперь нам придется ввести нормирование продовольствия, – сказал Адам Джеку Криди-старшему.

Криди, нахмурившись, кивнул.

– Надо протянуть зиму, – тихо сказал он, потирая лоб.

– Надо проверить всю территорию внешнего периметра. Соберем всё, что можно собрать – грибы, ягоды, даже сосновые шишки, словом, всё, что пригодно в пищу, – сказал Адам.

– Можно еще отправить людей, пусть охотятся на белок, может быть, на каких-то птиц, – нерешительно сказал Криди. – Черт, я согласен даже на то, чтобы ставить ловушки на мышей и крыс!

– Я тоже, Джек, – сказал Майкл. – Но, думаю, слишком отчаиваться не стоит. Я дождался батальон Кима Ли и мы смогли забрать всех «бизонов», которых подстрелили парни из отряда Чеда Ригби.

– А солдаты Дюморье забили несколько оленей по пути домой, хоть какая-то пожива, – как бы извиняясь, сказал Ричард.

– Я думаю, что стоит рискнуть и разрешить добровольцам охотиться вблизи периметра, лишь бы только не заходили далеко в лес, – сказал Майкл.

– Хорошо, – Криди устало поднялся из-за стола, – я распоряжусь. Вчера, кстати, я говорил с нашими аналитиками – мы сможем растянуть запас продовольствия до того момента, когда мы сможем прокормиться с наших огородов и подготовленных земельных участков.

– Значит, мы уверенно сможем дотянуть до следующей осени? – спросил Ричард.

– Да, – уверенно ответил Криди, – сможем. Ведь деваться-то нам некуда.

Майкл устало вздохнул. Джек Криди молча вышел из кабинета Адама.

– Теперь нам точно деваться некуда, Эйд, – сказал Майкл.

– Да. Выхода нет. Объясни задачу своим парням и готовь отряд к выходу. Ричард и младший Криди займутся дирижаблями, а я поговорю с Густафсоном – пусть готовит бомбы.

Адам замолчал. Майкл кивнул и вышел из кабинета.

– Я, конечно, помогу Джеку, если ты так говоришь, Адам, но я вынужден отказаться, – решительно сказал Ричард.

– Хочешь уйти с Майклом?

– Да.

– Я не могу уйти с вами, – после затянувшегося молчания сказал Адам.

– Я знаю, старший. Тебе не надо говорить об очевидных вещах.

– Я просто хочу, чтобы ты это знал, Ричард, – тяжелый взгляд Адама заставил Ричарда опустить глаза.

– Я знаю, – прошептал он, не поднимая глаз.

– Я не могу запретить тебе остаться в Колонии, как не могу и запретить Майклу поступать так, как он считает нужным. Я знаю, что я несу ответственность за людей, доверившихся мне, и я не могу уйти. Это было бы проще всего после всех тех ошибок, что я совершил, но я никогда не искал простых решений.

– Я понимаю, – снова прошептал Ричард.

Адам молча повернулся на стуле и посмотрел в окно. С высоты открывался очень красивый вид: воздух был по-осеннему прозрачен, до самого горизонта был виден только лес и ничего больше.

Ричард молча поднялся и на секунду задержался в дверях, глядя на Адама, но он по-прежнему продолжал смотреть в окно. Ричард тяжело вздохнул и вышел.

Он не знал, что глаза Адама крепко закрыты…

Отряд был построен в четыре шеренги в северном секторе внутреннего периметра. Майкл Фапгер стоял перед солдатами, заложив руки за спину, как будто бы готовясь к полковому смотру. Крепко сжав зубы, Майкл осмотрел строй и выпрямился.

– Вы знаете, что произошло с отрядом Чеда Ригби! – Майкл говорил так громко, что его без труда было слышно даже в последних рядах. – Вы все были там со мной и видели, что звери сделали с нашими товарищами. Вы знаете, на что способны волки, вы знаете их силу, вы знаете, что пока хотя бы один волк остается на свободе – никто, я повторяю, никто не сможет чувствовать себя в безопасности! Знаете, почему волки смогли уничтожить всех наших охотников с минимальными потерями со своей стороны?

Майкл обвел строй взглядом и продолжил:

– Им удалось сделать это по той простой причине, что они действовали на своей территории по своим законам, они прекрасно знали местность, они знали, как будем действовать мы. Их тактика – «ударил и убежал», поэтому мы не можем активно им противостоять. Их невозможно или почти невозможно обнаружить. Они скрываются в лесах, наносят удар и снова скрываются. Я намереваюсь изменить это.

Наш план действий прост – отряд добровольцев, согласных пожертвовать своими жизнями, покидает Колонию и отправляется в лес. На расстоянии четырех дневных переходов руководством Колонии выбрано место, на котором отряд сможет построить укрепленное сооружение в течение трех недель. После завершения строительства по местам расположения врага с помощью дирижаблей будут нанесены мощные бомбовые удары.

Реакцию врагов легко предсказать – одержимые жаждой мести, оставшиеся в живых нападут на отряд добровольцев, укрывшихся в укрепленном сооружении с рабочим названием Форт. Мы будем представлять собой легкую мишень, лишенную поддержки. Мы преднамеренно создадим иллюзию собственной слабости, чтобы враги обрушились на нас всей своей мощью. При необходимости, в том случае, если волков окажется слишком много для того, чтобы мы смогли противостоять им, мы вызовем огонь на себя и дирижабли базы сбросят бомбы на волков, собравшихся вблизи Форта.

Таков наш план. Только так мы сможем собрать всех волков в одном, определенном нами, месте. Только так мы сможем навязать врагу свою линию боя. Только пожертвовав собой, мы сможем уничтожить максимально возможное число волков. Другого пути нет.

И я хочу задать вам один-единственный вопрос: кто согласен пойти со мной? Смею заверить всех сомневающихся в собственных силах, что те из вас, кто откажется присоединиться к отряду, ни в коей мере не будут считаться дезертирами. Мне нужны только добровольцы.

Майкл замолчал. По рядам прошла волна разговоров. Майкл молча ждал.

– Всех добровольцев прошу встать справа от меня!

Ряды начали дробиться на отдельные части. По двое, по трое или в одиночку солдаты покидали свое место в строю и строиться по правую руку от командира. Дональд Седжвик, не колеблясь ни секунды, подошел к Майклу и встал рядом с ним:

– Насколько я понимаю, Майк, тебе понадобится заместитель.

– Спасибо, старик, – Майкл с жаром пожал его руку.

– Давно пора было устроить этим тварям что-нибудь эдакое, – Седжвик улыбался правым уголком рта – левая сторона лица была когда-то обожжена.

Большинство из отряда быстрого реагирования присоединилось к своему командиру.

– Я хочу поблагодарить всех, кто согласился принять мое предложение, – сказал Майкл, повернувшись вправо. – Остальных, – Майкл повернулся к поредевшим рядам впереди, – хочу поблагодарить за отличную службу. Это было честью – служить рядом с вами, господа, – ладонь Майкла, сложенная козырьком, взлетела к голове в военном салюте.

Руки оставшихся в старом строю взлетели вверх одновременно, как будто бы стая птиц взлетела над головами…

Майкл не ограничился набором добровольцев только из своего отряда. В этот же день, по системе радиооповещения Колонии, Майкл предложил всем, кто пожелает, вступить в его отряд. Женатых, а особенно тех, кто уже был отцом или собирался им стать, Майкл вежливо просил не беспокоиться.

Около восьми часов вечера Майкл вошел в лабораторию Сергея Дубинина. Его там не оказалось, но Майкл хорошо знал, где его искать.

Сергей сидел на полу возле Клетки, он был небрит, лицо осунулось, щеки ввалились. Он, не отрываясь, смотрел на пленного волка.

Зверь все также лежал перед запертой дверцей, но теперь его глаза были закрыты. Его бока едва заметно приподнимались и тут же опадали, как будто бы волку не хватало воздуха. За все это время, пока волк находился в Клетке, он не притронулся к еде. Лишь несколько раз Сергей увидел с помощью камер наблюдения, что волк лакал воду из пластиковых мисок, которые Сергей регулярно менял. Всего несколько раз за всё время плена!

Если бы Сергей не добавлял в воду растворимые пищевые добавки, лишенные запаха, сейр давно бы уже умер.

Волк ни разу не прореагировал на все попытки биолога вступить с ним в контакт. Он страшно похудел, можно было без труда пересчитать каждое ребро, каждый позвонок на спине, его лапы казались сплетениями костей и сухожилий, скрученными в тугие жгуты.

– Ни черта себе! – выдохнул Майкл, с ужасом переводя взгляд с Сергея на волка и обратно.

– Привет, Майк, – вымученно улыбнулся Сергей. – Чаю хочешь?

– Какой, к чертям, чай?! Ты посмотри на себя!

Сергей промолчал, глядя на волка.

– Что происходит?! – закричал Майкл.

В ответ – молчание.

– Так, – прорычал Майкл, – ладно.

Его сильные руки сгребли Сергея в охапку и рывком поставили на ноги. Майкл схватил биолога за воротник давно не стираной рубашки и затряс его, как пес трясет пойманную крысу:

– Что происходит, Сергей?! Что, черт тебя раздери, ты сделал с собой?!

Сергей равнодушно посмотрел на него:

– Ничего. Отвали.

Майкл сдержал крик, вот-вот готовый вырваться наружу. Он вплотную наклонился к Сергею, их лица почти соприкасались.

– Сережа, что с тобой?

Дубинин равнодушно пожал плечами:

– Он не ест – я не ем. Мне кусок в горло не лезет, когда я думаю, что он лежит здесь и ничего не ест. Я не могу спать, когда каждую секунду думаю, что он умирает и ненавидит меня за это. Я сижу здесь с ним часами, я забросил всю работу, отменил все уроки. Говорю всем, что заболел.

– Что у тебя болит, Сережа?

Снова – измученная улыбка, кожа на скулах натягивается так туго, что кажется, что вот-вот лопнет от напряжения.

– Душа, – выдыхают пересохшие губы.

Сергей мешком обвисает в руках Майкла и тот едва успевает подхватить его.

– Чертовы ученые, – чуть не плача, бормочет себе под нос Майкл, бережно прижимая к себе почти невесомое костлявое тело, – вам дай волю – голодом себя заморите, сдохнете, забыв что надо каждый день питаться, есть, хавать! Идиот, – он встряхивает Сергея, – чертов идиот!

Дубинин что-то пытается сказать, но только стонет. Последние силы покидают его, глаза закатываются. Видна только узкая белая полоска между полузакрытыми веками.

Майкл выбегает из лаборатории, направляясь к грузовой платформе.

В клетке с прозрачными стенами волк по имени Этар открывает глаза. У него тоже практически не осталось сил, но его охватывает восторг и мрачное торжество. Он чувствует, что почти победил человека. Волк поднимает голову и громкий торжествующий вой проносится по опустевшей лаборатории. Каменные стены Башни впервые слышат волчий вой…

* * *

…Всё началось незаметно для человека-врага. Этар, как и все сейры, мог использовать силу своего разума, чтобы подавить волю своих врагов. Конечно, прямой физический контакт помог бы ему в этом гораздо больше, но человек никогда не входил в клетку, поэтому Этару пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы изучить врага на расстоянии.

Поначалу Этар воспользовался тем, что человек много времени проводил вблизи него. Не отвечая на попытки человека заговорить с ним на своем, человеческом, языке, Этар пытался установить контакт с дремлющим подсознанием человека. Ему помогла в этом привычка Сергея смотреть волку в глаза.

Действительно, что может быть лучше прямого честного взгляда прямо в глаза? Глаза – это зеркало. Как бы люди не пытались спрятать свои эмоции в глубине своих глаз, они все равно, рано или поздно обнаружат себя. Глаза не могут врать, как врут губы, помогая лживым словам покидать рот. Глаза не врут, они просто не могут врать, как не может врать душа.

Каждый день Этар вглядывался в серые глаза человека. Каждый день мысленно он представлял себе ментальный образ врага. Он представлял себе дерево, очень похожее на человека. Внутри дерева – сияние разума, еле-еле теплящийся огонек чувств, облачко эмоций, червоточинки мыслей, заполненные памятью соты, подобные пчелиным сотам. Всё – рядом, всё – на поверхности, никаких мысленных блоков, никаких преград.

Этар научился распознавать запахи эмоций человека. В один из дней он почувствовал запах жалости. Враг жалеет его, это хорошо. К жалости примешивалось чувство уважения. Человек уважает его несгибаемую волю, его смелость и уверенность. Он восхищается тем, что он, Этар, добровольно обрек себя на муки голода. Это тоже очень хорошо. Значит, человек слаб. Его эмоции выдают его, в этом его слабость и открытость.

День за днем, глядя в его глаза, Этар думал: «Я силен, я сильнее тебя. Ты слаб, ты ничтожная тварь, слабее паука, слабее мухи». С каждым днем он всё чётче и чётче различал отдельные мысли человека, как будто порхание невесомых мотыльков над покрытым цветами лесным лугом. С каждым днем он учился видеть, как и отчего человек грустит, радуется, мечтает. Он начинал понимать его, понимать, как рождаются в человеческом сознании мысли и эмоции, подобно тому, как давным-давно, когда ему, Этару было всего два года, он наблюдал за движением рыб в прозрачной холодной воде ручья, сбегающего с северных гор.

Он вспоминал, как быстро реагировали рыбы на его поначалу неуклюжие попытки поймать их. Кажется, что твое движение молниеносно, удар, фонтан взлетающих брызг – но твоя лапа пуста, когти не достали добычу. Через некоторое время вода успокаивается, серебристое тело, покрытое чешуей, снова появляется на том же месте, словно дразня тебя, издеваясь над тобой. Ты пробуешь еще раз, и еще раз, и еще, но все твои попытки заканчиваются неудачей. На следующий день происходит то же самое: рыба предугадывает твои движения, замечая тебя, как только ты заносишь лапу для удара. Ты раздосадован, но ты упрям. Ты намерен победить, без этого в охоте нет никакого смысла. Ты должен оказаться сильней, проворней, хитрей.

И вот наступает тот день, когда у тебя получается. Ты стоишь над ручьем, спокойно глядя в текущие воды. Ты замечаешь всё – сверкание струй, рябь на воде, плавные, слегка замедленные движения рыбы в воде. Ты ощущаешь себя единым с этой водой, с мельканием жуков-водомерок, со стремительными иглами стрекоз, проносящихся над ручьем, серебристыми тенями в быстрой воде. Ты не думаешь над тем, как быстро нанести удар, с какой силой, когда именно. Ты растворен в движении, хоть ты и замер, как камень, ты – тоже в движении, ты сам – движение.

И вот всё происходит само собой – твоя лапа погружается в воду, плавно рассекая её. Никакого всплеска, никаких брызг. В твоей ладони трепещется и бьётся еще миг назад спокойно повисшая в водяном потоке рыбка, её жабры вздуваются, выпученный глаз смотрит на тебя, как капля замерзшей черной воды. Ты победил, ты научился.

С волей – то же самое. Ты должен научиться управлять ею, ты должен раствориться в ней, стать частью, в то же время продолжая оставаться единым целым. Поняв, как движутся рыбки-эмоции в мутном омуте человеческой психики, ты сможешь ловить их.

И Этар понял. Он научился. Однажды, глядя в глаза человека, в тот миг прекратившего говорить, Этар почувствовал собственную усталость. Он очень устал за эти дни бесполезных попыток проникнуть в глубину сознания врага. «Если бы знал, двуногий, как я устал от тебя. Как я хочу отдохнуть! Как же я устал!», подумал Этар и увидел, как его мысленный посыл, как лапа с выпущенными когтями, исчез в серебристом омуте внутри человека, как в ручье, спадавшем с отрогов северных гор.

Человек опустил плечи, глаза его моргнули несколько раз, мускулы расслабились, он потянулся и зевнул.

Этар ничем не выдал своей радости, своего бешеного восторга, сравнимого только с восторгом от удачно завершенной охоты, восторгом от удачно нанесенного решающего удара. Волк удвоил усилия: «Хочется спать. Как же мне хочется спать. Спать, закрыть глаза, растянуться во весь рост и заснуть», напряженно думал Этар.

Враг лег, положив руки под голову и тут же крепко заснул. Его голова оказалась в нескольких сантиметрах от прозрачной клетки.

Волк осторожно подполз поближе. Теперь его голова почти соприкасалась с головой человека. Только стена мешала ему коснуться человека, но никакая стена не может воспрепятствовать мыслям.

Теперь Этар сам стал рыбой. Вот поверхность, вода блестит так ярко. Этар изгибается, уходя в глубину…

Картины сменяют одна другую: люди, люди, множество людей, множество лиц, что-то говорящих. Люди идут куда-то, беспорядочно натыкаясь друг на друга. Разные люди – молодые, взрослые, пожилые, старые, самцы и самки, детеныши. Некоторые повторяются чаще остальных. Лицо пожилой самки – «мама». Лицо самки помоложе – «сестра».

Еще глубже.

Странные строения, механизмы, всё незнакомое, пугающее, ненужное.

Еще глубже, надо плыть глубже.

Мысли, мысли, враг познает что-то, стены с отверстиями, заполненные пластинками, похожими на замерзшую воду, детеныши вокруг, какой-то старый самец с безвольным ртом говорит что-то ненужное, бессмысленное.

Еще глубже. Туда, где темно. Где, нет солнца. Туда, где нет места свету.

Вот и дно. Наконец-то! Как тут темно, страшно. Здесь только самое простое – страхи, отчаяние, горечь потерь, жалость к самому себе, разочарование, усталость, кошмарные сны, смерть. Корчась и извиваясь, подобно могильным червям, копошится темная сторона сознания, уродливая, жалкая и очень, очень сильная, загнанная в темноту, сдерживаемая лишь усилием человеческой воли и жалким налетом приобретенного с течением жизни опыта. Боязнь темноты, боязнь смерти, страх заболеть, остаться одному, страх боли, которая может стать невыносимой, страх, страх, страх… То, что надо!

Этар надежно запоминает извилистый и запутанный ход внутрь сознания врага. Теперь человек в его власти. Теперь пришел его час.

Начнем, пожалуй, со страшных снов…

Человек бежит по тускло освещенному лесу. Призрачный свет луны то и дело скрывают облака. Человек знает, что за ним гонятся. Он слышит приглушенное дыхание ужасного зверя со страшными клыками и острыми когтями. Человеку страшно, его сердце бьется так сильно, что может пробить грудную клетку. Внутреннее давление настолько велико, что глаза почти вылезают из орбит. Внутри человека работают железы, извергающие вещества, внушающие дикий панический, лишающий сил, ужас. Мышцы человека напряжены до предела, до дрожи, сотрясающей всё тело. Остатки мыслей исчезают, смытые огромной волной первобытного страха. У него больше нет сил бежать. Луна скрывается за облаками. Человек уже почти ничего не видит.

Тень появляется из-за деревьев, у этой тени – низко опущенная к земле голова, мускулистые лапы и светящиеся в темноте желтые глаза с вертикальными столбиками черных зрачков. Приглушенное рычание доносится из приоткрытой пасти.

Человек замирает на месте, ужас парализует его волю и его тело.

Тень поворачивается к нему, тень бежит на него, бросается, летит. Луна выходит из-за облаков, издевательски ярко освещая распахнутую пасть со сверкающими клыками и кривые когти, разрывающие тело…

Этар, внешне невозмутимый и спокойный, наблюдает за тем, как учащается дыхание спящего человека. Как терзаемый кошмарным сновидением, человек стонет, как дергаются его руки и ноги, как у волчонка, которому приснился кошмар.

Из-под полуприкрытых век волк с наслаждением смотрит на то, как человек кричит от ужаса и просыпается, рывком садится, явно не понимая, где он находится и что с ним происходит. Он задыхается, сердце бьется, как сумасшедшее. Он испуганно смотрит на волка, но тот делает вид, что спит.

Человек с трудом поднимается и проводит руками по лицу. Что-то негромко говорит самому себе и, шаркая затекшими ногами, уходит.

Если бы Этар не боялся, что человек заподозрит что-нибудь, то сейчас бы он завыл, чтобы в полной мере выразить тот буйный восторг, охвативший его…

Дальше всё было гораздо проще: каждый день Этар всё больше и больше подчинял себе сознание человека. Очень скоро кошмары, которыми он терзал врага, наскучили волку. Было трудно каждый раз выдумывать всё новые и новые страхи, и Этар понял, что человека можно измотать по-другому. Было гораздо проще передавать свои собственные эмоции.

Этар тосковал по свободе, клетка душила его и очень скоро человек стал чувствовать себя неуютно в любом помещении, кроме того, в котором находился волк. Этар страдал от замкнутого пространства плена – и человеку начинало казаться, что стены сдвигаются над его головой, высасывая жизненную силу. Этар молчал целыми днями – и человек всё больше и больше погружался во тьму вынужденного молчания. Этар чувствовал усталость – и человек, день за днем, чувствовал, как ему трудно выполнять даже самую легкую работу. Этар ничего не ел – и человек перестал есть, его терзал голод, но пища казалась ему отвратительной и ядовитой.

Скоро надзиратель стал похож на своего пленника – он похудел и осунулся, забросил все привычные дела и все свое время проводил, сидя перед прозрачной стеной, уставившись в сверкающие глаза волка.

Однажды Этар попытался приказать человеку открыть дверь его клетки. Реакция была бурной и неожиданной – человек упал на колени и закричал, но не от страха, а от отчаяния. Его руки, послушные чужой настойчивой воле, двигались судорожными рывками по направлению к металлическому засову на дверце, а измученный разум протестовал, пытаясь вернуться к прежнему, свободному состоянию. Поняв, что еще чуть-чуть – и человек сломается раньше, чем сможет открыть дверь, Этар прекратил давление на врага.

Волк испугался того страстного желания, охватившего человека, когда его чувство долга перед остальными людьми превозмогло чужую волю. Человек захотел умереть, смерть казалась ему избавлением от мук и издевательств, мозг уже был готов приказать сердцу прекратить его работу и Этар испугался этого. Он хотел убить человека, но не хотел дать ему выбрать собственный способ расстаться с жизнью.

Видимо, человек в чем-то был сильнее волка, его стремление защитить жизнь сородичей, пусть даже ценой собственной смерти, превозмогло ментальное воздействие Этара. И волк решил, что убить человека можно и по-другому.

Он приказал врагу остаться и человек подчинился. Значит, контроль над чужаком не был полностью утерян. «Хорошо», злорадно подумал Этар, «если так – то ты умрешь со мной»…

Они лежали друг против друга: волк – в клетке с прочными стенами, человек – в клетке, выстроенной волком в его собственном сознании. Развязка должна была наступить уже очень скоро.

Иногда Этар удивлялся тому, что человек всё еще продолжает сопротивляться. Его разум был в полном подчинении сейра, но тело сопротивлялось изо всех сил. Тело могло не получать никакого отдыха и пищи, не спать, не есть, не пить, но всё равно продолжало жить. Как будто неизвестные источники поддерживали человека на грани жизни и смерти, неизвестные светлые источники, бьющие под мертвенно черным дном человеческой психики.

И вот, когда осталось совсем немного, всё рухнуло.

В комнату вошел высокий сильный человек и всё испортил. Он унес врага с собой. Напоследок Этар ударил свою жертву изо всех сил, он почувствовал, как, слабея с каждым ударом, останавливается сердце человека. Этар был почти уверен, что убил врага, он чувствовал запах смерти, исходящий от него. Он не боялся, что человек выдаст его, потому что до самого последнего момента постоянного ментального контакта человек не подозревал, что находится под контролем.

Враг искренне полагал, что всё, что происходит с ним, происходит по его собственной воле. Его жалость к Этару, его чувство вины и инстинктивное отторжение насилия над любым живым существом сыграли с человеком плохую шутку.

Этар поднимает голову и его вой забирает его последние силы. Он бессильно роняет голову на пол и тьма закрывает его. Он еще не умер, он знает это и от этого чувствует себя практически свободным. Непокоренным…

* * *

Владислав Сергеев констатировал остановку сердца Сергея Дубинина сразу же, как в госпиталь ворвался Майкл Фапгер, рассыпая ругательства на все стороны.

Марина Сергеева мягко, но настойчиво вытолкнула задыхающегося от бессильной жалости Майкла в «приемный покой» госпиталя и быстрым шагом вернулась в операционную. Худое, напоминающее скелет, тело показалось Марине похожей на тела солдат, захваченных в плен чеченскими боевиками. Крепко сжав губы, Марина встала рядом с мужем.

Сергеев хирургическими ножницами быстро разрезал рубашку на груди биолога и обнажил впалую грудь. Марина издала дрожащий звук, похожий не то на сдавленное рыдание, не то на всхлип.

– Подключи монитор, мне кажется, что у него мотор встал.

Марина подкатила к столу тележку с оборудованием и уверенными быстрыми движениями приклеила подушечки кардиодатчиков к груди Сергея, включила питание. На ожившем мониторе – плавная линия и красные насмехающиеся нули по всем показателям.

Сергеев рывком раскрыл металлическую коробку и схватил шприц с очень длинной и острой иглой. Сильным ударом он пробил грудину и нажал на поршень шприца, введя порцию адреналина прямо в сердце.

– Тащи электрошок, быстро! – крикнул он, начиная непрямой массаж сердца.

Марина с грохотом поставила большой пластмассовый ящик, в котором находился электрокардиостимулятор, включила питание и взяла электроды в руки.

– Руки! – крикнула она и Сергеев убрал руки с груди Сергея.

– Разряд! – тело на столе судорожно дернулось и Марина убрала электроды.

На мониторе – прямая линия.

– Давай больше!

– Разряд! – тело выгибается дугой и обессилено опускается, когда прекращается действие тока.

Монитор оживает, на прямой линии смерти появляются острые, растущие по высоте, пики.

– Есть пульс! Есть пульс! – кричит Владислав, услышав нарастающий писк звукового сигнала.

Марина Сергеева смотрит на мужа, её руки дрожат. Почувствовав это, она подносит их к лицу, и через несколько секунд предательская дрожь проходит без следа.

Сердце Сергея Дубинина продолжает биться в его груди. Упрямое человеческое сердце…