Электронная библиотека » Вадим Парсамов » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 5 февраля 2019, 16:20


Автор книги: Вадим Парсамов


Жанр: Культурология, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава II
Английский миф и декабристы

Тема «Декабристы и Англия» неоднократно становилась предметом изучения1, и настоящее исследование не ставит своей целью обращение к этой проблеме или даже просто суммирование накопленного материала. Нас будет интересовать французская политическая культура, являвшаяся посредником в восприятии декабристами английских идей. Но даже и в таком виде тема звучит гораздо шире того, о чем пойдет речь.

Для начала необходимо сделать небольшое пояснение. На протяжении XVIII – начала XIX в. во Франции формируется особый взгляд на английский политический строй. Идеологи французского Просвещения описывают в созданной ими системе государственно-правовых понятий формы английского правления. Давно было замечено, что первые грамматики какого-либо языка пишут, как правило, иностранцы. В этом смысле французские политические мыслители создавали «грамматику» английского государственного строя. Такое положение вещей отчасти объяснялось различием в исторических условиях Англии и Франции в XVIII в.

Современный исследователь А.В. Чудинов пишет: «Англия, пожинавшая плоды радикальных преобразований предыдущего столетия, с полным основанием могла гордиться уникальными для той поры конституционными актами, обеспечивающими гарантии основных гражданских прав, в том числе – на неприкосновенность личности и свободу слова. Франция же все еще находилась под властью абсолютного монарха. Вот почему если на Британских островах кипела бурная политическая жизнь – партии боролись за места в парламенте, избиратели выступали в поддержку своих депутатов, парламент принимал законы и менял министров, а каждый общественно важный вопрос широко обсуждался в печати; то по другую сторону Ла-Манша государственные дела решались узким слоем правящей элиты. Иначе говоря, англичане жили бурной общественной жизнью, французам же приходилось лишь с завистью наблюдать и обсуждать ее. Вот почему крупнейшие французские мыслители Века Просвещения так часто брались за описание государственного строя Великобритании и немало страниц посвятили выяснению его положительных и отрицательных черт»2.

В итоге создавался некий английский миф. Свободная Англия изображалась как антипод двух политических систем: абсолютистской Франции и античных республик. Не будет большой натяжкой предположить, что этот миф влиял на декабристов гораздо больше, чем идеи, идущие непосредственно из Англии. О судьбах этого мифа в декабристских идеях пойдет речь в настоящей главе. Но прежде необходимо в общих чертах представить формирование и развития английского мифа во Франции XVIII – начала XIX в.

У его истоков стоят Монтескье и Вольтер. Автор «Духа законов» считал, что английское правление – «лучшее из правлений, которые люди могли только вообразить»3. В изложении Монтескье английский политический уклад соединяет в себе лучшие стороны различных видов правления: монархии, аристократии и демократии. Причину английского процветания он видит в том, что «английский народ лучше всех народов мира сумел воспользоваться тремя элементами, имеющими великое значение: религией, торговлей и свободой»4. Свобода Англии строится на ее законах, разделении властей и представительной форме правления. Исполнительная власть соединена «в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими»5. Законодательная власть принадлежит всему народу и осуществляется через его представителей, которые разделены на два собрания. Одно состоит из «представителей народа», другое – из знати. Первое воплощает в жизнь демократический принцип, второе – аристократический.

Монтескье особо подчеркивает важность аристократии: «.. во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами рождения, богатства или почестей; и если бы они были смешаны с народом, если бы они, как все прочие, имели только по одному голосу, то общая свобода стала бы для них внутренним рабством, и они отнюдь не были бы заинтересованы в том, чтобы защищать ее, так как большая часть решений была бы направлена против них. Поэтому доля их участия в законодательстве должна соответствовать прочим преимуществам, которые они имеют в государстве, а это может быть достигнуто в том случае, если они составят слабое собрание, которое будет иметь право отменять решения народа, как и народ имеет право отменять его решения»6.

Представительное правление, по Монтескье, это усовершенствованная форма демократии. «Большое преимущество избираемых представителей, – пишет автор «Духа законов», – состоит в том, что они способны обсуждать дела. Народ для этого совсем непригоден, что и составляет одну из слабейших сторон демократии»7.

Любопытно, что генезис английского правления Монтескье видит в политическом быте древних германцев: «Всякий, кто пожелает прочитать великолепное творение Тацита о нравах германцев, увидит, что свою идею политического правления англичане заимствовали у германцев»8. Трудно сказать, что конкретно автор имеет в виду, но можно предположить, что речь идет о зачатках разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную, а также о соотношении «аристократического» и «демократического» элементов при выборе правителей древними германцами, в которых Монтескье разглядел отдаленное подобие английской системы.

Тацит описывает это следующим образом: «Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей – из наиболее доблестных. Но и цари не обладают у них безграничным и безраздельным могуществом, и вожди начальствуют над ними, скорее увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны, если выдаются достоинствами, если сражаются всегда впереди, чем наделенные подлинной властью. Впрочем, ни карать смертью, ни налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому, кроме жрецов, да и они делают это как бы не в наказание и не по распоряжению вождя, а якобы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся. <…>0 делах менее важных совещаются их старейшины, о более значительных – все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу. Если не происходит чего-либо случайного и внезапного, они собираются в определенные дни, или когда луна только что народилась, или в полнолуние, ибо считают эту пору наиболее благоприятствующей началу рассмотрения дел»9.

Условно говоря, «законодательная» власть принадлежит старейшинам и всему народу, «исполнительная» – царям и вождям, а «судебная» – жрецам. Причем все виды власти независимы друг от друга.

Между Монтескье и Тацитом можно провести еще одну параллель. В изображении Тацитом германцев доминирует римская точка зрения. Его германцы – это как бы римляне наоборот. Их явная идеализация в значительной степени объясняется критическим отношением к своему народу. Германцы лишены тех недостатков, которые есть у римлян. Они ближе к природе. В отличие от римлян, «эти люди от природы не хитрые и не коварные»10. Этим объясняется, в частности, тот факт, что «добрые нравы имеют там большую силу, чем хорошие законы где-либо в другом месте»11, т. е. в Риме.

Для Монтескье, как и для Тацита, характерно противопоставление идеализации чужого мира критическому отношению к своему. Всякий раз, когда в «Духе законов» сравниваются Англия и Франция, либо явно, либо подспудно присутствует антитеза свобода – несвобода. И хотя Монтескье нигде не называет французское правление деспотическим, он все-таки намекает на возможность такой перспективы для своей страны: «Распределение и соединение трех властей там осуществлено не по образцу того государственного устройства, о котором мы говорили выше (т. е. Англии. – В. П.). Каждая власть распределена там особым образом, который более или менее приближает ее к свободе, без чего монархия выродилась бы в деспотизм»12. Само понятие «разделение властей» применительно к Франции звучит по меньшей мере невразумительно. Из всего этого пассажа можно понять только одно: отсутствие такого разделения приводит монархию к деспотизму, и читатель вправе самостоятельно сделать вывод о типе правления во Франции.

При всей идеализации Англии Монтескье не склонен смешивать теорию государственного строя с реальностью. «Не мое дело, – пишет он, – судить о том, пользуются ли в действительности англичане свободой или нет. Я довольствуюсь указанием, что они установили ее посредством своих законов, и не ищу большего»13.

Почти одновременно с Монтескье писал об Англии Вольтер. Как и Монтескье, Вольтер смотрит на Англию глазами француза. Однако, если автор «Духа законов» исследует главным образом английское законодательство, то внимание Вольтера в его «Философских письмах» привлекает в первую очередь английское просвещение. Англия для него – родина Разума: «В нашем веке он народился в Англии»14. Религиозный плюрализм («Англичанин – человек свободный – отправляется на небо тем путем, какой он сам себе избирает»15), торговля и развитие естествознания и философии – это то, в чем, по мнению Вольтера, проявляется английская свобода, и то, чего лишена Франция.

Если антитеза Англия – Франция присутствует в «Философских письмах» в основном подспудно, то другая антитеза, Англия – Рим, получает детальное развитие. Единственным преимуществом Древнего Рима перед Англией, по мнению Вольтера, является то, что «Риму была совершенно неведома ужасающая нелепость религиозных войн <…>. Марий и Сулла, Помпей и Цезарь, Антоний и Август сражались вовсе не из-за спора о том, должны ли фламины носить свое облачение поверх тоги или под ней, а священные цыплята, для того чтобы предзнаменования были верны, есть и пить или же только есть». Однако «плодом гражданских войн в Риме было рабство, плодом английских смут – свобода»16.

В Англии равновесие властей достигается посредничеством короля и парламента между знатью и народом. В Риме Сенат, наоборот, всячески устранял плебеев от управления государством. Англия делает завоевания для того, «чтобы такого завоевания не совершили ее соседи». Рим проводил завоевательную политику для того, чтобы отвлечь народ от стремления участвовать в управлении государством.

В истории Англии не меньше, чем в истории других народов, кровавых страниц. «Идол деспотической власти был потоплен в морях крови, – пишет Вольтер, – однако англичане вовсе не считали, что они слишком дорого заплатили за достойное законодательство. Другие нации пережили не меньше смут и пролили не меньшее количество крови; но кровь эта, которую они проливали за дело свободы, только крепче сцементировала их рабство»17.

Если Монтескье обходит молчанием Великую хартию вольностей, то Вольтер ее оценивает достаточно негативно и уж во всяком случае не склонен абсолютизировать. Он считает, что она родилась из «споров тиранов». Ее «непосредственной целью <…> было поставить королей в зависимость от лордов». Что же касается народа, то он получил лишь «некоторые поблажки». Общий вывод Вольтера об этом документе таков: «Эта великая Хартия, рассматриваемая как священный принцип английских свобод, сама позволяет понять, сколь мало тогда была знакома свобода. Одно только ее заглавие доказывает, что король приписывал себе абсолютные правомочия, а бароны и духовенство даже не пытались заставить его отречься от этого пресловутого “права”, поскольку высшее могущество принадлежало им»18.

Вольтера интересуют не юридические формы сами по себе, ареальное положение народа. Поэтому не Великая хартия, а то, как живут английские крестьяне, является для Вольтера критерием общественной свободы. «Никто не чувствует себя угнетенным и обиженным, – пишет он. – Ноги крестьянина не стирают деревянные башмаки, он ест белый хлеб, хорошо одевается, не боится увеличить поголовье своего стада или покрыть свою крышу черепицей под угрозой повышения налогов в следующем году. Здесь много крестьян, владеющих состоянием, равным примерно двумстам тысячам франков, и при этом они вовсе не считают чем-то зазорным для себя продолжать обрабатывать землю, которая принесла им богатство и на которой они живут свободными людьми»19. На вольтеровском восприятии Англии сказалась его вера в прогресс человечества. Убежденность в том, что Англия опережает на этом пути другие народы, заставляла его сознательно или бессознательно закрывать глаза на многие недостатки. Англия для Вольтера – примерно то же самое, что дикари для Руссо. Она является неотъемлемой частью вольтеровского мифа об историческом прогрессе. При этом мифологизируется не весь английский текст как таковой, а лишь современный Вольтеру срез жизни английского общества, который соотносится с условным началом английской истории, как соотносятся между собой две крайние точки восхождения.

В «Опыте о нравах и духе наций» философ показывает постепенный характер развития английской цивилизации, сопровождающийся постепенным освобождением английского народа сначала от внешнего, а затем и от внутреннего порабощения. Историческое значение Великой хартии в его глазах столь незначительно прежде всего потому, что она принадлежит к нелюбимому Вольтером Средневековью. Хартия в его представлении не примирила Иоанна Безземельного с баронами, а, наоборот, усилила их раздоры. В результате Иоанн признал себя подданным Рима, а бароны предложили английскую корону французскому королю. Лишь с конца XIII в. при Эдуарде I Англия вступила на путь парламентского развития: «Звания баронов и пэров получали только те, кто входил в верхнюю палату. Палата общин начала распоряжаться субсидиями. Эдуард I придал вес палате общин для того, чтобы уравновесить власть баронов»20. Однако народ в целом еще не созрел до такого уровня политической жизни. Все держалось исключительно на личности самого короля Эдуарда I, который в изображении Вольтера больше напоминает просвещенного монарха XVIII в., чем средневекового сюзерена.

В отличие от Монтескье для Вольтера главное – не законы, а цивилизация. Законодательство – всего лишь продукт цивилизации, а ее причиной и следствием является торговля. «Торговля, обогатившая английских горожан, – пишет Вольтер, – способствовала их освобождению, а свобода эта, в свою очередь, вызвала расширение торговли; отсюда и рост величия государства: именно торговля мало-помалу породила морские силы, с помощью которых англичане стали повелителями морей»21.

Еще одно важное следствие торговли и признак цивилизованности – это демократизация общества. Чувство гордости английского купца «заставляет его, не без некоторого основания, сравнивать себя с римским гражданином, поэтому младшие сыновья пэров королевства не пренебрегают коммерцией». Английский демократизм противопоставляется феодальной спеси остальной Европы и в первую очередь Франции: «Во Франции распоряжаются маркизы, и любой из них, прибыв в

Париж из глубокой провинции с шальными деньгами и титулом маркиза Ака или Иля, может говорить о себе: “Человек, подобный мне, человек моего положения” – и гордо презирать негоцианта; сам негоциант так часто слышит презрительные отзывы о своей профессии, что имеет глупость за нее краснеть. Однако я не знаю, какая из этих двух профессий полезнее государству – профессия ли напудренного вельможи, которому точно известно, в какое время встает ото сна король и когда он ложится, и который принимает величественный вид, играя роль прихлебателя в приемной министра, или же профессия негоцианта, обогащающего свою страну, раздающего из своего кабинета приказания Сюратту и Каиру и содействующего процветанию всего света»22.

Таким образом, Англия представляется Вольтеру страной наиболее естественного пути развития из всех стран мира, лишенной той знаковой мишуры, которой гордится аристократия феодальной Европы.

* * *

Мнение французских просветителей об Англии не было единым. Наиболее демократически настроенные мыслители, среди них такие, как Руссо и Мабли, достаточно негативно характеризовали английский политический строй. Мабли всю английскую историю сводит к борьбе вокруг Великой хартии вольностей: «В то время как преемники Иоанна Безземельного помышляли лишь о том, чтобы нарушить обе вынужденные у него необходимостью грамоты, народ, всегда беспокойный, не переставал жаловаться и с угрозами требовать возмещения причиненных ему несправедливостей»23.

Эта борьба, не утихающая на протяжении всей истории Англии, по мнению Мабли, опровергает мысль Монтескье о равновесии властей. «Если равновесие различных властей, – спрашивает он, – установлено в справедливой соразмерности, то откуда эта постоянно возобновляющаяся тревога народа? Откуда вечные жалобы на правительство, которое беспрестанно обвиняют в измене долгу?»24 В действительности, как считает Мабли, в руках английского короля сосредоточено слишком много власти и при этом на него наложена слишком малая ответственность. Поэтому англичане «пользуются одной лишь полусвободой»25.

Если Монтескье и Вольтер выражают как бы французскую (внешнюю) точку зрения на Англию и за их идеализацией этой страны, как мы видели, скрывается недовольство Францией, то Мабли в своей критике английского политического строя пытается встать на точку зрения англичан и представить Англию как бы изнутри. «По свидетельству англичан, – пишет он, – знающих свое отечество и отнюдь не ослепленных тем, что обыкновенно зовется благополучием государства, величайшим врагом, какого только имеет ныне их гражданское устройство, является продажность, порожденная богатством, роскошью и корыстолюбием»26. Уже из самой терминологии, характеризующей английские нравы, нетрудно по контрасту догадаться, что является идеалом для Мабли. Это, конечно, античные республики с их чистотой нравов и презрением к роскоши и богатству.

Свой общественно-политический идеал Мабли описал в «Рассуждениях о греческой истории», переведенных на русский язык А.Н. Радищевым в 1773 г.27. Образцом общественных добродетелей для Мабли служат древняя Спарта и ее законодатель Ликург: «Более шести сот лет Ликурговы законы, превосходящие мудростию все данные законы человекам, были там наблюдаемы с наивящею точно стию. Который народ, будучи столь прилеплен к добродетелям, как спартане, давал примеры столь великие, столь непрерывные умеренности? Презрения богатств и любви вольности и отечества? Читая их историю, мы возпламеняемся; если в сердце своем имеем хотя малое зерно добродетели, то дух наш воздымается и хочет, кажется, исступить из тесных пределов, в коих нас удерживает повреждение нашего века»28.

Природному равенству людей, как считает Мабли, должно соответствовать равенство социальное и материальное, но этого нет в Англии, где царствуют «алчность и честолюбие»29. Античные добродетели требовали от человека полного самоотречения для того, чтобы стать полноценным гражданином. «Человек-гражданин, – писал Руссо, – это лишь дробная единица, зависящая от знаменателя, значение которой заключается в ее отношении к целому – к общественному организму. Хорошие общественные учреждения – это те, которые лучше всего умеют изменить природу человека, отнять у него абсолютное существование, чтобы дать ему относительное, умеют перенести его я в общую единицу, так как каждый частный человек считает себя уже не единым, частью единицы и чувствует только в своем целом»30.

Эти идеи оказали сильное воздействие на якобинцев31 и породили в их среде культ античных республик, в тона которых была окрашена якобинская диктатура. В противовес этому якобинско-античному мифу свободы либеральные политики и писатели создали английский миф. Но прежде чем перейти к его характеристике, следует остановиться на одном малоизвестном сейчас, но очень популярном в свое время в Европе предшественнике французских либералов, в произведениях которого уже были намечены все основные черты этого «мифа».

Речь пойдет о Жане-Луи Делольме. Его сочинение «Английская конституция» (1771) оказало сильное влияние на Н.И. Тургенева. «Я читаю теперь: De Lolme. Constitution d’Angleterre, – писал он брату С.И. Тургеневу 5 июля 1816 г. из Франкфурта. – Хорошая книга. За 50 лет, кажется, люди умнее писали нежели теперь»32. Чтение Делольма навело Тургенева на следующее размышления: «Политические писатели того времени, в которое жил и сей автор, либеральнее наших. По крайней мере тогда верно не восставали против них, как теперь. По каким странным и бедственным обстоятельствам многие находят теперь опасными, злыми, ложными правилами те правила, кои за 50 лет почитались единственно справедливыми и ведущими к щастию народов?»33

Тургенев не просто читал Делольма, он его внимательно штудировал на протяжении 1816–1817 гг. и делал выписки. Особое внимание декабриста привлекали наиболее острые в политическом отношении места. Например: «La conséquence de cette institution est, que personne en Angleterre ne sauroit voir l’homme, dont il pût dire: “Cet homme peut décider de ma vie ou ma mort”. Si l’on pouvoit, pour un moment, oublier le bonneur d’une telle institution, on devroit au moins en admirer l’invention»34.

Как и Делольм, Тургенев считает, что падение Римской империи вызвано не испорченностью нравов, а самой природой деспотического правления. «Это мнение Del[olm’a] подтверждает в некотором отношении замеченное мною, что нравы и т. и. не являются причиной падения государств. Так было, гов[орит] Del[olme], в бедном, но и в славном Риме».

Следующую мысль Делольма Тургенев передал по-русски: «Обыкновенно в государствах власть правительства почитается дотоле неограниченной, покуда не положено известных определительных пределов в оной. В Англии напротив: не власть правительства, но свобода подданного почитается неограниченною. L’onus probandi переходит здесь от подданного к правительству»35. Это далеко не все выписки Тургенева из Делольма. Мы к ним еще вернемся. А теперь подробнее остановимся на основных идеях этой важной для Н.И. Тургенева книги.

Адвокат по профессии и публицист по призванию, Делольм родился в Швейцарии, но долго жил в Англии, он прекрасно владел английским языком и писал на нем многие свои произведения. Он досконально изучил систему английского государственного строя, а также английское законодательство. Однако, несмотря на хорошее знание Англии и не закрывая глаза на мрачные страницы ее истории, он дает мифологизированный образ английского политического устройства, видя в нем «самое прекрасное правление на земле и скорее всего единственное из всех до сих пор существовавших правлений, основанное на истинных принципах, соответствующих человеческой природе»36. Английский миф Делольма строится на абсолютизации двух основных документов английской истории: Великой хартии вольностей (Magna Charta Libertatum), подписанной королем Иоанном Безземельным по требованию вставших на борьбу за свои феодальные права баронов в 1215 г., и закона о неприкосновенности личности, принятого английским парламентом во время реставрации Стюартов в 1679 г. (Habeas Corpus Act).

Другой важной составляющей английского мифа является уже намеченное в трудах Монтескье и Вольтера противопоставление Англии и Франции как мира свободы и порядка и мира, где деспотизм и анархия поочередно сменяют друг друга. По Делольму, эти различия обусловлены самим ходом исторического развития. Если во Франции феодализм складывался медленно и постепенно и различные части королевства, существуя сами по себе, были мало связаны друг с другом, что значительно ослабляло королевскую власть и усиливало позиции феодалов, то в Англию феодализм был перенесен насильственно и быстро в результате ее завоевания Вильгельмом Нормандским. Страна не была расчленена на части, и это способствовало установлению сильной королевской власти.

Здесь Делольму видится главное различие в исторических судьбах Англии и Франции. По его мнению, «это объясняет, почему из двух соседних народов, живущих в почти одинаковом климате и имеющих общее происхождение, один достиг вершины свободы, а другой был последовательно подчинен самой абсолютной монархии»37.

Слабость королевской власти во Франции отнюдь не означала свободу. Напротив, она явилась источником страшного порабощения народа сеньорами, власть которых практически была ничем и никем не ограничена. Поэтому, когда королевская власть одержала верх над непокорными вассалами, народ спокойно отреагировал на установление абсолютизма, так как привык к отсутствию свободы. Таким образом, феодальная анархия со временем переросла в абсолютистский деспотизм.

В Англии ситуация складывалась иначе. Единство страны, деспотизм короля, основанный на праве завоевания, стали сдерживающими факторами для феодального произвола. Английские сеньоры были так же угнетены, как и народ. Но именно это и сделало их союзниками в борьбе за свободу. Всеобщее восстание против Иоанна Безземельного покончило с деспотизмом и привело к подписанию Великой хартии, которая стала отправной точкой английской свободы. Вся дальнейшая история Англии, в изложении Делольма, есть борьба за приверженность принципам Великой хартии. Поэтому все восстания и революции против правителей, нарушающих английскую конституцию, по сути своей консервативны. Они стремятся не к установлению нового строя, а к восстановлению нарушенного договора, заключенного 15 июня 1215 г. на Раннимедском лугу.

Этим английские революции отличаются от революций в других странах. «Если мы взглянем с некоторым вниманием на историю других свободных государств, – пишет Делольм, – то мы увидим, что распри, которые там совершались, всегда оканчивались согласием, когда речь шла об интересах небольшого числа людей (petit nombre), в то время как интересы большинства не принимались во внимание. Совершенно противоположное происходило в Англии, где революции всегда предусматривали самые широкие меры предосторожности и проводились с тем расчетом, чтобы обеспечить всеобщую свободу»38.

Мифологизируя английскую свободу, Делольм вместе с тем развенчивает миф о гражданских свободах и добродетелях античных республик. Через головы своих современников, идеализирующих античность, он обращается непосредственно к античным авторам, однако истолковывает их по-своему Так, например, рассказав об изгнании царей из Рима в 509 г. до н. э. по Титу Ливию, Делольм пишет: «Сенаторы приписали себе немедленно власть царей, недовольство которой они так громко выражали. Исполнение декретов отныне было возложено на двух должностных лиц, принятых в Сенат и целиком от него зависящих, которых они назвали консулами и которые облеклись всеми внешними знаками царей». В примечании приводится цитата из Тита Ливия: «Все права и все знаки этой власти были удержаны первыми консулами, только позаботились об одном, чтобы не удвоился страх, если сразу оба будут иметь фаски»39. И далее Делольм продолжает: «Их власть была еще ужаснее, чем предшествующая; смертные казни, на которые консул осудил в военном порядке тех, кто оставался приверженным к старым формам, и своих собственных сыновей, – все это показывало народу, что его ждет, если он когда-нибудь задумает противостоять власти тех, кто только что сам себя ею облек»40.

Та же картина и в Древней Греции, и в средневековой Флоренции – «все революции всегда заканчиваются тем, что власть оказывается в руках малого числа (petit nombre)»41.

Развенчивая античный миф гражданской свободы, Делольм вступает в полемику с Монтескье, считающим, что «английская конституция утратит свою свободу, что она погибнет, как погибли Рим, Лакедемон и Карфаген; она погибнет тогда, когда законодательная власть окажется более испорченной, чем исполнительная»42. По мнению Делольма, нет ничего общего между Римом и Англией. «Римский народ в последние годы республики представлял собой не граждан, а завоевателей. Рим был не государством, а главой государства». Свобода и могущество были достоянием одних, а рабство и нищета выпадали на долю остальных. Завоевания сделали Рим лишь частью его же империи, и «он стал подданным самого себя». Это и предопределило и его падение, и порчу нравов, которая лишь ускорила это падение, но отнюдь не была его причиной43.

Совершенно иначе, по мнению Делольма, дела обстояли в Англии. Там в результате революций в выигрыше оказывался весь народ, так как речь шла лишь о восстановлении порядка, гарантированного Великой хартией. «От одного конца острова до другого действовали одни и те же законы и преследовались одни и те же интересы: вся нация равно содействовала образованию правительства; следовательно, никакая часть этой нации не имела оснований опасаться, что другие найдут в себе силы для разрушения ее свободы»44. Поэтому англичане не нуждались в тех суровых добродетелях, без которых невозможно существование республики. Наследственная монархия, действующая в строгих рамках всем известных законов, гарантировала англичан от установления абсолютизма, которым закончилась история Римской республики.

Доказательством этого служит история междоусобных войн и мятежей, которыми богата английская история. Сколь бы кровавый и затяжной характер они ни приобретали, в конечном итоге все вело к восстановлению конституции. «Мы видели, – пишет Делольм, – как она воскресла после войн между Генрихом III и его баронами, после узурпации власти Генрихом IV и после долгих и кровавых распрей между домами Йорков и Ланкастеров. Она была, казалось, окончательно разрушена после катастрофы Карла I, когда были брошены мощные силы на то, чтобы вместо нее ввести другую форму правления. Но едва Карл II вступил на престол, как конституция была восстановлена с сохранением старых принципов»45.

Постоянное возвращение к истокам свободы придало английскому политическому устройству ту стабильность, которая выделяет его на фоне других политических систем. Противопоставляя Англию античным республикам, с одной стороны, и Франции с ее абсолютизмом – с другой, Делольм фактически объединяет республиканизм и бсолютизм по принципу безграничности власти. Разница лишь в том, что в монархии вся власть сосредоточена в одних руках, а в республиках она реально принадлежит малому числу.

Другой важной антитезой является противопоставление Англии и Швеции. После смерти Карла XII исполнительная власть в Швеции была поделена между королевой Ульрикой (сестрой Карла) и сенатом. «Единственная прерогатива нового короля заключалась в том, что он имел два голоса»46 в сенате. Однако ограничение власти монарха не привело к ограничению исполнительной власти как таковой. Вся ее полнота перешла в руки сената, в котором слились исполнительная и законодательная ветви власти. В результате слабость королевской власти, разделение исполнительной власти и одновременно объединение исполнительной и законодательной властей лишь усилили позиции шведской аристократии, ничуть не увеличив свободу в обществе. В Англии вся исполнительная власть соединилась в особе монарха, а законодательная оказалась поделенной между палатой лордов и палатой общин. Это сделало исполнительную власть сильной и в то же время ограниченной47.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации