Текст книги "Человек над ситуацией"

Глава 7. «Вторая задача»

При анализе различных видов познавательной активности, проявляющейся в учении, профессиональной деятельности, научном исследовании обычно обращают внимание на особенности решения человеком мыслительных задач. При этом всегда подчеркивается необходимость обращения к личности познающего. Однако каждый, кто внимательно ознакомится с литературой, неминуемо сделает вывод о том, что традиция рассуждать о важности обращения к личности субъекта познания имеет чисто декларативный характер.

Между тем, проблема обусловленности мышления активностью личности заслуживает специального теоретического рассмотрения.

Начнем с анализа условий, в которых задан предмет познавательной деятельности и проанализируем его с содержательной стороны. В первом случае перед нами вопрос о том, в какой форме – «извне» (со стороны окружающей субъекта ситуации) или «изнутри» (со стороны самого субъекта) – задан предмет познавательной деятельности. Во втором случае – вопрос о специфическом отношении, которое реализуется человеком в ходе познавательной деятельности, а именно, о направленности субъекта на внешний объект («объектная» ориентация, или «О-ориентация») или направленности субъекта на самого себя в процессе познания (субъектная ориентация – «S-ориентация»).

Основываясь на выделении и разграничении отмеченных моментов, мы приходим к выделению четырех типов задач, решаемых личностью в процессе познания.

Первый тип задач определяется системой требований, предъявляемых человеку со стороны окружающих его людей и выражающих необходимость в ряде познавательных действий, цель которых – построение адекватного образа внешнего объекта. Перед нами, таким образом, объектно-ориентированные, извне обусловленные задачи. Таковы традиционно описываемые «предметные» задачи – математические, физические и т. п. Само понятие «задача» сложилось на основе анализа подобного рода ситуаций, где цель познавательного действия оказывается как бы погруженной во внешний объект, и ее возникновение обязано принятию субъектом заданных ему извне требований. Когда педагоги и психологи говорят о проблемных ситуациях, то чаще всего они имеют в виду именно этот класс ситуаций.

Второй тип задач характеризуется, в отличие от первого, субъектной ориентированностью познавательной деятельности при условии, что требования к выполнению этой деятельности возникают, главным образом, в сфере общения и задаются извне.

Не будет преувеличением сказать, что интроспективная психология, вся без исключения, строилась по принципу решения личностью именно этих задач, задаваемых извне и требующих от субъекта умения строить образ самого себя в ситуации. Современная феноменологическая психология в этом смысле продолжает традиции интроспективной психологии (расширяя, однако, «задачное» поле субъекта). В психолого-педагогических экспериментальных работах, а также при психотерапии указанный круг задач (субъектно-ориентированных, не обусловленных) выступает в основном в виде заданий на определение самооценки людей.

Третий тип задач определяется тем, что субъект самостоятельно ставит перед собой познавательную цель, ориентированную на внешний объект; это – объектно-ориентированные субъективно обусловленные задачи.

Теоретическое выделение этого круга задач является необходимым начальным этапом общей постановки проблемы активности личности в познавательной деятельности. Здесь отчетливо видна живая связь с классическими исследованиями деятельности человека в проблемной ситуации. Уже при рассмотрении «ситуативного познавательного мотива» (Матюшкин, 2008) обнаруживается его несовпадение с ситуативнозаданной целью: к решению задачи, предъявленной человеку извне, побуждает мотив выдвижения новых целей, формулирования новых задач, лежащих в исходном проблемном поле.

Так, именно с «действием» ситуативного познавательного мотива могли быть связаны особенности деятельности ряда испытуемых, проявляющих «интеллектуальную активность» (Богояв ленская, 1983) как инициативу в постановке проблем, выходящих за рамки исходной задачи. Подобное понимание соответствует, на наш взгляд, выдвинутому в рамках общепсихологической теории деятельности положению об иерархическом, многоуровневом строении системы установок субъекта как «стабилизаторов» деятельности и ее консервативных («инерционных») моментов (Асмолов, 2007).

Установки, связанные с заданной испытуемому целью деятельности, могут оказаться исчерпаны, в то же время установки, характеризующие мотив деятельности, сохраняют свою силу и проявляются в том, что субъект действует над порогом внешне заданных требований.

Задачи четвертого типа – это субъектно-ориентированные внутренне обусловленные задачи. Областью поиска решений в задачах такого рода выступает сам субъект; он же является инициативной стороной их постановки.

Важные подходы к выделению данного круга задач мы находим в работах А. Н. Леонтьева. Анализируя в книге «Деятельность. Сознание. Личность» проблемы осознаваемости – неосознаваемости мотивов деятельности, А. Н. Леонтьев рассматривает процесс их осознания как особую задачу, решаемую личностью. «Осознание мотивов, – пишет А. Н. Леонтьев, – есть явление вторичное, возникающее только на уровне личности и постоянно воспроизводящееся по ходу ее развития» (Леонтьев А. Н., 1975, с. 205). Но возможности для постановки и решения этой задачи связаны с определенным уровнем развития личности; «для совсем маленьких детей, этой за дачи просто не существует <выделено мной. – В.П.>» (там же).

В контексте анализа проблемы осознаваемости мотивов и метода изучения (раскрытия) подлинных мотивов деятельности субъекта, в отличие от ее мотивировок, А. Н. Леонтьев описывает подобные задачи как «задачи на личностный смысл».

Иллюстрируя свою мысль, А. Н. Леонтьев пишет: «День, наполненный множеством действий, казалось бы, вполне успешных, тем не менее может испортить человеку настроение, оставить у него некий неприятный “эмоциональный осадок”. На фоне забот дня этот осадок едва замечается, и, когда в памяти человека всплывает определенное событие, его настроение приобретает предметную отнесенность: возникает аффективный сигнал, указывающий, что именно это событие и оставило у него эмоциональный осадок. Может статься, например, что это его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели, единственной, ради которой, как ему думалось, он действовал, и вот оказывается, что не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было достижение успеха для себя. Он стоит перед задачей на “личностный смысл”, но она не решается сама собой, потому что теперь она стала задачей на соотношение мотивов, которое характеризует его как личность. Нужна особая работа, чтобы решить такую задачу» (Леонтьев А. Н., 1975, с. 205–206).

При решении этих задач предметом деятельности человека является он сам и условия, вызывающие к жизни эту деятельность; они как бы погружены в самого человека, скрыты от наблюдателя. Поэтому процессы постановки и разрешения данного типа задач могут быть охарактеризованы как «имплицитные», «внутренние», что и составляет их существенную черту. Латентность этих задач есть признак, характеризующий, прежде всего, их своеобразие с точки зрения внешнего наблюдения, например, экспериментатора, которому непосредственно недоступно знание внутренних познавательных усилий, затрачиваемых личностью при работе над этими задачами. Но, говоря об имплицитном характере этих задач, мы имеем в виду также и их первоначальную нераскрытость для самой личности.

Необходимость постановки этих задач образует момент определенного несоответствия или несовпадения осознаваемых и неосознаваемых мотивов осуществляемой деятельности. Актуально неосознаваемый мотив, как видно уже из приведенного примера, как бы утаивает от субъекта действительную направленность его действий, скрывает от человека подлинную «формулировку» задачи, которую он реально решал в деятельности.

Решение вопроса о том, что в действительности представляет собой выдвигаемая личностью и обращенная «на себя» задача, является каждый раз особой проблемой, которую решает как сама личность (в плане самопознания, рефлексии), так и психолог, строящий теоретическую модель деятельности субъекта.

Отмеченные здесь задачи на «личностный смысл» не исчерпывают всей области познавательных ситуаций, рассматриваемых нами при анализе субъектно-ориентированных внутренне обусловленных задач. Ведь решение задач на «личностный смысл», отвечая на вопрос о том, чего я хочу, желаю, к чему я в действительности стремился или стремлюсь, направлено на воссоздание образа исходных мотивов деятельности и позволяет реконструировать уже сложившуюся, хотя и «зашифрованную» в форме тех или иных эмоциональных состояний систему смыслов, образующих наличное Я субъекта.

Новый вид и новые подвиды задач, лежащие в том же поле проблем и последовательно вычленяемые нами в ходе анализа, выявляются при непосредственном обращении к фактам движения деятельности, в которых запечатлен выход субъекта за пределы исходной ситуации деятельности и, следовательно, за рамки наличного Я субъекта.

Мы имеем в виду задачи, направленные на построение адекватного образа потенциального Я. Ставя перед собой и решая эти задачи, человек как бы отвечает на вопрос: «Что во мне есть из того, что я в себе еще не выявил, не успел или не смог открыть?», «К чему я реально способен, что я могу?» и т. п.

Здесь мы отметим «экзистенциальные» задачи и задачи на определение уровня своих возможностей.

Решая «экзистенциальную» («жизненную») задачу, субъект определяет и особым образом осваивает качества, характеризующие его потенциально и ассоциируемые им с его «подлинным» («не отчуждаемым») бытием. Совершая поступок, он получает возможность самоопределения – ответа на вопросы «Что я есть в действительности?», «Свободен ли я?», «Готов ли к тому-то» и т. п. Ответ на эти вопросы невозможен вне акта деятельности, вне конкретного поступка, имеющего социальный смысл. Рассмотрение одной из таких задач было уже предпринято нами в связи с поиском объяснения феномена «надситуативного риска»: активность субъекта интерпретировалась как попытка преодоления субъектом его «природных» границ и реализация его «родовой» (общественной) сущности.

Нет необходимости специально подчеркивать, что решение «экзистенциальных» задач является существенным аспектом развития личности. Между тем, в психологии данный круг задач практически не изучен. В тесной связи с ними находится другая разновидность задач, на которой мы остановимся подробнее.

Это задачи на определение уровня своих предметно-практических, функциональных, познавательных и др. видов возможностей. Понятие «предметно-практические возможности» означает сферу возможностей личности в процессе практической, прежде всего трудовой деятельности. Понятие о «функциональных возможностях», в определенной мере соответствующее понятию «функциональная тенденция» (Узнадзе, 1966), раскрыто в работах В. С. Асеева. Понятие «познавательные возможности», представляющее специальный интерес в связи с анализом творческой познавательной активности, выделяется в работах А. М. Матюшкина при анализе проблемных ситуаций. Помимо названных могут быть эстетические, коммуникативные и другие возможности. Обобщенно мы говорим о деятельности.

Возможности в таком случае выступают как источник его активности, то есть как обладающие силой побуждения к действию[34]34
  Гипотеза об «избыточных возможностях» как источнике (побудителе) активности была высказана нами в работах «Активность личности на этапе постановки проблем» (Петровский В. А., 1976а) и «Активность как надситуативная деятельность» (Петровский В. А., 1976б).


[Закрыть]. Мы приходим к необходимости специального выделения этой разновидности S-ориентированных S-обус ловленных задач прежде всего в связи с необходимостью описания конкретных механизмов развития деятельности, ее самодвижения. Кроме того, именно на основе обращения к задачам подобного рода, мы рассчитываем приблизиться к понятию глубинных основ познавательной деятельности личности.

Условием самодвижения деятельности, как мы только что отметили, выступает накапливание потенциальных возможностей осуществления деятельности. На определенном этапе они перерастают уровень требований, первоначально предъявляемых к деятельности «извне» – со стороны внешней ситуации, и «изнутри» – со стороны исходных внутренних побуждений субъекта. Избыток потенциальных возможностей образует предпосылку и динамическое условие расширенного воспроизводства деятельности. Каким образом, посредством каких психологических механизмов осуществляется реализация накопленных возможностей, ведущая к фактам надситуативного поведения?

Складывающиеся в деятельности потенциальные возможности динамичны, изменчивы; подвижна и изменчива граница между тем, что объективно доступно субъекту в деятельности, и тем, что в данный момент недоступно ему. Подвижность этой границы ставит субъекта в ситуацию неопределенности при оценке собственных возможностей, порождая в сознании конфликт между переживаниями «могу» и «не могу» и специальную задачу его разрешения. Потенциальные возможности при этом выступают в сознании в «неопределенно-чувственной» форме. Осознание этих возможностей, придание им «определенно-чувственной» формы и тем самым как бы «вписывание» их во внутренне достоверный образ себя есть прежде всего внутренний диалог, который и позволяет различать в плане самосознания реальное, истинное и мнимое, неподлинное Я.

Однако этот диалог оказывается неконструктивным, когда в нем не со держится выхода за его собственные рамки, когда субъект замыкается в своем внутреннем диалоге. Действительное разрешение проблемы и внутреннего конфликта «могу – не могу» требует выхода в область предметно-практической деятельности и реального человеческого общения.

Эти процессы, разрешающие порождаемую самой деятельностью субъекта «внутреннюю задачу» «могу – не могу», мы описываем как деятельность самооценивания личности. Анализ показывает, что самооценивание как особая форма деятельности отличается от традиционно изучаемого в психологии явления самооценки.

Как уже было отмечено, в экспериментальных исследованиях явление самооценки выступало в условиях предъявляемого испытуемому извне задания и не рассматривалось как разрешение внутренне обусловленной субъектом задачи. Однако в данном случае для нас существенно иное. Самооценка рассматривается обычно как процессуально и результативно оформленный акт, совершающийся непосредственно в самосознании субъекта и направленный на адекватное отражение наличных возможностей субъекта. При этом исследователи отвлекаются от тех проявлений деятельности самооценивания, цель которых – оценка потенциальных, для самого субъекта неопределенных возможностей, требующая «размыкания» круга сознания и выхода в область предметно-практической деятельности. Но именно эта, строящаяся на основе знания результатов собственной деятельности, иначе говоря, деятельностно-опосредованная самооценка и выступает в виде конкретного решения задачи «могу – не могу».

Данный круг задач, в особенности задачи на выявление уровня потенциальных возможностей, привлекает наше внимание в связи с изучением природы познавательной активности личности, и поэтому в дальнейшем мы подробнее остановимся на характеристике этих задач. Итог предпринятого нами анализа приведен ниже. Типы выделенных ситуаций отвечают преимущественной направленности теоретических, экспериментальных исследований, которые резюмированы в таблице 7.1.

Таблица 7.1

Приводя эту таблицу, специально отметим, что данные конкретных исследований, полученные при изучении тех или иных вышеописанных вариантов познавательных ситуаций, могут выступать продуктивной основой анализа «представителей» других типов познавательной ситуации. Так, общие характеристики «проблемных ситуаций» приложимы не только к рассмотрению «извне обусловленных» задач, но и к задачам «внутренне обусловленным», которые постоянно ставятся и решаются личностью в ее повседневной жизни; «опыты» самооценки возникают и по собственному почину, без всякого принуждения извне (в то время как в психологическом эксперименте мы ставим перед личностью эту задачу) и т. д.

Дело здесь не только и не столько в том, что рассматриваемые познавательные ситуации, сохраняя свою специфичность, сближаются по некоторым формальным признакам. Основное, что объединяет эти познавательные ситуации между собой и позволяет интерпретировать их в едином ключе, это внутренние содержательные связи между ними: генетическая преемственность, функциональная связь, взаимная опосредованность и т. п. Здесь мы поставим вопрос о связи и взаимопроникновении О-ориентаций и S-ориентаций в познавательной деятельности личности.

Привычно думать, что, ставя перед человеком ту или иную задачу и стимулируя его интерес к ней, мы вправе ожидать определенного соответствия между содержанием выполняемой им познавательной деятельности и исходными требованиями этой задачи; что при этом чем больше выражен познавательный интерес к задаче, тем выше должно быть соответствие между всеми характеристиками данной деятельности и совокупностью требований задачи, тем в большей мере из деятельности будут исключены такие моменты, которые бы явились избыточными по отношению к принятым требованиям и условиям задачи. По этому поводу можно поспорить. Мы придерживаемся противоположного взгляда и утверждаем, что чем насыщеннее деятельность познавательным мотивом, тем выраженнее в деятельности присутствие моментов, прямо не вытекающих из исходной задачи, хотя, возможно, и связанных с нею. При таком взгляде вычлененные нами выше примеры познавательных ситуаций («задач») образуют как бы проекции некоей «генеральной» задачи, объективно решаемой субъектом. Чем больше деятельность насыщена познавательным мотивом, тем выраженнее представленность в деятельности разных задач.

Почему мы ищем новое? Что заставляет нас ставить перед собой задачу и настойчиво искать решение? Что для нас создает внутреннюю необходимость («мотивированность») поиска? В основе большинства существующих в психологии попыток ответа на эти вопросы лежит принцип «субъект – объектного» истолкования типа познавательной ситуации, то есть рассмотрения познавательной деятельности как ориентированной исключительно на внешний объект и ведущей к построению адекватного его образа. При таком взгляде в качестве источника познавательной активности чаще всего указывается напряжение, вызванное познавательным барьером на пути «построения образа» объекта. Активность в процессе поиска решения выглядит как редукция (ослабление) этого напряжения.

Подобная схема объяснения при всей ее, казалось бы, очевидности и бесспорности выявляет свою несостоятельность при столкновении с некоторыми фактами, вытекающими из рассмотрения особенностей познавательной деятельности личности.

Тенденция к автономии при решении задач. Нетрудно представить себе ситуацию, в которой человек в течение длительного времени решает достаточно трудную для него задачу и не может найти решения. Наблюдается своеобразная психологическая прикованность к условиям этой задачи, когда человек неотступно думает о ней и не в силах прекратить попытки ее решения. Его деятельность давно уже лишена радости поиска и часто приобретает для него мучительный характер. Поставим теперь такой мысленный эксперимент: попробуем предложить человеку готовое решение этой задачи или подсказку, обеспечивающую достижимость решения. Естественно предположить, что далеко не всякий захочет воспользоваться подсказкой. Многие откажутся от этой возможности и продолжат поиск решения. Именно у тех, кто продолжил поиск, можно предположить наличие собственно познавательного мотива. Вместе с тем этот мотив, как явствует из условий испытания, не может быть истолкован как побуждение к ослаблению познавательного напряжения.

Возгонка трудности задачи и поиск необычных решений. Один из примеров поиска нешаблонных решений (эксперимент Аснина) уже был приведен раньше: девочка старшего возраста в присутствии младшей отказывается от простого пути решения, хотя такое действие может легко обеспечить ей достижение цели-награды (слишком легко!). Этот эксперимент оживляет в памяти другую подобную же ситуацию, где отчетливо видно, как подросток намеренно повышает уровень трудности задачи, хотя к тому его никто и ничто не обязывает. Имеется в виду так ярко описанная Марком Твеном феерическая акция «освобождения» негра Джима из неволи фантазером и романтиком Томом Сойером.

Том: «А, ей-богу, все это до того легко и просто, что даже противно делается! Потому и трудно придумать какой-нибудь план потруднее. Даже сторожа нет, поить дурманом – а ведь сторож обязательно должен быть! Даже собаки нет, чтобы дать ей сонного зелья. Цепь у Джима длиной в десять футов, только на одной ноге и надета на ножку кровати; всего и дела, что приподнять эту ножку да снять цепь! А дядя Сайлас всякому верит: отдал ключ какому-то безмозглому негру, и никто за этим негром не следит. Джим и раньше мог бы вылезти в окошко, только с десятифутовой цепью далеко не уйдешь. Просто досадно, Гек, ведь глупее ничего быть не может! Самому приходится выдумывать все трудности. Что ж, ничего не поделаешь! Придется как-нибудь выкручиваться тем, что есть под руками! Во всяком случае, один плюс тут есть: для нас больше чести выручать его из разных затруднений и опасностей, когда никто этих опасностей для нас не приготовил, и мы сами должны все придумывать из головы, хоть это вовсе не наша обязанность… Первым долгом надо разыскать что-нибудь такое, из чего можно сделать пилу».

Гек: «А для чего нам пила?»

Том: «Ведь нужно отпилить ножку кровати, чтобы снять с нее цепь!»

Гек: «Да ведь ты сам сказал, что цепь и так снимается, надо только приподнять ножку».

Том: «Вот это так на тебя похоже, Гек Финн! Непременно выберешь самый что ни на есть детский способ» (Твен, 1978, с. 426).

Готовность к пересмотру собственных решений. В большом числе случаев нам приходится менять свои представления об объекте познания под влиянием внешней необходимости (новая информация, опровергающая ту, которой мы располагали раньше; замеченное противоречие в рассуждениях, вытекающих, казалось бы, из бесспорных посылок; отмечаемая другими людьми неэффективность выдвинутых предположений, в которых реализуется то или иное знание об объекте и т. п.). Однако о пересмотре собственных решений можно говорить, имея в виду случаи и другого рода, когда готовность к этому может быть особой формой выражения познавательной активности людей, выявляющих свой действительный интерес к объекту познания. В этих случаях преобразование человеком собственных взглядов не вытекает из требований «момента» или очевидной ошибочности имеющихся представлений. Речь идет о том, что человек преобразует свои взгляды без принуждения извне, руководствуясь внутренним побуждением к достижению наиболее полного и истинного знания об объекте.

Проведем следующий эксперимент. Испытуемому предлагают пройти в кинозал, где его ждет необычный «киносеанс». Вместо нового художественного фильма ему показывают только один небольшой фрагмент. Требуется, проявив фантазию, построить рассказ о происходящем, вникнуть в суть ситуации, психологию героев, словом, дать интерпретацию того, что увидишь. Кадр или отрывок из фильма экспериментатор конструирует таким образом, чтобы могла «разыграться» фантазия испытуемого, чтобы происходящее было интересно, быть может, даже необычно, и главное, чтобы провоцировались бы стереотипные решения, предоставляя возможность «извлечь» множество различных сюжетов из увиденного. Далее, в точности так же, как и при проективных исследованиях личности, испытуемым предлагают рассказать, что здесь происходило раньше (как возникла эта ситуация) и что произойдет потом (чем все это кончится). Наконец, – и в этом уже отличие от проективных тестов, – испытуемым разрешено убедиться в правильности своих предположений, посмотрев предшествующий и последующий фрагменты этого «фильма». Как можно видеть, слово «фильм» взято в кавычки. Это объясняется тем, что подобного «фильма» как единого законченного художественного, целого не существует, а показанный эпизод имеет множество «начал» и множество «продолжений» (о чем, конечно, испытуемый не знает). Большинство испытуемых может захотеть удостовериться в том, что сюжет угадан правильно, и, кроме того, если происходящее на экране их увлечет, то желание увидеть весь фильм будет вполне естественно. Поэтому экспериментатор вводит дополнительное условие: если предыдущий или (и) последующий фрагменты не совпадают по смыслу с теми, которые ожидал увидеть испытуемый, то придется переделывать всю построенную прежде интерпретацию ситуации. Раньше, чем испытуемый согласится или откажется сопоставить свой рассказ с действительными событиями фильма, ему предлагают сразу посмотреть весь фильм, и тогда ему уже не придется ничего «угадывать». В этих условиях испытуемый стоит перед альтернативой: либо отказаться от уточнений (выходящих за пределы решения исходной задачи), посмотрев при этом интересный фильм, либо подвергнуть свои решения сомнению, продолжив самостоятельный поиск истины. Если испытуемый отказывается от сопоставления своего сочинения с реальным «текстом» картины, то его благодарят за участие в эксперименте и, объяснив смысл исследования, отпускают. Если же испытуемый соглашается сделать «шаг назад», то есть посмотреть предшествующий фрагмент фильма, и «шаг вперед», посмотрев последующий фрагмент, то экспериментатор предлагает ему такие варианты «начал» и «продолжений», которые резко отличаются от предложенных самим испытуемым. Теперь участнику эксперимента надлежит выполнить свой долг – повторить заново интерпретацию всей ситуации в целом, и в частности, сказать, как она возникла и что произойдет потом. Тогда экспериментатор вновь предлагает посмотреть, как обстоит дело в действительности, то есть, что было и что еще будет в «фильме», но при этом напоминает испытуемому, что тому придется вновь все переделывать, если окажется, что в фильме все «не так» и т. д. Согласится ли испытуемый проверить истинность своих решений или он будет довольствоваться выполнением только поставленной задачи, требующей от него лишь проявления фантазии (которая необязательно должна соответствовать «сюжету»)? Согласится ли он принимать «вызов» неопределенности, подставляя под удар собственные построения во имя достоверного знания о происходящем, или быстро успокоится на достигнутом? В каких пределах будет проявляться упорство испытуемого в его стремлении «докопаться» до истины, – ведь за любопытство придется платить?.. Здесь, правда, могут возразить: может быть, просто интерес к фильму как таковому, а не испытание своих предположений «на прочность» побуждает испытуемых к продолжению поиска? Предусматривая эту возможность перед каждым очередным выбором, как было сказано, испытуемому предлагается посмотреть сразу весь фильм. Отказ от подобной возможности и готовность продолжить работу будет свидетельствовать о надситуативной тенденции испытуемых к пере смотру собственных решений. В данном случае, при описании готовности личности к пересмотру своих собственных решений в пользу наиболее истинных, мы сталкиваемся с особым проявлением «открытости», когда личность не просто ассимилирует новую информацию об объекте, а сама активно открывает себя опыту и для этого готова поступиться своими собственными представлениями и взглядами. И это – волевой шаг, способность осуществить который свидетельствует об определенном уровне развития познавательной активности и может служить одним из индикаторов активности личности в познавательной деятельности.

Презумпция существования решения. Реальная деятельность человека (познавательная, творческая) обычно протекает в условиях неопределенности относительно возможных исходов этой деятельности. Неопределенность исхода решения тех или иных научно-исследовательских творческих задач определяется как субъективными, так и объективными причинами. Среди последних немаловажную роль играет то обстоятельство, что далеко не всегда задача, возникшая в процессе познания, обладает реальным решением. Хрестоматийным примером могли бы послужить поиски доказательства V постулата Эвклида, которые увенчались отказом от первоначальной формулировки проблемы и созданием неэвклидовых геометрий (геометрии Бойаи – Лобачевского и геометрии Римана). Совсем недавно была доказана знаменитая своей неподатливостью Большая теорема Ферма о невозможности решения в натуральных числах уравнения вида:

xⁿ + yⁿ = zⁿ,

при n≥3 и т. п. Острие науки образуют не только так называемые «открытые» вопросы (то есть на сегодняшний день нерешенные), но и вопросы, относительно которых не только неизвестен ответ, но и неизвестно, существует ли он в принципе. Поэтому, если иметь в виду не учебные задачи, ответ на которые существует и кому-то известен, а широкий класс проблем, поднимаемых в практике научных исследований, то следует допустить существование особого отношения людей к таким проблемам, перспективам их решения. Анализ этого специфического отношения дает нам новый признак познавательной активности, который мы назовем «презумпцией существования решений».

Латинский термин «презумпция», употребляемый главным образом в юридической практике, означает «признание логически вероятного факта за юридически достоверный пока не доказано противное»; он же имеет и более широкое значение, а именно «вообще предположение верности или действительности чего-либо без положительного доказательства»[35]35
  Новый полный словарь… 1872. С. 384.


[Закрыть].

Применительно к обсуждаемой проблеме мы говорим о презумпции существования решения, подразумевая под этим, что в условиях неопределенности относительно возможности конкретного (положительного или отрицательного) ответа на поставленный вопрос или возможности достижения того или иного решения стоящей задачи, человек исходит из гипотезы о существовании решения. Другими словами, личность принимает гипотезу об истинности одной из возможных гипотез, касающихся сущности изучаемого объекта, и до тех пор не отказывается от проведения исследований в подтверждение принятой гипотезы, пока не исчерпаны все субъективно возможные и достоверные аргументы в пользу гипотезы. Эта деятельность требует от человека определенных волевых качеств: твердости, настойчивости и последовательности в осуществлении принятой цели.

В самом деле, положим, что мне неизвестно, есть у этой задачи решение или нет. На этот вопрос я не могу ответить до тех пор, пока не начну работать. Мне необходимо решить, стоит ли приступать к этой задаче или, быть может, лучше перейти к рассмотрению другой задачи, которая, как мне известно, имеет решение.