Текст книги "Человек над ситуацией"

Часть 2. Субъект: бытие на границе

Глава 5. Деятельность самополагания субъекта

Вот известная гимназическая дилемма: «Господь всемогущ?» – «Всемогущ!» – «А может ли он создать такой камень, который сам поднять не сможет?» (Если Бог не сможет создать такой камень, то он не всемогущ; но если он сможет создать камень, который сам поднять не сможет, то он тоже не всемогущ.) Трудно сказать, могло ли входить в интересы Всевышнего создание подобного камня, но вот что замечательно: похоже, эту проблему постоянно ставят перед собой и решают люди, обнаруживая парадоксальное свойство собственной деятельности – ее неадаптивность.

…В комнате две девочки[14]14
  Эксперимент талантливого харьковского психолога В. И. Аснина, проведенный около сорока лет назад. Его работа является своего рода предтечей как наших исследований надситуативной активности, так и изучения «интеллектуальной активности» в исследованиях В. Н. Пушкина, Д. Б. Богоявленской и др.


[Закрыть]. Первая девочка школьного возраста. Ей предстоит справиться с очень простой задачей: достать предмет, лежащий посреди стола на таком расстоянии от краев, отгороженных невысоким барьером, что дотянуться до него непосредственно рукой нельзя; для этой цели достаточно воспользоваться здесь же лежащей палочкой. Девочка ходит вокруг стола, совершает то одну, то другую пробу, а задача все не решается… Девочка меньшего возраста, лет пяти, сначала молча наблюдает, а потом начинает подавать совет за советом: «подпрыгнуть» (подсказка явно неудачная), «воспользоваться палочкой» (то, что единственно может спасти положение). Наконец, она сама берет палочку и пытается достать предмет. Однако старшая немедленно отбирает у нее это «орудие», объясняя, что достать палочкой нетрудно, что «так всякий может». В этот момент в комнате появляется экспериментатор, которому испытуемая заявляет, что достать со стола предмет она не может.

Как же следует интерпретировать это явление? Может быть, школьница просто-напросто неверно понимает задачу (например, исходит в своем понимании ситуации из того, что палочкой «нельзя» воспользоваться)?…Нет, оказывается. Достаточно несколько изменить условия опыта, а именно: не снимая объективной значимости цели, которая должна быть достигнута (предмет, лежащий на столе), искусственно изменить отношение испытуемого к возможному средству достижения (например, объяснить испытуемому, что он может действовать палочкой). Испытуемый, разумеется, не отказывается действовать, согласно инструкции, но стремится избежать условленной награды (пробует отклонить ее или берет явно неохотно, «случайно» забывает ее на столе и т. п.). С особенной яркостью это явление выступает тогда, когда привлекательность предмета достижения («цель-награда») растет, а уровень трудности задачи остается прежним.

О чем говорит эта своеобразная ситуация? Наиболее эффективный способ достижения цели – использование простейшего средства: находящегося под рукой орудия. Между тем избирается другой путь решения. Не следует ли предположить, что перед нами явление по сути своей неадаптивное?

Фундаментальным признаком человеческой деятельности является то, что она не только реализует исходные жизненные отношения субъекта, но и порождает новые жизненные отношения; раскрывает свою несводимость к первоначальным зафиксированным жизненным ориентациям за счет включения «надситуативных» моментов.

Сформулируем принцип, противостоящий постулату сообразности и подчеркивающий активную, относительно независимую от задач адаптации, направленность деятельности человека – «принцип надситуативной активности». Согласно этому принципу, субъект, действуя в направлении реализации исходных отношений его деятельности, выходит за рамки этих отношений, и, в конечном счете, преобразует их. Производство действий над порогом ситуативной необходимости дает нам начальную характеристику активности как момента прогрессивного движения деятельности.

Исходным для введения термина «надситуативность» было данное нами определение активности личности как «действования над порогом ситуативной необходимости» (Петровский В. А., 1975). Если принять, что «ситуативная необходимость» – это обязательность совершения действий, обеспечивающих адаптацию, то, соответственно, «надситуативность» – это совершение действий, избыточных с точки зрения функции приспособления (не играет роли, чем эти действия вызваны, будь то ситуативно вызванное нарушение гомеостазиса, действие гедонистических или прагматических стимулов). Идея «избыточности» может быть выражена и по-другому. Мы можем сказать, что надситуативные действия самоценны. Они не служат инструментом реализации сторонних целей или внешних по отношению к ним побуждений. Они совершаются «для себя».

Автор пришел к идее самоценности некоторых форм поведения в своих первых исследованиях, посвященных «бескорыстному риску» (Петровский В. А., 1971), о котором еще будет сказано дальше. В феномене «бескорыстного риска», однако, есть нечто большее, чем ситуативная избыточность, «не-инструментальность». Рискующие преодолевают свои адаптивные устремления, они поступают вопреки функции адаптации. Выбираются цели с непредрешенной заранее возможностью достижения. Более того, сама непредрешенность – причина выбора этих целей. Ситуативная избыточность в любой момент может обернуться для индивидуума убыточностью, подарочное чувство «могу!» пропасть даром, дать повод пережить поражение.

Сочетание ситуативной избыточности и предпочтение целей с непредрешенным исходом достижения дает нам особый конструкт: «активная неадаптивность» (Петровский В. А., 1992).

Необходимо сопоставить представления о надситуативной активности (исследования 1971–1978 гг.) и активной неадаптивности (Петровский В. А., 1992б, 1996в), с одной стороны, и представления об «интринсивной» (то есть внутренней) мотивации действия – с другой, так как категория самоценности, «не-инструментальности», одинаково применима к обоим классам явлений.

Освещая проблему экстринсивной и интринсивной мотивации, Х. Хекхаузен, ведущий эксперт в области психологии мотивации, мимоходом заметил, что описание поведения как мотивированного либо «изнутри», либо «извне» и противопоставление этих форм «почти столь же старо, как и сама экспериментальная психология мотивации». В советской психологии еще Д. Н. Узнадзе выделял класс функциональных потребностей, придающих ценность процессу действования как таковому. В работе Х. Хекхаузена мы встречаем парад имен классиков психологии, упоминание их работ, в которых постулируются, иногда даже экспериментально исследуются, и уж во всяком случае обсуждаются идеи «внутренне-обусловленной» мотивации действия (начиная с работ Р. Вудвортса, Г. Олпорта, Х. Харлоу, К. Мантгомери, В. Велкера, Р. Батлера, З. Коха и др.). Х. Хекхаузен подробно рассматривает эмпирические исследования в этой области, проводимые в более поздние годы и «позиционируемые» в терминах «интринсивной мотивации»[15]15
  Руководствуясь сугубо субъективным, исключительно личным критерием, я мог бы назвать этих исследователей современниками. Они были и сейчас еще могут быть живыми участниками дискурса. Пришли-таки времена когда, стало абсолютно возможным личное беспрепятственное обсуждение общих проблем. Впрочем, ситуация непредсказуемо меняется и иногда мало зависит от психологов, изучающих «непредсказуемость». Я был свидетелем блестящего выступления В. Лефевра, но это – не тот случай, когда рефлексивные построения автора в свою очередь рефлексируются социумом и могут реально перестроить развитие событий.
  Два слова о прошлом, о тех годах, когда личные контакты с зарубежными коллегами были затруднены. С тех пор прошло уже тридцать три года, и я могу позволить себе посетовать – самую малость! Биографический штрих. Не довелось, увы, автору оказаться по ту сторону тогдашней границы, отделявшей Отечество от всего остального мира. С докладом о надситуативной активности и избыточных возможностях как ее источнике был я приглашен на Парижский конгресс психологов (1976). Однако же, говорят, вместо меня, без доклада, на Конгресс выехала весьма известная ученая дама академического звания – ведь надо было кому-то отстаивать чистоту советской методологии на Западе. А жаль! Было бы интересно пообщаться вживую с коллегами, которые, как раз в это время, параллельно со мной, занимались вопросами, столь близкими мне.


[Закрыть].

Есть смысл подчеркнуть, что для Х. Хекхаузена «интринсивность» есть способ описания мотивации и, добавим мы, характеристика специфики исследовательских стратегий, выбора независимых и зависимых переменных, особенностей точек зрения исследователей при осмыслении экспериментальных данных. Этим несколько снижается пафос дискурса «интринсивное – экстринсивное». Дело не только в том, что противопоставление «интринсивное – экстринсивное» «старо как сама экспериментальная психология мотивации (читай – «старо как мир»), а в том, что оно, подчеркиваем, логически уязвимо, если, конечно, под «внутренним» понимать побуждения «самого индивидуума». Ибо нельзя не признать истинным, что «на деле действия и лежащие в их основе намерения всегда обусловлены только внутренне» (Хекхаузен, 1986, т. 2, с. 240), что «мотив», включающий такие понятия, как «потребность, побуждение, влечение, склонность, стремление» и т. д., представляет собой «направленность действия на определенные целевые состояния…, которые субъект стремится достичь, какие бы разнообразные средства и пути к этому не вели» (Хекхаузен, 1986, т. 1, с. 33). Мотив, мотивация содержит в себе качество принадлежности субъекту, его субъективности, свойство «быть внутренним». Внутренней мотивации нет, так как нет мотивации внешней. Перед нами – условные рабочие термины (и, вместе с тем, слова повседневной речи) для обозначения субъективной локализации источника активности.

Поэтому важно, во-первых, ка́к понимается «интринсивность» (а в этом вопросе есть несомненные различия), и, во-вторых, в чем своеобразие исследуемых феноменов. Термин «интринсивность» имеет смысл метки некоторого класса явлений; связь между фамильным именем и сущностью этих явлений условна.

Х. Хекхаузен выделяет и рубрицирует шесть способов понимания интринсивной мотивации:

• Влечение без редукции влечения. Интринсивная мотивация не направлена на удовлетворение физических потребностей. Мотивированные ею исследовательская, манипулятивная и пр. виды активности не обслуживают интересы гомеостазиса.

• Свобода от цели. Интринсивная мотивация описывается в таких терминах, как «самоцельность», «мотивация действенностью», «ощущение эффективности». «Интринсивно мотивированными являются только такие действия, которые осуществляются только ради протекания самой деятельности». <«Процессуальная мотивация», «функциональная тенденция» – в более привычных для нас терминах. – В.П.>.

• Оптимальный уровень активации или рассогласования. Интринсивная мотивация связывается с регуляцией, направленной на поддержание или восстановление некоторого оптимального уровня функционирования: «оптимального возбуждения (активации)», «оптимальной рассогласованности» между текущим потоком информации и стандартом (схемой, ожиданием, уровнем адаптации). Должна существовать не только мотивация к снижению обнаруженного рассогласования, но мотивация к поиску или восстановлению оптимальной величины такого рассогласования – в этом пункте Хекхаузен ссылается на Е. Деси (Deci, 1975, p. 40).

• Самоутверждение. Здесь главное – стремление быть причиной собственных действий (таков руководящий принцип, пронизывающий различные мотивы). В середине 70-х гг., на фоне ведущихся в это время экспериментальных разработок, посвященных проверке ранее высказанных гипотез самодерминации Уайта (White, 1959) и де Чармса (DeCharms, 1968), Хекхаузен использовал два вида переживаний: ощущение своих возможностей (Уайт) и субъектную каузальность (Де Чармс). Этот взгляд близок нашим собственным построениям, но мы переносим акцент на условия порождения чувства «могу» как избытка сил и чувства субъектности как альтернативы неадаптивности, свойственной человеку. Мы при этом подчеркиваем, что неадаптивность витальных, предметных, коммуникативных и когитальных актов возникает, как ни парадоксально, внутри адаптивной стратегии целеполагания (то есть тогда, когда человек преследует, как ему кажется, исключительно достижимые цели, когда он убежден в том, что действует наверняка).

• Радостная поглощенность действием. «Интринсивная мотивация означает в данном случае, что человек с радостью отдается данному делу, что он полностью погружен в переживание продвигающегося вперед действия» (Хекхаузен, 1986, т. 2, с. 238). Ценность переживания здесь не в том, что Я выступает как причина действия, а в том, что так переживается само действование, процесс активности. Согласно Чиксентмихайи (Csiksentmihalyi, 1975), это – радость от активности, принадлежность потоку, когда, растворяясь в предмете, в состоянии полной сосредоточенности на занятии, забываешь о собственном Я, и в этом случае размываются различия между игрой и работой[16]16
  Анализируя формы структурирования времени, мы противопоставляем «процедурам» («работе», «делу») захваченность (Петровский В. А. Философии Я: транзактный подход. Берн, 2000).


[Закрыть].

• Однородность тематики (эндогенность) действия и его цели. Критерием интринсивности мотивации является ответ на вопрос, «переживает ли субъект, и если да, то в какой мере в этом переживании отражена содержательная и неотъемлемая взаимосвязь между действием и его целью, или основанием» (Хекхаузен, 1986, т. 2, с. 241). Трудно не согласится с Хекхаузеном, что «психологически наиболее ясной из новых концепций интринсивной мотивации представляется концепция эндогенности (однородности) действия» (там же).

Но из этого понимания вытекает важное для нас следствие: понятие «интринсивности» в трактовке однородности тематики действия и его цели, а также «надситуативности» в трактовке ситуативной избыточности (неадаптивности) имеют общий родовой признак: неотчуждаемость мотивации действия от содержания самого действия, нередуцируемость побуждения действовать к «над-стоящим» мотивам и целям. Интринсивность, равно как и надситуативность, характеризует действие в его самоценности, не-инструментальности по отношению к требованиям ситуации (за которыми могло бы вырисовываться стремление получить вознаграждение или избежать наказания). Речь идет не только о том, что индивидуум независим в своей активности от внешних санкций. Он не ощущает своей подверженности контролю со стороны «внутренних санкций», продуцируемых «интроецированными другими». Не поэтому ли деятельность способна приносить ему исключительную радость? И нет ли в этой субъектной каузальности или растворенности в потоке примет стадии «магического мышления» и первичного «океанического Я»? Впрочем, такого рода сюжеты все еще табуируются в «академической» экспериментальной психологии мотивации[17]17
  Заметим, что поглощенность действием, если использовать термины Чиксентмихайи, может быть источником не только радости, но и страданий, например, «мук творчества»: войдя с головой в проблему, в какой-то момент легко «решить прекратить», нелегко «прекратить решать» (Ф. Д. Горбов). Действие при этом продолжает сохранять статус избыточности и «не дает от себя отказаться». «Поток» может окончательно поглотить… (И что же? «…Тем сладостней Лорелея откликнется пеньем своим…»?!) Неадаптивность тут смыкается с дезаптивностью.


[Закрыть].

К идее надситуативности, то есть избыточности, «не-инструментальности» некоторых форм поведения автор пришел, отталкиваясь от экспериментально выявленного феномена «бескорыстного риска» (Петровский В. А., 1971, 1974а, б, 1975, 1977); суть феномена в том, что субъект без принуждения извне и без какого-либо вознаграждения предпочитает действовать в зоне опасности (феномену «бескорыстного риска» в книге будет уделено специальное место – см. главу 6). Полученные факты мы описывали в терминах «риска ради риска» (1971) в противовес риску как инструменту решения внешней задачи.

Феномен бескорыстного риска («риск ради риска») был исходным для осознания обширного поля будущих исследований. Понятие «надситуативности», как и понятие «интринсивности», задавая общую рамку категоризации многоплановых проявлений активности («самоценность», «не-инструментальность»), выступали в разных эмпирических формах, в соответствии с различиями теоретических подходов и исследовательских задач в области психологии активности. Таким образом, обозначались новые группы феноменов. Теория и феноменология «интринсивной мотивации» – это те самые «шесть концепций» и, соответственно, шесть групп феноменов, о которых писал Х. Хекхаузен и которые мы, отдавая должное Оллпорту, рискнем назвать обобщенно «автономией».

Теория и феноменология «надситуативной активности» представлена другими концептами и феноменами.

Мы выделяем такие классы «надситуативности» (представленные определенными теоретическими и эмпирическими разработками) как «трансситуативность» и «контрситуативность» (см. рис. 5.1).

Рис. 5.1. Схема «Человек-в-ситуации»

Трансситуативность. Этот термин описывает феномен выхода за пределы требований, которые «на старте» деятельности индивидуум сам предъявлял к себе (эти требования могли быть предъявлены и другими, важно здесь то, что субъект исходит из них как из собственных). Если брать шире, то речь идет об углублении или трансформации мотивов, которые исходным образом побуждали деятельность, о расширении круга преследуемых целей, об обновлении задач, о варьировании способов их решения, о новом, обобщенном ви́дении ситуации. За этим пониманием вырисовывается общая развиваемая нами идея «движения деятельности», повышение ее (деятельности) ранга, расширения охвата, углубления содержания, а иногда и трансформации в другую деятельность.

Можно различать мотивационные, целевые, операциональные, ориентировочные моменты надситуативности.

Надситуативная мотивация характеризуется побуждениями, избыточными с точки зрения потребности, первично инициировавшей поведение, и, возможно, находящимися иногда в противоречивом единстве с данной потребностью (мы вернемся к этому, говоря о неадаптивности).

Надситуативная цель – цель, принятие которой не вытекает непосредственно из требований ситуации, однако реализация ко торой предполагает актуальную возможность достижения исходной цели.

Надситуативный образ включает в себя (в качестве подчиненного и, возможно, «снятого» момента) исходный образ ситуации, однако им не исчерпывается и т. д. Источник активности усматривается в порожденных деятельностью избыточных возможностях, выходящих за пределы исходных требований, предъявленных субъектом к себе.

Соотношение ситуативности и надситуативности аналогично тому, что существует между «задачей» и «сверхзадачей» в терминах К. С. Станиславского. Решение «задачи» не означает разрешения «сверхзадачи». «Проблемы, – говорили мои Учителя, – не решаются; просто одна превращается в другую». Но продвижение к разрешению «сверхзадачи» предполагает осуществимость решения «задачи», что специфицирует надситуативность[18]18
  В одном из исследований, проведенных совместно с литовским исследователем, педагогом З. А. Лаунене, мы просили детей составить рассказ по картинке – рассказывать о том и только о том, что видишь (картинки иллюстрировали известную всем детям сказку). Испытуемыми были дети всех школьных возрастов, начиная с первого и кончая одиннадцатым классами. Результат заключался в том, что только к одиннадцатому классу дети способны «рассказывать по картинке», а не пересказывать сказку. Рассказы детей из младших классов явно избыточны по отношению к задаче. Но с задачей-то они справиться не могли. Перед нами не «надситуативная активность», а дезадаптивность, или, как мы говорим, ««надситуативность» от слова «надо».


[Закрыть]. Примером трансситуативности может служить любой процесс творчества, решение любой серьезной задачи. В этой главе мы приведем пример того, как спонтанно расширяется поле деятельности ребенка при выполнении творческого задания (см. эксперимент с «рисовой водичкой»).

Контрситуативность (активная неадаптивность). Идея «надситуативности» формировалась в качестве методологической альтернативы «постулату сообразности» (адаптивности) поведения и психики индивида, и в частности таким его разновидностям, как гомеостатическая, гедонистическая и прагматическая.

Феноменология «надситуативной активности» противоречит закономерным следствиям постулата сообразности, но именно эти феномены согласуются с идеей движения деятельности вообще и существования феноменов неадаптивности в частности.

Основная трудность исследования этих явлений заключается в том, что должен быть задан некий критерий неадаптивности, который мог бы представлять ценность для оценки справедливости критики постулата сообразности с эмпирических позиций. Такой критерий, на наш взгляд, мог бы быть построен на основе соотнесения цели и результата деятельности субъекта.

В то время как адаптивность – в самом широком смысле – характеризуется соответствием результата деятельности индивидуума принятой ранее цели, неадаптивность – расхождением, а точнее, противоположностью результата и цели. Следовательно, здесь до́лжно иметь в виду не только то, что действие избыточно, но и то, что существует конфронтация между запланированным и достигнутым. Основной вопрос касается возможности намеренного предпочтения неадаптивной стратегии действия адаптивной.

В первом случае (адаптивная стратегия) имеются в виду действия, которые базируются на прогнозе соответствия между целью и ожидаемым результатом осуществления этого действия. Во втором случае (неадаптивная стратегия) в качестве условия предпочтения будущего действия выступает прогноз возможного несоответствия (вплоть до противоположности) между исходной целью и будущим результатом данного действия.

В фактах активно-неадаптивного выхода человека за пределы изведанного и заданного проявляется, как мы полагаем, собственно субъектность, тенденция человека действовать в направлении самоиспытания, оценки себя как носителя «свободной причинности» («причины себя»)[19]19
  Есть, согласимся, разница между приписыванием себе причинности (атрибуция субъектности) и проявлением себя как причины, что непосредственно переживается субъектом в момент действования. Было бы интересно сопоставить экспериментально два рода опыта – когнитивной оценки себя как причины и опытом непосредственного переживания себя в этом качестве.


[Закрыть].

Феноменологии «трансситуативности» и «контрситуативности», как можно предположить, пересекаются (см. схему «человек-в-ситуации», где это представлено наглядно). Фактически, речь идет об избыточности принимаемых целей относительно требований ситуации и предпочтительности этих целей в силу непредрешенности их достижения. Помимо «синицы в руке» и «журавля в небе» угадывается присутствие «еще чего-то» – «неизвестно чего», «нечто на горизонте». Влечет «сам горизонт», граница, отделяющая знаемое от незнаемого, сама линия горизонта, сулящая неожиданное развитие событий.

Метод, который мы предлагаем для выявления тенденции человека обнаруживать себя в качестве субъекта активности, может быть назван методом виртуальной субъектности[20]20
  Существо метода было изложено в работах: Петровский (1975, 1976б), название – предложено позже: Петровский (1992а).


[Закрыть].

Осознание того факта, что методический прием, еще в студенческие годы предложенный автором для выявления тенденций к «бескорыстному риску» (1971), заключает в себе нечто большее, чем «просто» методику исследования склонности к риску, что прием этот представляет собой частный случай более общего принципа, имеющего значения для «схватывания» собственно личностного в человеке, – осознание этого поя вилось не сразу. Потребовалось время, для того чтобы осмыслить специфику того вида активности, которая, будучи избы точной по отношению к заданной испытуемому деятельности, состоялась как деятельность, движущая исходную («надситуативная активность»), понять, что эта особая деятельность побуждаема самой возможностью несовпадения цели и результата в ней («активной неадаптивности»), и наконец, что она являет субъекту способ ность выступить перед самим собой наяву, – в качестве свободного самоопределяющегося существа.

Термином «виртуальность» мы подчеркиваем возможность самопроявления человека как субъекта в некоторой наблюдаемой ситуации. Обратим внимание на то, что термин этот почти не используется в психологии.

Известное нам исключение – книга А. Н. Леонтьева, где это слово вводится для обозначения несостоятельной попытки преформизма объяснить личностное в человеке как результат вызревания его генотипических черт. Между тем этот тер мин в ином контексте использования исключительно точно подходит для обозначения интересующего нас явления – самостановления индивидуума как личности. «Виртуальный» означает, согласно «Словарю иностранных слов» (М., 1979), «возможный; могущий проявиться; который должен проявиться», – что отличает этот термин от синонимичного «потенциальный» («возможный, существующий в потенции; скрытый, непроявляющийся»). Отличие – в самой идее переходности возможного в действительное: виртуальное по сравнению с потенциальным как бы ближе к действенному самообнаружению возможности. Этот смысловой оттенок решает для нас проблему выбора нужного имени для обозначения метода исследования личности человека как трансцендирующего субъекта.

Метод виртуальной субъектности состоит в организации условий, в которых мог бы стать наблюдаемым сам переход возможности быть субъектом активности в действительность человека как субъекта активности.

Метод виртуальной субъектности предполагает создание или отбор для исследования таких ситуаций, которые в известной мере могли бы быть названы проблемными ситуациями, но толь ко при учете того факта, что они резко отличаются от традиционных ситуаций исследования человека перед лицом проблем.

Во-первых, – и это дало начальное название методу («метод надситуативной активности» – Петровский В. А., 1976), – речь идет о проблемах, которые ставит перед собой сам человек, без побуждения или принуждения его к этому извне. Иначе говоря, экспериментальная ситуация, или ситуация специального наблюдения, должна содержать в себе некоторые условия, располагающие человека к постановке цели, избыточной по отношению к требованиям этой ситуации, – такую цель мы обозначили как «надситуативную». Наличие надситуативной цели сближает метод виртуальной субъектности с некоторыми экспериментальными ситуациями исследования познавательной активности личности в оригинальных работах В. И. Аснина, В. Н. Пушкина, Д. Б. Богоявленской. Имея в виду наши собственные исследования «бескорыстного риска» (Петровский В.А., 1971) и соотнося их с работами в области изучения познавательной активности, мы попытались выделить родовую характеристику класса подобных исследовательских ситуаций. Суть в том, что человек выходит за пределы требования ситуации, проявляя, как мы говорили, надситуативную актив ность. Иначе говоря, действует «над порогом ситуативной необходимости» (Петровский В. А., 1975).

Однако для метода виртуальной субъектности специфично, что деятельность, осуществляемая испытуемым по его собственному почину, отличается самим своим содержанием от ситуативно заданной. Например, при решении мыслительных задач, выполнении сенсомоторных тестов и т. п. сам человек ставит перед собой качественно другую задачу (хотя в момент своего выполнения она совсем необязательно должна быть формулируема им); это – задача производства себя как субъекта – испытание своей личностности. Свобода здесь – не просто условие продолжения начатой деятельности за пре делами заданного; свобода здесь – самоценна, она входит в «со став» самого содержания надситуативного акта.

Но «быть свободным» – только одно из условий «субъектности». Другое условие – отвечать за свой выбор, нести бремя ответственности за исходы собственных действий.

Итак, во-вторых, это ситуация ответственного выбора. Если бы эти последствия были заранее известны и предсказуемы, иначе говоря, если бы они были предрешены, данная ситуация не воспринималась бы человеком как ситуация принятия ответственного решения. Иначе говоря, ситуация наблюдения или эксперимента должна заключать в себе возможность фрустрации тех или иных потребностей человека – будь то наслаждение, душевное благополучие, выгода, успех и т. д. Предполагается, что сама непредрешенность этих значимых исходов действования способна побуждать к выбору надситуативной цели.

Свободное принятие на себя ответственности за непредрешенный заранее исход действования и есть для нас показатель самопорождения человека как субъекта активности. В равной мере оно может быть описано как свободный выбор ответственности или как ответственный выбор свободы. То, что делает человека субъектом в подлинном смысле этого слова, – здесь налицо: ибо он противостоит ситуации, поднимаясь над заданностью и овладевая шансом. Выход за границы предустановленного в данном случае уже не пассивное проявление неадаптивности, но действительная самотрансценденция человека, свободное полагание им себя как субъекта.

Суть экспериментальных ситуаций, в которых могут быть исследованы проявления неадаптивности, заключается в следующем. Испытуемому предлагается выполнить некоторое задание, включающее его в некоторую деятельность (решение интеллектуальных или перцептивных задач, овладение каким-либо навыком и пр.). В итоге ознакомления с инструкцией и условиями осуществления этого задания у испытуемого должно возникнуть достаточно ясное представление о требуемом, соответствующее ситуативно заданному критерию успеха (правильность решения, точность восприятия, безошибочность выполнения некоторой операции и т. п.). Необходимо, чтобы представление о требуемом было личностно-значимым для испытуемого и побуждало его к максимально эффективному выполнению требований экспериментатора. Невозможность эффективно выполнить эти требования должна переживаться испытуемым как неуспех.

Далее. Помимо внешнего критерия успеха, ситуация предоставляет испытуемому возможность принять внутренний критерий успешности действия, не совпадающий с ситуативно-заданным. Невозможность реализации внутреннего критерия успешности должна переживаться испытуемым как фрустрация той или иной его потребности, сформировавшейся или актуализированной в рамках данной экспериментальной ситуации, иначе говоря, иметь для него смысл неадаптивного исхода действия. Неадаптивные исходы действий могут выступать в форме возможных фрустраций гомеостатических, гедонистических или прагматических побуждений испытуемого, в частности, представлять угрозу его физическому благополучию, социальному статусу, самооценке и т. п.

Наконец, экспериментальная ситуация строится таким образом, чтобы испытуемый мог действовать вполне успешно, согласно принятому им ситуативному критерию успеха, не рискуя оказаться в неблагоприятном положении, в соответствии с собственным внутренним критерием успешности действия. В то же время испытуемый должен иметь возможность действовать неадаптивно, намеренно повышая возможность внутренне неблагоприятных последствий в случае неуспеха действия. Иначе говоря, ситуативный успех при выполнении экспериментального задания может достигаться ценой реализации также и неадаптивных тенденций испытуемого (если подобные тенденции действительно у него имеются).

Итак, обеспечим нашим будущим испытуемым возможность ситуативно-успешного выполнения того или иного экспериментального задания и в то же время возможность поступать неадаптивно: без всякого принуждения извне предпочитать действия, исход которых им заранее неизвестен и может быть неблагоприятен в гедонистическом, прагматическом или гомеостатическом смысле.

Действительно ли удастся экспериментально установить круг не адаптивных предпочтений, выявив существование подобных проявлений надситуативной активности? В каких экспериментальных условиях они могли бы быть зафиксированы? Что можно сказать о людях, проявляющих или же не проявляющих надситуативную активность в конкретных условиях деятельности? Какую особую задачу решает человек, не довольствующийся обретением лишь ситуативного успеха и добровольно подвергающий себя всевозможным испытаниям и проверкам «на прочность»? Мы обсудим эти вопросы, имея в виду ряд феноменов.

Некоторые из них характеризует поведение испытуемых в обстоятельствах, моделирующих угрозу физическому благополучию индивида (опасность) и социальному благополучию (запрет). Другие феномены связаны с присутствием в ситуации символа границы и заключаются в непрагматическом стремлении испытуемых «переступить черту». Далее мы рассмотрим надситуативные проявления активности личности в познавательной деятельности и их возможные детерминанты. Кроме того, мы исследуем психологические проявления того, что в философии и социологии именуют «эффектом Эдипа» – влияние прогноза на развитие событий. И, наконец, в гипотетическом плане, мы рассмотрим феномен непрагматического усиления готовности к действию в процессе саморефлексии.