Текст книги "Человек над ситуацией"

Глава 6. «Поверх барьеров»

Неизъяснимы – наслажденья? Парадоксально, но факт: «постулат сообразности» выявляет свою ограниченность при интерпретации тех феноменов активности субъекта, по отношению к которым его объяснительная сила должна была бы проявиться в наибольшей мере. Имеются в виду особенности психических проявлений субъекта в ситуациях, связанных с возможной опасностью, которые, в соответствии с постулатом, оставляют единственно возможный вариант поведения – собственно адаптивный. В этих условиях, однако, возникает своеобразное явление: иногда человек испытывает острое влечение к опасности и предпринимает, на первый взгляд, ничем не оправданные действия навстречу опасности. Эти факты подмечены и неоднократно описаны в художественной литературе. Хорошо известны, например, следующие пушкинские строки (из «Пира во время чумы»):

 
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
 

Подобные факты активности не получали, однако, научнопсихологического освещения. Поиску экспериментальных аргументов в пользу существования и опыту интерпретации подобной «немотивированной» («неизъяснимой») активности был посвящен ряд наших исследований, начиная с 1971 г. (Петровский В. А., 1971).

Общая гипотеза состояла в том, что одной из возможных форм активности, к которым объективно располагает ситуация потенциальной угрозы, является активность, направленная навстречу опасности (далее будем говорить «активность навстречу опасности») и являющаяся результатом свободного выбора субъекта. Иными словами, предполагалось, что человек способен идти на риск, не извлекая при этом каких-либо ситуативных преимуществ; в этом случае риск должен иметь характер «бескорыстного», «спонтанного».

Замысел эксперимента, реализующего метод виртуальной субъектности (см. главу 5), заключался в том, чтобы действия участников могли вступить в двоякое отношение к условиям испытания: к тому, что предъявляется как цель деятельности, и к фактору угрозы, присутствующему в ситуации. Экспериментатор ни прямо, ни косвенно не побуждает испытуемых совершать действия в направлении опасности; предпочтение рискованного поведения нейтральному (если такое случится) должно быть результатом личного выбора, совершаемого поверх требований экспериментатора.

Итак, ситуация заключает в себе некий вызов, располагающий испытуемых к выбору: действовать ли в пределах требуемого, избегая при этом риска, или подниматься над ситуацией, идя на риск. Есть смысл остановиться на этой общей идее подробнее. Перед нами особая категориальная пара, «вызов – выбор», которую необходимо отличать от другой, «стимул – реакция».

Эти различия не всегда проводятся даже нашими доброжелательными критиками при обсуждении методологии исследования активности (Богоявленская, 1983), полагающими, что мы «стимулируем» испытуемых к риску (об этом скажем ниже).

В публикациях о бескорыстном риске я всегда отмечал, что угроза относится к ситуативным условиям деятельности. В самой дефиниции риска (я встречаю ее теперь во многих психологических словарях) он определяется как «ситуативная характеристика деятельности». Но это, конечно, не значит, что, действуя в направлении угрозы, рискуя, мои испытуемые проявляют «ситуативную активность», как пишет об этом Д. Б. Богоявленская. Ситуация эксперимента содержит в себе вызов, который ни под каким видом нельзя отождествить с требованием ситуации. Ведь о требованиях говорят тогда, когда человеку не только прямо указывают, в каком направлении ему действовать, но и исключают при этом возможность выбора альтернативного варианта поведения. Например, в исследованиях Д. Б. Богоявленской испытуемым приходится выполнять интеллектуальную работу под давлением требований экспериментатора: они не могут позволить себе уклониться от решения предлагаемых им однотипных задач. В противоположность этому, в наших исследованиях ситуативный фактор опасности не содержит в себе требования к испытуемым подвергать себя риску. Тот факт, что опасная зона в эксперименте «задана эксплицитно», разумеется, не превращает ее в стимул, побуждающий к риску; скорее, наоборот, угроза, рассекающая поле предстоящей деятельности на потенциально опасную и безопасную «части», в качестве стимула непосредственно побуждает испытуемых к осторожности – то есть к реакции избегания, но отнюдь не риска. Иногда, впрочем, многие исследователи расширительно толкуют такие слова, как «стимул», «стимулировать», «стимульный материал» и т. п., что, конечно, возможно в рамках обыденного словоупотребления. Однако, если мы превращаем эти слова в инструмент теоретической критики, мы должны исходить из более строгого понимания их смысла. Именно в этой связи, на наш взгляд, необходимо исследовать различие между двумя категориальными парами: «стимулреакция» и «вызов-выбор».

«Стимул-реакция» или «выбор – вызов»? В чем разница? Прошло более сорока лет с тех пор, как я услышал от В. Я. Дубровского замечательно простую и вместе с тем мудрую вещь, которая ставит, по-моему, если не все точки над i, то, по крайней мере, одну – в трактовке «стимула» и «реакции». Высказанная тогда мысль состояла в том, что эти элементы фактически нерасторжимы, то есть нельзя сказать, например, «реакция не на тот стимул» или «стимул не от той реакции». Каков стимул, такова и реакция. С этой точки зрения, задача поведенческой (стимул-реактивной) психологии – в том, чтобы раскрыть закономерную связь между некоторыми поступающими воздействиями и особенностями ответного поведения индивидуума (скажем так, «поведенческим сопровождением этих воздействий», «откликами» и т. п.); если такая связь существует, то эти воздействия получают имя «стимул», а вызванные ими последствия имя «реакция». Мне остается добавить, что расширение уотсоновской трактовки связи «стимул-реакция» за счет введения «промежуточных переменных» по сути ничего не меняет в понимании этой связи: либо «стимул» может рассматриваться как комбинация внетелесных и внутрителесных событий (с этой точки зрения рубинштейновское «внешнее через внутренне» – это стимул), а наблюдаемая «реакция» – как закономерный эффект воздействия комбинированного «стимула»; либо, наоборот, «реакция» – как комбинация внутрителесных и внетелесных событий, а «стимул» как источник этой сложной реакции. «Промежуточные переменные» здесь – это телесные состояния и процессы, подлежащие объективному изучению, подобно всем прочим физическим и информационным явлениям в мире, с привлечением все более совершенствующихся методов и технических средств наблюдения. Конечно, некоторые обозначения, используемые для описания промежуточных переменных, при этом могут «очеловечиваться» («когнитивные карты» и т. п.), но таким конструктам, как «переживание», «смысл» или «самосознание» в данном контексте, конечно, нет места – они не используются даже в виде метафор.

Увы, гипнотической силы идея стимула, диктующего реакцию, – идея, первоначально очаровавшая, а после отвратившая от себя психологов своей простотой, вопреки чаяньям многих, не может быть упразднена полностью. Хотя бы уже потому, что есть целый класс сочетаний «воздействие – поведение», которые не могут быть прочитаны иначе как «стимул – реакция» (при узкой и расширенной трактовке стимула). Кроме того, крайне живуча «стимул – реактивная» схема исследований, когда действия испытуемых направляются требованиями и наградами со стороны экспериментатора. Например, когда экспериментатор требует от испытуемого решать интеллектуальную задачу, а действия испытуемого в заданном направлении подкрепляются позитивно (удовлетворение любопытства, чувство успеха, удовольствие от сотрудничества). Иногда экспериментаторы из раза в раз воспроизводят все те же требования, отслеживая новые способы поведения в принципиально тождественных условиях; в данном контексте, думается, достоин внимания вопрос, не обновляются ли при этом предъявляемые «стимулы» и, соответственно, продуцируемые «реакции» (пирог на голодный и пирог на сытый желудок суть «разные пироги» и, очевидно, порождают разные способы реагирования). Но все-таки, я думаю, для многих из нас очевидно, что собственно человеческие проявления активности чувствовали бы себя дискомфортно в силках стимул – реактивных схем мышления и моделей экспериментирования. Проблема заключается в том, чтобы конкретизировать и прояснить подразумеваемую альтернативу, то есть прямо назвать то, что может быть противопоставлено схеме «стимул – реакция».

Я полагаю, что это – категориальная пара «вызов – выбор». Но пока это только термины, наводящие на понимание. Важно осмыслить, чем именно «вызов» отличается от «стимула», «выбор» – от «реакции»? На мой взгляд, специфика «вызова» определяется сочетанием трех моментов:

1) в отличие от стимула, вызов есть переживаемое индивидуумом событие;

2) в отличие от стимула, вызов есть событие встречи (синтеза, суперпозиции) двух независимых потоков воздействий: со стороны индивидуума и со стороны ситуации;

3) в отличие от стимула, порождающего единственный отклик (он как бы записан в стимуле), вызов содержит в себе возможность, как минимум, двух противостоящих друг другу откликов, один из которых – предсказуем в своих последствиях, другой – не испытан и, возможно, чреват негативными последствиями; непредрешенность последствий «встроена» в событие-вызов.

Коротко: вызов есть переживаемая множественность перспектив, по крайней одна из которых связана с заранее непредрешенным исходом поведения (это, очевидно, хайдеггеровский акцент в трактовке «вызова»). Переживаемость, чувственность события-вызова принципиальна для его (вызова) определения. В нашем понимании, она представляет собой результат суперпозиции посланий, поступающих извне и исходящих от самого индивидуума; то, что мы называем переживанием, заметим, не тождественно по форме ни внешним, ни внутренним порождающим его состояниям и процессам. И в этом смысле переживание всегда «над» тем, что существует внутри и вовне. Оно превосходит любые мыслимые внешние и внутренние стимулы в «стимул – реактивных» построениях активности; переживание избыточно по отношению к таким стимулам. Возможно, на этом и зиждется та избыточность любого перцептивного образа, о которой пишет В. П. Зинченко. Перцептивный образ и в самом деле избыточен по отношению к возможным реакциям на объекты, в этом образе явленные. Так, мы умеем «отстроиться» от реакции, к которой будто обязывает нас объект, – это значит, я думаю, мы «вычитаем» из вызова условие его переживаемости, переключая импульсы, идущие от нас самих («волна» внимания), на другие объекты, которые, таким образом, приобретают субъективную данность. То же относится, по-видимому, и к элементарным ощущениям (они, в отличие от раздражимости к специфическим стимулам, лишены силы абсолютного диктата в отношении поведения). Кроме того, вызов, подобно восточному ковру Моэма или пятну Роршаха, есть комбинация возможностей видения и, соответственно, действования; комбинация этих возможностей не тождественна ни одной из своих образующих; узор возможностей – нечто большее, чем каждая из них в отдельности; он избыточен по отношению к ним, а также – актам, к которым располагает.

Выбор, в отличие от реакции, как единственно возможного способа откликнуться на стимул, есть актуализация (предпочтение) одной из возможностей ответа на вызов и отбрасывание другой. Из сказанного ясно, что ситуация «вызов – выбор» есть результат собственной активности индивидуума, которая «появляется на сцене дважды». Вначале – как внутреннее условие созидания события-вызова (к примеру, требования экспериментатора и вводимые им ограничения переосмысливаются как содержащие в себе не одну, а множество перспектив развертки). Затем – как внутреннее условие выбора альтернативы, будь то известный своими последствиями или еще неизведанный акт. Именно в этом случае реализуется леонтьевская формула активности: «Внутреннее (субъект) действует через внешнее и этим само себя изменяет».

Примером как раз и могут служить предлагаемые нами экспериментальные ситуации исследования «надситуативной активности». Интуитивно, подниматься «над» ситуацией – это структурировать ситуацию иначе, чем, казалось бы, ситуация «пытается» структурировать самого человека, то есть действовать над порогом ситуативной необходимости, вопреки ситуативным ограничениям деятельности.

Схема наших исследований надситуативной активности заключается в том, что на фоне предлагаемых испытуемому требований и заданных условий деятельности, ситуация располагает испытуемого к выдвижению собственных целей, избыточных относительно задачи, поставленной экспериментатором и побуждений, определяемых его требованиями и заданными условиями; мотив постановки избыточных целей сам, в свою очередь, избыточен по отношению к требованиям и условиям ситуации.

Методика исследования бескорыстного риска. Итак, при построении методики исследования мы исходили из следующих соображений: 1. Деятельность испытуемого должна быть практической, осуществляемой во внешнем плане и позволяющей варьировать способы достижения основной цели. 2. Элемент опасности вводится в контекст деятельности испытуемого так, чтобы ситуация могла выступить в равной мере, как угрожающая и как нейтральная, в зависимости от проявлений активности испытуемого. Таким образом, мера подверженности риску предполагалась зависимой от самого испытуемого. 3. По возможности, должно быть элиминировано ценностное отношение испытуемого ко всему тому, что связано с элементом опасности в ситуации. 4. Истинные цели исследования предполагаются скрытыми от испытуемых.

В качестве модели использовалась деятельность наблюдения за движущейся целью с задачей экстраполяции движения. Эксперимент проходил под видом определения способностей испытуемого действовать в условиях перцептивной неопределенности. В некоторых случаях испытуемый был включен в соревнование с другими участниками эксперимента.

Перед испытуемым находилась панель с прорезью круговой или линейной формы. В прорези с постоянной скоростью перемещался объект наблюдения – «цель». Прорезь разделена на две части: в меньшей из них цель движется открыто для восприятия испытуемого, большая же часть прорези закрыта и представляет собой своеобразный «тоннель». Испытуемый заранее выбирает пункт остановки «цели» (возможные пункты остановки отмечены на поверхности тоннеля) и, экстраполируя движение «цели» в невидимой части прорези (в «тоннеле»), должен уловить нужный момент и остановить «цель», нажав специальную кнопку.

Существенно, что в эксперимент было введено следующее условие. В заранее определенной экспериментатором и выделенной им части «тоннеля» остановка «цели» была запрещена и наказывалась. Наказанием могли служить как физические раздражители (резкий звук в наушники стрессовой силы или электростимуляция), так и санкции социального характера (резкое порицание или даже угроза снятия испытуемого с соревнований как «несправившегося»). Место запретной зоны в «тоннеле» варьировалось в зависимости от задачи эксперимента. Так как по условиям деятельности испытуемый по своему усмотрению выбирал место очередной остановки «цели», а они могли находиться на разном расстоянии от зоны запрета, то тем самым мера возможного риска зависела от самого испытуемого. Понятно, что чем ближе к запретной зоне выбрано место остановки, тем выше риск попасть в запретную зону и, таким образом, быть наказанным.

Подчеркнем, что предпочтение «рискованных» выборов «нейтральным» не давало испытуемому каких-либо видимых преимуществ (наград, поощрений и т. п.) в сравнении с нейтральными вариантами. Таким образом создавались условия для «бескорыстного» риска.

В эксперименте принимали участие школьники (14–16 лет), студенты (20–25 лет), рабочие (25–40 лет). Всего по описанной методике было исследовано свыше 400 человек. В результате получены следующие данные.

Свободное сближение с опасностью наблюдалось во всех экспериментах, независимо от характера применявшегося стрессора, то есть многочисленные случаи «бескорыстного» риска встречались как при условии наказания физическим раздражителем, так и при санкциях социального порядка. В среднем во всех видах экспериментов к числу «бескорыстно» рискующих можно было отнести приблизительно 20 % всех испытуемых. Однако общее число рискующих, а также выраженность тенденции к риску значительно возрастают, когда объектом исследования становятся лица, профессиональная деятельность которых заключает в себе элемент опасности. Об этом свидетельствуют данные, полученные при исследовании электриков-монтажников высоковольтных сетей, работающих на высоте от 10 до 15 м при угрозе поражения электрическим током. Большинство из них (75 %) хотя бы однажды в эксперименте выходили в зону повышенного риска (которая была определена на основе данных субъективного шкалирования), и для многих из них были характерны настойчивые попытки действия в этой зоне.

Наблюдения за поведением участников всех проведенных нами опытов свидетельствуют о том, что выбор мишеней, находящихся вблизи черты запрета, сопровождался признаками эмоциональной напряженности. Состояние испытуемых характеризовалось понижением (а в некоторых случаях повышением) общей двигательной активности, наблюдалась скованность позы, испытуемые стискивали зубы, прищуривали глаза; в некоторых случаях появлялась напряженная улыбка, блеск глаз; выбор «рискованных» мишеней совершался либо мгновенно по завершении предшествующей попытки (так, будто бы решение о нем было принято задолго до момента самого выбора), либо ему предшествовала заметная пауза; некоторые испытуемые, прежде чем сделать соответствующий выбор, глубоко вздыхали и потом решительно перемещали ориентир, громко называли номер «рискованной» мишени, резко перемещали ориентир к черте запрета (бывали и противоположные по знаку реакции: испытуемые весьма неуверенно называли «рискованную» мишень); многие испытуемые, прослеживая движение сигнал-объекта, как бы подавались вперед, «провожали» скрыто движущийся объект не только глазами, но и всем корпусом; совершив рискованную попытку, обычно расслаблялись, вздыхали с облегчением, спокойно указывали очередную (как правило, «безопасную» мишень).

Интерес представляет анализ свободных высказываний участников эксперимента в момент принятия решения о выборе «рискованных» мишеней. Вот некоторые из этих высказываний: «Ну-ка, теперь вот эту, поближе к звуку!», «Была ни была!», «А теперь рискнем!», «Ну ладно, поставим здесь, на границе с аварией!», «Испытать, что ли?!..» и т. п. В некоторых высказываниях фигурирует указание на «интересность» работы в зоне риска, например: «Ой, если все равно, где выбирать, то я могу все время здесь (показывает начало тоннеля – вдали от черты угрозы)… а вообще интересно подальше <у черты угрозы. – В.П.>». В ряде высказываний непосредственно выражено ожидание наказания или готовность принять наказание: «Ладно, уж, треснет так треснет!», «Пусть, пусть шарахнет!», «Ну ладно, пусть ударит – выдержу!» Бывали случаи, когда участник эксперимента вначале заявлял свое намерение выбрать «опасную» мишень, а потом отказывался от риска: «Попробуюка я у границы; нет, лучше вот здесь (уводит из зоны риска)». Некоторые испытуемые, весьма недвусмысленно оценивая угрозу («А зачем этот страшный звук? Пугаете людей, варвары!!!», «Сломать бы наушники!»), к сожалению, затем не комментировали вслух свои же нередко отчаянно рискованные выборы, и оставалось лишь пожалеть, что нельзя «подслушать», как испытуемый мысленно характеризует свои действия.

Все множество стратегий действия испытуемых можно подразделить на две части: в одном случае в поле выборов оказываются «рискованные» мишени, в другом случае участники эксперимента действуют исключительно в области «нейтральных» мишеней. Отметим, что в основных экспериментальных подгруппах число вариантов, когда «рискованные» мишени предпочитались испытуемыми, было обычно меньше, чем соответствующее число «нерискованных» вариантов действия. Вместе с тем рискованные стратегии действия были явлением достаточно частым, что позволяло говорить о наличии тенденции к риску в пределах данной группы испытуемых.

В исключительном положении оказывались группы испытуемых, чья профессиональная деятельность непосредственно связана с опасностью, риском. В этих группах рисковало подавляющее большинство участников эксперимента.

Опишем наиболее характерные стратегии действия испытуемых, хотя бы однажды выбравших рискованную мишень. Весьма часто встречаются последовательности выборов, которые графически могут быть представлены в виде ломаной линии, восходящей к черте запрета и круто обрывающейся вниз, к безопасным мишеням после рискованного выбора. Следующий по распространенности тип работы: испытуемый с первых же попыток выбирает рискованную мишень и, рискнув, несколько раз подряд действует в районе безопасных мишеней, после чего вновь рискует и т. д. Наиболее редкий вариант среди рассматриваемых заключается в том, что на протяжении всего эксперимента испытуемые действуют исключительно в районе безопасных мишеней, но, когда опыт подходит к концу, решаются напоследок рискнуть; заказ опасной мишени выглядит как бы оставленным «на закуску».

Хотя нет существенного единообразия в динамике предпочитаемых испытуемыми выборов-целей, нелишне подчеркнуть существование одной общей черты, характеризующей структурное место рискованного выбора в ряду выборов нейтральных. Факт, обративший на себя внимание еще в ходе проведения эксперимента, а также подтвержденный данными выборочных проверок, состоял в том, что «рискованным» мишеням, как правило, соответствовал своеобразный пик в общей динамике предпочтений. – он резко выступал над всеми остальными, значительно отдалившись как от предшествующих, так и от последующих выборов. Избрание рискованной мишени выглядело не столько результатом постепенного приближения к черте запрета, сколько «скачком» в зону риска. Совершив «рискованную вылазку», испытуемый производил резкий переход к безопасным мишеням; создавалось впечатление, что испытуемый «дает себе передышку».

В ситуации, предшествовавшей фактическому сближению с опасностью, – иногда задолго до принятия решения о риске – у некоторых испытуемых возникало своеобразное состояние, названное нами «психологической прикованностью к опасности» (чувство беспокойства, тревоги, подверженности угрозе). Переживалось также «влечение», «тяга» к опасности. Непосредственно перед риском и в момент самого риска у некоторых возникали так называемые «острые ощущения». К сожалению, возможности их феноменологического анализа были ограничены. Однако переживания эти вполне могли быть ассоциированы с чувством все возрастающего напряжения, которое в последний момент сменяется резкой разрядкой. По окончании действия могло возникать облегчение, будто бы что-то «отпускало».

Для целей исследования представляло интерес выяснение вопроса относительно зависимости изучаемой тенденции к «бескорыстному» риску от степени интенсивности стрессора. Если действительно опасность выступает в качестве фактора, предрасполагающего к проявлению «надситуативного» риска, то ее усиление (разумеется, не безграничное!), вероятно, приведет к возрастанию случаев риска. Поставив перед собою цель проверить это предположение, мы следующим образом организовали эксперимент. Общее число испытуемых – студентов в возрасте от 20 до 25 лет – было разделено на 4 группы. С ними проводился «тоннельный» вариант методики. В качестве стрессора использовался звук четырех уровней интенсивности: 90 дб, 100 дб, 110 дб, 120 дб. Каждый из участников эксперимента мог осуществить 5 выборов (по две попытки на каждый выбор). Выбор двух мишеней из пяти был связан с риском наказания звуком. Как показал опыт, увеличение «стрессогенности» ситуации приводит к возрастанию случаев рискованных выборов. В этой же связи упомянем наблюдение И. В. Ривиной, проводившей исследование по описанной методике с монтажниками контактных сетей. Согласно ее данным, при переходе значения стрессора от 120 к 150 дб тенденция к риску не падала!

Таким образом, там, где согласно постулату сообразности должно было бы неизменно наблюдаться падение тенденции к риску (чем выше уровень угрозы, тем «оптимальнее», «адаптивнее», «благоразумнее» уход от опасности!), на деле наблюдается либо рост, либо сохранение частоты случаев риска. (Конечно, тенденцию эту нельзя абсолютизировать: должны существовать некоторые пределы повышения интенсивности стрессора, за которыми проявление тенденции к «бескорыстному» риску будет закономерно и неуклонно падать.) Далее, в ходе исследования, были рассмотрены три вопроса, ответ на которые мог прояснить статус феномена «бескорыстного» риска в ряду других форм активности, и в частности, прагматически ориентированных (мотивированный риск, уровень притязаний, стремление произвести должное впечатление).

Когда говорят о «риске», то обычно имеют в виду действия, направленные на особенно привлекательную цель, достижение которой сопряжено с элементом опасности. Именно в этом аспекте изучается риск большинством исследователей. С участниками вышеописанной экспериментальной серии были проведены дополнительные испытания, побуждающие к риску, который трактуется именно в этом традиционном смысле, то есть как «мотивированный» риск.

В итоге выяснилось, что практически все испытуемые, рисковавшие в условиях обычного, «мотивированного» риска, проявили тенденцию к «бескорыстному» риску; вместе с тем не все, кто рисковал «бескорыстно», обнаруживали склонность к «мотивированному» риску. Таким образом, тенденция к «бескорыстному» риску является необходимой предпосылкой принятия рискованного решения. В то же время эта тенденция не является достаточным условием обычного риска, так как последний определяется, по-видимому, еще и заинтересованностью в успехе и субъективной оценкой возможности успеха (гипотетическим фактором «везения»).

Существует ли взаимосвязь между феноменом активности навстречу опасности уровнем притязаний личности? Косвенный (отрицательный) ответ на этот вопрос был уже получен с помощью теста Х. Хекхаузена (мотивацию достижения, измеряемую тестом, принято считать основным фактором уровня притязаний). Вместе с тем, мы считали необходимым развести в эксперименте две возможные тенденции: «бескорыстное» влечение к риску и стремление к выбору труднодостижимых целей, соответствующее ситуативному уровню притязаний личности. Отметим, что в эксперименте на экстраполяцию движения трудность остановки движущейся цели была неодинаковой в различных местах «тоннеля»: чем дальше от начала невидимой зоны выбран пункт остановки, тем труднее своевременно уловить необходимый момент.

По замыслу опыта в одном случае зона «запрета» располагалась в конце невидимой части прорези (там останавливать «цель» было труднее), а в другом случае – в начале «тоннеля» (точная остановка здесь практически не вызывала затруднений). Высокий уровень притязаний, очевидно, должен был быть связан с предпочтением труднодоступных пунктов остановки, а менее высокий – более легких.

В целом наблюдалось смещение тенденции выбора пунктов остановки вслед за изменением места зоны запрета в «тоннеле». Как «трудные», так и «легкие» пункты начинали «притягивать», как только вблизи от них появлялась запретная зона. Таким образом, сам по себе ситуативный уровень притязаний (оцененный по степени трудности избираемых целей) не является решающим фактором «бескорыстного» риска.

Связано ли интересующее нас явление с действием поверхностных мотивов «самоутверждения»? Проблема «бескорыстного» риска имеет имплицитно представленный в ней социально-психологический аспект: до проведения специального исследования неясно, действительно ли наблюдаемое в эксперименте явление есть проявление бескорыстия или оно определяется побуждением испытуемого следовать каким-либо скрытым от исследователя групповым нормам или приписываемым некоей «референтной группе» ожиданиям.

Если подобное допущение справедливо и «бескорыстный» риск в действительности является своеобразной нормой поведения, принятой среди испытуемых данного круга, то включение в экспериментальную ситуацию группы наблюдателей того же круга (сокурсники и т. п.) должно привести к возрастанию тенденции рисковать. Если же включение той же аудитории в экспериментальную ситуацию не повышает стремления рисковать или тем более, снижает его, то исходное допущение не является справедливым[21]21
  Мы различаем нормы поведения и ценности, принятые индивидуумом и распространенные в среде его общения. Ценности, в отличие от норм, представляют личности большее число «степеней свободы». Ценности не принуждают, но побуждают к деятельности. Неся в себе нормативный и оценочный момент – «должно» и «хорошо» (О. Г. Дробницкий) – ценности выступают прежде всего своей оценочной стороной, которая несет в себе основание нормативной («должно», потому что «хорошо»). Полагаем, что в присутствии других людей актуализируются ценности (если они действительно присущи данной личности).


[Закрыть].

В этих условиях (эксперимент проводился с физическим типом стрессора) наблюдался следующий факт. В присутствии аудитории имело место заметное учащение рискованных выборов. Однако эти же испытуемые действовали в целом осторожно (то есть останавливали подвижную точку вдали от зоны запрета). Испытуемые вне контакта с аудиторией реже выбирали рискованные пункты остановки, но зато, выбрав, не избегали действий в зоне опасности. Факт влияния аудитории, очевидно, заключался в усилении «ценностного» момента риска, что, однако, далеко не всегда обусловливало обеспечение реально-практической предрасположенности к риску. В силу этого возникали «ножницы» между намерением рисковать и способностью идти на риск.

Учитывая возможное своеобразие поведения испытуемых в присутствии группы при учете того, каков характер угрозы, эксперименты проводились с двумя видами стрессоров – с физическим наказанием (звук в наушники) и социальными санкциями в случае неуспеха.

Эксперимент с применением физического стрессора. Испытуемые – 82 человека, студенты – были разделены на 2 экспериментальные группы. Участники I экспериментальной подгруппы (50 человек) действовали в изоляции от группы сокурсников. С испытуемыми II экспериментальной подгруппы (32 человека) опыты велись в присутствии аудитории, состоявшей из 4–6 человек, входивших в ту же, что и испытуемый, учебную группу. Испытуемый должен был при всех называть вслух номера выбранных мишеней. Возможные коммуникации между испытуемым и группой наблюдателей были жестко ограничены: случаи прямого обращения представителей аудитории к испытуемому и переговоры с ним были исключены; точно также регламентировались всевозможные невербальные реакции, которые могли бы так или иначе повлиять на испытуемого: жесты восклицания и т. п.; наблюдателям также запрещалось переговариваться между собой. Лица, образующие «аудиторию», не знали о действительной цели испытания и о подлинной причине, по которой они были привлечены в качестве наблюдателей. Таким образом, организация эксперимента была подчинена задаче создания ситуации такого своеобразного «давления» группы на испытуемо го, когда фактором воздействия должны были бы стать имеющиеся у субъекта представления о нормах поведения в данной ситуации, выступающие в форме приписываемых группе ожиданий.